Фото

Мне придётся обойтись
Без синих сумрачных птиц, без разношёрстных ресниц
Да переправить с утра что не сложилось вчера
Оставить грязный вагон и продолжать перегон
По неостывшей золе на самодельной метле
Раскинуть руки во сне чтоб не запнуться во тьме...

-"Яна Дягилева - Берегись!"

-1-

Проклятый чай! Надо чего-то покрепче, только где... Нет ничего. Жена с дочкой скоро вернутся. Блин!
Стол. На нём чашка с остывшим чаем каркадэ. Напротив — зеркалка. Отхлебнул глоток, поболтал кислую жидкость во рту, проглотил.
Остатки плеснул в раковину — на мгновение она и часть светлой столешницы рядом превратились в кадр из фильма ужасов. Быстро вытер мочалкой красные капли. Нет тела-нет дела. Улыбнулся.

Смотрю волком на фотоаппарат. Это со стороны так кажется. На самом деле боюсь его до чертиков. Разумеется, не сам девайс, а результат его деятельности.

Час назад, пока дочь собиралась на пляж в соседней комнате, я жадно притянул  жену на кухне и слился с ней в долгом, необходимом, как оказалось на обоим, поцелуе.

-- Стой, стой, -- закинула она прозрачные пузырьки тихих фраз мне в ухо. -- Давай вечером, ты чего это? -- а сама вижу, довольная. Глаза блестят.  Отстранилась, выпуталась из густых ветвей моих объятий. Нехотя. Поправила платье. Стряхнула несуществующие пылинки. Ритуал закончился волнистым поглаживанием локонов волос. Отточенным, древним движением.
События развивались естественно и стремительно, но для меня время остановилось, и её движения происходили, как в замедленной съемке. Как же она красива. Знает ли она, насколько поистине прекрасна?

От той ссоры — нет, точнее размолвки или скорее трещины — полугодичной давности не осталось и следа. Острые складки поглажены горячим утюгом. Сейчас происходит ренессанс отношений после уличения меня в неверности.  Она простила меня. Возможно, не стоило. Ну как сказать... Да вот так. Новогодний корпоратив привел к яркой вспышке отношений с младшим аналитиком нашей конторы — живой, умной и харизматичной брюнеткой. Как все началось, непонятно. Нас просто притянуло наэлектризованной тканью друг к другу в какой-то момент.
Укусила меня за ухо. Потом разглядывал его в зеркале туалета. Тесная кладовка в офисе казалась ещё меньше, а листы бумаг и канцелярские принадлежности разлетались с полок от нашей сейсмической, любовной активности.

Жена каким-то невероятным чутьем всё поняла. Мистическое женское знание. Я признался. Затем последовал период жизни на съемной квартире. Брюнетка приходила пару раз, но вскоре исчезла, почувствовав мой внутренний разлад — прямое следствие внешнего. Да и с работы она ушла. Пришла и ушла. Волнообразной линией на моем графике жизни. Нет, виню только себя.

-- Мы на пляж, скинь фотки на ноут. Карта заполнилась.

-- Ой! -- шлёпнул её по заднице. Не так сильно, как она отреагировала.

Щелк, клац, плюм! В ноутбуке в файловом менеджере отображаются файлы фотографий списком — маленькие, обезличенные иконки. Двойной клик по последней.

Я точно знаю, где это снято. Еще утром — с балкона гостиницы, с видом на лагуну и полумесяц пляжа. Только подождите... Подошел к окну. Занавеска плавно ушла в сторону, пружинисто колыхнувшись. Вид из окна почти совпадал с тем, что должно было получиться на фото. Балкон ведь рядом. Но на экране ноутбука картина была иной. Очертания пляжа угадывались, но всё потонуло в оранжево-красной, чужой и враждебной атмосфере. Я приблизил изображение, поводил мышкой. Что-то странное.
Фото жена сделала утром, тогда на пляже было полно людей. Лежаки разбирали быстро. Я отчетливо помню жёлтый банан у кромки пляжа и скучающего аниматора на стуле с зонтиком. Он курил, окружая себя клубами дыма. Для меня, бросившего эту привычку всего месяц назад, это вызвало укол зависти и нахлынувшую волну приятных воспоминаний — даже вкус сигареты казался почти ощутимым. Как будто я курил вместо него. Вместе с ним. "На, затянись." Черноволосый парень под зонтиком протягивал мне, стоящему на балконе, свою сюрреалистично длинную руку. Прямо с пляжа. Наполовину выкуренная сигарета медленно тлела в его смуглой руке. Я отбросил эту мысленную картину и  погрузился в рассматривание светлых домиков с красными крышами на другой стороне пляжа.

Взгляд перескочил и зацепился на паре стройных девушек в белых купальниках, открывающих всё возможное. Одна из них наносила крем на спину другой. Я виновато глянул на жену. Она в это время сосредоточенно фотографировала лагуну. Именно этот снимок.

Кроваво-красное небо, геометрия пляжа окутана оранжевым пламенем. На дальнем конце пляжа нет домов, но видны зазубренные основания, словно гнилые зубы. На переднем плане — огненный вихрь, застывший в своём бурном развитии и готовящийся к путешествию вглубь города, находящегося за пределами снимка.

Бред какой-то.

Пощелкал другие файлы, идущие за этим. Предыдущие. Жена много раз снимала с балкона. Она всегда делала серию фотографий, как и положено. Выбор должен быть. Другие снимки пляжа и лагуны с балкона отличались лишь небольшими изменениями ракурса, но суть оставалась прежней: огонь, разрушения, инфернальная атмосфера.

На некоторых снимках красное небо прорезали по диагонали ярко-желтые линии, уходящие вниз. Что это? Метеориты? Услужливое подсознание прошептало издалека, из влажных закоулков: "Ракеты". Подлый шепот сухими губами заставил вглядываться в снимок и без того широко открытыми глазами.

Подожди-ка. Я прокручивал файлы вверх, ориентируясь по времени. Вчерашний день, тоже утро. Мы были в городе, гуляли по центру, периодически заходя в лавки, где мои девчонки выбирали сувениры. Да, точно, там было фото на площади, сразу после выхода из магазинчика деревянных фигурок. Жена фотографировала нас с дочкой, а позади журчал фонтан. Вот это фото. Одиннадцать девятнадцать утра.

Вместо наших смеющихся фигур на снимке предстала смазанная черно-красная клякса. В ней угадывалась площадь со вздыбленной мостовой, а по передней части снимка были раскиданы камни и, возможно, останки фонтана. Вдали на горизонте бушевало пламя, его яркие языки уходили в светлый градиент за пределы фотографии. Сбоку темнела корявая, искажённая тень человека, как если бы в солнечный день фотографировали его, освещённого солнцем. Тень разламывалась по каменным ступеням лестницы, ведущей наверх. Там продолжался старый приморский город, где ветвились узкие улочки. Уходящие выше и выше. Но вместо человека осталась только тень. Длинная, жуткая тень. Контрастная желто-оранжевая тень на черно-красных ступенях, ведущих в никуда. Во тьму.

Рука вспотела на тачпаде лэптопа. Пролистал несколько файлов вперед. Открыл. Точно такое же фото, только с небольшим смещением. Желтая, искореженная память о фигуре человека: голова непропорционально вытянута, одна длиннющая рука уходит за рамки снимка. Перескочил на следующий файл. Открыл его.

Следовала уже другая серия видов. Я не знал, что именно она снимала в этот момент, но, судя по всему, это была панорама города с края площади. Да, точно! Мы сидели в уличном кафе. Пока пили кофе и ели вместе с дочкой от разных краёв кусочек вкуснейшего пирожного, жена отходила и, скорее всего, фотографировала.

Искажения на фотографии стали ещё заметнее. Светло-красное пятно площади впереди превращалось внизу в кричаще красный поток городских развалин, уходящий к морю. Кое-где ещё можно было различить очертания домов, на стенах угадывались жёлтые квадратики окон. Всю фотографию покрывали горизонтальные белые полосы, похожие на помехи.

Нет, это же полная чушь! Нажал на свойства файла, чтобы взглянуть на технические данные: бренд камеры, ISO, штамп даты... И что я вижу? Время стояло верно, но год... Год был другим. Год был следующим.

Не может быть! Посмотрел данные у других снимков. Снимок с балкона - то же самое. Площадь - тоже. Выбрал снимки по дате и открыл информацию самого старого на карте. Первый файл. Здесь данные были верные. Время. Год. Клик-клик.

Абсолютно нормальный снимок. Мы на колесе обозрения в нашем городском парке. Фотографировала дочь, которая сидела в тот момент напротив нас. Фокус был на наших смеющихся, счастливых, чуть смазанных лицах. Никаких красных оттенков, все как и должно быть на фотографии днем в начале лета. Жена, несомненно, уже перекинула этот снимок, но, видимо, забыла удалить его и очистить карту.

Следующий файл также выглядел нормально, за исключением того, что он оказался случайным и мусорным. Видимо, кто-то ненароком нажал на кнопку съемки, держа камеру вниз. На снимке была видна туфля жены, фрагмент ноги, исчезающей под черной юбкой, и часть сухого асфальта с каплями дождя.

Похлопал дверцами кухонных шкафчиков. Нашел только растворимый кофе и, как в тумане, бросил несколько ложек в чашку. Белый чайник с желтым раструбом носика щелкнул, сигнализируя о вскипании, и деловито забурлил. Налил. Глотнул. Обжег губы и поморщился от горечи слишком крепкого напитка. Отставил чашку в коричневый круг пролитого кофе.

Что делать-то? Подожди, может, это проблема с камерой? Глюк матрицы? Зеркалка накрывается? Ей ведь ещё и года нет. Покупал новой. Дорого. Хотя, всякое бывает.

Клац. Щелк. Вставил карту в фотоаппарат. Переключил режим на просмотр с экранчика устройства, открыл фото. Долисекундное "Wait". Снова красная клякса, уже знакомая мне ранее. Всё то же самое. Навёл объектив на окно. За ним, внизу, как раз пересекает лагуну жёлтый банан, облепленный отдыхающими. Сфокусировался на нём, точнее на замыкающем — толстом мужике в мокрой футболке и синих плавках. Блям! Ещё раз. Блям!

Просмотр. "Wait". Опять известный мне чужеродный пейзаж: воды не видно, только кромка пляжа и часть вихря на краю фотографии. На следующем снимке уже без него, но виден жёлтый полупунктир, пересекающий чёрно-красное небо с яркой полосой зарева на горизонте. Никакой лазурной воды, никакого жёлтого надувного банана. Никаких людей.

На экранчике камеры отобразились данные снимка. Сегодняшний день. Будущий год. Твою мать!
Блям! Сфотографировал белые шкафчики кухни. Сглотнул комок. Повернулся на сто восемьдесят градусов. Блям! Входную дверь. Облизал губы. Сглотнул. "Wait". Вместо шкафчиков - другой ракурс лагуны с высоты. Левая ее часть, где сейчас бурно притаились кроны деревьев, ажурно обрамляя ее. На снимке их нет. Левый край лагуны утопает в темноте, среди едва различимого бурелома. Приглядевшись, можно разглядеть куски стволов, плавающие в красном сиропе воды. Красные волны и мокрые, изломанные бревна блестят от источника света, находящегося где-то рядом со мной. Снимок двери открывает вид на город. Вернее, на то, что от него осталось. Яркое изображение огромного пожарища. Все оттенки пламени — от желтых до оранжево-красных теней. Надоедливо-ненужное сочетание. Атмосфера безумных картин Здзислава Бексиньского.

Girl, you really got me goin'
You got me so I don't know what I'm doin'
Yeah, you really got me now
You got me so I can't sleep at night

Похоже, я вздрогнул не только всем телом, но и каждой его малой частичкой. Клетки, атомы встряхнулись от неожиданного звонка телефона. Рингтон композиции You Really Got Me британской группы The Kinks образца 1964 года разорвал пространство номера, подобно автомобилю, сбивающему на огромной скорости кучу картонных коробок.

Наконец-то пора сменить этот раздражающий звонок на что-то более спокойное. Я давно об этом думал. Если хочешь быстро возненавидеть свою любимую мелодию, установи её на все входящие звонки.

-- Алло?

В ответ раздался шум ветра, а затем голос жены, сначала громкий, пытающийся перекричать помеху:

-- Привет! Слушай, мы с М собираемся в город, в магазин. Тут у нас "авария" с купальником. Короче, если через час не придем, иди в ресторан, поешь. Мы тебя там найдем.

Я не успел открыть рот, впрочем  и сам не знал толком что ответить. На языке так и крутилось сразу рассказать что дескать проблемы с картой памяти. Все фотки битые. Все удалил. К сожалению. (К счастью). Но жена сразу продолжила.

-- Фотки скинул? Вечером на пляже представление будет.  Шоу с факелами. В фойе гостиницы приглашали. Камера понадобится.

-- Да, да, всё нормально, — ответил я, мысленно больно ущипнув себя за нерешительность. Ах да, вечернее шоу с факелами. В голове возник снимок пляжа: огненный вихрь, черное небо, прочерченное полосой зарева. Шоу с факелами...

-- Целую! Поешь!

-- А что за авария с...

Не успел договорить, как на том конце послышался отбой.

А ведь действительно. Фотографии-то все никуда не годятся. Даже если это просто брак матрицы или ещё какая-то неисправность. О фантастичности, мистической составляющей я даже не задумывался. Но, чего уж скрывать — она сразу захватила меня целиком, и давила надо мной, простиралась густой кроной векового дуба. Я видел то, что видел. Но как я ей это покажу? Что я скажу?

Хлебнул остывший кофе. Скривился. Ладно, похоже, нужно показать. Сказать? Или удалить? Там почти все фотографии — с отпуска. Только малая часть, да и та ещё питерская, доотпускная.


Нет, надо покурить. Всё это достало! Я уже в кроссовках, а ключ от номера с прямоугольным, увесистым брелком и логотипом отеля лежит в заднем кармане джинсов, тихо позвякивая.

Ууу-клац! Дверь захлопнулась. Спустился и сразу возле входа в отель стал выискивать жертву — курящего человека. Мимоходом прошёл мимо плаката за стеклом: на нём был изображён полураздетый человек в набедренной повязке, крутивший перед собой горящие кегли. Плакат был тёмным, лишь середина его светилась. Шоу, видите ли, с факелами. Никого с сигаретой в поле зрения не наблюдалось. Уже стала подбираться скользкая противная фигура из-за угла — желание-купить-пачку в магазине отеля. Но тут вспомнил об аниматоре.

Светлый зонтик всё так же стоял на том месте, которое я наблюдал с балкона отеля. Лёгкий тёплый ветерок трепал его, но в этом ветерке уже чувствовалась сила и намёк: ещё немного — и его мягкая теплота превратится в неумолимый жар. Стул под зонтиком оказался пуст.

Да что такое! Неужели больше никто в этом мире не курит?! Я с легкой паникой оглядывал пляж. Корявая-фигура-желания-купить-пачку уже выглянула из-за угла и с фривольной улыбкой на треснувших губах манила меня длинным, костистым пальцем. И тут появился аниматор. Он медленно брёл босиком по песку, держа одну руку в кармане коротких, светлых шорт, а в другой — зажжённую сигарету.
Наконец-то!

--Привет! Можно сигаретку попросить? -- спросил я, сопроводив слова универсальным жестом: поднес два пальца к губам.

-- Vuoi una sigaretta?[– Хочешь сигарету? (ит.)] -- аниматор тряхнул курчавой, чёрной головой, задавая вопрос больше для приличия. Его почти чёрные глаза оставались безучастными. Лишь веснушчатый нос на смуглом лице слегка сморщился накатывая на меня саван стыда. Просьбу он понял сразу. Протянул открытую пачку, показывая белые фильтры — гвоздей-в-мой-гроб.

-- Спасибо! -- можно две? Я чувствовал себя вором. Стыд продолжал расползаться масляным пятном по белоснежной скатерти.

Он нарисовал в воздухе рукой, той, что с сигаретой, знак безразличия. Махнул ею вяло вверх, улыбаясь, обнажая белые, сахарные зубы:

-- Si, prego! Avvelenati pure![– Да, пожалуйста! Травитесь! (ит.)]

-- Спасибо, спасибо! -- мямлил я себе под нос, сложив ладони в молящийся жест. Сигареты, мягкими, но чуть твёрдыми палочками, уютно покоились в кармане штанов.

Уходя, вспомнил, вздохнул. Вернулся. Очередную каплю стыда вылили на скатерть.

-- Извини, у тебя есть зажигалка? Спички? Я бросил, но не могу, не сейчас...

Объяснения, были излишни. Парень с тем же скучающим выражением лица протянул мне прозрачную зеленую зажигалку и жестом пояснил: оставь себе, у меня еще есть.

Одно из лучших ощущений в мире — это долгожданная сигарета именно в тот момент, когда её действительно хочешь. Когда она становится необходима. Возможно, она важнее даже воздуха, которым ты дышишь. Ты преодолел все преграды, прошёл через тяжёлые испытания. Загнал подальше ощущение бессилия и подавил в себе зеленые ростки благоразумия. Ты не смог удержаться. Ты просто не смог. Толпа фанатов, следовавшая за тобой, с огорчением махнула рукой и, развернувшись, медленно побрела обратно. Оставив тебя одного. Стоишь, с сигаретой в губах, чиркая зажигалкой.
Ффух! Первая затяжка. Закрываешь глаза. Охх... Голова закружилась, и вид с балкона отеля перед глазами поплыл. На третьей затяжке всё прошло. Сигарета стала обычной. Привычной.

О! — мысль пришла, холодной каплей на тёплую кожу. Мурашки пробежали по телу. Выдохнул дым. На второй сигарете вкус их стал меркнуть, я уже корил себя и расстраивался, что не сдержался и "развязал". Положил тлеющую сигарету на перила балкона. Достал телефон.

Я сфотографировал пейзаж перед собой, держа телефон вертикально. После съемки слева появилось превью — миниатюра снимка. Разглядеть его было трудно, но цветовая гамма совпадала с реальной. Я нажал на миниатюру, и фото открылось на весь экран, и выглядело уже иначе. Это была к сожалению знакомая мне картина — та, что и на снимках с зеркальной камеры, только снова с небольшими изменениями. Вихрь исчез, небо стало серым, а справа появилось неясное светлое пятно — то ли солнце, то ли луна. Сам объект был слабо различим, словно его затянули матовой черной пленкой. Единственное, что можно было увидеть ясно, — это дорожка, уходящая от объекта по неспокойным волнам.

Прежние цвета пожарища исчезли, уступив место серо-черной палитре на снимках. Однако правая часть фотографии все же сохранила ярко-красный оттенок. Как я понял, это были отблески огня, невидимого с точки съемки.

Убрал телефон и уже собирался взять сигарету, оставленную на перилах балкона, когда сзади открылась дверь, и порыв ветра сдул ее. Весело кувыркаясь в воздухе, она неумолимо летела к занесенному песком асфальту перед входом в отель.

-- Ты чего тут? Мы уже минут двадцать как пришли. Курил, что ли?

Сигарета упала, разлетевшись на две части. Мимо проходили люди, но, похоже, никто этого не заметил.

- 2-

--За дуру что-ли меня держишь? Вон, пляж, люди купаются. Что ты хочешь от меня?

Она наливалась сочной, строгой красотой, когда злилась. Вся такая собранная в один жёсткий букет прекрасных, но безумно колючих цветов. Или же  как труднопроходимый, но красивый лес: солнечные лучи пробиваются сквозь редкие опушки, пробираться через плотные заросли сложно, но идти всё равно нужно. 
Зелено-серые глаза выражали раздражение, обильно посыпанное страхом и паникой. Жена понимала, что я говорю серьезно, и этот факт злил и накручивал её. Самое страшное — это непонятное. Сошел ли я с ума или что с ним такое? Неясно.

Стройная, высокая, с прекрасно сложенной фигурой, беременность не только не испортила её контуры, но и, возможно, наоборот, придала уверенности в движениях, добавив привлекательности.
Русые волосы, спадающие волной, окутывали легким золотистым пледом узкие плечи. Лицо немного вытянутое, но абсолютно симметричное, с чистой, ровной кожей. Она гордилась своими волосами и кожей, радуясь, что, по её мнению, эти черты передались дочери. Хотя, конечно, пока ещё рано делать выводы. В детстве у меня тоже вились волосы, родители ахали: "В кого же я? Нет в роду похожего." Но с возрастом они разгладились и стали жесткими. Тем не менее, глаза у М были точно мои — темно- карие. Светлые волосы и тёмные глаза — идеальное сочетание.

Она всегда была импульсивной и эмоциональной, и это мне нравилось.
Но я не мог выносить её крайних состояний. Тогда она будто бы нацепляла меня на острые крючья жестоких упрёков, стремясь унизить, пусть и неосознанно. Я знал, что это всего лишь эмоции, попытка сбросить их. И в этой схеме я был громоотводом. Мужики могли бы упрекнуть меня, мол, тряпка, подкаблучник. Да и плевать! Я любил её и принимал эти компромиссы. В определенных дозах. И давал ей это понять.
Размолвка обострила её и без того яркую эмоциональность, добавив нотки истеричности. К острому перцу добавилась излишняя горечь. Порой её поведение становилось невыносимым. Ссоры, даже по пустякам, стали затяжными и мучительными.  Я знал что к сожалению это уже не уйдет. Никуда не денется. На перекрестке я свернул на другую дорогу.

-- Я тебе просто сказал, что с фотографиями что-то не так. Смотри, я сделал снимок с балкона, пока ждал вас.
-- Ага, ждал и курил. Сигареты купил?
-- Нет. Вот, смотри. — Разблокировал телефон, нашёл фотоснимок с балкона и показал ей экран.

Она взяла телефон, взглянула на экран, глубоко вздохнула, отвела голову в сторону и, бросив на меня быстрый взгляд, почти кинула телефон обратно. Я успел схватить его за край.

-- Не понимаю. Ты хочешь окончательно меня вывести? Ты дурак, что ли?

-- Успокойся. Что ты увидела?

Она встала, подошла к раковине, налила стакан воды и, повернувшись спиной ко мне, спокойно пила. Молча.

-- Пляж, люди. Что ещё я могла увидеть? — произнесла, всё так же стоя ко мне спиной. Говорила спокойно, устало. Шквальная буря, несущая песок и крыши домов, уступила место штилю. Всё замерло. Флаги поникли.

-- Скажи, что видишь ты? — развернулась ко мне. Ветерок вновь усилился. Флаги вздулись.

Я рассказал снова. Жена внимательно выслушала, села за компьютер и принялась листать файлы: открывать, просматривать.

-- Нет, ничего такого не вижу, — повернулась ко мне, взяла за руку и посмотрела тающими льдинками глаз.

-- Посмотри дату снимка.

Клик-клик. Она приблизилась к монитору, затем снова повернулась ко мне. Спокойно назвала числа — те самые, что и должны были быть.

Я склонил голову, обхватив ее руками, и почувствовал, как оказался в пустом пузыре, лишенном мыслей и размышлений. Голова наполненная вакуумом — холодным, безжизненным кусочком космоса. Маринованной вселенной в консервной банке черепа.

-- Пойдем, пройдемся. М. в номере останется, а мы погуляем. Только ты и я.

Жена уже стоит рядом со мной, нежно гладя мою спину. Прижавшись тёплым телом, она прогоняет мой вселенский холод, наполняя жаром мои каменные, пустые казематы.

— Слушай, а давай я щелкну на твой телефон?

Убрала руку, слегка пожимает плечами, и идёт в коридор за сумочкой.

- 3 -

Я очень люблю питерский свет безвременья, проявляющийся обычно  по утрам. А то и весь день. Свет, сотканный многими факторами: облачностью, яркостью солнца, влажностью воздуха.  Окрашивающий, обволакивающий всё вокруг и даже яркие граффити в светло-серый оттенок.  Свинцовые серила Санкт-Петербурга.
Я так и вижу эту надпись на баллончике с краской. Купил такой, например, в солнечном Майами, открыл, брызнул вокруг — и вуаля! Ты здесь.
Проявления этого света чаще всего встречаются осенью, в сентябре-октябре, хотя в другие времена года также удавалось его лицезреть. Местный житель не замечает его. Игнорирует, предпочитая яркие, светлые и солнечные оттенки.

Но я обожал его ещё с детства. Кажется, генетически во мне остались его мягкие струи, льющиеся сквозь окно на подоконник и край моей кровати. Это был свет спокойствия и раздумий, средневековый такой свет в моем представлении.

Очнувшись на пляже, щекой на песке, под шелест перелистываемых страниц морской волны, я сразу уловил этот уникальный свет, который, как мне раньше казалось, был присущ только Питеру. И на мгновение потерял связь с реальностью.
Но жуткое похмелье схватило меня за ногу и поставило на твердую почву. Вернее, на желто-белый мелкий песок.

Ох! Перекатился на спину. Шум волны приятно наполнял левое ухо естественными звуками. Стер прилипшие круглые, неострые песчинки со щеки и уставился в бездонное синее небо, лишенное облаков. Чужое небо. Как только об этом подумал, чайка громко запричитала, пролетая надо мной, давая понять, что кричат они везде одинаково.

События прошедшей ночи тотчас проявились в голове сквозь похмельную губку. Они казались не более чем сном или отголосками нелепой сказки, рассказанной полушепотом у костра.
Холодные стороны монеты с круглой вмятинкой под палец посередине развеяли туман неопределенности. Я вытащил монету из кармана джинсов, повертел её перед глазами и убрал обратно.

-- Bevi ancora un po'! Sei strano, ma come tutti i russi sei un ottimo conversatore! Anche se non capisco quasi niente.[– Выпей ещё немного! Ты странный, но как и все русские, отличный собеседник! Хотя я почти ничего не понимаю. (ит.)]
 
Тень склонилась надо мной и вылила несколько глотков виски прямо в мой рот из бутылки, которую я, похоже, захватил в баре.
Я лежал на спине, разглядывая купол неба, написанный пьяными акварельными красками, и тихонько напевал забытую мелодию.
Большая часть спиртного попала на подбородок, прохладной струей омыв бороду. Мой “благодетель”, звонко хохоча, плюхнулся задницей на песок, звякнув бутылкой. Я же, бурно закашлявшись, выругался последними словами. Ближайшая ко мне порция воздуха протухла, воняя болотом бескультурья.

"О, Господи!" - пробормотал я, поднимаясь и садясь на частично влажный песок.
Было раннее утро, самое его начало. Солнце пробивалось сквозь небольшие облака на горизонте, рассылая штрихи лучей. В воздухе еще ощущалась остаточная влага ночи, но она уже исчезала, быстро уступая свои права.

Я сосредоточенно тер лоб, словно физически пытаясь стереть ненужные воспоминания. Внутри черепа казалось  рос в разные стороны огненный железный штырь. Боль и растерянность — вот мои сегодняшние утренние друзья. Добро пожаловать в новый день!

Вы правы, разговор с женой окончательно не заладился и перерос в темное пятно большой ссоры.
Я хлопнул ладонью по столу, заставив её и стол резонировать, и, чётко и ясно послав её на многолетнее травянистое растение, семейства капустные (на хрен, ушёл из номера.
Игра в кошки-мышки со снимками продолжалась. Содержимое фотографий и с её телефона я по-прежнему видел также, что и раньше, а для неё они выглядели обыкновенно. Как всегда.
И почему-то я оказался в этом виноват. Виноват в том, что она удалила все снимки. Просто отформатировала карту памяти, остервенело глядя на меня.
Немного раньше я сам задумывался об этом действии, но в реальности предполагал найти выход. Разобраться, что с этим делать.

Поспешно уходя, я взглянул в комнату, где на кровати, подогнув под себя ноги, сидела М, погружённая в тайный мир, скрывающийся за беспроводными наушниками. Черно-серебристые круги плотно охватывали её уши. Не оставляя места внешнему миру. На её губах едва заметно теплилась слабая улыбка, время от времени переходя в робкие попытки подпевать.

Хотел помахать ей рукой, но передумал, покинул номер, а затем и отель. Направился к пляжу, чтобы подумать, переварить, понять.

Дул приятный бриз с моря, окутывая меня своей мягкой, невесомой тканью. Сняв туфли и засунув в них носки, я держал их в одной руке и медленно брел вдоль кромки прибоя. Волны лениво накатывали, медитативно омывая песчаный берег. Я старался не наступать на мокрый песок, чтобы не мочить ноги. Наоборот, хотелось тепла, даже жары. И она как раз начиналась. Дневная духовка открывалась, пора доставать румяные пирожки!

Я старался не думать о фотографиях и ссоре с женой, хотя какая это ссора? Я, конечно, ни в чем не виноват. Внутри меня гнездился горький осадок от всплеска темных чувств. Этот осадок только усиливался и «настаивался», стоило мне лишь поднять глаза на морской пейзаж. Он тут же возвращал меня к мыслям о снимках.
Получается, их вижу только я. Неполадки с техникой я уже давно исключил. Я вижу будущее — то, что случится здесь, в этом прекрасном уголке Средиземноморья, через год. Примерно. И не только здесь. А везде. От этой мысли все сжималось внутри, хотелось спрятаться куда подальше. Как минимум внутрь себя.

В итоге я безоговорочно принял эту истину и теперь размышлял, что мне с этим делать. Жена, конечно, мне не поверила, так как видела совершенно иную картину, и я ее не виню. Когда я вернусь назад, мы, конечно, помиримся, и я уверен, что она спокойно выслушает еще раз мою версию событий и примет ее. Пусть даже формально.

На поверхность размышлений всплыл пузырек с надписью на нём: "Могу ли я это изменить?". Пузырек лопнул, пуская по поверхности круги, так и не дождавшись от меня реакции. Впрочем, её и не могло быть. Я не знаю.  Я ничего не знаю.

Дойдя до того места, где группа деревьев на краю пляжа отбрасывала ажурную тень, я сел под ними на высохшее бревнышко, вероятно, прибитое волнами. Перед глазами сразу всплыл образ сломанного ствола, тонущего в воде, окрашенной в красный цвет отблесками пламени. Огонь окружающий всё сущее. Пламя пожирающее недалекое будущее.

Я сидел, закинув ногу на ногу, и, отвлекая себя, проигрывал в голове песню Depeche Mode — "Stripped"

Come with me into the trees
We'll lay on the grass and let the hours pass
Take my hand, come back to the land
Let's get away, just for one day

Let me see you stripped
Down to the bone
Let me see you stripped
Down to the bone

"Да, да, приди ко мне в лес, приди ко мне. Я как раз здесь. Я уже дерево." Перевод естественно не такой, однако я хотел так.  Эта песня, кстати, крутилась во мне в её живом варианте исполнения из их великолепного тура 1993 года. Дейв лихорадочно бегал по сцене, тряся мокрыми от пота длинными волосами. Его образ, своеобразный симбиоз Христа и гранжевого наркомана, удачно вписывался в то время.  И вот тогда, мне кажется, стоило поставить точку. Они все сказали. Я говорю о творчестве DM. Всё, что было после, выглядело на мой взгляд избыточным: повторение, попытка неудавшейся реинкарнации. Тур оказался для них архисложным, полным разногласий и взаимных упреков. Можно сказать, он сам говорил им:

-- Может, хватит?

Важно вовремя уйти. Но что я несу? Это не мне решать. И да, это всего лишь мое субъективное мнение. Мнение неудачника, который к сорока годам ничего не добился. Есть только дочь...
Довольно! Жалость к себе похожа на неприятное обмазывание тела медом: обещают, что потом станет легче,  болезнь уйдет, однако сам процесс и ощущения отвратительны.

Именно так я себя и чувствовал. Волны безумного сожаления и опустошения, вызванные вспышкой незапланированных,  эмоций, накатывали изнутри, в то время как я смотрел на маленькие, теплые, реальные волны, омывавшие ноги.

Вся боль и печаль мира обрушивалась на меня в такие моменты. Я чувствовал себя голым, маленьким человечком, получившим в руки странное послание.

Испуганный мальчик на новогоднем празднике, где большой белый заяц должен символизировать волшебство происходящего, однако вид его действует абсолютно иначе. На маленького мальчика, с пугающим пророчеством на руках, с визуальным письмом из будущего. Нехорошего.

-- Lucy! Indietro![– Люси! Назад!(ит.)] -- Мимо меня, так что я аж вздрогнул, промчалась собака, молниеносно вбежав в воду и поднимая фонтан брызг. Голос, окликнувший её, принадлежал старушке. Она стояла позади меня, уже за пределами тени от деревьев. Щурилась, пытаясь справиться с солнечным светом. Улыбнулась и помахала мне рукой, когда поняла, что я заметил её. Собака, красивый золотистый лабрадор ретривер, выудила из воды ветку, вероятно, упавшую с дерева, и направилась ко мне.
Шла медленно, перебирая ногами в воде, слабые волны чесали ее шерстяное брюшко. Спустя несколько секунд она подошла вплотную ко мне и сбросила ветку у моих ног. Потом уселась мягкой задницей в воду и, приоткрыв пасть, шумно дыша, смотрела на меня. Улыбалась. Ждала.

-- Signore! Non abbia paura! ; amichevole, infastidisce sempre gli sconosciuti. Mi lanci un bastone e lei lo prender;.[– Синьор! Не бойтесь! Она дружелюбная, просто всегда пристает к незнакомцам. Бросьте палку, она принесет.(ит.)] --
Сказала старушка в светлом платочке, почти как наши деревенские в России, и сразу поняла, что я не понял её. Сухоньким пальцем тыкала в ветку и махала этой же рукой к себе.
Я поднял ветку и бросил её вперёд, в воду. Получилось не очень далеко — метров пять. Старушка ответила жестом отчаяния: она резко опустила руки и вздохнула, как будто говоря: — Ну и дебил! Ветку надо было кидать ко мне.

Я улыбнулся, подняв руку и помахав ей, дескать: сейчас, сейчас.
Люси азартно сбегала за веткой и снова бросила её, но уже мне на колени. Я вздрогнул от неожиданной влаги, но умная и красивая мордашка, опять улыбаясь, смотрела на меня коричневыми, маслинами глаз.

Я внезапно осознал, что не могу не сфотографировать это чудесное существо. Достал телефон, разблокировал. "Ужжик!" — сказал айфон. На миниатюре снимка отчётливо виднелась мордашка собаки. Я посмотрел и полностью перенёсся в телефон, резко тапнув по превью, чтобы открыть фото на весь экран. Да, собака! Чёрт возьми, собака! Только она — никаких мрачных пейзажей.
Спрятав телефон, я от радости наклонился и обнял пса. Он от неожиданности попятился, пытаясь вырваться, но я не отпускал его мягкую, шелковистую фигуру.

Терпение старушки лопнуло, и она уже стояла рядом со мной, слабо улыбаясь, смотрела на меня с снисходительной и осторожной улыбкой. Так обычно смотрят на странных людей, опасаясь, что они могут что-то неожиданное выкинуть.

-- Mi scusi signore, la disturba. Lucy, andiamo![– Извините, синьор, она вас беспокоит. Люси, пошли!(ит.)] -- Она подняла ветку и, размахнувшись по-женски сбоку, выбросила её за область тени деревьев. Люси тут же деловито побежала за ней. Старушка последовала за собакой, украдкой махнув мне рукой. За робкой улыбкой на её круглом, смуглом лице всё ещё сохранялся опасливый взгляд.

Ещё бы! Я сидел, смотря в одну точку, как аутист, переваривая увиденное. Значит, всё в порядке? Я достал снова телефон и открыл фото Люси. Приблизил изображение и поводил пальцем по экрану. Собака как собака — обычная, но явно довольная собой.

"Ужжик!" — радостно щёлкнул я фото, направленное вперед, за область деревьев, ближе к горизонту. Привычно, без какого-либо беспокойства, взглянул на результат.
Волнистая рябь на воде, мягкий свет, лазурно-сине-зелёная палитра. Белые облака на горизонте.

"Оооох," — я шумно перевёл дух, подняв голову к кронам деревьев. Фух, слава Богу!

Girl, you really got me goin'
You got me so I don't know what I'm doin'...

Рэй Дэвис из The Kinks оповещал о звонке. На экране появилась надпись: "Жена".

-- Знаешь что?! — она всё ещё была на взводе. Тем не менее, я молча слушал:

-- Мы с М. пошли погулять, а ты иди к черту! Он, понимаешь ли...

Я сбросил вызов и перевёл телефон в режим самолета, отрубив полностью сети. Порыв сказать, радостно крикнуть в трубку о том, что всё обошлось: затмение прошло, иначе это не объяснить — оно прошло. Сгинуло, не успев даже толком проявиться.

Волна усилилась и стала бить уже выше лодыжки. Мимо проплыла обшарпанная лодка, глухо чухая мотором. В лодке, сгорбившись, сидел пожилой мужчина в соломенной шляпе, куря короткий обрубок сигары. Дым ветвился синим облаком за ним, турбулентно поднимаясь из-под полей шляпы. Плывет видимо за своим марлином.

"Не нужно думать, старик, — сказал он вслух. — Плыви по ветру и встречай беду, когда она придет".[“Не нужно думать, старик, — сказал он вслух. — Плыви по ветру и встречай беду, когда она придет”.-цитата из произведения Эрнеста Хемингуэя, Старик и Море.]

Улыбнулся. Старина Хэм никогда не даст плохого совета.

"Ужжик!" сказал айфон корме уплывающей лодки -- Тап, тап - ответили пальцы экрану смартфона.

Чёрный оникс ночи. Бледное бельмо солнца или луны пробивается сквозь густую завесу облаков. Нет, это скорее густой дым, слоями опускающийся к земле. Нет, к воде. Земли не видно с той точки, откуда сделано фото. Дорожка света тянется по неспокойной воде от слабого источника света, окутанного плотным дымом. Щербинистая поверхность воды не пуста: она усыпана предметами. Даже в таком слабом освещении угадываются обломки — части крыш, кроны деревьев. Часть белого лежака уткнулась сломанными краями в набегающую волну и застыла в моменте, когда волна вот-вот достигнет своего пика.

Едва не выронил телефон от внезапно нахлынувшей мысли: Видео! Нужно снять видео! Я переключил телефон на запись видео: красный кружок сменился квадратом. Медленно начал панорамную съемку — от стволов деревьев передо мной, затем провел камерой мимо уплывающей лодки и остановился у линии пляжа, где тихие волны плавно накатывали на берег. Дальше вид заслоняли ветви деревьев.

Начало видео повторяло композицию снимка, только теперь появилось движение. Черные волны маслянисто колыхались прямо передо мной в слабом отблеске светила. Вот камера пошла, поворачивая вправо. Помню, как раз в этом месте уплывала лодка, которой на видео нет и в помине: на её месте плавает огромный кусок крыши с кое-где выпавшей черепицей, похожий на человека, лишившегося зубов в драке.
Конец видео приходит к тому месту, которое ранее называли пляжем. Съемка обрывается, застыв на кадре с грудами обломков и хаотично разбросанными предметами. В реальности здесь были пышные ветви дерева, закрывающие обзор пляжа.  Белые манерные стулья из фойе отеля были разбросаны по поверхности, уже не песчаной, а... Это горы людей! Да, так и есть. Я увеличил застывший кадр, вглядываясь в неестественно вывернутую руку, торчащую из-под массы торсов — обнажённых, одетых и обгорелых тел.

Зыбкая дорожка света бросала корявые тени на трупы, изламываясь и вырисовывая их отдельные части. Например, на очках дамы, возраст которой было трудно определить, поскольку была видна только её голова, с лицом, повернутым к оператору съёмки. Её лицо было зажато между другими телами, нагромождением прошлой жизни.
С городской стороны на последнем застывшем кадре был виден слабый красноватый отсвет, намекающий на то, что в городе, скрытом от глаз камеры, всё ещё полыхал пожар.

Подавив в себе желание записать ещё один вариант видео, изменив угол съёмки и направив телефон на отель и возвышающийся за ним город, я рассеянно задумался на мгновение: удалять просмотренный файл или нет? После этого заблокировал телефон.

Выйдя из-под деревьев, я огляделся. По правую руку возвышалось плоское здание отеля, его окна ярко сверкали в солнечном свете. Прямо передо мной тянулась равнина пляжа, которая слева уходила в море. На другом конце пляжа, под сводами каменной скалы, где уже красовались частные дома первой линии побережья, стоял пляжный бар.

День перевалил за середину и уже двигался к вечеру.

Корявая тень желания-купить-пачку-сигарет подошла вплотную, обняла меня любовно в свои тесные объятия и жарко поцеловала, оставив на моих губах запах и вкус тлена.

Я направился к бару, и вы, конечно, понимаете с каким желанием. Корявая тень шла рядом, взяв мою руку в свою.

 -4-

"Tropical paradise"[Тропический рай (анг.)] — так гласила мигающая вывеска на плоском, приземистом строении. По правде, моргала только зелено-желтая пальма, прислонённая к букве T. Остальная часть надписи не светилась — вероятно, днём экономили электричество, и одного дерева было достаточно.
Хлипкая конструкция бара представляла собой вертикальные бамбуковые прутья, чередующиеся с белыми, пластиковыми листами.
По сути, это был быстро возводимый сезонный навес, чья главная цель заключалась в создании хотя бы минимального чувства уюта и интимности в обстановке.

Внутри, на дощатом полу с плотно пригнанными матовыми досками, предположительно из настоящего дерева, стояли несколько светлых столиков и массивная барная стойка из темного, почти черного, полированного дерева.

Два столика были заняты: за одним сидела пожилая пара, за другим — строгий мужчина средних лет. На его столе лежала пачка сигарет, прикрывая экран телефона. Экран, под пачкой сигарет, периодически загорался от появляющихся уведомлений.

Седовласый старик с длинными волосами расслабленно сидел на стуле, держа в руке высокий стакан с оранжевым напитком. Он медленно подносил к губам синюю соломку и, не торопясь, потягивал коктейль. На столике в маленькой лужице валялся коктейльный зонтик, очевидно, не подходящий по стилю и забракованный владельцем. Рядом с ним скучающая женщина, которая выглядела немного моложе, равнодушно мешала ложечкой в своей белой чашке, тщательно избегая прикосновений к стенкам чашки. Она едва слышно что-то говорила старику.

Мужчина за соседним столиком напряженно, сжав губы, наблюдал за барменом — молодым парнем лет двадцати, который плавно, не торопясь двигался за стойкой. Его длинные  черные волосы были собраны в аккуратный пучок на затылке, но одна прядь выбивалась и упруго свисала сбоку лица.
Его лицо было из тех, что сложно удержать в памяти надолго. А может, и вовсе запомнить. Возможно, это связано с желанием подражать современным модным трендам: прическа, одежда, манера держаться.

Бармен наливал пиво в высокий бокал и, закончив, поставил его на коричневый круглый поднос.
Он ловко подхватил его и, выйдя из-за стойки, направился к суровому посетителю.

Получив желанное пиво, лицо сурового мужчины посветлело. Сбросив пачку с экрана, он углубился в телефон.

-- Buongiorno! Cosa desiderate?[– Доброе утро! Чего желаете? (ит.)] - хрипло обратился ко мне парнишка-бармен, вернувшийся за стойку. Но, спохватившись, он тут же добавил:

-- Good day! What do you wish?[– Доброе утро! Чего желаете? (анг.)]

В моей голове мелькал куцый набор английских слов, но нужные фразы никак не подбирались. Почему-то всплывало слово "desire"[Желание], которое беспомощно тыкалось в черепную коробку, просясь наружу.

-- Плиз тэйк ми сигарет бокс. Плиз. - смущенно выдавил я из себя, не глядя на парня.

-- Oh! Cigarettes? Yes, of course! What do you prefer? Brand?[Оу!, сигареты? Да, конечно! Что предпочитаете? Марка? (анг.)]

-- Да, что угодно. Пусть будет Мальборо. Красный. Red. Marlboro Red. -- уверенно ответил я, опускаясь на круглое мягкое сиденье барного стула. Положил локти на стойку и, нервно постукивая левой рукой о правую, наблюдал, как бармен рылся в коробке, выбирая необходимую мне пачку.

Наконец, поиск завершился, и он шумно поставил передо мной прозрачную, тяжёлую на вид пепельницу, пачку сигарет и блестящую зажигалку в форме маленького яблока. Веточка с листиком сбоку служила для высекания огня. Огонь появлялся точно там, где у яблока был черенок.

Открыл пачку, достал сигарету, прикурил. Выдохнул с удовольствием дым в бамбуковый свод потолка. Затем устало потер лоб.

-- Would you like a drink?[-Что будете пить? (анг.)] — услышал я закономерный вопрос со стороны бармена. Тот не смотрел на меня, продолжая механически протирать поверхность стойки. Свисающий локон волос нервно вздрагивал в такт его движений.

-- Да, водку, пожалуйста. Yes, vodka please. – ответил я, не глядя на него, одновременно делая затяжку.

Дзинь, бульк, клац, бам — стопка водки появилась передо мной на маленькой пробковой подставке. Следом подъехала вазочка с солёными крендельками.

Покрутив в руках тяжёлую, толстостенную стопочку и внимательно наблюдая за медленным колебанием бесцветной жидкости, я, погружённый в мимолётные размышления о тех же самых фотографиях, быстро выпил водку. Поморщившись, я поставил рюмку обратно, сначала промахнувшись мимо подставки, но тут же поправив свою ошибку.

Мне стало спокойнее, и мягче я стал прислушиваться к тихо играющему радио, где кто-то на фоне булькания электронной музыки быстро, почти скороговоркой, тараторил по-итальянски. Экспрессивно, ярко и надрывно. Казалось, что этот кто-то ругается или отчитывает провинившегося.

Я начал присматриваться к окружающей обстановке. Маленькая порция водки возымела свое действие. Она аккуратно заправила плохо застеленную постель моего дня. Суровый мужчина был погружен в телефон, проводя пальцем по экрану вверх и вниз, периодически покусывая нижнюю губу. Початый бокал пива с оплывающими остатками пены по стенкам покоился рядом. Пожилая пара продолжала тихо, почти незаметно сидеть, только дама уже не говорила старичку ничего, а рылась сосредоточенно в маленькой бежевой сумочке, брякая предметами внутри. Старик же допил коктейль до середины и, поставив его на столик, оглядывался по сторонам. Мы оба были в состоянии алкогольного наблюдения.

В баре переплетались запахи: кислый, резкий запах пива смешивался с терпкостью кофе и тяжёлыми, насыщенными волнами алкоголя.
Сверху это облако, тяжелым одеялом окутывал табачный дым.

Я курил уже вторую сигарету, пальцами поглаживая края стопки.

Я заметил, что мрачные образы на фотографиях появляются, когда я нахожусь в состоянии раздражения или подавленности. Например, во время игры с Люси, сделав её фотографию, я увидел обычную сцену — радостную и красивую собаку.
Но после звонка жены, который был, по сути, виртуальным плевком, фото и видео оказались постапокалиптичными.

А нет, стоп. Но как же быть с фото с камеры? На многих я ведь не присутствовал. Например, фото с площади, где жена снимала городские виды. Странно. Фото с колеса обозрения в Питере?
Теория рушилась, но мысли продолжали вертеться в этом бульоне размышлений.

-- Up? — обратился ко мне бармен, демонстрируя жест с опущенным вниз большим пальцем. С одной стороны жест легко читался — налить еще? Но с другой, в Древнем Риме таким движением с трибуны выносили смертный приговор поверженному, тяжело дышащему гладиатору.

-- Да, давай, Yes.

-- Vodka?

Я кивнул. Дзинь, бульк, клац, бам.

-- Тебя как зовут? — вторая стопка открыла дверцу коммуникации. Я обратился к бармену по английски, вылавливая слова из своего маленького ведра знаний этого языка.

-- Марко. — ответил, натянуто улыбнувшись и продолжая свои компульсивные действия, на этот раз вытирая пивные бокалы. Словно бармену не положено спокойно сидеть или стоять, просто смотреть в телефон или читать книгу. Надо обязательно что-то делать.

-- Марко, ты местный? — мой английский прозвучал довольно коряво, но Марко понял:
-- Сан-Лучидо, это вон там, — он махнул рукой в сторону стены, где стояла кофейная машина, и добавил для ясности: -- Калабрия.

-- Ааа, — протянул я, ставя точку в нашей бесполезной беседе.

Марко прервал свои действия по натирке стенок бокалов, отвлекшись на приготовление чашки кофе для дамы со старичком. Она подала знак, подняв указательный палец в воздух, округлив при этом глаза, ослепительно улыбаясь искусственными зубами. Кофейный аппарат загудел. Старичок склонил голову, он дремал. Его седые пряди легонько колыхнулись от внезапного сквозняка. Хлипкая дверца бара распахнулась, приветствуя новых посетителей.

-- Marco! Mio amico![-Марко! Мой друг! (ит.)] -- воскликнул вошедший.

Их было двое и одного я знал.

-- Ooh! Signore, dammi una sigaretta![-Ооо! Мистер Дай сигарету! (ит.)] -- весело воскликнул аниматор, прижимая к себе за талию смуглую светловолосую девушку в коротком зелёном платьице.

Само собой, все, кроме старичка, обратили на них внимание. Мужчина с телефоном отвлёкся от экрана на мгновение, посмотрел в основном на девушку и, сделав глоток пива, снова погрузился в экран. Спутница старичка бросила на неё взгляд с оттенком равнодушия и осуждения, но тут же отвела глаза.

Они принесли с собой запах моря, настоя;нный на густом аромате тяжёлых женских духов с древесными оттенками.
Этот запах на некоторое время вытеснил барную ауру.

Уселись рядом со мной, скрипя покрытием  табуретов. Марко, наверное, уже, зная их предпочтения, принёс бокал темного пива аниматору и ярко голубой коктейль девушке.

Она небрежно несколько раз крутанула соломинкой кубики льда в бокале. Они глухо стукнулись о стенки, колыхаясь, подобно рыбам в темном омуте.
В то время как аниматор сразу отхлебнул пол бокала и, шумно выдохнув, поставил его на поверхность стойки. Облизал свои тонкие губы.

-- Антонио, -- аниматор сказал, обращаясь ко мне, показывая на себя пальцем. Потом он переместил в воздухе палец на девушку:

-- Джози, -- девушка быстро глянула на меня, чуть кивнула смущенно улыбнувшись. И впилась в соломинку, по которой побежал столбик голубой жидкости.

Я назвал свое имя, махнув рукой в приветственном жесте. Выглядело по клоунски нелепо.

В образе Антонио происходила борьба противоречий. С одной стороны, он выглядел моложаво, как недавно повзрослевший мальчик, однако внутри таил жесткую струну опыта. Его конопатое смуглое лицо, с печатью постоянно улыбающегося человека, курчавые черные волосы, темно-карие глаза и узкий рот, раскрывающий маленькие сахарно-белые зубы с отломанным кусочком одного переднего резца, ткали простой на первый взгляд образ, полный контрастов.

Стоило лишь остановить на нем взгляд и внимательно, но отстраненно всмотреться, чтобы понять, что это ложное представление. Таким он себя показывал людям. По резким и четким, почти молниеносным движениям угадывался жесткий, возможно, даже жестокий и бескомпромиссный человек. Желающий добиться своего здесь и сейчас.

А Джози, точно принимая эстафету у своего спутника, также имела смуглое, красиво тонированное загаром лицо. Не иначе как она работала на бесконечном солнце в полях, постоянно попивая и сбрызгивая себя водой, испаряющейся, не успев коснуться золотистой кожи. Светлые, прямые волосы ей не шли. Они выглядели чужеродно, как парик. Тонкие черты лица, правильно очерченный нос, но маленький, капризный рот с желтоватыми зубами. Однако истинная красота Джози раскрывалась благодаря её глазам. Классические карие глаза — это уникальная смесь коричневых, зелёных и жёлтых оттенков. Сложная палитра цвета.  Её же глаза, светлые, янтарные и лишённые зелёного оттенка, с лёгким азиатским разрезом и приподнятыми уголками, смотрелись завораживающе. Хотелось раз за разом рассматривать их с разных углов, искать недостатки, тёмными точечками на радужке и  удивляться, не находя ничего подобного.  Они светились, фарами случайного автомобиля, в ночном пшеничном поле, смуглого лица.

А дальше я выпил несколько стопок водки, бокал кисловатого пива, узнал, что Антонио живёт здесь, в городе, а Джози приехала на выходные из Рима. Я узнал, что Антонио учился какое-то время в Риме, на нечто врачебное (здесь английский стал непонятен), но бросил и вернулся домой. Джози — его подруга детства.

Ещё водка. Ещё общение, больше состоящее из жестикуляций, чем словесного пинг-понга. Еще пиво. Вкусное. Еще водка. Виски. Сигареты. Много сигарет.

Пожилая пара ушла, уступив место молоденьким девушкам-хохотушкам. Как ушёл суровый мужик, я и не заметил. Его место пустовало, храня историю о нём пустым пивным бокалом и смятой пачкой сигарет на блюдце.

Обычно я знаю меру, однако в этот раз граница оказалась нарушена, и я уже вовсю плёлся по песку нейтральной полосы хорошего опьянения, оставляя чёткие следы. Антонио заметил их и громко возвестил:

-- Marco, caff;![-Марко, кофе!(ит.)]

Бармен, сосредоточенный на кассовом аппарате, отвлекся на приготовление кофе, и вот чашка дымится рядом с полупустой стопкой. Крепкий эспрессо стабилизировал моё состояние, превратив концентрический круг опьянения в размытые, мягкие формы. И я не заметил, как произошла рокировка.

Джози пересела по левую руку от меня, а Антонио занял её место, скрипнув табуретом. Он глубоко затянулся сигаретой, повернулся ко мне обволакивая лицо дымом и, подперев рукой голову, сказал:

-- Мы знаем, что ты видишь.

Сказал это ясно и четко, по-русски, без малейших намеков на акцент. Произнес слова и посмотрел на меня тяжелым взглядом своих карих глаз. Струны натянулись.

-- И это проблема, — эхом отозвалась Джози.

-- Не только твоя -- Антонио подхватил нить разговора, задержав в руках невидимый мячик реплики.


 -5-

Сцена перевоплощения Антонио и Джози подействовала на меня отрезвляюще — сильнее, чем любой кофе. Ощущение расслабленности и спокойствия, навеянное опьянением, растворилось предрассветной дымкой на скоростном шоссе. Машины продолжили своё бесконечное путешествие, разнося остатки тумана.

Я сидел некоторое время молча, ошарашенно хлопая глазами, глядя на спокойно курящего Антонио. Наконец он докурил, затушил окурок в пепельнице, сплюнув несуществующие крошки табака, и небрежным взмахом руки подал знак Марко. Этот жест обычно означал, что слугам пора убраться подальше. Восвояси.
Что Марко и сделал. Его прежняя сдержанность и спокойствие исчезло, уступив место суетливым, порывистым движениям человека спасавшегося из горящего дома. Надо успеть все взять. Ничего не забыть.

Он снял фартук, бросил его ничтожной тряпкой на край стойки, провел руками по волосам, убрал выбившуюся прядь, болтавшуюся у лица, заправив ее под резинку пучка. Схватив телефон у кофе-машины, он быстро скрылся в подсобке. Эпилогом послужил приглушенный скрип двери и победное "Шмяк!" — дверь закрылась. Разговор начался.

-- Тебе нужно кое-что сделать. Сейчас ты примешь мои слова в штыки: начнёшь спорить, возражать, возможно, драться или бесноваться. Но сразу скажу: к сожалению, это необходимость и твоя ответственность! Ты это заварил! -- Антонио, произнося последнее, остро тыкал в меня указательным пальцем левой руки, а правой, перегнувшись через стойку, шарил под ней. Наконец, он выудил оттуда бутылку, плеснул из неё коричневую жидкость в мою кофейную чашку и, спокойно и рассудительно, одним глотком выпил. Скривился, выдохнул и добавил:

-- Вообще-то, обратного хода нет!

-- Тони, подожди, зачем ты так? -- Джози микровзрывом возмущения  подала голос сбоку. Она поднялась, взяла табурет и, обойдя стойку, устроилась напротив меня. Так удобнее.

-- Он же ничего не знает и не понимает. Ты, как всегда, одно и то же. -- Она говорила, обращаясь к Антонио, точно так же, как отчитывают мужей, за спорный поступок и размахивая при этом рукой в воздухе. Ну что тут скажешь, итальянка.

-- Болтик, ты, скажем так, случайно, ну, точно не намеренно, в кое-что вляпался. Одним словом, создал ситуацию. Запустил в действие машину. Или, чтобы было понятнее: задел костяшки домино, и теперь они падают одна за другой. В конце они ударят по большой, та упадёт и вызовет взрыв. И всё уничтожит. Как на тех фото, что ты видишь. То, что там изображено, и произойдёт. Но всё можно исправить. Можно повернуть ситуацию. Именно поэтому мы здесь. Думаю, для начала этого объяснения достаточно?

Нет, их оказалось недостаточно, однако я зацепился срывающимся скалолазом за слово "Болтик". Оно ослепительно пульсировало в моём сознании, как неоновая вывеска, озаряющая самые отдалённые уголки.
Меня так не называли со школы. Лет тридцать уже прошло. Нет, больше.

Школьное прозвище я получил из-за причины, которая могла привести к трагическим последствиям, но цена оказалась немного поменьше. Заплатил её мой друг и товарищ, а инициатором был я.
История получила значительный резонанс в школе и вообще на районе. Конкретно виноватых не выделяли. Оба были.

Болтик. Болтик..

Конструкция представляла собой винтовое соединение, в котором два крупных шурупа ввинчивались с противоположных сторон в гайку. В появившемся пространстве внутри гайки, между шурупами, помещалась сера, счищенная со спичек.

Со временем спичечную серу заменили на новый материал — жёлтую, пластилиноподобную субстанцию в виде плоских гранул, которая падала с грузовых поездов, что грохотали по железной дороге за яблоневым садом. Этот материал легко воспламенялся и бурно горел, выделяя густой, вонючий дым. С его появлением "Болтик" — так вскоре стали называть эту конструкцию — стал гораздо более взрывоопасным. Но это произошло уже после нашего происшествия c В.

Как только "Болтик" оказывался заряжен, его брали за один из концов и со всей силы швыряли об асфальт или вертикальную стену дома. В этот момент необходимо было как можно дальше отбежать, поскольку при детонации спичек болты срезались с гайки и хаотично разлетались со свистом в разные стороны.

Весь «прикол» этого действа заключался в комбинации реальной опасности и резкого грохота, бьющего виртуальной киянкой по ушам.

 -- Огоооо! — орали мальчишки после разрывов "Болтиков", пускаясь в ритуальный обезьяноподобный пляс, хулиганистого детства.
 В большинстве случаев эти опыты проходили без последствий, но...

 В. был моим самым лучшим и близким другом детства. Мы жили в одной парадной: он на девятом этаже, я — на втором. Наши семьи тоже дружили ещё с нашего младенчества. Матери нашли общий язык и бурно общались, мы не отставали. Учились в одной школе, но в разных классах: он в «А», а я — в «Б». И почти всегда были вместе. Неудивительно, что нас считали братьями.

 Два темноволосых сорванца, вечно вместе.

 Однажды после продлёнки мы, как обычно, искали, чем бы заняться, чтобы «с пользой» провести время. Я предложил идею, и вот мы, возвращаясь с ближайшей стройки, несли в карманах кучу шурупов, гаек и всего, что смогли наскрести в незапертой кладовке.

 Стояла весна, скоро, совсем скоро приближались весенние каникулы, а там, глядишь, и конец учебного года. Воодушевленные этим, мы мастерили "Болтик". Раньше мы не осмеливались участвовать в этой забаве, только издали наблюдали: мальчишки с восторженным криком разбегались, а следом раздавался оглушительный взрыв, который многократно усиливался эхом от стен многоэтажек.

 -- Ты? Я? — В. держал в руке маслянистый конец шурупа и вопрошающе глядел на меня. Измазанный подбородок, всклокоченные волосы, безумный взгляд карих глаз.

 -- Давай ты! — трусливо предложил я, ощущая, как стремительно уменьшаюсь внутри, сжимаясь до всё меньших и меньших размеров, складываясь в крохотное оригами на огромном столе.

 -- Я бросаю и отбегаем: ты — туда, — сказал В., указав грязной рукой на один край дома, — а я — туда. — Он махнул головой в противоположную сторону. Мы стояли перед торцом стены девятиэтажного дома, уходящей вверх. Бросать "Болтик" предстояло именно в её обшарпанную плоскость.

Он пролетел со свистом, ударился плашмя о бело-серую стену, отлетел и, звякнув, упал неподалеку на асфальт.
Настала моя очередь кидать "болтик". Сердце замирало; рука крепко сжимала маслянистую резьбу шурупа. Я чувствовал каждую острую бороздку подушечками пальцев. Размахнулся.
Бросил. Пока "болтик" летел, мы уже неслись в разные стороны.

"Болтик" четко ударился концом о стену, но ожидаемого взрыва не последовало. С глухим звуком он упал в заросли травы.
Мы, стоя по разные стороны дома, нерешительно смотрели на место его падения. Желания подойти к взрывоопасному объекту ни у кого не возникало. Я уже корил себя за то, что ввязался в эту авантюру.

Подождав минут десять и, видя, что ничего не происходит, мы с В. подошли к месту падения «снаряда». В., порывшись в траве, нашел его и раскрутил конструкцию. Коричневая масса серы спокойно лежала нетронутой в центре гайки.

В. сплюнул, достал спичечный коробок и принялся соскребать ногтем серу с головок спичек в гайку. Теперь сера горкой выпирала из нее. Мой друг плотно закрутил болт, напрягаясь до предела и жмурясь от усилия. Он стоял, подбрасывая «болтик» в руках, отчего по моей спине пробегали ледяные мурашки.

Я неотрывно следил за вращающейся в воздухе, как пропеллер, конструкцией. В. сказал:

-- Итак, попытка номер три? Моя очередь. Ты снова туда бежишь, — кивнул он головой вправо. На счет три: один, два, -- В., сосредоточенно считая, держал болт высоко за головой. Напряженный, тугой пружиной он всю эту кинетическую энергию накапливающуюся у себя внутри выместил в правую руку и на счет "три" метнул её содержимое в стену.

А теперь представьте дальнейшее как кадры в замедленной съемке: "болтик", медленно вращаясь вокруг своей оси, летит к цели — к стене торца девятиэтажки. В это время я, повернувшись спиной к В., бегу направо, высунув язык от волнения. Зеркально мне, он размахивает руками и, повернувшись ко мне спиной, убегает налево.

Когда я отбежал от места запуска метров на десять, В., пробегая, наступил на кусок ржавой проволоки, притаившейся в траве. Её конец крючком зацепился за его штанину, с треском порвав ткань и нарушив его движение. Он сделал ещё один шаг, потерял равновесие и упал на землю, в полёте развернувшись лицом к стене.

В это время со стороны стены раздался оглушительный взрыв, напоминающий усиленный во много раз щелчок кнута. Невидимый пастух загонял стадо на ферму. Эээй! А ну пошлиииии! Кричал он коровам тыкающимся друг в друга. Эхо разнеслось по окрестностям, отражаясь от стен, козырьков подъездов, закрытых окон, трансформаторных будок, стволов деревьев и фонарей.  Звуковая волна стремительной блохой пронеслась по окружающему пространству. Одновременно с ней со стороны стены летел шуруп. Его траектория не представляла опасности ни для меня, ни для В. Летел он под крутым углом вниз, к земле. Однако, по несчастливой случайности, на его пути оказался жёлтый булыжник, выглядывающий из земли, как прыщ на теле.
Болт летел прямо в него. В самый центр.

Если бы В. в следующие доли секунды оставался лежащим на земле, то дальнейшие события могли бы не состояться. Мы бы посмеялись, повеселились, а затем, вероятно, купили бы по мороженому и разошлись по домам. Однако В. решил подняться. Он как раз встал на одно колено, когда в его правый глаз со всего размаха влетел шуруп.

Как позже сообщил врач матери В., жизнь ее сына спасла надбровная кость. Сначала болт попал в неё, а уже затем в глаз. Природная защита спасла жизнь.

То, что я увидел, подбежав к В., позже вновь приходило мне во снах. Много раз. Каждый раз это происходило в самых разнообразных, безумных вариациях.

Сны отличались сюжетом, но впоследствии сводились, стекая бурным, горным потоком, неся в себе то, что захватили на своём пути. Холодный ужас одинокого отчаяния.
Во снах я оказывался один на один с невидимым, но явно присутствующим ужасом. Он кружил вокруг, очерчивая круг холода, подчеркивая моё кромешное одиночество. А в небе пульсировал глаз. Вернее, черно-красная дыра, сжимающаяся тугим сфинктером.

Возможно, именно поэтому я с испуганной остротой воспринял все эти фотографии. Я сразу принял их содержание. Поверил. Они подняли тень детских сновидений на флагшток реальности.

Материальное существование прозвучало голосом Джози — спокойным и почти нежным.

 -6-

-- Надеюсь, ты понимаешь, что это не шутка и не какая-то схема "развода", например, на деньги? — спросила Джози, сидя напротив меня за барной стойкой. Она посмотрела на меня колючим взглядом, затем взяла сигарету и, щёлкнув золотистой зажигалкой, выпустила дым в сторону.

Она машинально стряхнула еще не накопившийся пепел с сигареты — чисто автоматическое, импульсивное движение. Пусть будет так.

When I find myself in times of trouble,
Mother Mary comes to me
Speaking words of wisdom, let it be
And in my hour of darkness she is standing right in front of me
Speaking words of wisdom, let it be...[строчка из песни The Beatles Let it be: Когда в жизни мне бывает трудно Мама Мэри придет ко мне — И скажет слова мудрости: “Пусть будет так” И в мой самый темный час Она стоит рядом И говорит слова мудрости: “Пусть будет так.”]

-- Нам ничего от тебя не нужно. Скорее, ты можешь оказать  услугу. Всем. — Она сделала движение руками в воздухе, словно выпуская стаю голубей. Синий шлейф дыма образовал кольцо.

Не дождавшись моей реакции, она продолжила:

-- Первые изменения на фотографиях ты заметил утром. Они самые масштабные. После этого время стало идти быстрее. Если не прервать эту цепь, то через пару месяцев, максимум полгода: --

Она глубоко затянулась, сделала паузу и с усталым видом выпустила дым:

-- Всё. Мир, каким ты его знаешь, прекратит своё существование. Вместе с тобой и всеми остальными. Хотя возможны варианты. Например, ты можешь выжить. Но это -- она сморщилась, как от лимона или неприятного вида раздавленного таракана на стене, -- одним словом, тебе не понравится.

-- От меня то что нужно? — в голове еще шумел лес опьянения, но его действие медленно угасало.

Джози потушила сигарету в невидимой мне пепельнице под стойкой. Она подняла глаза и спокойно, сказала:

-- Разорвать цепь. Это касается твоей семьи — в первую очередь жены, дочери, родителей. Ты должен исчезнуть. — Затем она быстро добавила: — Нет, нет, все будет хорошо. Ты продолжишь жить, но... обсудим, как это сделать, когда примешь решение.

-- Сколько у меня времени? — спросил я, уже предчувствуя ответ.

-- Сейчас. Пока мы разговариваем, как ни удивительно, время идет. Процесс тоже.

Я вздохнул и встал с табурета. Меня пошатнуло, но я совладал с собой, потер руками лоб и отвернулся от Джози. Антонио брякал чашками, у кофейного аппарата совершенно не участвуя в нашем разговоре и будто бы находясь в другом месте. Не с нами.

-- То есть, если ничего не делать, у меня есть полгода? Может, все же будет время подумать? Хоть пару дней...

-- Знаешь что? Ты сейчас сделаешь фотографию, а я заранее опишу, что ты на ней увидишь. Идёт?

Я кивнул, сев обратно на табурет. Джози поправляла макияж, наблюдая за собой в зеркальце  розовой пудренницы. Она тщательно наносила помаду, мягко и уверенно проводя красным столбиком по губам. Движения сообщали о недопустимости ошибок. Одновременно ей удавалось безразлично, диктором читающим с листа рассказывать мне еще не увиденное:

-- С момента, как было снято твоё видео с телами на пляже, прошло несколько месяцев. Теперь остались лишь скелетированные останки, покрытые слоем снега. По всему видно, что мир пережил ядерный конфликт, а не, природный катаклизм, и ты запечатлел его разгар на первых фото. Всё шло к этому. Мировая обстановка, сам знаешь. А ты стал катализатором. Да, такова природа этого мира. Зима и похолодание, как, — неизбежные последствия. На переднем плане стоит выживший. Сделай снимок, а я скажу, что она держит в руках.

Айфон дрогнул в моих руках. Я повернул его в горизонтальное положение и, находясь внутри бара, направил на то место, где, по моему мнению, находилась середина пляжа.

"Ужжик!" — Снятое изображение моргнуло маленьким темным квадратиком справа внизу экрана. Я сразу нажал на него.

Монохромное изображение серой кучи в центре. В ней угадывались кости конечностей, торчащие несобранным хворостом в осеннем лесу. Слабый источник освещения справа озарял эту кучу. В неясном столбике света шел редкий снег крупными снежинками.

На переднем плане стояла едва различимая фигура. Сначала я принял её за взрослого человека, но, присмотревшись и соразмерив композицию, понял, что это был ребёнок. Девочка.

Я поежился. Она стояла в оборванном платьице, часть подола оторвана, открывая худые, грязные ноги, утопавшие по щиколотку в снегу. Фигурка смотрела прямо перед собой; лицо укрыто тенью от кучи, но руки видны. Правая, пустая, опущена вдоль тела, а левая держит бумажку вытянутой вперед.

"Save me." — угадываются по-детски квадратно написанные на листке буквы.

-- Мы можем связываться с той будущей реальностью, но лишь фрагментарно, и это весьма сложно. Серьезного влияния мы оказать не можем. Там написано "Спаси меня" по-английски. Но есть одна неточность, ты замечаешь?

Я увеличил фото, поводил серым пятном по экрану. Точно, буквы "e" были зеркально развернуты . Я открыл рот, чтобы сказать это Джози, но она опередила меня:

-- Перевернуты? — сказала она с кивком, отвлекаясь на чашку кофе, принесенную Антонио.

-- Спасибо, Тони, теперь твоя очередь. — Она встала, торжественно держа чашку в руке, обошла стойку и села за ближайший столик — тот самый, за которым, когда-то в другой жизни сидели девчонки-хохотушки с пляжа.

В воздухе остался шлейф кофе, тянувшийся за Джози, но его свежий аромат тут же сменился резким запахом пива.
Антонио тяжело плюхнулся на табурет передо мной, поставил кружку пива так, что часть содержимого расплескалась. Теперь кружка стояла в луже пива. Он беззвучно выругался одними губами, потянулся за фартуком, оставленным Марко, и вытер мокрое, пахучее пятно.

-- Что ты решил? -- он сделал глоток и уставился на меня  холодным взглядом карих глаз.

-- Наверное, глупо думать, что у меня есть выбор. В этой ситуации. Слушайте, так что мне теперь, по вашему мнению, делать? Бросить всё, сбежать в какую-нибудь дыру и там беспробудно бухать? Ожидать конца? А может, лучше сразу, того... — я сделал знак перерезания своего горла ребром ладони.

-- Да, — ответил бывший аниматор Антонио, взяв меня за руку. При счёте "пять" он всё ещё продолжал сжимать её в своей уже начинающей потеть ладони. Смотрел мне внимательно в глаза овечьим взглядом. Я забеспокоился, как бы он не начал делать предложение. Но тут он одним рывком отпустил руку и громогласно захохотал, запрокинув голову. Пиво плеснулось через край кружки.

-- Ну всё, достаточно. Тони, ещё немного, и я отстраню тебя. У меня есть полномочия, ты знаешь. С этого момента — молчи, дальше я сама.

Антонио сделал жест: провёл пальцами у рта, как бы застёгивая его на молнию. Затем направился к другому концу барной стойки и скрылся в подсобке, куда раньше убежал Марко. Уходя, он посмеивался — так же беззвучно, как и ругался, когда вытирал лужу пива.

Джози произнесла всё это, не вставая из-за столика. Я повернулся к ней, и она жестом пригласила меня присесть. Я сел напротив неё. В голове мелькнула молния боли, но тут же исчезла, не успев озарить своим светом мрак сознания.

-- Ты понимаешь, мироздание не такое уж сложное, если ты знаешь его секреты. Всё на первый взгляд становится простым и очевидным, как только получит объяснение. Черт, как я соберу эту машину? А вот и инструкция. Ой, так это и не сложно совсем, — Джози говорила, теребя чайную ложку на столике, поворачивая её то по часовой стрелке, то против.

Внезапно она бросила ее, сделав обеими руками движение, как будто держит в них сферу перед собой:

-- Представь, что мир — это шар, внутри которого плавают шарики поменьше. Их много. Очень много. Они маленькие и плывут в вакууме, сталкиваясь друг с другом, как пузырьки в лимонаде. Один из этих шариков — это, например, твой мир.
В вашем мире нет предопределенности, как, например, в некоторых других. Здесь царит хаос случайных событий.
Это триггерный мир.  Тем не менее, в вашем мире всё же можно найти отголоски других, как, например, тех, где существует предопределенность. Именно благодаря этому вам знакомо понятие религии.

-- А теперь смотри, -- Джози разрушила композицию шара, созданную ранее её ладонями. Теперь она водила пальцем по столу, изображая им маленького человечка:

-- Ты случайно запустил цепь событий. Если провести аналогию, это как нажать на кнопку, которую не стоило трогать. Конечно, ты не нарочно это сделал. Ты активировал некую комбинацию, определённую цепочку событий, но мы уже не узнаем, какую именно. Как правило, это связано с действиями. Вернее, с последовательностью действий. Ты сделал одно, потом другое, и, в конце концов, поступил ещё как-то. Несколько действий совпали с триггером -- и всё, результат не заставит себя ждать.

Комбинаций бесчисленное множество, и они могут привести к самым разным исходам -- как хорошим, так и плохим. К сожалению, тебе выпал негативный исход, своего рода “отрицательный джекпот”.

Фрактальная энтропия, умноженная на многочисленные скрытые виртуальные кнопки и ловушки, таит в себе опасность: нажатие на них в большинстве случаев ничего хорошего не сулит. Да, так устроен ваш мир. Он непрерывно стремится к разрушению, саморазрушению. Возможно, если это произойдет, мир возродится в нечто иное. Лучшее? Худшее?  Но, к сожалению или к счастью, нам нельзя до этого доводить.

Джози глотнула кофе, бросила на меня короткий взгляд и, как мне показалось, виновато улыбнувшись, продолжила:

-- Естественно, то, что произошло с тобой, это крайняя редкость. Действительно "джекпот", только наоборот. И самоубийство или убийство здесь не помощник. Как бы грубо не звучало. В вашей истории такое уже было, и не раз. Именно так Вторая мировая началась.
В Германии жил обычный лавочник-кондитер. За год до сентября 1939-го он попал в триггер, а мы слишком поздно узнали. Тогда всё сложнее отслеживалось. Пришли мы к нему, начали объяснять, -- она жестом показала на меня, дескать, как тебе, -- а он в штыки. Целую неделю с ним возились. Вроде всё наладилось, он согласился, а через пару дней случился погром, и его убили. Нам осталось только наблюдать за последствиями.

Меня мучили вопросы — стандартные и необходимые: "Да, кто вы вообще такие?" Но я их так и не задал. Джози по моему взгляду сразу поняла, о чем я думаю:

-- Я знаю, что ты хочешь спросить. Поверь, ответ тебе ничего не даст. Все уже свершилось: ты здесь, мы здесь, проблема озвучена. Знать, что мы такое, не обязательно. Я Джози, он Антонио. Этого достаточно. Правда?

Она, не мигая, смотрела прямо на меня своими чудесными глазами. Ждала.

-- Что он сделал? -- после минутного молчания, когда у меня заурчал живот, я нарушил тишину другим вопросом.

-- Что? -- с непониманием взглянула на меня Джози. Замешательство, длившееся секунду, тут же скрылось под покрывалом знания.

Она продолжала молчать и смотреть на меня, внимательно, не моргая, словно решала, достоин ли я ответа. Возможно, так и было.

-- Дал денег фальшивой нищенке, в тот же день его укусила собака, а вечером он отлупил ребенка. Вроде бы не связанные действия, но все попали под один триггер. Как в "одноруком бандите": крутанул и выпали три вишенки. И... -- Джози, ставя точку, ударила по столу плашмя ладонью, заставив меня вздрогнуть, и стол скрипнуть. Она тут же продолжила, но уже с другой темой:

-- Надо решать. Мы не можем больше ждать, наше время здесь истекает, нам пора возвращаться.

Сказала это и снова смотрит. Долгим, долгим взглядом своих чудесных глаз. Взглядом, в котором читалась мольба.

-- Что скажешь?

 -7-

Вы знаете, чем отличается городская жизнь от деревенской? Ну кроме банальных различий? Течением времени. Сиропный океан времени. Безмерное количество тягучих капель секунд, ручейков минут и волн часов. Здесь по-настоящему кажется, что ты бессмертен. Будешь всегда смотреть на мир. Неважно, как. С упреком ли, высокомерно повелевая. Тоскливо заискивая. Но мир в ответ не удостоит тебя вниманием. Он слишком занят. В отличие от твоей ерунды, у него значительно более важные дела. Он занят обыденностью. Главное, чтобы все повторялось! И шло согласно законам, устоям, правилам, традициям, мать их ети! Простите. Пена накипи -- сниму сейчас и продолжу.

К этому можно добавить отсутствие необходимости добывать себе пропитание и всячески выживать. У меня есть всё, что нужно. Всё, что захочу. И когда захочу.  Правда, наши желания довольно скромные.

Иногда, понятие меры приходит вместе с изобилием.
Счастлив ли я? Одним словом на это не ответить. Это требует времени и взвешенного подхода для честного ответа.  Я изменился -- по всем направлениям. Не только внешне или как личность, это мелочи; важнее то, что внутренне я сегодня и я год назад -- это двое разных людей.

На самом деле мы не меняемся. Нам только кажется, что это возможно, что мы способны изменить себя, как только захотим. Мысль материальна: если будем думать и прилагать усилия, то у нас обязательно все получится! Но в итоге мы остаемся теми же самыми, лишь в новом облике. Всего лишь очередная копия копии. А мысли об изменениях — это ложь, призванная успокоить внутреннего беса.

Одно могу сказать: я думаю о них каждый день. Я не могу с ними увидеться, поговорить, обнять, поцеловать. Даже издалека. Мысленно пишу им сообщения: иногда длинные, иногда короткие. Пишу, но ответа не жду -- и, знаете, не хочу. Это как сохранить память о  человеке не на смертном одре, а помнить его живой вариант. Погруженный в водоворот жизни. Краткий всплеск.

А иногда мне приходится отвечать за них самому. Когда становится совсем туго, когда все через край, и уже не хочется идти ловить рыбу, а только утонуть. Вместе с удочкой.

"Как дела, дочка? Уже в пятый класс перешла? Или шестой?"

"Все хорошо, пап. Конечно, шестой. Сложно, но учусь. Особенно по математике. Мерзость."

Мысленно поворачивался к жене. Она сидела напротив, скорбной, молчаливой фигурой, сложив руки на коленях. Плакала.

"Не надо. Прости, что не стал объяснять. Наверное, ты бы не поняла. Интересно, как тебя оповестили? Умер я или пропал? Скоро увидимся. Ночью."

Сны. Сны. Вот их-то я и жду с нетерпением. Мне всегда снится, что я дома, в Питере. Снова с ними. Живу обычной жизнью. Работа. Дом. Работа. Всё монотонно, но прекрасно. Каждую ночь — продолжение. Похоже, их дали мне специально. В качестве компенсации. Еще одну мнимую реальность.
Но, есть еще человек, о котором надо думать.

-- Молоко закончилось, -- констатировала С., заходя в избу и громко хлопая дверью, заставляя бушевать занавески. Она подошла и матерински, нежно погладила меня, читающего, по голове.

-- Может, корову заведем? Я справлюсь.

Я не сомневался. Кивнул. Мой спутник. Попутчик отшельника. Нет. Человека которого не существует. 

***

-- Вот, держи, -- Джози положила на столик передо мной нечто вроде медной монеты с выемкой посередине, аккурат под палец. Я потянулся, чтобы взять её, но она остановила меня, коснувшись руки.

-- Подожди. Если ты возьмёшь её, обратного пути нет. Как в сказке, -- улыбнулась она. -- Это своего рода символ наших договорённостей. Возьмёшь её -- и монета привяжется к тебе, и уже не потеряешь. Всё просто: нажимаешь на выемку с просьбой или вопросом о чём-то материальном и получаешь. Но результат не появится прямо перед тобой; он найдётся позже. Например, идёшь на прогулку недалеко от дома, и -- оппа! -- Джози, фривольным движением качнулась всем телом. -- Под кустом находится заказанное. Никто кроме тебя не возьмет. Поверь.

Я верил. Первый раз я её выкинул в тот же день утром, проснувшись с похмельем на пляже. Покрутил в руках, сразу восстанавливая воспоминания о прошедших событиях.

Повертел тёплый выпуклый диск и, размахнувшись что есть сил, бросил в море. Только сустав хрустнул. След от падения монеты в волнах даже не увидел — видимо, вошла ребром. Но, сунув руки в карманы, в правом опять ощутил её медное тепло. И пузырёк выпуклости. После было ещё много раз. Случайно терял и специально. По "приколу".  Она всегда возвращалась. Этому постоянству можно позавидовать.

Я вернулся. Конечно, мы помирились. Мы до конца провели отпуск и вернулись домой, в Петербург. Дни сменялись неделями, я выбросил из головы всю эту мистическую чушь. Но вокруг все стало меняться. Быстро.

-- В Нью-Йорке продолжаются ожесточенные, вооруженные столкновения сторонников действующего президента с силами партии Свободы, выступающей за...

-- Еще два здания были разрушены... огромное количество пострадавших...

-- Срочная новость! Иран применил ядерное оружие! Сегодня стало известно о ядерном ударе малой мощности по прибрежному городу...

-- Вслед за маслом, жирами и крупами корзину дефицита в России пополнили...

-- По поводу вспышки вируса Эболы в Казахстане, могу сказать, что это не проверенные данные...

Потом приснилась Джози. Она шла ко мне по песку издалека, махая рукой и громко крича: "Порааааааа!" Её крик водой заполнял мои уши.

-- Что мне делать? -- кричал я в ответ. Она шла ко мне, но была все так же далека.

-- Собирайся и уезжай. Я дам знать куда. Остальное мы сами.

Крикнула, повернулась и ушла под шум прибоя. Ушла в сторону океана.

Утром в кошельке я нашел бумажку. "57.286054, 33.012772".

***

Я поцеловал С., перелез через неё в кровати, сунул ноги в прохладные тапки.

Она тихо спала, лишь смутно пошевелилась от моих движений. По-своему красивая, надёжная, местная женщина, не имеющая излишних вопросов и удивлений. Я для неё нечто вроде волшебника, ткущего из воздуха всё по своему желанию. И это единственный секрет, доступный для неё, хранимый ею в укромном месте знаний с деревенской тишиной, спокойствием, в наполненном стакане житейской мудрости.

Я вышел на крыльцо. Тихо затворил дверь.

Лето, мягко перешагнув экватор, стояло теплым, могучим великаном: выпускало из морщинистых рук стаи птиц, плескалось крупными карасями в зеркалах озёр и рек, разгоралось яркими пожарами восходов и закатов. По утрам оно выплескивалось росой на траву, чтобы высохнуть к обеду и выпасть дождём к вечеру.

В футболке, семейных трусах и рваных тапках на босу ногу я подошел к берегу озера. Ветер трепал футболку и мои, уже требующие стрижки, волосы. На дальнем крае, где стена леса за озером скрывалась в дымке, белел парус лодки. Маленький белый штришок на бело-зеленом сукне.

-- Муууу! -- черная корова с белой грудью и пятнами Роршаха на боках вышла из сосновой рощи, направляясь ко мне.

-- Моя хорошая! Иди сюда.

Корова томно жевала траву, продолжая идти. Болтала чёрно-белой, крупной башкой, отгоняя мух. Через минуту я подхватил болтающуюся на её шее веревку. Погладил теплый бок и повел животное к дому. Оглянулся. И корова тоже. Парус на озере уже уплывал за пределы видимости. И тут в голове возникла мысль:

Интересно, сколько еще людей на свете живет с такой же, как у меня, монетой?



07.11.2024