Сложные роды источника знаний

Я получил несколько рецензий на статью о том, как формируется круг чтения. У приславших рецензии был свой взгляд, отличный от моего.  Я в статье подчеркивал, что вопрос не простой. Но судя по рецензиям он ее сложнее.  Поскольку наблюдается серьезная разница во мнениях.   
 
Жившим в СССР процесс формирования круга чтения мог казаться простым и вполне естественным. Многие об этом не задумывались.  На первый взгляд может показаться, что книги растут так же, как, выражаясь словами Ахматовой «растут стихи, не ведая стыда. Как желтый одуванчик у забора. Как лопухи и лебеда.» Но так действительно могут расти стихи в сердце поэта. В его творческой лаборатории. Потому что поэт, если это настоящий поэт, отчитывается лишь перед богом. Как сказал Пушкин,

"Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На черный пень? Спроси его.
Зачем Арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты поэт,
И для тебя условий нет."
 
Но творческая лаборатория - это лаборатория. Как от лаборатории до внедрения путь большой, так и от задуманного писателем до книги немалый и тернистый путь.  Жившие в СССР, если они задумывались, или хотя бы читали о том, как рождаются книги, меня поймут. Условия перед поэтом ставятся и очень конкретные. Поэт – это гражданин страны.  «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан».

Особенно в наше стране, где «человек проходит, как хозяин». И глядит даже на писателя хозяйским глазом: как на домашнее животное. Какую пользу приносит?  Поэт в России больше, чем поэт. А в Советском Союзе ее больше. Много ли во времена Некрасова писателей или поэтов, репрессировано именно за свои произведения? Чернышевский? В СССР их было гораздо больше.  Потому что пользы не приносили. По мнению человека-хозяина, ничего кроме вреда.
 
В СССР, даже обласканный властью писатель, ходил под властью, образно выражаясь, на цырлах. В социалистическом государстве каждый гражданин «пред родиной в вечном долгу». А писатель в большом долгу. Он все получал от власти. Все блага: возможность печататься и получать деньги, жилплощадь, популярность, славу. «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать», писал Пушкин. Наивный Пушкин. Так ли просто ее продать, так ли просто напечататься в социалистической стране, где кругом учет?  Это крестьянин единоличник теоретически может вырастить что-то у себя на огороде и прожить, хоть с лучиной, да сам. Но с писателем такой фокус не получается. Если поэт чихал на то, печатают его или нет, если его творения распространяются напечатанными на машинке, это уже криминал.  Поэтому все печатные машинки в нашей юной прекрасной стране были на строгом учете. Даже если пишешь от руки через копирку. По почерку выведут на чистую воду. В любой момент, как Бродскому, могут пришить тунеядство. Или как Даниэлю и Синявскому

Из Интернета
«В феврале 1966 года писателя Синявского приговорили к семи годам лагерей, Даниэля —  к пяти. Писатели не признали себя виновными, однако едва ли их мнение интересовало самый гуманный в мире советский суд.»
 
И если отельный писатель и поэт в СССР ходил под уголовным кодексом, то тем более, под кодексом жила вся индустрия книгопечатания. Цензор, корректор, редактор – люди государственные.  А это значит, что книги растут сложнее, чем это на первый взгляд кажется: написал писатель, и вот она на полке. Все не так, ребята.

Оказывается, что книга - не одуванчик у забора, а растение в регулярном парке или саду.  И те, кто это растение поливают, окучивают, подрезают ветки, организованно собирают плоды, и плоды организованно распределяют. Обычно с такими растениями, как писатель, поступали методом академика Лысенко. Лысенко утверждал, что при особой обработке из ржи можно получить пшеницу. Отсюда вывод, если государство по отношению к писателю будет применять метод Лысенко, оно вырастит того мастера культуры, который требуется. Например, если растение с белыми цветами поливать красной большевистской водой, цветы и листья покраснеют.   А если цветы не поддаются и сохраняют естественный цвет, растение можно выкорчевать, а плоды уничтожить.

Эта кухня, начиная с написания книги и заканчивая ее печатью, может непосвященным показаться   запутанной и необъяснимой.  Особенно загадочной и путанной в условиях «свободы печати» в СССР. Об этой загадочности я писал в предыдущей статье и вижу, что снова придется обратить на это внимание.
   
Для СССР с его официальной цензурой и системой отбора книг, назначенных к печати, рождение книги -  головоломка. Ни одна книга в СССР не печаталась просто так. Известно, как сложно публикации, не вписывающиеся в рамки социалистического реализма, проходили в печать даже в периодике, в журналах. Как главные реакторы могли поплатиться креслом, и не только креслом, за то, что напечатали, что-то несогласованное с верхами. Но в журнале еще могло что-то как-то проскочить. А чтобы что-либо не одобренное руководством проскочило в книге – такое вообразить себе было невозможно. 

В один ряд с Мандельштамом, Синявским, Даниэлем, Бродским   можно поставить и Бориса Пастернака. На него обрушились с критикой за то, что он позволил опубликовать свой роман «Доктор Живаго» за границей. Его ругали, что он оклеветал советскую власть. Потом во время перестройки, когда его роман стал печататься свободно, многие прочитали, и вряд ли какую-либо клевету на власть там нашли.  Роман в сдержанных тонах.  Но ведь причина не в содержании, а в дисциплине. Как может советский писатель без ведома советского руководства публиковаться за границей!!!  В капстране!!! И понеслось –  чистки, собрания трудовых коллективов. «Я Пастернака не читал, но осуждаю».
 
А вот цитата из «Постановления Оргбюро ЦК ВКП(б) О журналах "Звезда" и "Ленинград"
14 августа 1946 г.

«Грубой ошибкой "Звезды" является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции "Звезды» известно, что   Зощенко   давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на   проповеди   гнилой   безыдейности, пошлости    и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание.  Последний из опубликованных рассказов Зощенко «Приключения обезьяны» ("Звезда», № 5-6 за 1946 г.)  представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей.

Журнал "Звезда" всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей, чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях
буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, "искусстве для искусства", не желающей идти в ногу со своим народом наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе.»


Другой пример препон в печати - полностью недоступная советскому читателю эмигрантская литература.  Даже Бунина, известного русского поэта, нобелевского лауреата, сложно было купить. С этой литературой широкий читатель познакомился уже во времена перестройки, когда эмигрантов стали печатать. И оказалось, что это целый пласт разнообразной и по таланту, и по политической направленности. Их не печатали во времена СССР только потому что они были эмигрантами.

А сейчас мало того, что печатают. С заносом в противоположную сторону.   Сейчас уже можно найти и ту литературу, которая в соответствии с конституцией, запрещена, как откровенно фашистская и националистическая. Книги Шульгина, например.  А Ильина, философа –эмигранта, поддерживающего политику Гитлера, цитирует в своих выступлениях сам президент.

А раньше такого не было?  Книги для печати отбирались только на основе интернационализма? Цитата из Интернета.

 «В 1972 году по иску Международной лиги по борьбе с расизмом в Париже состоялся судебный процесс, на котором было установлено, что журнал «СССР», издаваемый советскими посольствами в Париже, Лондоне и Риме, опубликовал статью, которая была точной копией дореволюционной антисемитской брошюры Союза имени Михаила Архангела, изданной в Петербурге в 1906 году с подзаголовком «О невозможности предоставления полноправия евреям».
 К сожалению, в Интернете ничего о судебном процессе не нашел. Не сильно искал. Но вопрос в другом. Уж такой журнал, который издает посольство - это издание не трижды, а стократно проверенное. И без санкции власти там никакая статья не проходит. 


Итак, понятно, что для книг существовал фильтр. Но кто объяснит мне, несведущему, как в СССР, в море пишущих эти фильтры работали.  Как именно выбиралось что печатать, а что не печатать?  И особенно, как выловить талантливого автора из океана иностранной литературы.  В журнале «Иностранная литература» печатали разных авторов со всех концов света. Много разных жанров представлено. Как же это просеивалось?   Кто этим занимался?  Только на этот журнал нужен штат, сравнимый с количеством авторов. А тут еще переводные книги. а еще переводная техническая литература, научные журналы. Как все это вытраивалось в ровные ряды, к которым мы привыкли?  Понятно, что существовал целый отдел, может быть при ЦК, который занимался иностранными авторами. Но какова технология отбора?   Почему выбирался этот автор, а не другой?

В странах с диким рынком картина другая. Там можно что-то изобрести, написать, изготовить, а твое произведение может никого не заинтересовать. Ты свой товар не продашь и разоришься.  А Советском Союзе не было дикого рынка.  Социализм -это учет. Следовательно, писатель задумывал свой роман не с бухты-барахты. Учитывая, что социализм – это учет, и, если он чего не так напишет, ему зачтется.  Советский Союз - страна планового хозяйства, в которой на даже задуманную книгу должен быть план продаж. Иначе нечего и задумывать.   Как же отбирали достойного для написания книг, а соответственно для прочтения его книг, в нашей самой читающей стране?  Кто принимал решения? Министр культуры? До того ли ему? Министерское ли это дело?  Его заместители? Они такие пласты прочитать не в силах. Значит, существовало специальное подразделение. Герои невидимого фронта. Особенно для зарубежной литературы, где так и жди подводных камней. Этот вал литературы на разных языках нужно компетентным товарищам прочитать, согласовать наверху, указать на того, кого нужно переводить, а кого нет.  Нужно выделить государственные деньги переводчику. Это задача не простая. Автор-то современный.  Вот он пишет про свою США или Австралию, или Африку. А каковы его политические взгляды?  Чем он дышит?  На чью мельницу воду льет?  Как он относится к СССР?  «Чем он занимался о семнадцатого года?»  Перевод - это процесс архи-ответственный. Это тебе не какого-то там Шекспира перевести. Вот Шекспира переводи хоть сто двадцать раз. К тому же Шекспиру платить уже не нужно. А как в СССР, в котором понятие об авторских правах не такое, как в диком мире свободного рынка, платили за публикацию иностранному автору, современнику?  Отсюда вывод: выбор и популяризация в СССР иностранного писателя - процесс многоступенчатый и затратный. Но раз на него шли, понимали, что это важно.

Но разве в СССР все было настолько печально, все так забронзовело, так бюрократизировано? Конечно же нет!!! Конечно же нет!!! Совсем не так!! наша страна поэтами не нища!! Забронзовело многопудьем, но не напрочь. Народ наш талантлив. Молодые яркие многоцветные таланты пробивались. Печатались. Но если они наконец входили в обойму… в обойме нужно вести себя соответствующе.  Кроме того, обычно эти молодые с детства росли в регулярном парке, где уже прочерчены дорожки, где поливали красной большевистской водой, окучивались соответствующе. Таланты росли не на отдельном лугу, где каким цветом хочешь, таким и цвети.  Они были взращены школьными уроками литературы, советами в школьной библиотеке, советами старших, что читать. Эти мудрые советы выстраивали в правильные ряды. И молодые таланты знали, а если не знали, им подсказывали, правила литературного роста.  В результате и получалось то, о чем я писал в предыдущей статье. Одни наши соотечественники писали романы, печатающиеся в виде солидных фолиантов, которые пылились на полках магазинов и на полках библиотек, и которые никто не читал. А другие соотечественники писали то, что печаталось с трудом, или вообще не печаталось. И входило в нашу жизнь уже спустя десятилетия, войдя «весомо, грубо, зримо, как в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима»


Мне скажут: открыл Америку. Мы уже давно покаялись и осознали перегибы прошлого, культов личности. Ну а, при том, что Сталин и был успешным менеджером и лучшим другом советских писателей, перегибы допускал.  Признаем «свою вину, меру степень, глубину». И теперь готовы ринуться «на ближайшую войну.» Мы всегда готовы к бою за наши убеждения и традиционные ценности. И на книжном фронте, разумеется, чуть ли не в первую очередь. 

Конечно признанном на съездах КПСС, а, следовательно, всенародном раскаянии, я не скажу нового. Моя мысль о другом. Вспомним русскую поговорку: «как запряжешь, так и поедешь.»  Применив ее к книге, можно сказать: что будешь читать, так потом и будешь писать. А учитывая, что чтение и написание книг - процесс взаимно-подпитывающийся, получится этакая бесконечная дробь. Что прочитали деды, такие книги они и написали. Эти книги читали их дети, то есть наши отцы. Такие книги и они в свою очередь написали. Их книги читали мы. Какие книги, как читали, такие мы и написали. Уже для своих детей. И так бесконечно.  И если у нас бесконечно текущая война, так идти нам этим бесконечным окопом, видя только стенки и брустверы.

Мне возразят, разве это не перегибы исключительно Сталина, в чем мы уже покаялись? Да, больше всего этих перегибов по отношению к писателям пришлось на сталинское время. В Интернете можно найти рубрику «Репрессированные писатели и поэты.» Она впечатляющая на сталинское время пришлось больше 450 только убитых литератора. Но знаменательно то, что репрессии затрагивали не только сталинское время.  Вот только несколько известных имен:
Николая Гумилева обвинили в причастности к государственному заговору и расстреляли в 1921 год при Ленине. Писатель и поэт Варлам Шаламов первый раз был арестован в 1929 году. Мандельштам был арестован в 1934 году, а второй раз в 1938, при Сталине. Поэта Бориса Корнилова арестовали и потому расстреляли в 1937 году. Николай Клюев погиб в 1937 году. Поэтессу Ольгу Бергольц, его бывшую жену, арестовали в 1938 году. Писатель Исаак Бабель погиб в застенках в 1940 году. При Сталине. Пастернака травили в 1958 году при Хрущеве. Иосифа Бродского судили в 1964 году при Хрущеве. Синявского и Даниэля судили в 1966 году при Брежневе. Солженицына арестовали и потом преследовали в 1974 году при Брежневе.  Акунина и Дмитрия Быкова объявили иноагентами в 2023 году. Так что мы идем одним длинным окопным путем.  Как сказал бы сейчас Ильич «верной дорогой идешь, дорогой»

Совсем другое дело, там нет окопов, нет беспощадного вечного боя за счастье человечества. Человек может видит красочный пейзаж. Может читать, что ему интересно и соответственно, писать то, что ему покажется интересным. Вот в этом сравнении моя мысль, а не в унылой констатации перегибов.

 
 От первого, так и оставшегося в тумане, вопроса, как выбирается книга для печати, перейдем ко второму вопросу – как широкий читатель выбирает себе книги для чтения. Иными словами, как формировался круг чтения у советских людей. Пройдемся по окопу, заботливо отрытому для подрастающего поколения в огромных пластах русской литературы.  Ну, с русскими классиками понятно. Хотя с ними тоже происходила чехарда. Многих, как потом вдруг оказалось, талантливых писателей, вовсе не антисоветчиков, не печатали.  И советский читатель даже не знал об их существовании. А некоторым устраивали аутодафе. Например, Крупской не полюбились безобидные сказки Чуковского. Те самые, простые и непритязательные, которые после смерти Крупской стали печатать, и которые многие родители читали малышам. Но одно время Чуковского не только перестали печатать. Травили.

  В моей молодости не найти было книг Ахматовой и Цветаевой.  Не печатали. Или чуть-чуть. А чуть раньше Есенин считался запрещенным поэтом. Так как же формировался интерес читателей. Как учитывался спрос?  Такое впечатление, что раз спрос учитывать было сложно, его, как и все в СССР, организовывали. Почему бы Госплану не запланировать спрос на книги?   Одобрили наверху – приговорили к популярности. А о том писателе, который не одобрен наверху, читатель просто не узнает. Правда, подчас получалось наоборот. Как сказала Ахматова по поводу преследований Иосифа Бродского: «Они ему делают биографию»   


 Причем в деле тиражей и печати проглядывало, как парадная сторона отличается от и не парадной. На выход парадное платье. А дома - как придется. Так и с книгой.

Во времена СССР приехал я в ГДР. Зашел в книжный магазин. А там в продаже чего только нет. Я с удивлением обнаружил, что в продаже, например, эмигрант Бальмонт. Большой красивый том. Издан, как ни в чем ни бывало. В СССР.  И другие книги, которых, живя в СССР, не только не подумаешь, что можно достать, а даже не подумаешь, что такое издается. Но такие томики в берлинском книжном магазине создавали впечатление у европейской публики литературной свободе в Советском Союзе.
 
И еще к вопросу формирования круга чтения.  Ходил я как-то в клуб по интересам. И вот в разговоре, процитировал маленький отрывок из поэмы Пушкина. И в глазах собеседников не заметил никакого ответного блеска. Я не просто так прочитал эти строчки. Они касалось темы разговора. В цитате упоминался Иерусалим и жившая в глуши степей вдали Иерусалима молодая красавица.  Содержание намекало на название поэмы.  Я подсказал, что это из поэмы Пушкина. Мне уже, как ведущему в викторине, было интересно. Угадают? Не угадали.  А в нашей беседе принимало участие человек тридцать. И все с высшим образованием.  И двое. если не больше, педагоги. И при дальнейшем разговоре выяснилось, что практически никто «Гаврилиады» не читал. О чем она, понятия не имеют. И других поэм не читали, и не могут вспомнить. какие Пушкин поэмы написал. Почему? Ведь Пушкин – солнце нашей поэзии.

 Ответ на поверхности: потому что поэмы в школе не проходили. Понятно, что «Гаврилиада» не для школьников. Как обычно в нашей самой читающей стране, школьники изучали «Евгения Онегина», «Капитанскую дочку», «Дубровского». Читали, возможно, для души «Повести Белкина». Многие знали строчки «Горит восток зарею новой». А спроси их, из какой поэмы известные строки «отсель грозить мы будем шведу», - вряд ли скажут. Но не в этом загадка, а в том, почему при таком туманном знании поэм Пушкина, все прекрасно знают его сказки?

 А потому что сказки им читали родители. Вот и получается, пока ребенок маленький, читать не умеет, не имеет свободного выбора, ему читают родители. И таков у него круг знакомств с книгами.  Родители в своем большинстве читают ребенку то, что им читали их родители.  Та самая бесконечная дробь, которая берет начало аж от автора. Так складывается кругозор маленького ребенка.

Но вот ребенок научился читать. И теперь задача формирования его чтения ложится на….??? Естественно, раз ребенок понемногу становится членом общества, задача приобщения его к чтению ложится на общество. На государственные структуры. В любой стране. Ложится на школу, уроки литературы, обязательную литературу для чтения. И на детскую публичную библиотеку.

Конечно, не всегда. В бедных странах, детских библиотек просто может не хватать.  А в некоторых странах перед детской библиотекой стоит задача –  только дать ребенку книгу. Но я застал времена, когда задачей библиотеки было дать ребенку НУЖНУЮ книгу. На то она и существовала. Ведь одна и задач государства – формирование гражданина, то есть, формирование круга его интересов, круга его чтения. Мне написали рецензии, что у них в библиотеках был выбор свободный.  Значит работницы библиотек были не столь педантичными. Я пишу о своем опыте.

Ложится та же задача и на родителей.  Если они такую обязанность перед собой видят и выполняют.   Если они хотят, чтобы их ребенок сформировался, как разносторонняя личность.  А тут уж как повезет с родителями. 

И к окончанию школы, к тому моменту, когда он сам уже может выбирать, что читать, он обычно как сформированное молодое деревце. При беглом взгляде кажется, что будет расти и цвести буйно. А в нем уже все сформировано: что такое хорошо, а что такое плохо. хорошо – это прислушиваться к мудрым советам, что читать, а что не читать.

 Казалось бы, зайдешь в обычный российский книжный магазин. Каких там только книг нет. И отечественные авторы, и зарубежные. Зарубежные - в основном проверенная классика.  А раз это есть в книжных магазинах, есть и в библиотеках. 

 Полки магазинов и библиотек формируют круг чтения? Не уверен.  Круг чтения — это то, что читают, а не то, что на полках. На то чтобы читали, есть новые активные формы   формирования круга чтения. Например, книжные выставки- ярмарки.  И частое упоминание автора в СМИ. Или наоборот, объявления ряда писателей иноагентами и изъятие их книг из магазинов и библиотек.  Среди них уважаемые мною писатели Дмитрий Быков, Михаил Веллер, Виктор Шендерович, Борис Акунин. Раз я, рядовой гражданин, этих авторов знаю, запомнил, значит они уже сделали себе имя. И боюсь, что объявление их иноагентами, продолжает делать им пиар.

Но в стране у нас большинство граждан –  патриоты.   И если гражданину-патриоту попадет в руки книга иноагента, он не должен к ней прикасаться. Или брать ее «как бомбу. — как ежа, как бритву обоюдоострую, … как гремучую в двадцать жал змею двухметроворостую».  И спросить, не было команды, чтобы такие книги сжигать на площадях?

 Во времена СССР чтобы лишний раз не сжигать, не печатали. Мороки меньше. тогда наблюдался явный крен в сторону классовой борьбы, за счастье всех трудящихся. А нынче крен в другую сторону.

Из Прозы Ру

- Вручена литературная премия «Наследие» за 2023 год, Торжественная церемония проходила в Соборной палате при личном участии главы Дома Романовых – Великой Княгини Марии Владимировны.
 
И под конец вопрос на засыпку. Если лучшим другом советских писателей был Сталин, то кто лучший друг нынешних писателей?