Последняя зима

Морозное царство снега и бетона. Ночной пригород с редкими огоньками и частыми осадками. Пустые переулки, обрамленные серым кирпичом, мусорными баками и ледяной коркой под водосточными трубами. Я стою около черного хода одного из заброшенных жилых домов и прислоняю холодный затвор разряженного пистолета к щеке, пытаясь остудить собственные мысли. Мой разум мечется как беспокойный дух, никак не желающий лечь в землю и уснуть там навечно.

Это моя последняя зима.

Я дожидаюсь женщину. Такова мужская доля, как говорят некоторые. Удел мужчины — терпение. Его великий труд. Женщине же в обязательство вменяется вознаграждать мир вокруг себя за то, что её все-таки дождались. Я не знаю, так ли оно все на самом деле. Интересно, что сложнее — ждать, или оправдывать ожидания. И если нет желания ни к тому, ни к другому, то что остается делать тогда? Наверное, отклонение от нормы предполагает поиск собственного пути. В какой-то момент, я думал, что именно этим и занимаюсь. Ищу свой путь. Вот только сейчас я здесь. Дожидаюсь женщину.

- Я надеялась, ты не придешь.

Она стояла в снопе белого света, изливавшегося на неё из продолговатого фонаря над черным ходом. Поблескивающие черные волосы, стянутые сзади в незаплетенный хвост, темно-фиолетовая кожаная куртка, выбивающийся из-под неё черный свитер с высоким воротом, черные брюки, черные зимние сапоги, черный маникюр... Черное сердце. Черная душа, сочившаяся тьмой через черные глаза. Самая прекрасная женщина на свете. Мороз словно бы не касался её бледной кожи. Она смотрела на меня ровно, ничуть не дрожа.

- Маленький подарок, - сказал я, и бросил ей бумажный сверток, который держал свободной рукой.

Она поймала его легко, не двинувшись с места, лишь грациозно подставив ладонь туда, куда сверток должен был приземлиться. Разобрав пальцами бумажные складки, она извлекла наружу белый призматический кулон с прозрачными гранями и стеклянными алыми лепестками, выходившими из круглого навершия. Снежинки, оседавшие на стекло, быстро таяли и остававшиеся после них капли походили на утреннюю росу.

- Значит, получилось...

Она смотрела на кулон не мигая. Царившее на её лице спокойствие медленно уступало место грусти.

- Как ты и попросила.

Она не ответила. Почти минуту мы простояли молча, медленно засыпаемые снегопадом.

- Я ведь... тоже это сделала. Я чувствую, - проговорила она, наконец, подняв на меня глаза. - Ты... тоже мертв.

- Да, но...

На мгновение я опять смолк. К горлу подступил ком и мне понадобилось почти что титаническое усилие, чтобы подавить его и не дать голосу дрогнуть. Собравшись, я договорил:

- ...Я ни о чем не жалею.

Она смерила меня взглядом, в котором отчаяние мешалось с состраданием. Затем, молча кивнув, она скомкала бумагу, швырнула её в сторону, и сунула кулон во внутренний карман куртки.

- Ну... тогда все?

Она слегка улыбнулась, но улыбка её была тусклой. Извечно непроницаемая и непоколебимая, сейчас она была настолько открытой и ранимой, насколько это вообще было возможно для существа её степени кощунства и бесчувственности. Я словно бы смотрел на черную дыру, на мгновение прекратившую изничтожение тянувшейся к ней материи. Она смотрела на меня как серийный убийца, вдруг передумавший везти потенциальную жертву в лес. Я не был сильнее её. Я любил её и потому был в её власти; однако, впервые за многие годы, она словно бы не желала этой властью пользоваться.

- Ты как будто бы не хочешь прощаться.

Она скривилась в усмешке, но при этом отвела взгляд. Её надменность таяла подобно снежинкам на изгибах её ресниц. Когда-то я думал, что за эти ресницы убью любого без разбора — а потом не на шутку струсил, когда она попросила меня так и поступить. Самоотверженность влюбленного сердца — лучащаяся грезами теоретическая гипербола, до той поры пока объект твоего воздыхания не попросит тебя воплотить её в жизнь. Тогда-то грезы и превращаются в кошмары. Нельзя любить дьявола и пытаться нацепить на него нимб. Нельзя метить в рай с мечтами о резне. Только один из нас был по-настоящему честен с собой.

- Я знаю, о чем ты думаешь, - она подошла чуть ближе ко мне. - Но мы оба теперь просто тени. Я — потому что мне все равно. Ты... Ты — по собственной глупости.

- Ты наверняка думаешь о том же, - проговорил я. - Раз ты все еще здесь.

Её лицо перекосилось, словно её ударили наотмашь. И все же она сделала еще шаг мне навстречу.

- Я не... - она запнулась. - Я не ты. Но я и не я больше. Ты... убил меня. Теперь все по-другому. Ну... Не все. Но что-то изменилось. Я начинаю... ощущать. Понимаешь?

Я смотрел на неё, не отрываясь. Прекраснее её не было никого на свете — на том или на этом. Считанные часы тому назад её бездыханное тело обреталось в моих руках, трясущихся от лихорадочных рыданий, её черная кровь сочилась промеж моих непослушных пальцев, сжимавших её обмякшие плечи. Её холодный, острый, проклятый всеми демонами вселенной кинжал торчал из моей груди, её искаженное болью лицо меркло перед моими глазами — и только чувство вины терзало все мое умирающее существо. Её черные крылья были распластаны по полу, теряя перья в липких кровавых лужицах, а золотые наросты, начинавшиеся у её скул и воздымавшиеся над её головой, отражали блики свечных огоньков, коими полнилось её мрачное логово. С её израненной, обожженной пулями шеи свисал белый кулон с алыми лепестками.

Я убил её, потому что она попросила меня. Она убила меня, потому что это было в её природе. Она любила меня не меньше, чем я любил её. Однако пойти наперекор себе было выше её сил.

- Я знаю, ты не злишься, - сказала она. - Хотя должен. И ты знаешь, что случится, если мы оба здесь останемся. Но все равно не уходишь.

- Я верю в тебя, - ответил я. - Верю, что на сей раз все будет по-другому.

- Ты знаешь, что не будет.

- ...Знаю.

- Тогда, пожалуйста... Уходи.

Её голос звучал почти что умоляюще. В порыве эмоций, она едва не сложила руки вместе, но спохватилась.

- Уходи, - повторила она.

- Нет.

- Я прошу тебя.

- Я не уйду.

- Пожалуйста. Ради меня.

- Я не могу.

Она тяжело вздохнула. Все её естество будто бы тянулось ко мне, но она сопротивлялась этому влечению насколько только могла. С каждым уходящим мгновением её сопротивление ослабевало.

- Я попросила тебя сделать нечто очень трудное. Ты это сделал... И поплатился. Сейчас, я вновь прошу тебя кое-что сделать. Что-то близкое к невыполнимому для тебя... И для меня.

Она сделала еще один маленький шаг в мою сторону.

- Я... Прошу тебя спастись.

Я лишь покачал головой в ответ. Невозможно убежать от того, что держит тебя на ногах. Невозможно дышать, если сердце не бьется.

- Тогда... Пусть будет так.

Напряжение спало с неё как тяжелое покрывало. Она перестала сдерживаться. Подойдя совсем близко, она протянула мне руку, и я с готовностью принял её. Для себя я уже давно все решил, и она знала об этом не хуже моего. Полностью  раскрепостившись, она потянулась ко мне и я заключил её в свои объятия, крепко прижав её к груди.

- Ты мой ангел, - прошептала она. В её голосе слышались слезы. - Ты мой маленький, глупый мотылек...

- Я люблю тебя, - проговорил я, закрыв глаза и уткнувшись лицом в её волосы. Её запах пьянил меня, манил меня, сводил меня с ума. Ангел, падший перед безумной страстью, совращенный запретным чувством. Прежде чем забрать нашу душу, грех делает нас счастливыми.

Я был счастлив.

- Прости меня...

Она прижала свои губы к моим, обжигая льдом. Холодный металл вонзился в мою плоть, раздирая её как старые тряпки. Лезвие, уже до боли знакомое, врезалось в меня вновь и вновь, каждый раз оставляя после себя глубокие кровавые испещрения. Ни на мгновение она не прерывала поцелуя. Я открыл глаза и увидел темную обсидиановую слезу на её щеке. Слабеющими пальцами я потянулся к ней, чтобы вытереть, но сил уже не хватало. Мои ноги подкосились и я медленно осел на снег. Она опустилась вместе со мной, продолжая наносить беспорядочные удары кинжалом.

Наконец, она оторвалась от моих губ и занесла клинок высоко над головой. В белом свете лампы, залитая багрянцем моей крови и чернью собственных слез, она была страшна как никогда. За её спиной вновь разверзлись крылья цвета ночи и кверху по вискам побежало золото. Жажда крови полыхала в её взоре черным, всепоглощающим пламенем и всякий, кто узрел бы её, назвал бы мою возлюбленную подлинным исчадием ада — но все же для меня она была по-прежнему прекрасна. Дрожа, она взяла мою недвижную руку и прижалась щекой к моей окровавленной ладони.

- Я тоже... тебя люблю.

С гулом прорезав воздух, кинжал вошел мне в грудь. Под моими пальцами, её некогда холодная и гладкая кожа трансформировалась, став шершавой и совсем леденящей. Тьма постепенно замещала мир вокруг, скрадывая черты её лица и забирая у меня её поникшие плечи. Она продолжала плакать, уткнувшись губами в мою ладонь. Быть может, так и устроен этот мир. Величайшее счастье, добытое через неимоверное страдание. Наверное, так и должно быть.

Тьма накрыла меня с головой. Веки отяжелели и сомкнулись. Я отправлялся в последний путь.

* * *

Я вижу только чувством,
Лишь вожделеньем слышу.
Мне ни к чему душа,
Коль рядом нет твоей.

Ты разобьешь мне сердце -
Зачем оно мне целым?
Я предпочту осколки,
Что тронуты тобой.

Пусть невесть как жестока,
И боль — язык любви.
Мне сгинуть на твоих руках,
Или не быть ни в чьих.

Целуй меня морозом,
Держи меня снегами.
Моя теперь навеки,
А я навеки твой.