Герцена, 49

      Как-то в один из декабрьских дней я, не знаю почему, поднялся на пятый этаж общежития на Партизанской 15, у технологов. Там был профилакторий, где отдыхали студенты практически со всех вузов города. Я вошел в комнату отдыха, крутилась пластинка на проигрывателе, звучала медленная мелодия, песня «Чернобровая дивчина». В комнате отдыха на диване сидела стройная блондинка, я, естественно, пригласил её на танец. После аварии с мотоциклом нога у меня уже практически зажила, на быстрый танец я бы не решился, но медленный мог себе позволить Мы потанцевали еще под песню «Наши любимые», потом под песню «Когда молчим вдвоем», после чего я пригласил её погулять по заснеженному городу. На улице было не особенно холодно, шел снег крупными хлопьями и уже в воздухе чувствовалось приближение Нового года. Мы шли по Партизанской улице в сторону улицы Пушкина, наш ежедневный маршрут в институт. Прошли по свободным от снега и льда железобетонным плитам водяного отопления, по месту, которое мы называли «Земля Санникова», потому что этот участок не замерзал даже в самые лютые морозы, прошли между двумя старенькими деревянными домиками. Вышли на широкую версию Партизанской улицы, прошли мимо почты и завернули на Пушкина. По дороге мы болтали обо всём, что придёт в голову. Я рассказал о моих злоключениях, и Нина меня внимательно слушала. Мою попутчицу, светлую девушку, звали Нина, она училась в педагогическом институте, изучала немецкий, родом была из Новосибирска. Мы перешли улицу Пушкина, сели в троллейбус и поехали в центр города. Там немного погуляли, зашли в магазин «Белочка» поели эклеров с лимонным вкусом с черным кофе и пошли обратно по брусчатой мостовой, по самой старой и короткой томской улочке, длина которой всего 700 метров, поднялись на «Воскресенскую гору» к месту основания Томска. Говорили, что к этому месту парень поднимается с девочкой, а спускается с девушкой. Наверху возле памятного камня я, взяв за руку Нину неожиданно для нее, да и для себя тихо и проникновенно произнес: «Нина выходите за меня замуж». От неожиданности предложения руки и сердца, сделанного через два часа знакомства, девушка растерялась и некоторое время молчала. Я не стал продолжать эту тему, взял её под руку, и мы пошли обратно на Партизанку. Поднимаясь по Бакунина, мы прошли мимо развалин католического костела до томского острога. Прошли мимо Воскресенской церкви, погуляли по Белому озеру и мимо кафе «Кошачий глаз» вернулись на Партизанскую, 15. Таким образом мы периодически встречались, гуляли, ходили на спектакли в Томский драматический театр, в частности на «Иркутские истории» Арбузова, «Валентин и Валентина» М. Рощина, концерты и в кинотеатры. Мы посетили почти все кинотеатры Томска - имени Горького, имени Ивана Черных, Октябрь, Родина, вспоминаются фильмы «Москва – любовь моя» с Олегом Видовым и таинственной Комаки Курихара в главных ролях, «Романс о влюблённых» с очаровательной Еленой Кореневой и Евгением Киндиновым и много-много других.
    Приближался Новый год, и подруга моя предложила встретить его в ресторане «Север». Но потом девочки её комнаты передумали и решили провести мероприятие в своей комнате в общежитии педагогического института. Они взяли на себя подготовку праздничных блюд, а мне было поручено привести собой четверых друзей, с взносом по 20 рублей с каждого, итого со мной набиралась сотка. Кроме того, на меня была возложена миссия по доставке новогодней елки. Сразу четверых участников новогодней вечеринки я мог найти только среди своих земляков на Кирова 56А, что было еще и удобно в территориальном смысле. От общежития педагогического института до общежития механиков строительного института было не более получаса ходьбы. Я договорился с земляками собрал денежные средства и привез пихту вместо елки. Часам к девяти в предновогодний вечер мы направились к студенткам педагогического. Они были прекрасны, восхитительны, великолепны и потрясающе бесподобны. Больше всего конечно выделялась в этом цветнике моя наяда в роскошном вечернем платье, с чудесной чешской бижутерией и волнительно распущенными золотыми волосами. Только теперь я понял кого она напоминает – Агнету Фельтског, главную солистку шведского ансамбля АББА.
      Новогодний стол был накрыт с потрясающим вкусом и отличался обилием разнообразных блюд. Тут были салаты – оливье, винегрет и сельдь под шубой. Также мы вкушали закуски - заливное мясо, различные соленья. Начались тосты за прекрасных дам, за педагогическое образование, за техническое образование, за город в котором мы учимся и за проводы старого года. Потом были танцы, мы танцевали под музыку ранних Битлз и песни Venus или как её еще называли – «Шизгара», ВИА "Самоцветы", «Не повторяется такое никогда», «Там за облаками», «Наши любимые» из репертуара Песняров, «Желтую реку» Кристи, конечно же АББА и школьные  «Облади-облада», «Хенки-пенки», « О чём плачут гитары», «Лайла» и много других. Одна из композиций Джеймса Ласта так понравилась Нине, что она буквально ложилась на магнитофон.
    Затем принесли горячие блюда, это была запечённая курица с рисом и черносливом.Тут наступил томский Новый год, зазвенели фужеры с шампанским. После двенадцати мы вышли с товарищами в коридор освежиться, а дамы убирали грязную посуду и готовили десерт. Решив прогуляться по коридору и пройдя несколько шагов, увидел на широком подоконнике таинственно загадочную брюнетку в карнавальном платье Красной Шапочки. Она сидела, подняв колени и уткнувшись в них рыдала. Медленно подойдя к ней и пытаясь успокоить, тронул за плечо. Она подняла голову и взгляд её влажных карих глаз казалось достиг глубины моей души, и  спонтанно, ничего соображая, будучи под влиянием горячительного я внезапно резко поцеловал её в мокрые от слез губы. Красная шапочка очень удивилась, и соскочив с подоконника, рассмеялась и приблизившись чмокнула где-то в районе уха, я услышал тихое: «Спасибо!» и исчезла, оставив за собой слабый аромат польских духов Пани Валевска.
      Я вернулся в комнату, девочки накрывали на стол, а мы с Ниной уединились за  шифоньером, закрывающим комнату наподобие ширмы. Нежно прижав её к дверце, я еще раз повторил предложение руки и сердца. Она стояла в обруче моих рук, такая покорная, женственная и разгорячённая. Золото её волос касалось моего лица. Они пахли свежестью и французскими духами «Нина Ричи», на которые была потрачена одна месячная стипендия.
     Немного помолчав она прошептала: «Я старше тебя на пять лет». В этот решающий момент  была совершена непростительная ошибка, я дернулся и опустил руки. Она всё прекрасно поняла,кажется даже ждала этой реакции и оттолкнувшись ушла помогать девочкам.
     Далее мы ели десерт –торт и мандарины. После десерта все начали собираться обратно. Нина осталась в комнате и не вышла меня проводить. Я же пошел с земляками, переночевал в их общежитии и вернувшись на съемную квартиру начал готовится к оставшимся экзаменам. Их я сдал тоже на отлично и аккурат к своему дню рождения закончил свою зимнюю сессию, которая официально начиналась через два дня.
      После зимней сессии я поехал к себе домой, а Нина к себе в Новосибирск. Вернувшись из дома, в начале нового семестра, я пошел в общежитие пединститута и нашел подругу тихой, покорной и даже романтичной. Мы с ней поболтали немного в коридоре, потом она протянула листок бумаги. Это была телеграмма, отправленная 10 дней назад из Новосибирска в Томск, соседке Нины по общежитию Тане Калининой. Текст гласил: «Танечка, милая, сходи к нему в общежитие на Партизанскую 19». Далее следовал текст, адресованный непосредственно мне: «Милый я очень люблю тебя, я просто не могу без тебя жить. Встречай поезд Новосибирск-Томск такого-то числа. Нина.» Конечно же Таня никуда не пошла и ничего не отнесла. Я же был несколько ошеломлен таким поворотом событий и подумал, что вряд привыкну к таким кульбитам. То меня гонят, то меня зовут. Не подав вида, я аккуратно сложил телеграмму и положил во внутренний карман пиджака и сказал ненаглядной, что я буду хранить её вечно.
     Мы еще несколько раз встречались, потом у нас произошла небольшая размолвка и я не видел Нину довольно долго. Сдав летнюю сессию, я перешел на третий курс, отработал практику дублером мастера на автодороге «Томск-Болотное», съездил домой на зимние каникулы и начал учебу на третьем курсе. Прошла осень, наступила зима и очередной Новый год, который я отмечал с Наташей, моей однокашницей, у механиков на Кирова 56А. Да это был иной Новый год, в сравнение с дамами на педагогическом. Наши девчонки механики просто пожарили картошку сковородке, и чтобы не заморачиваться поставили сковородку прямо на стол. Они не ждали гостя, каковым явилась моя скромная персона. Я покрутился немного и сбежал в общежитие педагогического института к Нине, с которой не виделся уже около больше десяти месяцев. На что я надеялся не знаю, многое могло измениться. Я вошел в знакомые двери Герцена, 49, приготовился к суровому приему мрачной вахтерши и был нимало удивлён её отсутствием. Шел первый час Нового года, в коридорах было полно симпатичных будущих педагогов, я поднялся на четвертый этаж и постучал в дверь комнаты своей ладушки. Никто не ответил, и я с замиранием сердца вошел в комнату. Она сидела на кровати, в дивном платье, в блёстках, с гирляндой на плечах, грустная и одинокая. В комнате никого не было.  Вы не представляете, как я обрадовался! В душе я ликовал, плясал, прыгал и бесился. Но на деле я молча стоял смотрел и произнес тихо: «Здравствуй, Нина». Нина подняла свои восхитительные голубые глаза и остолбенела. Я не дал ей опомниться и быстро прошептал: «Собирайся и пошли». Она молча натянула, пальто, я помог ей одеть сапоги, она накрыла голову зимним пуховым платком, и мы вышли из общежития пошли пешком по Комсомольскому тракту, перешли улицу Фрунзе, прошли по мосту через Ушайку и мимо Михайловской рощи, минут за 40, добрались до Партизанской, 15. Там я оставив подругу в фойе, где было относительно тихо и пробрался сквозь гущу танцующих и прыгающих технологов к другу Володе, еле его добудился, взял у него ключ от дома, его бабушки. Далее мы еще минут за 15 дошли до места нашего назначения на улице Чулымской. Друг Володя должен был жить здесь, но из-за своей инертности, проще говоря лени – он не хотел топить печь и бороться со снегопадом, расчищая снег вокруг дома. Поэтому, чтобы ничего не делать он сбежал в общежитие. Я очень долго возился с замком и уже хотел сдаться, как всё-таки замок поддался моим уговорам, дверь отворилась, и мы с моей барышней вошли внутрь дома.
      Там было холодно и очень темно. При входе я нажал на включатель, но свет не зажегся. Я пошел наощупь, подруженька шла за мной, взяв меня за руку. Мы прошли тамбур, зашли в комнату, их было две, первая проходная. Тут стоял стол кухонный, два табурета, печка и посудный шкаф. Во второй комнате был стол обеденный с четырьмя стульями, книжный шкаф, и кровать. Всего этого не было видно из-за отсутствия освещения. Я посадил девушку на табурет, а сам пошел смотреть пробки. Так и есть, Володя вытащил две пробки, они лежали рядом под счётчиком. А причину его такого поступка мы узнаем позже. Я вкрутил обе пробки и везде стало светло и немного веселее. Я подошел к своей девушке, она похоже совсем замерзла, хотел снять с нее варежки и отогреть её руки дыханием, как оглушительный вопль раздался в доме, похоже это был вопль отчаяния. Орало так громко, что заложило уши. Нина улеглась от страха на пол, а я кинулся к проигрывателю, потому что услышал в вопле слова песни «Лайла», которую пел Том Джонс. Забежав во вторую комнату, я убрал звукосниматель с пластинки, которая была положена на стереофонический проигрыватель «Аккорд», с двумя колонками по 20 ватт. Оказалось, что это была всего лишь милая новогодняя шутка Володи. Он перед уходом включил проигрыватель, поставил его на полную громкость, а пробки выкрутил. Придя в себя после пережитого кошмара, я уложил озябшую и испуганную девчоночку на кровать, а сам вышел в тамбур, набрал березовых поленьев. Войдя в комнату, я очистил печь от золы и углей, уложил дрова в топку: крупные — внизу, более мелкие — выше. Между ними оставил промежутки для циркуляции воздуха, выдвинул зольный ящик, открыл заслонки подачи воздуха на печи и вьюшку на дымоходе. Затем поджёг дрова сверху и закрыл вьюшку спустя 15–20 минут после растопки, чтобы печь не работала в интенсивном режиме. Через некоторое время стало совсем тепло. Я скинул тулуп, начал накрывать на стол. На кухне я нашел конфеты, в тамбуре бутылку безалкогольного шампанского, шипучку, как тогда она называлась. Кроме того, я поставил турку, на слабый огонь, на край печки, чтобы прогреть емкость. Потом добавил молотого кофе, такой был тогда на прилавках магазинов, в квадратных пачках с цикорием и без цикория. А в кафе типа «Белочка» кофе мололи прямо на глазах у покупателей.  Итак, слегка встряхнув емкость, чтобы частицы кофе равномерно распределились по дну, залил кофе водой. Ориентируясь на то, чтобы в турке осталось место для подъема кофейной пены, я поставил её в центр печки и убрал самую маленькую конфорку. Как только кофе поднялся, снял емкость с плиты и разлил по чашкам и пошел к своей нимфе. Она уже проснулась и свернувшись калачиком лежала на просторной двуспальной кровати с панцирной сеткой, которую мы волокли с Володей, с площади Батенькова до Степановки, а потом со Степановки до Чулымской в самые трескучие крещенские морозы. Нина уже полностью отогрелась, отогрелись и её чудные длинные ресницы, которые были покрыты еще недавно изморозью, и она была похожа на Снегурочку. Мы долго смотрели друг на друга, потом я тихо сказал: «Кофе стынет». Она кивнула и сняв наконец пальто и платок подошла к столу. Я открыл шипучку, половину конечно разлил, я так и не научился открывать шампанское, налил в чашки, и мы подняли тост за Новый год и запили холодный напиток горячим черным кофе. Я выключил верхний свет, зажег свечу вставленную в жестяную банку из-под консервов. Стало очень уютно и я прочел:
« Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела».
      Мы долго молчали я пристально смотрел на пламя свечи и Нина неожиданно сказала: «А у тебя совершенно русский профиль». «Да» – подумал я, - «всё-таки препятствие между нами не только эти пять лет». Не подав вида, я встал, подошел к злополучному проигрывателю и поставил пластинку со спокойной мелодией Джеймса Ласта, которая была так любима Ниной. Мы немного потанцевали, а потом сели пить кофе и заедать его шоколадными конфетами, потому что сахара не было совсем. Утром я проводил мою барышню до общежития, а сам поехал домой к себе в общагу на Партизанку.
       Прошло еще полгода. Нина закончила институт, получила диплом и уехала в Новосибирск. Мы не простились, не знаю почему. Мне предстояло учиться еще один год, летом начинались военные лагерное сборы и производственная практика на западном участке БАМа.  Отработав два месяце на БАМе, на отсыпке земляного полотна, на участке возле посёлка Ния в должности дублера-мастера, а по бумаге рабочего 3 разряда я покидал БАМ и в Усть-Куте, за поездом, по-пустому перрону, прощаясь со мной, бежала грациозная и пленительная и немного заплаканная девушка Валя, парикмахер, с которой я познакомился в день приезда.
       На поезде из Усть-Кута я добрался до Братска, где с железнодорожного вокзала поехал в аэропорт, чтобы попасть домой. Но, как выяснилось  самолеты из Братска туда не летали и мне вновь пришлось прилететь в Новосибирск. В Новосибирске, оставив багаж в аэропорту я не стал идти привычным новосибирским маршрутом – кинотеатр Маяковского, выставка Рериха, густая сметана и представление в театре оперы и балета, а приехав в город, на Красном проспекте отыскал киоск Горсправки. В нем можно было получить информацию о том, где живет нужный тебе человек, по какому номеру с ним можно связаться, как найти ту или иную контору. Можно было даже спросить расписание поездов и самолетов. На бланке я написал фамилию, имя и отчество и год рождения Нины, заплатил 5 копеек и мне в течение некоторого времени выдали долгожданный адрес на улице Грибоедова. Я заплатил еще 2 копейки и мне указали маршрут от места моего настоящего положения, то есть от киоска Горсправки до улицы Грибоедова, указав в нем номера автобусов и трамваев на которых можно добраться до места моего назначения. Заплатив еще 2 копейки, я узнал, что недалеко также на Красном проспекте в доме № 70 есть большой гастроном. Там я приобрел за 10 рублей полуторакилограммовый торт «Птичье молоко» и бутылку хорошего армянского коньяка в пять звездочек за 14 рублей с копейками. То есть за два предмета я потратил почти месячную стипендию. Но сейчас я мог себе это позволить, как-никак я работал на БАМе, и кое-что заработал. Приехав по написанному адресу, я отыскал дом, подъезд, поднялся на третий этаж, где с замиранием в сердце нажал кнопку звонка. Дверь открыла еще не старая женщина, похоже мама Нины. Я спросил, здесь ли живет Нина, мне ответили утвердительно, я представился её однокурсником и меня пригласили внутрь квартиры подождать пока она придет с работы. Я спросил, когда же она придет и мне ответили, что совсем скоро. Тогда я вежливо отказался заходить, передал хозяйке квартиры торт и коньяк и решил подождать Нину у подъезда на скамеечке.
      Я присел на скамеечку у подъезда и приготовился терпеливо ждать. Прошло действительно совсем немного времени и вдали показалась она. Принцессу невозможно было узнать, из скромного, даже излишне скромного утёнка, постоянно одетого в неброские платья, пальто и платки, она превратилась в лебёдушку, да еще и иностранного направления.  На ней было двубортное легкое пальто с высоким воротником, оно было полураспахнуто и под ним было видно шелковое платье, со слегка расклешенной юбкой с оборками, туфли на высоких каблуках и классическая сумка из крокодиловой кожи. Великолепный ансамбль дополняла широкополая шляпа с бантом. Да это был самый восхитительный преподаватель немецкого языка в СССР. Она медленно поднималась по ступеньках подъезда, не обращая на меня ни малейшего внимания: «Нина» - сказал я тихо и отчетливо – Здравствуй!» Она повернула голову, взглянула и немного оторопела, но взяла себя в руки и сказала: «О, привет, а ты здесь что делаешь?» и пригласила меня в квартиру. Дома меня усадили за кухонный стол и накормили на первое густым вкусным борщом, на второе тушенным куском говядины с гарниром из картофеля фри. На десерт мы разрезали торт и выпили по рюмочке коньяка с черным растворимым кофе. Еда была бесподобно приготовлена, и я постоянно хвалил мастерство повара вспоминая Новый год в общежитие педагогического института, где мы отмечали Новый год, где Нина с подругами накрыла шикарный стол, который не в каждом ресторане отыщешь. За светской беседой прошло несколько часов, и я засобирался, мотивируя тем, что у меня билет. Еще раз поблагодарив хозяйку и категорично отказавшись от бутылки початого коньяка, из которой мы употребили не более двухсот грамм и которую заботливая мама моей подруги совала мне в портфель я одел куртку, туфли и вышел на лестничную площадку. Нина, одев знакомое до боли студенческое пальто и накинув платок на голову пошла меня проводить.
      Мы шли самым медленным шагом, до остановки было рукой подать, я рассказывал про БАМ, а спутница моя молча слушала, о чем-то сосредоточенно думая. Когда мы остановились в ожидании автобуса она, похоже что-то окончательно решив для себя, неожиданно произнесла: «Поехали к сестре». Вот это вираж. И я звавший её замуж два с лишним года, теперь, когда она похоже решила вопрос положительно для себя и меня, оробел. Не знаю, то ли я растерялся, то ли перегорел, но ведь целых два года она отказывала мне по причине того, что она старше меня на пять лет и еще еле заметно намекала на мою национальность. И тут вот такой финт. Я стоял как истукан и потом выдавил из себя: «Мне домой надо». Нина кивнула, молча повернувшись побежала к автобусу, подошедшему к остановке на другой стороне улице. Я стоял как вкопанный и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Вот, вот еще мгновение, её еще можно остановить, её еще можно догнать и вернуть или поехать вместе с ней. Но неведомая сила держала меня, а зазноба моя, добежав до автобуса, села в него, автобус тронулся с места и начал удаляться. Последнее мгновение, когда можно было кинуться, догнать его, барабаня в двери заставить их открыться и кинуться внутрь машины. Но я всё также неподвижно стоял на тротуаре, на ковре из мокрых опавших кленовых листьев, возле окна музыкальной школы, где за окном две девушки, одна аккомпанировала на рояле, а вторая пела нежным голосом серенаду Шуберта и грустные ноты этого удивительного произведения как нельзя кстати подчеркивали всё то, что происходило в моей душе:
«Песнь моя летит с мольбою
Тихо в час ночной.
В рощу легкою стопою
Ты приди, друг мой.
При луне шумят уныло
Листья в поздний час,
И никто, о друг мой милый,
Не услышит нас.
Слышишь, в роще зазвучали
Песни соловья,
Звуки их полны печали,
Молят за меня.
В них понятно все томленье,
Вся тоска любви,
И наводят умиленье
На душу они.
Дай же доступ их призванью
Ты душе своей
И на тайное свиданье
Ты приди скорей!»
      Тут подошел мой автобус, я добрался до Толмачево и утром прибыл в родной город, где меня встречала телефонистка Таня, которая соединяла меня с родными, на протяжении шести месяцев бесплатно и с которой я договорился о встрече позвонив из аэропорта Новосибирска. Но это совсем другая история.