Не однажды в Силезии. Пан Лещиньский. 1

Силезские пересуды. Пан Лещиньский. 1


            Ну вот, читатель раздумывает, браться ли ему за какие-то пересуды, и, к тому же, как что-то ему подсказывает, автора из прошлого? Да-да, пишу тебе из прошлого. Странно? Да, но так решил. А ведь куда более странно, господа хорошие, что целую страну не в столь давние времена вдруг взяли, да отменили. Всё, чего её трудолюбивый и предприимчивый народ добился, приписали другим, а чего не совершал, в том и обвинили.  Можно посмотреть на карту и не увидеть её. А можно приехать к жителям исчезнувшего на картах государства, и кто-то из них возьмёт, да и скажет: мы есть, мы - Силезия!
            Вот я и решил: ситуация требует. А проницательный читатель –должен же быть и такой - поймёт, что заметки мои появились не просто так.
            Засим оставляю читателя в раздумьях. С почтением, Ива Оленич, статский служащий. Да-да, всё правильно: моё имя так и звучит – Ива, Ива Оленич, из года одна тысяча девятьсот одиннадцатого,  Валденбург (Прим.-Валбжих, польск.), Силезия.
                ***

             Знавал я одного пана, пана Лещиньского из Катовиц. Персона эта, потороплюсь вам заметить, не могла не обратить на себя внимание в любом образованном обществе. Личность презанятная и, для знающей толк в нужных определениях публики, именуемая многогранной. Назвал бы кто вопрос, на который этот самый Лещиньский не нашёл бы остроумного и скорого ответа, тотчас прослыл бы героем. Да вот что-то за два года, что я знал этого господина, таковых не нашлось. Презанятная, повторюсь, личность. И если ваш вечер не требует участия в помощи своей дражайшей супруге, либо внимания своему благоверному или надзора за неуспехами вашего чада в гимназии, ну и, помимо всего, дарованная свыше жизнь не разнообразила пути ваши до встреч с подобной фигурой, вот вам этюд к его портрету.
            Происходил сорокалетний Герберт Лещиньский из мещан Силезского воеводства и, по некоторым сведениям, был единственным ребёнком у своих родителей. По тем временам в тамошних краях то было редкостью. Образование, насколько я мог судить по отзывам заслуживающих уважение особ, он получил в Виленском университете, но о том сам наш герой почему-то непременно умалчивал. Зато в разговоре его, если вспоминались им какие-то учёные дела, мелькали и Краков, и Вильно, и Варшава и даже Карлов университет. Но никогда Петербург, хотя туда, несмотря на тогдашнюю прусскую принадлежность Верхней, а нами именуемой Горной, Силезии, ездил Лещиньский частенько. Что это были за необходимости, если повторить о российской имперской столице, нам он о том он не говорил, а про Валбжихские (но чаще Валбжих среди приезжих именовался Валденбургом) поездки сказывал, что были они, по большей части, от почтового и медицинского ведомств. Были поручения и от катовицкого магистрата, об этих мы узнавали от знакомых по всей Шлёнской долине, ну и, разумеется, в первую очередь, от самого героя. Надо сказать, и лицом и фигурой он выделялся даже среди гостей редких салонов в замке у принцессы Плевской, впрочем, повсеместно именуемой Дейзи (Прим.: принцесса уэльская Плевская). Дейзи и её супруг принц Ганс Генрих Пятнадцатый владели замком Ксёнж близ Валбжиха.  Не зацепиться взглядом на высокого стройного с холёным тонким лицом и прической домиком гостя на сих вечерах могла разве лишь сама Дейзи. Но если хозяйку ограничивал великосветский этикет, любопытство дам мало что останавливало.  Они восхищённо интересовались и его новым белым твидовым костюмом, что было тогда в диковинку даже здесь, в Силезии, и странной манерой едва ли не поминутно во время бесед поднимать чёлку своих волос воздухом, выдуваемых из тонких резко очерченных губ. К этому надо добавить несколько задумчивое выражение лица, сменяемое иногда меланхолической улыбкой. Ну, и ещё к эскизу для портрета, если его делать пастозными мазками, стоит упомянуть о неторопливой и весьма и весьма рассудительной речи, что могло выдавать в Лещиньском вдумчивого и отвечающего за свои слова джентльмена. И вот тут-то я должен заострить внимание читателя на одном примечании.
           Имел сей пан обыкновение отвечать не сразу, а предварительно выдержав паузу, с тем, чтобы смерить собеседника сверху вниз, высверлить что-то этакое в глазах оппонента прищуром своих очей и выдать две-три умные обезоруживающие фразы, после чего собеседник соглашался со своим поражением в дискуссии.
           Следует сказать и ещё кое о чём из его характера, но дабы хорошенькие читательницы не зазевали и не сделали моему повествованию прощальный книксен, найду удобный повод для этого в более безопасном для автора месте, ибо именно хорошенькие читательницы мне не только милы, их мнение ещё ой, как мне понадобится. Итак, решено: пора браться за композицию, портрет же его, как сказал бы знакомый живописец, доработаю методом лессировки.

           Была у нашего катовицкого жителя и любимца светских обществ склонность навещать Валбжих по пятницам. Для столь малого города, прежде тихого, но в одночасье ставшего популярным и заполненным праздным людом, разница в днях недели отсутствовала, и, как я подозревал, напрочь. И в самом деле - не всё же скучать в водных павильонах. Для пана Лещиньского резон определённо был, и моё скромное общество усмотрело причину не сразу и в следующем. 
         Из всех здешних развлечений для меня и моих спутников была разнообразная природа края, сомнительные для здорового человека радости в павильонах и бюветах здравницы, прекрасные барочного интерьера костёлы и редкие городские заведения. Великолепным бриллиантом сиял роскошный замок, именуемый Ксёнж, который и привлекал нашего гостя и именно по пятницам, поскольку по какому-то непонятному для нас, иностранцев графику, то есть не в каждую из пятниц, и случались в оном месте званые вечера.
          Вечера эти никогда не начинались рано, но автомОбили, польской частью жителей обыкновенно прозываемыми самоходами, заполоняли городские площади и улицы уже после полудня. К самой крепости осмеливались подбираться только очень знатные особы и, насколько мы могли понять, преимущественно с венскими и пражскими пассажирами.
          В городе были и повозки на конной тяге, чаще дрожки и почему-то именно на дрожках со станции в город прибывал и пан Лещиньский. И не было бы в том ничего странного и предосудительного, многие господа пользовали тогда транспорт наших предков, но была одна оказия в этом совершенно непримечательном факте: пан всякий раз призывал своего возчика в кондитерию. Как он его уговаривал неизвестно, возможно расплачивался аккурат после того, как тот угостится дорогим пирожным за счёт клиента, но сцена была забавной: возчик и пассажир распивали кофе за соседними столиками у входа в заведение в полнейшем одиночестве и полной тишине. Кондитерия была дорогой и принадлежала некоему вдовцу Шеделю, и тот давно бы стал приятелем поляка, даже несмотря на своё протестантское заблуждение, да только пан и не думал подпускать его к себе ближе какой-то лишь ему понятной черты. Никто не догадывался спросить, что думала обо всём этом привязанная к коновязи лошадь, но каждый знал наверняка – у катовицкого гостя в городе намечаются дела.

           Случилось так, что именно в этом заведении мы с ним и познакомились. В один из дней, но было это не в пятницу, а в предпасхальную субботу, оказался я в оной кондитерии.
           Тут надобно сказать, что оказался в далёкой от Петербурга местности из круга обязанностей статской службы, и всё то дела были не столько институтские,  служил тогда у знаменитого Бехтерева на одной из кафедр, сколько поручительские. В Шлёнской долине вовсю развивался курортный процесс, и не отстать за его развитием было заботой моих институтских попечителей. Здравницы в сей долине входили в моду и становились столь популярны, что начинали пугать тех, от кого зависел успех Карловых Вар и даже Баден-Бадена. Ну, а мои дела, помимо рутинной суеты с определяющимися на стажировку бывшими студентами, касались привлечения страждущих из Великороссии поправить своё здоровье в короткие периоды пребывания тут.  Бог знает, сколько лет наши почтенные дамы и знатные господа занимались разбазариванием своего драгоценного здоровья, но поправить его они намеревались менее чем в месяц. Непременно не более месяца. Как им было не помочь? Мы с батюшкой, а наплыв жителей Петербурга и Москвы был такой, что в короткий срок в этом протестантско-католическом краю прямо в долине возник хоть и скромный, но весьма достойный местной архитектуры православный храм, и старались по мере сил и возможностей. Разумеется, сообразно моему жалованью и размеру любви прихожан в адрес отца Димитрия.

            И вот уговорили меня господа-практиканты, пользуясь отлучкой строгого их куратора профессора Мочалова, посетить популярную в сём городе кондитерию.
            -Господин Оленич, господин Оленич! – жалобно скулили вчерашние студенты, без пяти минут доктора, но всё ещё дети. – Вы обещали нас сводить в кофейню. Нас замучил Мочалов со своим здоровым образом жизни. И мы даже не знаем, удастся ли нам когда попробовать местных сладостей. И Вам, наверное, недосуг будет при профессоре? Давайте сходимте-с.
            Мне и самому страсть как хотелось в кофейню, и Бог с ним, с этим Шеделем – уж в какую-нибудь. Но практиканты затребовали именно Шеделя.
Вот в погожий весенний день мы и разместились на уличной стороне заведения, заполонив под одиноким буком все пространство заведения. Устроились все, исключая виновника, то есть мою персону. Свободный стул был только у столика, занятого высоким господином, коим и оказался Лещиньский.
Хозяин столика на моё замешательство обратил внимание вовремя и, видя, что мне будет неудобно тесниться со своей группой, а было нас восемь из недавно прибывших, знаком предложил мне устроиться рядом.
           -Давно в здешнем городе? - обратился он ко мне на хорошем русском в тот момент, когда я уже разделался и с чаем, и с кренделем.
           Я рассказал свою нехитрую историю и поинтересовался, местный ли он житель.
           Собеседник кое-что рассказал, но многое так и осталось непонятным. Была ли у него семья, кто его родители и что за интерес привёл его в Валбжих, он же Валденбург – так и осталось за эту беседу и ещё какое-то время неясным.
           Впрочем, о многом другом узналось довольно скоро, но не от самого пана.

           Прошу извинить меня, хотя определённо знаю, что извинять меня нечего, и так уже отнял времени на целое блюдо, но надеюсь, что характеристика личности пана и особливо то, что называют поведением в обществе, не покажутся лишними, ибо чему-то вся эта история кое-кого могла бы и научить. Сделаю передых и себе, отвлекусь от рассказа и замечу: часто задумывался спустя много лет о том, что и не стал бы вспоминать о каком-то там Лещиньском, ежели бы не два обстоятельства. О первом можно сказать просто – коварство и любовь мечтательной личности всегда шли тесно и до поры незаметно друг для друга. А вот другая причина касается самой природы умных людей, взращённых промеж враждебных по своей сути и целям цивилизаций. Вот об этом, если хватит терпения у читателя и у самого автора, равно как и умения у обоих, и поведаю через сколько-то вершков текста, да простит мне подобную фамильярность мой судья-читатель.

            Мнение о персонаже, вниманием к которому я продолжаю докучать уважаемому читателю, мне пришлось вскорости после нашего первого с ним знакомства поправить, а через пару лет и вовсе переменить. Но, по порядку.

            Как уже понятно, обязанности мои были из круга обязанностей статской службы и всё то дела были не столько институтские, а больше поручительские.
            Об этом, умалчивая о некоторых моментах, разговорившись не на шутку, я и рассказал своему новому знакомому. Пан только пару раз отвлёкся, один раз прервав меня, чтобы представиться и другой – на официанта и очень внимательно слушал меня, слегка постукивая пальцами по шляпе, умостившейся на столешнице.
            -А кто такой князь Гендриков, - вдруг спросил он?
            -Граф Василий Александрович Гендриков мой приятель и член Совета попечительства Психоневрологического института, в коем я имею честь служить и о котором уже Вам рассказал.
            -Ах, да! Ах, да! – с нотой извинения произнёс он и тут же задал новый вопрос: -а какой, позволите спросить, предмет у Вас в этом учреждении?
            -Всеобщая история.
            -Хм, я полагал, что в таких образовательных заведениях предметы из области медицины,- подняв брови выразил своё удивление Лещиньский.
            -Ну, отчего же? Дисциплины по большей части медицинские и специальные: анатомия, физиология, общая психопатология и учение о неврозах и гипнозе, психофизиология органов чувств, но есть и неорганическая химия, и история политической экономии, и история русской литературы и…, - стал перечислять я.
            Пан всё терпеливо слушал но, в какую-то минуту я заметил, что от разговора он стал уставать.
            -Пан Оленич! Пан Оленич!- в самый раз прервали нашу беседу мои подопечные. –Мы все очень просим Вас принять от нас кусочек вот этого чудесного силезского пирожного. И никаких возражений!
            Я повернулся в сторону, откуда звучал сладкий приказ. Оказалось, озвучить его моя публика доверила двум иностранным слушательницам, присоединившимся к практикантам позже других. Об одной я знал только то, что ранее она слушала курсы в университете Шанявского в первопрестольной и была по совпадению местной жительницей чешкой Элишкой, другая была то ли из Варшавы, то ли из польской колонии в нашей Гатчине. И звали её Агнешка.
                ***