Тоска зелёная

                ТОСКА ЗМЕИНАЯ


«Вдруг тоска змеиная, зеленая тоска,
                Изловчась, мне прыгнула на шею.»
В.Высоцкий
 
Ванька Пичугин из очередного запоя выходил,  как никогда, особенно тяжело. Ни чего у него не болело, как это бывает у многих с похмелья. Тоска страшно давила. Пил безбожно несколько дней. Хорошо, что ничего не помнил, а то, как говорила старуха соседка, на всякий случай схоронившись за забором: «Сдох бы от стыда окаянный».
Загулял, казалось, с ерунды, после очередного скандала с женой. Сам же хорошо понимал, что ссора с Зинкой была только поводом. На деле все происходило гораздо сложнее и заковыристей. Сам себе, как ни старался, объяснить не мог.
Раз в месяц, как по графику, строго с установленного дня уходил в загул. Свою слабость связывал с движением небесных тел, с полнолунием. После очередного запоя, на висевшее в небе круглое ночное светило, очень хотелось выть, как самой последней бездомной собаке. В промежутках между загулами был готов провалиться сквозь землю, вот тут она тоска–то и наваливалась. Рвала на части по живому. От того что память пропадала, от того, что вытворял по пьяному делу места себе от стыда не находил. Хотелось забиться куда–нибудь, свернуться калачиком, никого не видеть и не слышать.

    
 Зинка же, жена, наоборот давала себе волю. Такие бои местного значения устраивала. В выражениях не стеснялась. Вот и в этот раз ее понесло:
– Ну что, паразит! Оклемался? Пьяная твоя харя! Не весь еще стыд пропил?
Когда только захлебнешься? Ирод окаянный! Мочи уже нет терпеть тебя!
Ванька, пытаясь  как – то жену урезонить, тоскливо взглянул на нее.
– Доброе утро, Зинаида! Ну, зачем так сразу - то, с утра, – ирод, паразит? Я ж тебе не гнида какая? Других выражений что ли нет, а может, не обучена? – старые дрожжи еще не вышли, Ванька начинал заводиться, но скандалить не хотелось, только голос повысил. – Ты меня, Зинаида, знаешь! Я быстро обучу! – Натруженные руки непроизвольно сжались в кулаки. Зинка это заметила.
– Не боись! Гонять не буду, но и к себе уважения требую.
Сил гонять жену и взаправду не было, но выслушивать в свой адрес разные пакости не собирался.
Зинка, похоже, струхнула, отошла на безопасное расстояние, но и уступать не собиралась.
– У всех мужья как мужья, а тут бог пьянью подзаборной наградил. За что такое наказание терплю? Грехи мои тяжкие. – Зинка всхлипнула и пустила слезу.
Ванька подумал, что жену все-таки стоит пожалеть. Даже невольно руку к ней протянул.
– Зинуль! Ну что ты все лаишьси? Я что, хуже других мужиков? Кого ты мне в пример можешь поставить? Вспомни, мать, ты же по молодости другой была. Помнишь, как мы хороводились? Помнишь, Зинуля, как ты меня Ваняткой звала? Какие жаркие слова по ночам на ухо шептала? А сейчас только погаными словами обзываешь! Все лаишьси и лаишьси. Сама же во всем виновата!
Зинка вначале вроде притихла, стояла вся такая несчастная, обиженная, всхлипывала, глаза передником вытирала, головой кивала, но последние слова Ванька, похоже, зря произнес. Эх, зря он в Зинке зверя разбудил, Возненавидела себя Зинаида за минутную слабость.
Как это она во всем виновата?
– Нет, вы только гляньте! Вы только гляньте, люди добрые! – Снова осмелела Зинка и развела руками, пытаясь привлечь на свою сторону детей. – Свинья человечьим голосом заговорила!
Паскудина! Зенки, значит, залил. Все у него вокруг виноваты, а он, импотент гребаный, значит кругом прав?!
Старшая дочка с удивлением взглянула на мать.
– Ма! Ну, ты даешь! Откуда таких слов набралась? Сериалов, что ли, насмотрелась? За что отца поганишь? Думай своей башкой иногда, что говоришь-то?! В зеркало, на свою злую рожу погляди.
Зинка еще больше распалилась.
– А ты, соплячка, не встревай! Не твоего поганого ума это дело! Заступница нашлась! Еще посмотрим, какого ты кобеля в дом приведешь!
Спорить с матерью было бесполезно. Дети отца любили. Плохого слова от него ни разу не слышали и по-своему жалели его.
Иван после подобных выражений жены себя уже не контролировал. Как ошпаренный, с побелевшим лицом резко вскочил, пнул табуретку ногой.
– Пасть закрой! Дура! Удавиться легче, чем с тобой жить! Пропади ты пропадом, корова безмозглая!
Громко хлопнув дверью, вышел из горницы. На улице было прохладно, но Ваньке только на пользу, надо остыть.
Трезвым Иван был добрым, даже стеснительным, когда же напивался, в него словно бес вселялся. В такие дни жена с детьми чаще всего ночевала у матери.
С похмелья сильно страдал, больше не от головной боли, а от угрызений совести. Так было погано, такая тоска в душу вселялась. Взаправду выть хотелось. Клял себя последними словами. Давал зарок, что это в последний раз. Но наступал день очередного полнолуния, и черти вновь затягивали в свою компанию.
Пройдя деревню, Иван вышел на хоздвор. Там стоял его комбайн. Вокруг врытой в землю ржавой бочки, заполненной желто-зеленой водой с окурками, на лавках сидели друзья-механизаторы. Ивана встретили радушно, сочувственно обменялись рукопожатиями. К счастью, бригадира с ними не было.
Ругать Ваньку за прогулы было некому да в принципе и не за что. Срочной работы не было. Уборочная закончилась. Вкалывали от зари до зари. Зерно отмолотили. Поля отпахали. Озимые посеяли.
Иван в колхозе ходил в передовиках. Работал добросовестно, и деньги за уборочную хорошие получил. Небольшую заначку себе оставил, остальные, все до копейки, Зинаиде принес. Та обновок детям накупила и про себя не забыла.
Видел, как хвасталась перед бабами новым выходным платьем. А мужику много надо? Чтоб достаток и покой в семье были, чтоб детишки здоровыми росли, иногда четвертинку опрокинуть после бани, иногда свежего пивка в чайной с друзьями попить. Дожди пройдут, распогодится, можно будет и комбайном заняться, подремонтировать к следующей уборочной.
Покурив, мужики стали расходиться. Звали Ивана в чайную, там, по разговорам, новую бочку с пивом выкатили, но он отказался.
Дождь начал накрапывать. Еще больше тоска навалилась. В желудке было пусто. От горечи выкуренных папиросок мутило. На душе кошки скребли.
Ох, как корил себя Иван. Как стыдился своей слабости.
С Зинкой потихоньку разберутся, не впервой. Привыкла орать, что трезвый, что пьяный, а вот перед детишками было совестно. Они-то в чем провинились, какой пример перед глазами?
 Пьяный отец, мат-перемат. Стыдоба, да и только. Иван одну за одной курил папироски и думал о своей жизни.
Почему-то вспомнилось, как еще пацаном выучился играть на гармошке. В доме была тульская гармонь – двухрядка с васильковыми мехами. По краям гармони Ванька налепил девиц в разноцветных купальниках. Мишка сосед из армии дембельнулся, в Германии служил, подарил Ваньке сводилки с красотками, фонарик и колоду карт с девицами, но уже без купальников. Фонарик – настоящий немецкий, «Даймон», – классную точку давал, был мечтой и завистью каждого пацана. Ванькин друг Колька сказал, что фонарь классный, а вот карты с голыми девками вовсе не из Германии, их в поездах «глухонемые» продают. Мать случайно одну карту увидела, разорвала похабщину и обещала всем надрать задницу.
Иван на гармошке пиликал, пиликал, а когда подрос, мог уже подбирать любую мелодию. Его стали приглашать на разные гулянки. Особенно ему удавалась плясовая цыганочка с выходом. В деревне кто с гармошкой, тот первый парень. Отбоя от девок не было.
Вспомнил, как однажды к ним приехали гастролирующие по округе артисты. Их было четверо. Старший играл на аккордеоне, помоложе стучал на барабане с тарелками, третий играл на трубе, четвертый пел песни. По деревне расклеили красивые объявления с приглашением
на концерт столичного «ВИА» – вокально-инструментального ансамбля.
Ивану нравилось, как перед началом выступления старший выходил на сцену с гладко зачесанными назад набриолиненными волосами, в красном блестящем пиджаке, зеленым галстуком на шее с изображением обезьяны на пальме. Резко взмахивал рукой и выдавал на аккордеоне несколько мощных аккордов. На пальцах у него были наколки с синими перстнями. Покачиваясь из стороны в сторону, он небрежно обращался к своим товарищам: «Ну что, лабухи, сбацаем?» – и отбивал остроносой лакированной туфлей такт, приговаривая: тач, тач, тач! Аккордеон был перламутрово-рубинового цвета с регистрами, немецкой марки «Вельтмейстер». Звучал бесподобно.
Вот это была жизнь! Сплошная романтика. Ванька им очень завидовал.
Лабухи поселились в клубе. После концерта играли на танцах, а поздно вечером в саду устраивали бурные застолья. Выпивку и закуску им тащили деревенские. Гулять начинали с самогонки, заканчивали брагой.
Вначале все хором пели любимые народные песни, потом старый лабух с хрипотцой в голосе выл блатные, уже за полночь заканчивали матерными частушками.
Гастроли закончились через несколько дней. После того как участковый, за нарушение общественного порядка, пообещал всех пересажать к ихней матери. «ВИА»  отчалил на гастроли в соседний район.
 
В армии Иван служил танкистом. Вернувшись домой, пошел работать на трактор. Вечерами играл на гармошке, так с Зинкой и захороводились. До нее Ивану нравилась другая девчонка, но, когда он служил в армии, она вышла замуж за городского. Когда с дочкой приезжала к родителям в деревню, у Ивана при встрече сердце екало, но, как говорится, поезд ушел, и с этим надо было смириться.
Зинка баба была хорошая и мать неплохая, только вот как-то быстро превратилась из молоденькой застенчивой девчонки в базарную бабу. Быстро себя хозяйкой почувствовала. Покрикивать научилась, командовать.
В голову поперли совсем дурные мысли. Что, вот так всегда будет? Всю жизнь, что ли? От запоя до запоя, а в перерывах выслушивать Зинкины вопли? Другой жизни нет, что ли? Как же дальше-то жить? Где же собака-то зарыта?
Вначале был убежден, что с Зинкой сошлись по любви. Дочку родили. Ванька тогда на радостях первый раз крепко выпил с друзьями, но быстро завязал. Дом поправил, двор новый поставил. Скотиной обзавелись. Не хуже других зажили.
Второй раз сильно напился после скандала с тещей. Крепко тогда с ней поцапались. И только сейчас до него стало доходить, где та собака зарыта. Это же та еще, стерва поганая, теща, по поводу и без повода, не стесняясь в выражениях, его срамила и поганила на всю деревню, а он все это терпел и молча переваривал. В сельмаге торговала. Все ей было мало.
 Как свинья резаная визжала, что он ейной дочке не пара, что он ей всю жизнь загубил и, если бы не обрюхатил, она бы сейчас в городе жила. Пирожные бы ела, а не за свиньями ходила. Как же он мог об этом забыть!
Ваньку даже передернуло, когда воспомнил, какое тогда у тещи было злое лицо. А Зинка- то, Зинка-то – копия мамаши. Так же глаза таращит и слюной брызжет. Права народная мудрость: прежде, чем жену выбирать, надо к будущей теще присмотреться. Зинку уже не перевоспитаешь, а вот дочку спасать надо. Уже невестится. От зеркала не отгонишь. И за младшеньким присматривать надо. Целыми днями по деревне собак гоняет. Воспоминания о детях тоску несколько заглушили, но все равно на душе было муторно.
Иван, сидя в одиночестве на хоздворе, основательно замерз. Папироски закончились. Пора двигать домой. По пути зашел в чайную.
В просторном зале чайной было шумно и многолюдно. Дым стоял коромыслом. Мужики гудели. Столы были плотно заставлены кружками со свежим пивом, тарелками с кусками селедки, килькой и солеными баранками. Друзья приглашали Ваньку присоединиться.
Иван мысленно представил, как возьмет в руку прохладную кружечку с пивком, сдует на пол пену, не сильно так, а чтоб и на сапоги попала и по краям кружки свисала. С закрытыми глазами, большими глотками, чувствуя, как в желудке приятно холодит,
 а кадык ходит вверх- вниз, вверх-вниз, залпом до дна протянет первую кружку. Смачно утрется рукавом. Вторую кружечку уже не спеша, под папироску и под разговор.
Представить-то Ванька представил, но и точно знал, что на двух кружках не остановится. К третьей будет прицеп, и наутро опять тоска повиснет. Пора завязывать. Так не долго и свихнуться.
В буфете купил курева, детям взял по шоколадке.
В горнице было тепло. Вкусно пахло жаренной на сале картошкой с луком, квашеной капусткой и солеными огурцами. Дети шоколадкам обрадовались. Жена, заметив, что Иван пришел трезвый, удивилась, но вида не подала. Достала из шкафа четвертинку и, молча поставила на середину стола.
– Садись уж. Все стынет. Поди голодный. Столько дней одну водку жрать без закуски. Исхудал вон весь.
Оценив про себя поведение жены, Иван махнул рукой на четвертинку.
– Убери. Это лишнее, – и пошел мыть руки.
В ванной рядом с умывальником висел большой красивый календарь с дедом морозом. Зинкина сестра привезла на Рождество из города.
Взглянув на календарь, Иван сразу определил день наступления нового полнолуния. Взял лежащий рядом фломастер и поставил на числе жирный крест.
Решил пометить день? А может, решил на нем крест поставить? Сам пока, до конца, не осознал!

                «Грусть моя, тоска моя – чахоточная тварь,           До чего ж живучая хвороба!»         В. Высоцкий