МАЯК. 2

Часть 2

Ким перечитывала этот, как оказалось на самом деле, не очень большой дневник очень много раз и никак бы не смогла сейчас решиться на то, чтобы вот так взять и без конкретного, какого-то своего, надуманного, анализа оставить просто вот так этот текст.
Спустя столько времени она наконец смогла узнать из него хоть что-то, о чём так желала. Она хранила все его письма, каждое оно было аккуратно сложено и оставлено у неё дома, куда она переехала после годового отсутствия ответа от своего уже по-настоящему любимого мужа.
— Итан… Ты всё напутал… — Она отложила аккуратно первый дневник в сторону и начала с сожалением и поначалу с лёгким смехом озвучивать мысли свои вслух. Буквально первое, что приходило ей в голову. Но всё же она старалась сохранить и сберечь свои слёзы, которыми могла пол под собой превратить в низ самого солёного бассейна на всей Земле, однако она исправно держалась и легла на кровать, продолжая свой монолог с тихой улыбкой. – Мы встретились самой обыкновенной ночью, на том месте, но ты сразу показался мне милым… Ты был нежен и, только взглянув на тебя, нежность пробирала до самой глубины души, она оставалась там и долго-долго ещё не могла её никак покинуть. Звездопада тогда не было… Что с тобой стало за всё время работы на шаттле? – Она сделала маленькую паузу, глубоко вздохнув и тем задержав свои эмоции. Но долго сопротивляться именно им Ким не могла, потому через ещё несколько мгновений взвыла от страшной боли, что пронзила её от одной мысли о том, что может быть написано во втором дневнике.
– ПОЧЕМУ ИМЕННО ТЫ, ИТАН?
Она обвила руками и скрутила подушку, на которой лежала, и уткнулась в неё, стараясь заглушить свои рыдания. Она не могла их остановить. То, что она испытала было прямым сравнением со шрамом, который уже совсем затянулся, от которого уже осталось только крошечное и белое напоминание, но в один момент на месте этого же шрама появилась новая рана из-за старого металлического угла здания, выпирающего именно для того, чтобы наносить ей эти увечья раз за разом, и на который она и наткнулась, словно в детстве, как маленький и неопытный ребёнок. Она начинала отрицать очевидное, начала издавать звуки, которые, как она думала, уже давно забыла, как могут её преображать… Она снова вспомнила всё, что пережила вместе с этим человеком. Итаном Лафрэдом. С её мужем, от которого из-за обиды она решила отречься. Сейчас она понимает: он не хотел ей зла.
Но сейчас она была зла на то, что судьба повернулась именно так. Пока она не понимала, что такое «Маяк Вселенной» или же «Квазар», но ей то было пока и не нужно. Ей нужен был он. Тот, кто заглушит её терзания и душевные травмы. Вылечит её. Но такого человека рядом не было уже очень давно.
— Четырнадцать л-л-лет я думала только о тебе… — Слова она произносила тяжело, «лет» она протянула в истошном крике и не могла она сконцентрироваться ни на одной из мыслей, потому что в голове убежденность в том, что Итан её бросил, боролась с тем, что она узнала о нём из дневника. – Т-ты не мог… Эт-то ты виноват в том, что произошло со мной… ИТАН, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ… — Дух её покинул. Она медленно отпустила подушку, которую в считанные мгновения окотило как из ведра, и повернулась на спину, выглядывая что-то в потолке… Она потянулась к нему рукой и улыбнулась… — Тогда, когда мы встретились, не было никаких падающих звёзд. Они стояли ровно. Словно солдатики в строю. – Нарочито она с улыбкой, продолжила тянуться не то к потолку, не то к звёздам. – И ты видел, как мелькали твои глаза в отражении моих от стеснения: как они резко то падали, то снова вздымались вверх, в небо, но так и на нашли сил опрокинуть свой чудесный взор на меня. – Опустила руку и закрыла глаза. – Всё-таки я была стеснительнее, я правда не могла заговорить с тобой первой, не могла поддержать диалог. Боялась, что нарушу тем самым твоё прекрасное впечатление обо мне. – Дальше слов у неё не нашлось.
Девушка поднялась с кровати и захотела покинуть этот дом. Всё, чего ей хотелось сейчас – лишь немного развеяться, поэтому она взяла дневники, аккуратно положила первый на стол, откуда и взяла, из соседней комнаты, и направилась к выходу. Конечно, сначала она решила внимательнее осмотреть обустройство его кабинета, но ничего более не найдя, Ким чуть позже постаралась на цыпочках прокрасться по лестнице, чтобы спуск с тем же успехом не проломился, как в прошлый раз, под её совсем небольшим весом и, успешно преодолев препятствие, она вышла из дома, пошла дальше по улице, даже не оглянувшись и продолжая держать второй дневник в руках, крепко-накрепко обнимая его и стараясь сохранить, словно когда-то Итана. Словно это и был он в её руках. «Всё», что осталось у неё от него.
Но в тот же момент она скорее хотела оставить его, чтобы забыть и иметь ввиду, что он больше никогда не появится в её жизни.
Нет, не по тому, что она не хочет его видеть, а по тому, что внутренне сама желала и надеялась на то, что его предсмертное письмо было действительно предсмертным. Она успела смириться с его смертью, но никак не могла смириться с тем, что не знает о ней абсолютно ничего.
В её поисках укромного места вечер сменила ночь, на улице продолжила стоять жара, чуть обдувая лёгкими бризами, что так были кстати в самый момент её решения прогуляться по парку, что находился в относительной близости, и сесть на лавочку, освещаемую белым светом фонаря, работавшего исправно и никогда не подводящего любителя читать в позднее время суток вне дома.
Или же так было просто намного удобнее искать вандалов, грабителей и прочих преступников. Уж не знаю, что именно замышлялось, делая фонари настолько яркими, но Ким это было по душе.
Она села, сложив нога на ногу и положила перед собой второй дневник, стараясь еле касаться его уже довольно старой обложки. В мыслях у неё были мысли о том, что сделать с ним после прочтения. Выбросить? Сжечь, отпустив? Или же просто оставить себе? Кажется, что смысла гадать нет. Решения будет принято, исходя из прочитанного.
А потому девушка не нашлась с ответом.
— Это был твой самый нежный поступок. – Сказала она, всматриваясь в криво написанную и изрядно потёртую цифру «2» на обложке книжки. – Сказка, что ты мне подарил. Я любила её читать. Если быть честной, то никогда в жизни я бы не подумала, что ты запомнил этот момент, потому что о всей его глубине ты мне не говорил никогда. Не говорил, через что тебе и твоим родителям пришлось пройти только ради желания подарить его… Мне. – Краска поступила к лицу её. – Да ведь я не то, чтобы заслужила и письма твоего одного: о каких двух дневниках может идти речь, Итан, если я просто оставила этот сборник сказок. Оставила его настолько давно, что уже давно и забыла, где именно, Итан… — После она добивала шёпотом: — О каких двух дневниках?.. Я их также оставлю. Прости.
«Самый нежный поступок». Сколько раз кто бы не вдумался в эту формулировку, не думаю, что кто-то мог понять, почему она считала, что этот поступок был «самым». Через всё время, что они прошли вместе, таких поступков было несметное количество.
Так почему именно этот был для неё тем «самым»?
Она не считала себя должной открыть этот второй дневник. Не знала, зачем Итан в принципе оставил их ей, но она понимала, что именно то, что его личным желанием было только её прочтение этих записей. И она не могла пойти против. И поэтому, только захотев открыть форзац дневника, внезапно позади неё послышался голос:
— Иди домой. Простынешь.
Ким подскочила со скамьи, резко обернулась и начала стремительно приближаться к месту, откуда послышался голос, однако, раздвигая кусты в надежде узнать источник, она не смогла найти что-либо. Она сразу узнала голос. Узнала, да только он принадлежал Итану, которого точно быть здесь не могло. А это значило только то, что из него образовался остаток. Как бы то ни было странно, осадок этот остаётся после людей, чья душа была исполнена решимости завершить начатое. Очень клишировано эту возможность души открыли после создания более совершенной формы комбинезонов, поэтому люди, что хоть раз его надевали, могли стать лёгким осадком, наблюдающим со стороны после смерти за тем, что им было крайне важно при жизни.

Сомнений у девушки не осталось:
Итан был мёртв.

Ким взялась за книгу крепче и медленными шагами потопала до своего ново-старого дома, чтобы ни в коем случае не простудиться. Чтобы его последние слова, связанные с заботой, не были обречены на то, чтобы остаться забытыми или просто-напросто полностью проигнорированными.
И вот она снова открывает эту дверь, снова снимает обувь, ставит её на маленький стеллаж сбоку коридора, снова включает свет и всё снова стоит также как и прежде: пустует вешалка, стул повёрнут к столу под углом около 45 градусов, окна занавешены и только старая роза, точнее стебель, что от неё остался, стоявший исправно в вазе, наполненной водой, больше десятка лет, теперь стал восприниматься совсем иначе.
Она жила в крохотной однокомнатной квартире совсем одна: из близких у девушки ни осталось никого, а нежелание общаться с кем-то, не считая диалогов по поводу работы, привело её к долголетнему одиночеству. Ким ушла в себя и давно ей некому было открыть душу, поделиться чем-то или обсудить её переживания. Но, по крайней мере, она не считала это нужным.
Ким прошла по коридору, включила свет в комнате, закрыла дверь, ведущую в лоджию, посчитав, что помещение проветрилось достаточно, подошла к ветхому и потёртому шкафу и, открыв верхний его отсек, взяла миниатюрную записную книжку и ручку. Да, её самым лёгким и действенным способом высказаться кому-то стала книжка, и теперь «кому-то» превратилось в «чему-то». Записи её не начинались с «Дорогой дневник…» или с какой-то даты. У всех было единое начало с лозунгом «Прости меня, Итан…». Совсем нестрашно ей было, если его кто-нибудь найдёт и прочитает, потому как в глубине души она на это надеялась. Надеялась, что её поймут и примут такой, поэтому квартиру она не запирала да в целом обращалась со всем, что у неё есть, как с чем-то общественным. Только никто об этом не знал и из-за этого тем не пользовался. Может, она и надеялась на то, что её записи прочитаете хотя бы вы, незримые читатели этой истории.

«Прости меня, Итан…
1. Я начала очень много писать и ушла в литературу. Много начала читать, как ты и просил начать меня, но у меня всё никак не было на это времени, но, скорее всего, у меня просто не было желания.
2. Я пыталась пережить своё забвение о тебе всегда совсем одна и, когда задумалась о том, у меня уже перестало получаться быть верной тебе после твоего такого долгого отсутствия.
3. Через некоторое время я начала ходить на свидания, общаться с разными молодыми людьми и, влюбляя их в себе, убивать. Нет. Конечно, не в прямом смысле, но я всегда получала от них то, чего всегда хотела, и, на пару мгновений забывая из-за них о тебе, я чувствовала мимолетное наслаждение, что было мне в радость. Но только оно заканчивалось, мне становилось ясно, что в этом нет никакого смысла, потому что врать я бы тебе никогда не стала и умалчивать об этом, и скрывать от тебя это я бы тоже никогда не стала.
4. Я много истязала себя мыслями об этом, и теперь даже если ты объявишься, то я не смогу быть с тобой такой же, как и прежде, когда мы были любящей друг друга парой. Я всё также храню твоё каждое письмо, поэтому не позволяю кому-то быть у меня.
5. Когда же случилось так, что я решилась прочитать мною написанную историю, я поняла, что она не стоит своего существования. Она была настолько отвратительна, что мне пришлось с ней распрощаться, наблюдая за тем, как тёмный дымостолб поднимается вверх, кружится и в конце концов рассеивается на метре вверх от объятий пламени. Не думаю, что у меня получится восстановить все те записи, но… Думаю, я попытаюсь, чтобы у меня было вечное напоминание о том, кем я была до прочтения дневников, о которых ты упомянул в последнем своём письме.
6. Я надеюсь, что ты смотришь за мной. Присматриваешь и хоть немного заботишься. Я не заслуживаю твоего прощения, но тем не менее я надеюсь именно на то, что ты сейчас наблюдаешь за тем, как моя рука выводит все эти буквы. С каким биением сердца я пишу это. Смотришь за тем, как я пытаюсь найти себя то на страницах книг, то в чьих-то, полезных мне самой, глазах. Это желание продиктовано, наверное, только тем, что я не солгала тебе в шестом письме. Я любила тебя, любила всё это время и люблю. Только тебя одного.
7. Наверное, кажется странным, что я решила отчитаться об этом именно сейчас. Когда я уже стала готова прийти и прочитать то, что ты оставил мне, после такого огромного промежутка времени. Мне того хватило.
8. Но даже этого времени оказалось мало. У меня было много мыслей, о чем конкретно мог быть мой последний дневник. Долго думала о простой цели его существования. Но всё же, пусть это будет дневник человека, который потерялся. Или «в котором потерялся», ведь первые записи я начала тогда, когда только начала замечать в тебе изменения. Если быть точнее, то не в тебе самом, а в письменности, присылаемой мне ежедневно. Когда-то.
9. В жизни я поняла, что невозможно не то, что человек не может кому-то высказаться исключительно правдиво, а то, что разговор с самим собой – и есть испытание, несравнимое с упомянутым до. В нём человек борется с тем, что может обыкновенно скрывать в повседневной жизни, не замечая того и оставляя на подсознательном уровне. Но это не значит, что этого рассуждения или болезни у него нет. Вот и я задумалась о том, что многие даже и не рассуждают по этому поводу. Многие поэты древности называли самыми верными способами выражения своего творчества либо молчание, которое, стало быть, легче всего воспринимается обывателю своей простотой, либо словарное упрощение тогда существовавшей литературной действительности… Я поразмышляю по этому поводу.
10. Итак, я готова с ответом. Обычный случай на работе: моим помощником по переноске чертежей в цехе проектировки была выдвинута не столько теория, сколько была сказана лишь пара сообщений. Дословно:
«Кимберли. Вы не считаете, что в наших чертежах с излишней долей фанатизма всё упрощено? Вот, например, в новых шаттлах вместо четырёх двигателей, собираются поставить три. Количество кабелей, соединяющих комнату управления с техническим отделом, срезали вдвое? Навязывается, что иногда такое желание упростить, казалось бы, себе жизнь становится ненужным и никчемным, потому что когда всё и так воспринимается объективно легко, то зачем стремится к ещё более простому?»
Эти слова и подтолкнули меня к тому, что всё отнюдь необязательно делать понятнее, возвращая словам их «первоначальный» смысл. Потому как что есть «первоначальный смысл»? По своей сути это то, что придали ему люди на заре зарождения всей лексики, предназначенной для простого первобытного общения. Так зачем же возвращаться в те времена? Много риторических вопросов, ответ на которые всегда отрицательный, но других быть не может. Пора заканчивать и идти. Я смогу прочитать дневники и понять его. Я всегда понимала его, поэтому пойму и в этот раз.»

Этим заканчивались её записи и, по видимости, это были последние её мысли перед тем, как отправиться на поиски дневников, которые уже увенчались успехом. Поэтому, перечитав свои записи, Ким попыталась вывести пару букв в них, хотела высказаться хоть чуть-чуть после прочтения первого дневника, но, безэмоционально отбросив ручку на пол, девушка положила свои листы на стол и принялась разглядывать второй дневник, лежащий в паре сантиметров от них, положив щёку на ладонь правой руки и наблюдая за ним всё-таки немного отрешенной, словно те записи уже заранее были ей чужды и непонятны. Но, понимая обратное, было сложно отрицать действительное: было ей трудно даже смотреть на обложку.
Старания её были долгими и пугающими. Она то металась по комнате, то сидела, смотря в одну точку, но никак не могла выкинуть стебель розы, освободив место для чего-то нового.
Но через несколько часов томной ходьбы сил Ким хватило на то, чтобы взять себя в руки и продолжить чтение. Открыв форзац, как и в прошлый раз, Кимберли принялась за рассмотрение изображения и суть была в том, что лицо её сразу же отразило венок из цветов эмоций: непонимания, страха, интереса и ужаса или же готовности к написанию элегии, сутью которой суждено стать… Анимизму? Ведь изображение некого устройства, своей формой напоминавшего пистолет, было чем-то новым и сверхъестественным для Кимберли, которая видела сей рисунок впервые и даже предположить не могла его истинные свойства. Лишь изображено было, как из дула того орудия высвобождается поток новой энергии. Явно ещё не открытой человечеством или не вошедшей в повседневное использование.
Этот поток с каждым пройденным метром разрастался по долготе и ширине и в конце, как было изображено в пометке, нарисованной рядом, в конце вектора действия потока образовался портал размером в обыкновенную входную дверь. При этом предельно заметно, что пространство рядом с ним искажалось и деформировалось. Оно принимало неестественные по природе своей углы, отраженные в падающих на них лучах. Но вот загвоздка в одном: если с дневной (верхней) частью рисунка понятно, откуда лучи искажаются и куда попадают, то с ночной (нижней) частью всё было немного интересней.
Так получалось, что портал этот разделял мир на две части и у нижней не было никакой силы своей, чтобы поддерживать его, поэтому, чтобы восполнить её недостающую, она занималась интерференцией, позволившей получить ту самую энергию, которой ему не хватало.
Хотя так предположила Ким.
В общей сложности она не была далека от истины.

Дневник №2
???.???.???

ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХАААА

Знаете, что я заметил? Всё насущное – не имело смысла никакого. Все мои прежние записи… Я смотрю, перечитываю этот первый дневник и понимаю только, что я рад был повидаться со всеми моими знакомыми. Со всеми близкими. С Ким. Теперь же я не чувствую себя. Я осознаю только, что не подхожу к нашему обществу. Я – лишний и лишён в самом деле всего человеческого. Я – крайне индивидуален. Я отличаюсь от всех ныне живущих и когда-либо существовавших людей, а потому мне отныне противна сама идея моего нахождения в этом обществе. Пока я ничего не делаю, у меня есть время написать второй дневник, и пишу я его только для того, чтобы единственный человек со всей Земли узнал, что я желаю. Чего мне хочется или, по крайней мере, хотелось, потому что только тебе, Ким, я могу доверять. С доверием у людей обстоят сложные дела, но они становятся проще, если понимать незаинтересованность людей чужими жизнями. Их тяготят заботы о будущем, они смиренно про проходят настоящее и смеются над прошлым. Над всем своим путём.
Да вот только толку от смеха этого нет никакого.
Страшно мне, что эти дневники могут попасть не в твои руки. Этот фактор только и заботит меня сейчас. А, покамест пишу, по-другому не могу.
Вот смешно и у меня получается в настоящем, ведь не властен я над судьбой своей. И никто не властен. Лишь Маяк Вселенной способен предсказать и помочь человеку, заблудившемуся аллониму, свою цель существования. Вот и моей целью стало, по его сбывшемуся предсказанию, умереть. Я умер. Фактически. Но пока ещё нет. Я не разобрался, конечно, как, но у меня получилось отсрочить свою гибель, поэтому я могу исписать это время.
Всё звучит абстрактно. Не имеет осложняющей завязки, а кульминация раскрыта прямо в начале. Получается какое-то барокко, но по-другому, увы, никак. Но пока нет. Напишу её совсем немного. Чуть-чуть из того, что переживаю, что пережил. Думаю, что я имею на это право перед своей смертью.
Постепенно я начал забывать о том, что такое «любовь». Что такое «счастье» я и так не был уверен, что знаю, но теперь я точно знаю, что из этого ничего не знаю. Уверен в том, как я мог забыть неописуемое словами. Это всё происходило постепенно. Раз за разом возвращаясь, я убивал себя. От безысходности. От страха перед грядущим и мне неизвестным, что всегда страшно для обывателя, его не знающего.
Я уже успел и позабыть лексические формулировки этих понятий, как будто их никогда не было в моей жизни. Но это же не так.
Правда?
Да.
Кимберли всегда помогала найти это, и я верю в то, что она однажды сможет это пережить и отпустить, оставив меня кусочком памяти. Желательно хорошим. Если такая возможность будет присутствовать. Хотя бы намёку на него я буду безмерно рад.
Итак, я лишился своего человеческого. Что же мне остаётся? Быть или существовать? Вопрос риторический и ответом на него служит – смерть.
НЕЯСНОСТЬ. ЗНАНИЯ. ОТКРЫТИЕ.
После написания первого дневника прошло времени достаточно. Что-то около 26 часов, проведенных в перечитывании записей, подведении личных итогов для себя самого. И, хочется мне оговориться, что я до сих пор не был ни поэтом, ни мыслителем. Я не имел никакого желания завышать свой разум, доводить до абсурда свои суждения, которые устоялись за жизнь. Я всё тот же человек, как и все. Я надеюсь на это. Практика показывает только совсем другое. Также, исключая дневник, в эти 26 часов вошли: сон, завтрак, обед, ужин и написание одного небольшого стиха, который мне хочется продемонстрировать здесь. Сейчас перепишу.

***
Как же мне быть?
Песок, будто мне плен,
И порчу письмом себе почерк.
Кажется, в моём досье

Даже на имя поставили прочерк.
Уж наверняка и тлен
Страшен, как сон,
Хоть он мне милей,

Чем тысячи слёз.

Это… То ли было написано под влиянием скукоты в заточении в пещере из-за дождя, то ли какая-то другая мысль вонзилась остриём мне в голову. Я уже не помню. Опять забыл. Не считая, этого стихотворения, в котором я всё-таки постарался передать некоторые средства своей личной поэтики, например, своеобразную рифму, я также набирался сил, чтобы прикоснуться к книге и начать чтение. Также я на случай всякий забрал куб с панели и сложил его в рюкзак. И только после этой процедуры с кубом я взялся за книгу и принялся читать. Открывая форзац, мне бросился в уши особенный треск переплёта. Словно книгу-то эту никогда до меня никто и не открывал. Форзац оказался пуст: лишь небольшие время от времени появляющиеся жёлтые пятна разбавляли своим существованием некогда белые страницы. Первая страница также оказалась, на первый взгляд, пуста, однако, приглядевшись как следует, в левом верхнем углу я заметил эпиграф: «Маяк Вселенной, Квазар – всё равно. Обзывайте, как душе угодно».
Перелистывая на вторую страницу, я с трепетом в сердце ждал объяснений. Ждал, что мне эта книга покажет, что такое «Маяк Вселенной». Ждал, что я смогу понять. Но вряд ли мои ожидания соответствовали тому, что, перелистнув, я начал читать о древней цивилизации, населявшей эту планету, но никак не о том, о чём хотел до этого. Честно говоря, я был удивлён, поэтому поначалу отложил книгу и решил прикинуть, когда кончится дождь. Он уже заканчивался. Только, не зная, сколько он ещё собирается заканчиваться, я вернулся в капсулу.
Принялся за дальнейшее чтение:
«Единство нашей цивилизации. – Именно это и есть то, к чему мы так долго стремились. Мир. И ничего больше не нужно нам, шахтёрам. Да, не мы так начали называть себя, однако только такое именование приелось к нам».
Дальше шла история, отдалённо напоминавшая нашу, если бы не было войн. Объяснялось, что если бы человек не имел определенной власти над остальными, если бы его мнение и решение не становилось истинной других, то и войн, и смертей, и жажды зла как таковых никогда бы и не существовало, потому что любой бы мог высказаться по своему мнению. Никому не было бы никакого дела, конечно, до мнения чужого, однако такой бы подход супротив – мог дать возможность высказаться и именно поэтому-то им стало чуждо, что такое война.
«Но стоит мне, писателю, вернуться к истокам. К зарождению нашего счастья и нашего бремени.
Мы не верили в существование высших сил, трансцендентальность. Не верили, что есть такие силы, которые будут выше нас. Те силы, что смогут указать нам путь, указать на нас пальцем, сказав: «Вы – ничтожества». Итак, спустя некоторое время цветы наши стали увядать, а мысли и слова, вместе с ними, начали путаться. Люди наши перестали понимать, где находится правда, а где – вымысел. И тогда пришёл он – Маяк Вселенной.
Никто не знает, что он из себя представлял, ведь мы были уверены лишь в том, что это голос нашего отчаяния, помогающий в самые тяжкие временя, но это было совсем не так. Он приходил к нашим главным политическим деятелям. Говорил с ними. Он давал понять, что им больше нет смысла вести вражду из-за земли, которая совсем скоро умрёт. Мы старались выяснить природу этого Маяка и в поисках правды наткнулись на другую планету, которую Маяк также затронул и настиг. И тогда стало ясно, что «Квазар» — это он и есть. Только в другой ипостаси своей.
Не заканчивая своих исследований, мы продолжали искать информацию и поняли, что «Маяк Вселенной» — доброжелательное проявление сущности одной из двух сторон мира. В нём заточено огромное количество положительной энергии, и каждый приход его высвобождает её в неизмеримых количествах. Так мы стали использовать эту энергию и затачивать её в «Вселенские Кубы», чтобы после использовать в качестве топлива.
Последним приходом Маяка стало моё видение. Он объяснил мне, что моя цивилизация на предсмертном одре. Сказал, что я обязан об этом написать небольшую книгу для благой цели. Сказал, чтобы я написал в ней всё, что мне известно, и вот. Теперь я закончил. Я поведал всё о погибшей частице времени».
Всё мной было плохо воспринято. Я смутно понял и части из написанного, однако много времени мне не потребовалось, чтобы сопоставить «Вселенские Кубы» с кубом, который я нашёл в комнате с гримуаром. Информации здесь катастрофически не хватало, поэтому, отложив книгу в портфель, я убедился, что в нём также находятся необходимые мне припасы (оставшиеся после дневного заточения под землёй), и, замерив взглядом ушедший кислотный дождь, покинул наконец пещеру.
Первое время немного порадовался, однако потом я, ступая по песчаной пустоши, остепенился и встретил перед собой ещё одну спасательную капсулу с номером «КР – 40». Спасательная капсула Флоренс Блю. Было догадаться нетрудно. Я сразу же туда направился, стояло ясное палящее Солнце, которое улучшало видимость, поэтому на расстоянии в несколько десятков метров я заметил, что женщина лежит подле капсулы совершенно неподвижно в луже засохшей крови. Она была мертва.
Приблизившись вплотную, я увидел, что обшивка её капсулы была истерзана, а замок, которым она могла закрыться изнутри, выломан и лежит в паре дециметров от люка. Другими словами, Амира сопротивлялась, пыталась от чего-то спастись, но у неё ничего не вышло, поэтому всё выглядит настолько печально.
Когда я переживал эти события первый раз, всё воспринималось совсем иначе для меня. Каждая из двух смертей мне знакомых людей уничтожала частички моего сознания по-своему, поэтому сейчас, когда ломать уже нечего, я могу спокойно размышлять и продолжать об этом писать. Но не суть.
Войдя внутрь капсулы, мною были обнаружены неиспользованные припасы Флоренс, которые я после того, как решил немного оплакать гибель Амиры, забрал себе. Мне они были явно нужнее, потому зазрений совести я и не испытывал. А почему я должен чувствовать хоть что-то с учётом того, что о том, что я чувствую на протяжении всех этих двух дневников было абсолютно всё равно всем?
С этими моими первыми мыслями я услышал голос Амиры. Впервые я тогда слышал остаток. То было странно: ты видишь труп, который изрекается после своей гибели. И одну закономерность я всё же уловил – чем ближе этот самый труп, тем больше информации он может передать человеку, находящемуся в непосредственной близости. Я услышал:
«Итан, я думаю, что ты умный мальчик. Всё-таки сам бы смог догадаться, что оставила пушку тебе именно я. Знаешь, а ведь теперь жить стало легче. У меня нет здесь ни вины, ни печали. Лишь небытие, сопровождаемое страхом. Пока что. Как умру окончательно – может, и получится рассказать обо всём. Но сейчас я хочу немного предупредить тебя, друг мой: будь аккуратен, тих и бойся света. Своего собственного света. Монстры, которые пришли по мою душонку, напали на меня именно из-за включенного внутри моей капсулы света. Они на него, как моли, сбегаются. Твоя пушка поможет их задержать, потому как они хотят небольшими группами. Хочу пожелать тебе удачи. Бог с тобой!»
Бог со мной! Да если бы тот был, позволил бы он всему случится, тому, что случилось со мной? Или как было написано на стенах одного концлагеря: «Если Бог есть, то ему придётся просить у меня прощения!» В любом случае всё, что я пишу, я уже отпустил. Это просто первый этап к принятию и ничего сурьёзного здесь не имеется ввиду. Уже мне надо будет просить прощения перед ним, а не наоборот. Конечно, всё я объясню,..
Но всё со временем!
Я покинул Флоренс. Тело я оставил в капсуле, которая её не спасла, так как устраивать кремацию или похороны мне было просто нечем. И времени, как я считал, до наступления ночи у меня было в обрез. Но я шёл, день шёл вместе со мной, а на пути у меня только появлялась моя тень, что разрасталась вперёд из-за садившегося за спиной моей Солнышка. Вечерело. Мои страхи разрастались и угасали параллельно вечеру и Солнцу.
Но неминуемо наступила ночь. У меня получилось найти на первый взгляд маленькую и непримечательную пещерку, чтобы заночевать там, но меня сразу смутило то, что на входе в неё мне показался развеивающийся кусок тряпки. Но я подумал, что мне лишь показалось и, не придав тому своему замечанию важности, я направился чуть вглубь, уселся на удобные камни и…
— Надо просто сделать свой выбор. – Сказал очень знакомый мне голос откуда-то из-за камней позади моей спины.
— Аркено! Это ты? Где ты? – Отозвался я на это предложения. Ведь такой бархат в голосе за всю мою жизнь я чувствовал только у этого человека, который пытался инкогнито выдавать мне советы.
— Тут я, тут. – Вновь послышался голос, после чего камни, которые раньше находились за мной, раздвинулись перед лицом моим, и я увидел проход в другую часть пещеры, освещённой небольшим светом. Потайной проход был сделан искусно: даже свет не проходил через те камни, из которых был проход тот выполнен. Я вошёл внутрь, а Аркено закрыл вход обратно.
Комната, созданная Аркено, была красива: он её сделал так, чтобы отдельными частями она походила на тот самый 30 этаж лайнера. Пол был выполнен в тропе, вымощен камнями, а на потолке красовалась одна бледно горящая лампочка, освещающая помещение. Сбоку находилась пара камней, а между ними больший, похожий на стол. Тогда я сразу сел за один из тех камней, а бывший командир на противоположный моему. Он заговорил первым:
— Надо просто сделать свой выбор. – Напомнил мне о своей фразе, брошенной в начале.
— Что ты имеешь ввиду?
— А то, что выбор одного человека может влиять не только на него самого, но также на всё, что его окружает.
— Не всегда.
— Абсолютно всегда. Если бы я был другим человеком, то как бы я поступил? Я остался бы со своей матерью после того, что узнал от Ойрена, и никогда больше не возвращался на корабль. Я знаю, что тебе можно довериться, да и смысла мне врать на этой планете нет никакого. Дабы все окончательно забыли про первый запуск шаттла, нас отсюда никогда никто не хватиться забирать, поэтому нужно адаптироваться и объединяться. А лучший способ объединиться – это раскрыться. В другой раз, если бы я был другим человеком, то я бы не стал хранить у себя записи Ойрена и Амиры. Я бы не стал им помогать и, может, смог бы вернуться к матери своей, которую убрали, только чтобы найти меня. Думали, что я начну мстить им за смерть своей матери. Вот только не угадали с той жизнью, которой я стал жить на этом лайнере. Не угадали они с той жизнью, которую сами же мне и дали, оставив здесь. Теперь мне некуда идти и остаётся только размышлять о том, о сём. О том, например, куда мне идти. В какую сторону мне держать свой дальнейший путь… Право, есть люди… А есть и нелюди на нашей родной Земле. Если быть честным, то я уже знал, что мы встретимся. Не знаю почему, но чувствовал, что тогда в кабаке была наша не последняя встреча… Мать моя была из того самого робкого десятка. Жила бедно, но счастливо, оттого и достаточно прилично, чтобы вырастить в одиночку меня одного. Отец ушёл из моей семьи, когда мне не было и пары месяцев и, как я позже узнал, был он дряхлый человек. Наркоман и пьяница. Он не хотел работать и даже не пытался искать себе хоть какой-то источник заработка, потому мать и подала на развод. С тех пор много что произошло. Я вырос, получил образование пилота и теперь высказываюсь тебе, стараясь хотя бы словесно поменять твоё отношение ко мне… Знаешь… — Аркено потянулся к своему импровизированному холодильнику, который создал, вырыв небольшое углубление в пещере, и достал оттуда пару питательных батончиков с водой, положил их на «стол». – Вот. Это всё, к сожалению, чем могу угостить тебя.
Увидев его скудное количество припасов провизии, я отодвинул его батончики поближе к нему и, сняв портфель, положил немного своих батончиков перед ним. Сам же рюкзак остался у моих ног.
— Нет! Итан, не стоит! – Пролепетал Аркено.
— Бери, пока дают. Пока что это мой выбор… — Я сделал небольшую паузу, но, поняв, что собеседник сейчас продолжит отнекиваться, решил его перебить и сказать о себе. – Аркено, я думал: что бы было, если бы я всё-таки решил сделать некоторые свои действия иначе? Хватило бы у меня выдержки потом расхлёбывать всё, что я наделал бы? У меня тоже есть свои проблемы, и ты прекрасно это понимаешь, потому что производишь впечатление прекрасного и чувственного человека. Однако мне сложно говорить о них. Моя любимая жена… Она ждё… Жда… Ждёт меня. Я уверен. Но я не могу вернуться и никогда больше не смогу. Я отправил ей своё последнее письмо… Мне тяжело… Но, как любящий муж, я не смог ей объясниться. Я не смог рассказать ей, почему я на самом деле перестал отвечать на её письма… Это всё… — Мне стало безумно тяжело. Аркено это понял и сказал:
— Расскажи мне. Я пойму тебя даже если ты окажешься не прав, потому мне не за что тебя винить. Даже когда ты стараешься что-то делать, ты делаешь это по большей мере для других, понимаешь? По тебе это сразу видно. Поэтому и перестать отвечать на письма жены – как я думаю, было твоей необходимостью.
— Я посчитал, что будет намного лучше, если Кимберли возненавидит меня. Чтобы она ушла и оставила всё на меня одного, потому что я не хочу обременять её своими проблемами. Я скоро обязан буду умереть. Я не хочу, чтобы она переживала этот момент без меня…
Аркено вдумчиво сидел и смотрел на меня, осознавая, через что мне только пришлось пройти, чтобы сделать этот «свой выбор». Он лишь молча надеялся на то, что всё будет в самом деле истинно так, как я ему только что сказал и никак иначе. Потому что так было бы правильно.
Уголки его глаз внезапно играючи приподнялись и сквозь свои начинавшие слегка слезиться очи я заметил, как он молча улыбается мне в лицо. Стало резко непонятно мне его поведение. Его решение — вот так невербально высказаться мне, словно «моё решение» было чем-то забавным или глупым. Я отпрянул, подскочил со «стула» и, показывая на Аркено рукой, удивленно трясясь, продолжил:
— Нет! Мы не похожи с то…
— Я знаю это прекрасно, Итан. Но только подумай: через что пришлось пройти Оливеру и Эмберли, которым ты был важен, и, даже получив задание компрометировать тебя, они не смогли пойти против. Сколько людей на самом деле помогало тебе. Ты не задумывался об этом? А всё только по тому, что всех людей, связанных с тобой хоть чем-то каким-то образом, тянет к тебе. Для тебя-то это, наверное, удивительно, потому что ты привык не замечать подобного в своей жизни, но со стороны я не могу даже сказать, когда кто-либо другой передавал мольбу к тебе или просил тебя о помощи. О чрезвычайно важной для любого человека – поддержке. Разве что…
— Кимберли.
— Кимберли.
Улыбка ушла с лица Аркено, а прозвучавшее в унисон полное имя Ким стало заканчивающим созвучием этой беседы и моим открытием.
После него некоторое время в комнате повисла тишина, а за «дверью» послышались отдаленные рывки и скрежетания зубов, яростно колотящих друг о друга. Предупреждение Амиры не было напрасным. Я почему-то не поинтересовался у Аркено, откуда он осведомлён о существах, бушующих снаружи, потому не проронил ни слова, когда одним резким движением выключил свет и сел обратно. Пришлось по итогу спать в положении сидя.
На следующее утро (по биологическим часам, конечно) нас разбудил непрекращающийся рёв бестий. Странно было осознавать, что всё происходит, словно по какому-то сценарию. Ведь так и было, потому что не могло быть настолько удачной череды случайностей. Невольно мне вспомнился тогда вчерашний наш разговор.
Аркено встал первым и подошёл ближе к двери. В попытке понять, что происходит за ней, он отодвинул слегка камень, на пару сантиметров, после чего принялся внимательно вглядываться в пучину темноты, освещаемой редкими лучами выхода из пещеры. Бывший Командир внезапно схватился за лицо и повалился наземь. Я подбежал и, пытаясь понять, что с ним случилось, обнаружил, что дверь начала открываться всё дальше и дальше. Кажется, то, что было по ту сторону, отличалось способностью мыслить и хоть немного рассуждать. Когда я оглянул друга, то заметил, что по правому глазу его стекает обильно струя крови. Я не запаниковал, подбежал к рюкзаку, выхватил пушку и, держа вход на мушке, выжидал приближения цели. Так прошло около 15 секунд и, когда дверь полностью отворилась, я без разбору нажал на спусковой крючок, заставив упасть это что-то без сознания. Сразу помог Аркено встать и, наложив небольшой компресс в виде примотанной прохладной бутылки воды к эпицентру раны (так как это было самое возможное из всеневозможных вариантов), покинул вместе с ним эту комнату, захватив рюкзаки и пищу.
Как оказалось, то, что я оставил лежать без сознания, было по своему строению схоже с теми скелетами в пещере, где я нашёл книгу цивилизации. Так оно и оказалось, но, в отличие от своих предков, по всей видимости, этот экземпляр был в полтора-два раза больше и в столько же раз опаснее.
Мы быстро покинули пещеру и пошли вперёд, не зная куда. Выбора как такового знакомого пути у нас не представлялось, а потому и идти мы были вольны, куда душам заблагорассудить.

ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ. ЦИКЛИЧНОСТЬ. ЖЕРТВА

Конечно, этот компресс был малодейственным, поэтому и результатом наших скитаний стало постепенное заражение крови Аркено. Показал это визор.
Пересекая клубящиеся облака пыли, созданные сильными порывами ветров с запада и юга, удивительной противоположности красоты просторы песка, которые иногда прерывались углублениями, похожими на русла некогда существовавших рек и продолжая идти под палящей звездой, освещавшей планету, мы перестали натыкаться на какие-либо пещеры или другие малые достопримечательности, что могли разбавить наше путешествие. Удивительным мне казалось ещё то, что я никак не помогал Аркено с передвижением: он был суров к себе и не требовал от меня никакой помощи. Также как и не требовал что-либо ещё, кроме обычного разговора. Мы шли, стараясь общаться, чтобы не начать сходить с ума от одиноких утренних и дневных ветров. Мы шли около пяти часов. Уже успел настать день. Он сделал наше продвижение ещё сложнее своим существованием и жаром. Внезапно в очередной раз раздался голос моего попутчика и по его интонации и выражению лица мне стало понятно, что разговор этот будет явно не о, например, Эмберли или другой менее важной вещи (закончил я диалог об Эм поговоркой: «Мёртвых с погоста не носят», которую вычитал давно в какой-то книге).
— Итан, как ты понимаешь «привычку»?
— О чём ты?
— О том, что я ещё давно заметил, что всё наше – давно вошло в привычку. – Он потупил взгляд и продолжил: — Вот легко рассуждать о том, что ты видишь со стороны. Конфликты, ссоры, разногласия, да только я не о том. Я заметил, что всё, что я делал раньше, стало моей привычкой. Когда мне доводилось иметь табак, я по своей привычке смотрел за тем, чтобы никто не знал, что я его приобрел, тихо одевался и выходил из бара, после чего, найдя привычное мне место, я брал пепельницу, ставил её на привычное мне место и по привычке курил ровно столько времени, сколько я тратил в любой другой раз. – Он посмотрел на меня и дал понять, что это был пример того, как он сам дошёл до цикличности своей привычки, но потом снова отвернулся. – И с того момента я задумался: многие люди живут такими привычками и даже не задумываются о них: учатся, каждую перемену выходят из класса, чтобы, к примеру, поговорить о чём-нибудь, а после возвращаются в класс и после этого урока забывают его содержание, потому что оно не входит в их привычку. Но это уже даже не привычка, а цикличность. Эта цикличность присутствует в жизни каждого из нас, но не каждый её может разглядеть и понять до конца…
— Если так подумать… — Я не дал ему возможности продолжить и перебил, пытаясь поддержать диалог и со своей стороны. – То в цикличности проявляется и человеческая индивидуальность. Далеко не каждый способен проявить себя с новой, не виданной ранее миром и им самим стороны. – Я напомню, что я не философ. И моей целью не являлось никогда стать героем романа.
— Да! Верно, твоё право! – Воодушевленно обрадовался мой собеседник. – Я взволнован, думал, что сочтёшь мысль за бред, а тут вот как оказывается! – После небольшой паузы: — И вот. – Он прокашлялся из-за песка, попавшего в лёгкие. – Мне кажется, что в наше время эта самая индивидуальность и цикличность культивируются, как сорняки, которых быть вовсе не должно от природы. Вот были раньше герои тех времён: Родион Раскольников, который придумал свою идею, например, с нашим диалогом связанную, да только убить-то старуху он не мог. Ну не мог убить такой человек как Раскольников старуху! Она была маленькой клячей в его сне, он понимал, что, убив её, он ничего не сделает, а решился только из-за той самой идеи! Это тоже проявление индивидуальности – одно из самых ярких. Или наоборот: когда человек привнёс новое, когда не имел ничего нового. Тогда их называли «лишними людьми». Такими были Евгений Онегин или Григорий Печорин. Последний любил не из-за любви, а скуки. Любил он много, но по итогу оказалось, что единственной девушкой, способной разбудить, разжечь его сердце оказалась Вера, с которой их связывало одно лишь прошлое. Это просто понимается в сравнении с Белой, которая, умирая на его глазах, не заставила его пустить и маленькой слезинки. – Прямо перед нами возникла пещера, мы шли прямо на неё, но как будто и дела до неё нам не было, поэтому мы просто остановились напротив входа.
— Я… — Мне были малознакомы эти имена, но я постарался найти свою реакцию на его домыслы. – Вот я никак не могу понять, к чему ты решил об этом поговорить. Разве сейчас время? – И я машинально оглянул сталагмиты, прорезающие убранство пещеры, после перевёл взор на Аркено, которому, как казалось, становилось всё хуже и хуже.
— Да не знаю на самом деле. От чего-то я резко вспомнил свою мысль и просто решил с тобой с ней поделиться. А от чего и нет? Идти нам долго, а говорить…
— Мы уже пришли. Не знаю куда, конечно, но мы пришли. – Я указал на вход. Он посмотрел на него, а после на меня.
— Ох, я уж и, стало быть, не заметил.
Мы направились внутрь пещеры, включив фонарики на комбинезонах. Аркено включил ближнего действия, я – дальнего, чтобы улучшить обзор, но то не имело смысла, потому что вскоре нам освещали путь лампы, похожие на те продолговатые, а иногда и изогнутые, в первой пещере, которую я встретил. Аркено им удивился, когда как я не выразил похожего ощущения, что его смутило, но вопросов лишних задавать он почему-то не решился. Лишь покачал головой на мою реакцию и сделал выводы. Какие-то для себя.
Мы ещё минут пять пробирались через туннели пещеры, которые освещались лампами, повсюду были раскинуты сталактиты и сталагмиты, куда не кинься, в воздухе витал неприятных запах сырости, но от того, в сравнении с гарью палящей звезды, он был сладок и желанен. Аркено пробовал изредка касаться известняка, но никак не мог понять, чем эти стены были облицованы. Наверное, он пытался уже это понять в своей пещере, но безуспешно. Наши с ним судьбы похожи, только по его комбинезону было понятно, что он хотел жить, а потому оставаться в капсуле под кислотным дождём ему не хотелось. Он выбрался из неё и под каплями кислоты пробежал несколько десятков метров, завидев пещеру и явившись внутрь её. Там он уже освоился, но ничем примечательным наши истории не разились.
Сейчас же мы пришли к величественно громадным воротам из того же материла, из которого состояли ворота, встреченные мной. Только было одно отличие – размер и находившаяся рядом с воротами коробка вместо терминала. Прямоугольный параллелепипед, состоявший из того же вещества, но имевший одну занимательную отличительную особенность. Когда мы открыли дверь, то внутри находился удлиненный в высоту, но достаточно тонкий терминальчик, подойдя к которому возникал из его середины, раздвигая верхушку на две плитки, ещё более тонкое продолжение терминала с отверстием внутри. Для эксперимента я не прошёл до конца к этому отверстию в терминале, но вошёл внутрь коробки и протянул к нему свою руку, которую сразу отдёрнул. В указательный палец, который я тянул вперёд, впилось лезвие, выскочившее из отверстия. Комната облилась красным светом, несколько раз потухла, после чего снова принимала этот свет. Терминал сложился, и спустя пять минут молчания он снова выдвинулся вверх.
— Итан, давай так. – Он решил первый войти и дать лезвия пронзить себя. Я взял его за рукав, но говорил холодно и серьёзно.
— Нет.
— Да. – Аркено рывком высвободился из моей хватки, пусть по здоровью и был слабее меня, и, не справившись с инерцией, он вылетел прямо на пронзающее его шею лезвие. Пол под ними раскрылся, подобно терминалу, и тело Аркено вместе с терминалом ушло под землю. Комната загорелась едким зелёным светом, который стал мне резко противен, прозвучал тот же звук на высоких частотах, после чего звук, как будто открывающихся ставней, а после волочащихся по земле ворот. Они открылись сами после жертвы Аркено.
Я примерно понял, что ему не оставалось ничего другого, он знал про моё предназначение, хотел помочь, он и так умирал от заражения крови, но всё-таки… Всё-таки я не желал ему смерти. Наверно, даже, сходив или сойдя с ума, я бы никогда не пожелал ему смерти, потому что… Потому что… Мне кажется, что этот человек мне всегда говорил правду. Только он говорил мне правду всё время, как мы с ним общались, поэтому мне было и есть его просто жалко, потому что, в каких-либо обстоятельствах мы бы ни встретились, что бы мы ни обсудили, как бы ни разошлись – всё вело к тому, что станет именно тем самым ключом к этому злополучному залу, покрытому и полностью обделанному стеклом.
Злополучным зал оказался по одной причине – книги. На таких же стеклянных, как и стены, и потолок, и пол, полках находилось неописуемое разнообразие и множество книг (я не стал задерживать повествование своими тогдашними мыслями о гибели Аркено), ощущение того, что эти книги не то, что смотрят на тебя, а создают такое абстрактное восприятие некой картины, которую эти разноцветные и переливающиеся разными цветами книги, рисуют в фантазии.
В центре зала находилась капсула. Конечно, не спасательная, а потому она была около 18 сантиметров в длину, 5 в ширину и 5 в высоту. По бокам находились ржавые контуры, крепко соединяющие эту капсулу с подъёмом, на котором она располагалась. Я сразу же приметил, что в подобных этой капсуле установлены числовые пороли – и не прогадал, потому что буквально в середине её, прокручивая эти контуры, можно было менять цифры. Они, подобно самой капсуле, потеряли свою прежнюю белизну, а некоторые цифры вовсе были еле различимы, но понять их можно было хотя бы логически. Стало ясно, что ответы нужно искать в книгах по всему залу, потому что другого выхода, кроме как найти код, подобрать его, и снова прочитать какую-то «важную» информацию, у меня не оставалось.
Я стал с упоением культивировать корни знаний в книгах, большая часть которых была написана на неизвестном мне языке. Я старался разобрать хоть какие-то слова, отдельные мысли, частички в проверенных временем хранителях информации, но у меня никак не получалось. По итогу всё, что я понял – это то, что я не понимаю в самом деле ни слова.
Переводчик визора с таким же успехом искал отдаленно напоминавший описанному в книгах язык и, не в состоянии перевести что-либо, он выключил режим транслейта, переключившись на сканирование картинок. Стало ясно, что среди этих книг нужно искать изображения, которые в теории могли бы прояснить картину, но на практике там, где я начал перебирать записи, их было крайне мало. И в основном это были картины, изображающие строения шахтёров, ранее существовавших там зверей и прочей живности, скорее всего с других планет. Может, и соседних…
Внезапно моё внимание привлекла книга, на обложке которой красовалось название «КОСМОЦВЕТОК». Кажется, это была единственная книга с таким названием. Я взял её и, облокотившись на хрустальный стеллаж, стал всматриваться в начало, а точнее – продолжение сказки о цветке, которую я отдал Кимберли.

«Когда цветы вернули свою жизнь, когда они вернули всё, что было ранее, вернули истинные значения слов, новые люди, прибывшее после теней, не смогли оправиться после воздействия на них тьмы. Со временем они, жившие на Земле, стали создавать предметы. Они ломали ветви величественных деревьев, после чего создавали с их помощью ранее не виданные изобретения, что мешали цветку дышать. Новые люди стали выкапывать ямы и сажать цветы, дабы получить их красоты и присвоить их себе. Космоцветок, наблюдая за всеми бесчинствами, всем непонятным и таинственным для него, не понял людей. Он не понял, с какой целью они создают и передают друг другу созданное не природой. Он разочаровался в людях и не видел смысла поддерживать их связь с природой отныне. Всё, о чём мечтал этот маленький и нежный цветок, — это было разрушено и потеряно. Цветок ушёл. Покинув людей и планету, Природа лишилась своего единственного оставшегося источника жизни, питавшего её многие десятилетия. Оттого планета стала иссыхать, всё существовавшее увядать и гибнуть. Казалось бы, эта былина должна быть уроком о том, что доброе всегда побеждает зло, но главным её уроком является то, что никакое добро не остаётся не использованным. А планета эта была потеряна, с тех пор много чего утекло, и никто точно не знает, что случилось с ней в самом заключительном итоге».

Но я-то знал, что с ней случилось.
В итоге я сам стал свидетелем результатов ухода цветка, потому что только что ступал и ступаю по этой удивительно похожей и явно подходящей по описанию иссохшей планете.
Но так тому и быть. Пусть буду думать о чём-то, о чём угодно, но только не о важном – подумалось мне тогда. Сейчас мне важно было понять пароль, узнать его, поэтому мне пришлось продолжить поиски того самого ключа к разгадке и был он найден в самые быстрые сроки, потому что в соседней книге на форзаце красовался мой портрет. Нет, буквально в следующей слева направо книге находилось мой собственное изображение на борту шаттла №433, где я находился в своей каюте и перечитывал дневник Ойрена Голда, с задумчивым видом преображая какие-то свои мысли. Не помню, конечно, чтобы я так сидел, но мой кодовый номер, моё лицо с выраженной складкой на лбу при задумчивом состоянии моём – всё был я. Рядом же с портретом находились цифры дня моего рождения, выведенные аккуратно и бережливо, как будто бы кто-то знал, что я заявлюсь сюда, знал, что именно это буду я, и знал, что меня нужно будет запутать этими всеми вещами. Быстро у меня так сложилось, что паролем и была дата рождения Итана Лафрэда.

РОЖДЁННЫЙ УМЕРЕТЬ.

В капсуле не было ничего примечательного. Там оказался стих, который я опять же чуть не забыл, но то, что я его запомнил – лишь роль того, что я постарался его запомнить. Поэтому и в голове он был заложен мной основательно.

«Тьмой провинившись и мрачно взойдя на этот престол –
Этой страстью томимый, несчастный и оставшись без крова,
Он над жадностью властный людские пороки
огнём
Увенчает горе его самого, а также несчастный сей трон.
Который единственный сможет планету спасти,
После чего, оставшись один в покое, не сможет покой обрести».

Просто так, читая этот стих, от части, может быть, дистих, мне вспомнились звёзды через линзу телескопа.
Это уже похоже, но теперь официально могу заявить, что это записки сумасшедшего. Но я никак точно не могу описать то, что происходит внутри самого сошедшего с ума человека, по правде. Чем больше я задумываюсь на счёт этого, тем больше мне кажется, что я отдалюсь от правды, словно я бегу за ней в попытках ухватиться за подол её белоснежно катящегося по ткани мироздания платья, а она бежит от меня прочь, вырывая платье из рук моих и заставляя меня снова и снова задумываться о чём-то странном. О том, о чём я никогда не думал. Например, у меня никогда не было и мысли о том, чтобы, читая стих мне вспомнились звёзды, так как обычно мне вспоминаются при чтении отдельные моменты моего личного жизненного опыта, который иногда даже не связан никаким образом с тем, что я прочитал. А здесь… А я когда-нибудь понимал звёзды? Понимал, почему космос не пишет мне, когда я пишу ему из ряда вон много, но никогда от него точного ответа не получаю. Или я не ему писал? НЕТ. Я должен просто писать. Я должен отправить эти записи… Ким… Да, Ким… Я начал забывать её имя. Прошло около нескольких пар дней, как я оказался на этой планете, и я не понимаю, почему… Не понимаю, что произошло со мной. Связано ли это со временем? Но точно не из-за одиночества. Да, это всё из-за того, что я потерял время и истину. Она ускользнула от меня, словно мышка от кошки, и я потерял её след, а ведь смыслом человека и является держаться за него – каждый идёт по следу истины, но я сбился и потерялся, больше не осознавая, где её хоть маленький намёк на существование. Я должен продолжать писать, чтобы извиниться. Я должен.
В один момент с открытием капсулы, равномерно отделяя по несколько метров с противоположных сторон стены конца зала, невидимая и неведомая ранее часть, обрамлённая вырезами, взмыла вверх и предоставила проход к следующей части хрустальной комнаты. В ней же не было света, а из зала тот никак не проникал, что заставило меня использовать фонарик. Удивительно, что за всё моё путешествие эти монстры встретились только раз и то в количестве одной штуки. Хотя, наверное, святилища шахтёров и были спроектированы так, чтобы никакая живность не могла попасть лишний раз внутрь и, даже попадая, она не могла больше никак из неё выбраться.
Я обернулся, ещё раз оглядев комнату, думая, что, может, у меня получится найти ещё что-нибудь, если я ещё раз проведу по ней своими глазами, найду что-нибудь, что ранее не цеплялось к моему взору, но этого не случилось. Я просто понял, что так у меня всегда – всегда я стараюсь оглянуться в прошлое и понять: не всё ли я сделал, что было в моих возможностях, но, также как и сейчас, я никогда не находил других решений той или иной ситуации, поэтому всегда уходил с чувством, что сделал всё возможное. Однако с тем, что я говорил, дела обстояли по-другому. Так получилось, что теперь всё, сказанное мной, оставляло у меня раны, а из этих ран лились одна за другой другие фразы, о которых я тогда не жалел, но уверен, что пожалею. Пожалею о том, что могу написать в этом дневнике после, пожалею о том, как опишу своё лишение рассудка, которое перешло в осознание своей беспомощности и безысходности, которые так томятся в моём сердце. Которые так и не могут найти покой.
Когда комната была освещена светом моего фонарика, свет этот разразил отличавшуюся от зала и выполненную в совершенно другом стиле ну… Не то, чтобы комнату, а коморку. Почему-то шахтёром, видно, нравилось выполнять одну комнату ближе к природе, другую – к будущему, а третью к средневековью: по бокам она была обставлена лампадами, которые располагали неиспользованные восковые свечи, на потолке подвешена была люстра, которая должна была освещать комнату, как крона дуба, на ветвях которого горящие свечи давали б видимость взобравшемся на неё кошкам, а в конце коморки, на помосте был расположен трон, на котором восседал скелет шахтёра с короной на голове и который держал что-то в своих руках, меня манившее тогда к себе.
Сейчас-то я понимаю, что не нужно было мне тогда идти к нему и забирать это устройство, перемещающее во времени своего хозяина, потому что от него не было практических свойств. Оно только разрушало, оно заставляло заниматься самосознанием человека снова и снова и безуспешно приводило к тому же, что и было. Человек думал также, как и прежде, раз за разом перемещаясь обратно во времени. Ну ладно, лучше сначала описать этот процесс, а после и можно слегка вникнуть в подробности всего происходящего с использовавшего его.
Но я подошёл к нему. Горящими глазами взял я в руки этот прибор. Он похож был на обыкновенный пистолет старого типа с особенно удлиненным, но более толстым дулом и рукояткой: сбоку его, где должно выпускать магазин из рукояти, находились кнопки, назначения которых были подписаны на том самом языке, который не мог перевести ни я, ни визор, поэтому и значения его применения были мне непонятны. Лишь я нажал красную кнопку, выделявшуюся больше всего, как он обгорел зелёным пламенем изнутри, выдвинул дуло ещё дальше и моё понимание ситуации пропало полностью. Этими же вовлеченными в процесс глазами я, сам того не осознавая, заметил, что вокруг меня был мусор. Помимо лампад, что бросились прямо во время входа в комнату, мне стали видны своры, соединявшие комки того мусора, покрытые пылью. Сам он из себя представлял, казалось, объедки, старинные останки, на которых в своё время оставались частички мяса, но почему-то эта грязь и неурочность сделали меня радостным. А рад я был, улыбавшись тому, что в скором времени, уверен был, покину это место. Ещё не понимая работы прибора, я знал, что смогу оставить эти комнаты и поэтому, выйдя в хрустальный зал, я встал напротив места, где ранее находилась капсула, и, направив прибор ровно в точку её нахождения раньше, нажал на спусковой крючок в надежде на что-то самому мне немыслимое.
Бесшумно посреди комнаты разверзлось голубое сечение, рассекая ткань пространства. Я не видел того, что было по ту сторону этой, похожей на червоточину, дыры, но, когда душе моей становилось больно от своей бездумности и желания туда сброситься, на лицо моё не взглянул бы никто из-за отразившегося на нём безумия, что разделило моё существо на «до» и «после».
Не зная, куда приведёт меня открывшийся портал, не зная, зачем мне нужно было прыгнуть в него, я сиганул и ничего более не было важно для меня.
Я закрыл глаза, но, открыв их, мне предстала тьма, поэтому и смысла открывать их до приземления не было никакого. Поток ветра, сопротивлявшийся моему падению, гулом отзывался в ушах, ударяя по перепонкам, потому я закрыл их и с напускной, неведомой уверенностью продолжал свой полёт. Он длился недолго, около 30-60 секунд. Чувство времени меня покинуло на данном этапе, может быть, пришлось мне тогда лететь гораздо дольше или наоборот гораздо меньше. Я не знаю.
Плескание воды, разговоры птиц, ветер, проекцией в сознании отражавший полёт облаков, и тепло отдались в моей душе прекрасными переливами звукосочетания, схожего с музыкой природы. Вот: только что я был на планете, которую природа покинула, оставила совсем одну без цветения, ренессанса, прогресса, а теперь… Я поднялся из кустов и оглядел местность вокруг: та же «небольшая опушка леса с маленьким водопадом, который впадал в такое же миниатюрное озерцо, в которым плескались тропические рыбки, из-за которых плаванье было запрещено». Это была природная комната шаттла №433. Прибор всё также оставался у меня в руках, когда я слышал раздающиеся подле меня голоса. До боли знакомые и такие родные, как будто бы я слышал свой собственный голос, но уже со стороны. На самом деле это очень разношёрстно описываемое ощущение, когда слушаешь свой голос, который не похож даже на запись с диктофона или видео. Нечто кажется чуждым, чужим, а некоторое твоим собственным, но таинственным и странным. Сразу же возникло то, что этого быть в природе никак не должно. Что это ошибка, которую нужно устранить.
— Можешь идти, Итан. Хватит тебе бабушку слушать. Пора уже и мне в след за Ойреном. Я говорила ему, что люблю. Писала. Да только нужны были ему мои слова после всего, что случилось? Нет, конечно. Кому нужно то, что оставляет шрамы? – Раздалась знакомая мне фраза, после которой единственным решением оставалось приподняться и смотреть за происходящим. Я видел Амиру (ещё живую, чему я удивился) и себя, намеревавшегося покинуть старушку и не знающего, что совсем скоро, через два или около того дня, ему придётся найти её убитой. Он удивится тому, что не станет оплакивать эту женщину, продолжит поиски своего пути и наткнётся на Аркено, который в нескором будущем также уйдёт. И он пока не осознавал, что все до одного уйдут, а единственным его открытием останется Кимберли, от которой ушёл уже он. Ненависть к себе захлестнула меня с ног до головы. Я оставил свой рюкзак в кустах и, дождавшись собственного ухода, отвлёк Амиру брошенным в воду камнем. К счастью, такой глупый и невозможный к действительной реализации метод сработает, а потому я вышел следом за собой, оставив Амиру, в одиночестве разглядывающую гладь озера.
Я был решителен, когда вырубил одним точным ударом рукояти пистолета Итана Лафрэда №2 в затылок, после чего снял с него портфель и накинул его на себя. В этот момент камеры были отключены, как будто моё путешествие во времени на некоторый срок отключило поблизости электричество, и это не отразилось внутри комнаты, потому что там всегда имеется аварийное освещение на случай пролёта в магнитных потоках, раздражающих энергосистему.
Я уже знал, что будет.
Мне не оставалось ничего, кроме как осмотреть своё тело и задушить его. Ни один здоровый человек не решился бы на это. Как минимум он бы попробовал поговорить с самим собой о том, что будет в будущем, но сейчас мне нужно было действовать быстро, обдуманно и холодно, потому как времени у меня не было. Я знал, что за мной начнёт охоту капитан Крюк через час или около того, знал, что Эм на корабле, и знал, что диверсию Оливера можно было хотя бы попробовать предотвратить. На крайний случай можно бы было нажать ещё раз на спусковой крючок и вернуться либо дальше назад во времени, либо в ту же самую точку, которая располагалась в кустах и во временном промежутке окончания разговора с Амирой.
Это будет недолгое описание моих мучительных попыток всё исправить. Первую опишу более подробно, а следующие постараюсь изложить кратко, но всех их объединяло одно – это начало. Началом было моё убийства Итана Лафрэда под номером 2, 3, 4, 6, 10, 12, 19, 25, 28, 39… И так ещё очень… Очень много раз, потому что сбился я со счёта на Итане Лафрэде под номером 46. Мне с каждым разом становилось веселее, с каждым разом я привыкал к этим убийствам себя и меня забавляло, как некоторые из них ужасались тому, что видели самих себя, вскрикивали, а мои возможности становились жёстче и изощреннее. Их крики по началу мне нравились, но потом… Потом я уже хочу обсудить свою последнюю попытку всё исправить. До неё я даже почему-то не думал об…
Сейчас всё опишу.
Когда Амира ушла, я вспомнил про первый дневник, который остался в сумке, брошенной в кустах. Я вернулся, чтобы забрать записи, переложил их в свой новый портфель, в старый положил обратно пустой дневник второго Итана (и я так делал каждый раз при новом перемещении во времени) и, не раздумывая над всем много, я направился в свою каюту. Да, логичнее бы было сразу пойти в комнату управления, но я запомнил, что Оливер мне говорил о том, как Крюк, высматривая меня по камерам, ждал, когда я куда-либо зайду и не буду долгое время выходить. Таким образом, я решил пораньше уйти из общего вида и не привлекать к себе особого внимания. Полчаса я провёл в тех размышлениях, которые давали мне надежду на то, что я смогу отговорить друга совершать такое необдуманное действие ради себя и меня. Я не видел в нём смысла… Я хотел вернуться к Ким… Но, знаешь… Я не то, чтобы не видел, я не понимал их вместе с Эм. Мне нужно было время, чтобы правильно понять… Нет! Я просто забыл то, что уже давно понял, почему он поступил именно так и никак иначе, а вся сложность в том, что мои чувства были выше желания помочь им, а их чувства для меня не значили ничего. Я не знаю, как кто-то мог полюбить такого человека, как я, которому «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается» … Я всегда сначала говорил и думал, а после делал, что часто приводило к тому, что всё происходило именно так, как я не думал и не хотел…
Ах!
Лучше бы я и сейчас сразу пошёл в комнату управления, чтобы никто из этих двоих не успел прийти раньше меня. Но теперь Крюк направлялся в мою комнату, а я сразу покинул её, как почувствовал то, что времени просидел достаточно, и пошёл прямо к Оливеру через дальний лифт, чтобы никак не пересечься с Крюком, который даже бы, наверное, никогда и не подумал, что я могу понять его и предвидеть каждое его действие.
На лифте я поднялся на этаж комнаты управления (по старой памяти, столько раз поднимаясь – не забудешь никогда путь до него) и вошёл внутрь. Всё те же голограммы, всё та же работа мне вспомнилась. Мелкая. Которой я занимался, когда стал вторым пилотом. Не думается, что Оливер занимался бы такой же, когда бы он встал на моё место, но у меня просто не было выбора. К тому же, благодаря Аркено, эта мелкая работа во многом мне помогла разобраться. Оттого я даже рад, что имел «честь» её выполнять.
Мой друг только наливал себе кофе и садился на своё рабочее место пилота. Я думал, что судьба этого человека, ставшего таким родным, теперь в моей власти, но было ли оно так в самом деле?
Я пересёк быстрыми шагами комнату и встал позади друга. Он мне напомнил беззащитного ребёнка, который только что вошёл в мир и даже не успел в нём освоиться. Информация и сила, что я владел, или та, что владела мной, затмевала мой рассудок. Ещё не вступив в разговор с ним, я думал, что он станет чётко слушаться меня и без лишних слов подчиниться моей воле. Она заключалась в том, чтоб перенаправить корабль. В том, чтобы я смог вернуться к Ким, а остальное – было уж тогда неважно. Я ещё несколько десятков секунд стоял прямо над его душой и, понимание того, что я могу остаться незамеченным, бурлило во мне и выразилось в единственном слове.
— Привет.
— Привет, Итан. – Спокойно молвил его голос, не обернувшись. Мне нравилось, когда говорят мне всё в глаза. Тем самым люди показывали, что них слова ко мне значимы хотя бы для их самих. Сейчас же его слова бритвой прошлись по моему тогдашнему самолюбию. Я развернул его стул на 180 градусов и продолжил диалог, смотря в его лицо.
— Летим на Землю.
— Ты сам знаешь, что это невозможно, Итан. Но ты не знаешь всей правды.
— Знаю я, что Эм – сестра Ким, знаю, что у вас с Эм какое-то там своё чересчур секретное задание, но что мне до того? Оливер, пойми, я хочу увидеть Ким! Всё, о чём я прошу!
— Допустим… — Ему явно не понравился мой ответ, его голос стал твёрдым и незыблемым, бесстрастным. – Но коли мы по твоему самолюбию ударим своим кнутом, то взвоет ли твой разум в попытках помощи хоть бы друзьям своим единственным. Ведь нам уже, в отличие от тебя, терять нечего. Спасательные капсулы не рассчитаны на такие далёкие путешествие, а состыковок с другими кораблями в ближайшие несколько часов не планируется. Ты это всё и без меня знаешь. Так почему ты стал думать, что я смогу пойти тебе навстречу, если ты забыл про нашу дружбу? – Его слова звучали крайне убедительно.
Почему же я стал таким ужасным? Я разочаровался в самом себе после этих слов и был уверен, что сейчас он говорил не мне. Что он задал этот вопрос не мне. И я ждал ответа того человека, которому он задал это, чтобы поглумиться над его ответом, который никогда бы не смог оправдать того поведения, которое он проявил в этой ситуации. И только спустя секунд 10-15, когда я успел немного отойти, чтобы не мешать его разговору с кем-то другим, осознание себя в этой дилемме снизошло до меня, как снег в середине октября. Когда пешком идёшь по своему обычному маршруту до работы, а перед тобой оказывается множество маленьких расщелин, множество трещинок, которые под завязку забиты тем самым интересным снегом, ожидания которого в принципе, если так подумать, то и не было вовсе. Лишь воспоминания о зиме своим существом намекали на возможность такого явления, как снег.
— Оливер… — Я сел рядом с ним, а время меня не волновало. Всё равно Крюк не успеет вернуться, чтобы понять, где я. На счёт этого я не переживал. Была другая проблема – чувства Оливера и Эм. – Знаешь…
— Когда у меня день рождения? – Здесь я сдался и смотрел на него взором, сначала не понимающим, а потом потерянным. Оливер сразу понял, что я не знаю ответ на этот вопрос. – Дружба? Ты хоть знаешь, что такое слово существует? Итан? – Я встал с кресла и смотрел на него полный сожалений.
— Да, я знаю и лексическое значение этого слова, и душевное. Но я никак не смогу понять тебя, друг мой, если моя душа болит другим, потому что так устроен человек. Никто в этом мире не сможет здраво рассуждать о чужих проблемах, забыв о своих собственных. Если ты мне друг, то, пожалуйста, пойми и меня тоже! Я думаю, что говорю не как философ, а просто друг, который пытается донести свою проблему до друга…
Я проговорил всё скороговоркой, отчеканивая каждое слово, тараторя и стараясь говорить искренне, чтобы слова мои возымели больший эффект на Оливера. Но он был непоколебим.
— Поэтому я и говорю… — Оливер потянулся к рычагу подачи топлива в двигатели, положил на него кисть и продолжил. – Что самый действенный способ помочь нам всем – это уничтожение шаттла. С какой-нибудь планеты ты сможешь найти выход, чтобы встретиться с Кимберли, а нам с Эм не о чем больше жалеть. – Он потянул рычаг на себя, а голограммы отсеков сразу же загорелись красным, предупреждая об переизбытке топлива в них.
Как бы я не хотел, я не мог взять его кисть и оттащить подальше от рычага, чтобы самостоятельно потом вернуть ему исходное положение и реверсировать поток, потому что тогда я всё ещё имел совесть, понятие дружбы и ценности людей. Я отошёл от него и подумал про себя: «Хотя бы здесь я избавился от ещё одного меня, который так всем мешал». Оливер окликнул меня, желая узнать, почему я отошёл, но я уже не слушал того.
Моя цель была провалена. Я не мог исполнить её, потому что судьба была предопределена с самого начала: шаттл №433 будет уничтожен и с этим ничего нельзя будет сделать. Это была первая мелькнувшая мысль, после которой я закрыл лицо ладонью и скривил улыбку, которую спрятал от всего мира, глядевшего на мою начинавшуюся эпопею страстной мести самому себе. Я не ответил Оливеру, ушёл из комнаты управления. Он же попытался выбежать следом за мной, но след мой простыл. Блеклая, как будто свет, моя тень мелькнула за углом.
Выбежав за ней, Оливер увидел лишь переливающийся красным светом коридор и ничего более.
Я направился прямо навстречу Эм, и на момент моего выхода, за ней уже закрывались двери лифта. Мы встретились и долго смотрели друг другу в глаза молча. Я старался понять, скажет ли она мне тоже самое, что говорила тогда, но уже без помощи Оливера. Моё лицо не выражало ничего, что смогло бы смутить её. Я старался, чтобы оно приняло именно то выражение, которое точно никак бы её не смутило. Мы долго стояли: я в ожидании, она в нетерпении.
— Я знаю, что не могу… Правильно высказать тебе всё… Или говорить за кого-то… Но… – Она подняла на меня глаза. – Если огонь в тебе кипит нейтрально, то дай ему возможность разгореться новым…
— Самым алым пламенем… Не так ли? – Спросил я от чего-то раздосадовано.
Она была поражена. То ли подумала, сколько я был проницателен к её мысли, то ли поняла, что я откуда-то знал ход её мыслей наперёд, но долго она смотрела на меня, не понимая, как я дошёл до этого.
— Да… Верно…
Она потупила взгляд, и я подошёл к ней почти вплотную. Отражая в своих наполняющихся слезами глаз свет аварийной сигнализации, она посмотрела в мои. Я не знал, что мне нужно сейчас делать, чтобы всё исправить. Уже было поздно что-либо изменить. Моим решением было обнять Эм и спуститься на этаж пилотов, чтобы все подумали, что я хочу покинуть их в спасательной капсуле. Но я вошёл в свою комнату и во второй раз вернулся в прошлое. В тот же момент.
Каждая следующая моя попытка была страннее предыдущей. В следующей я пытался договориться с Оливером более гуманно, без таких резких слов и просьб – всё кончилось тем же. В другой я старался прийти первым в комнату управления, чтобы заблокировать перемещение рычага, но эта функция была неисправна, а на починку времени у меня не было. После, я старался привести Винсента к Оливеру, чтобы он предотвратил его попытку уничтожить лайнер, но Капитан был настолько глуп, что в тот момент был зациклен только на поимке меня. Оттого ему не было дела до Оливера. Дальше я пытался договориться с Эм, чтобы она поговорила с Оливером и переубедила его своим желанием жить дальше, но всё было безуспешно. Я отчаялся и понял, что судьба неизбежна, и начал сходить с ума из-за истребления других Итанов Лафрэдов, которые мешали на моём пути. С каждым разом я привыкал к этому, после – привыкал к тому, что мне начинало нравиться убивать себя каждый раз при попытке всё исправить. Хотя поначалу мне было их всех жалко. Я понял, что лучше, чтобы это был я – настоящий Итан, который лучше, который качественнее и понимающее. Который сможет поговорить со всеми остальными по душам даже в такой ситуации, безнадежной ситуации и от части, может быть, страшной. Я также думал просто вызвать, имея права пилота, дополнительный круизный лайнер, чтобы сбежать с корабля, но, также как и с починкой рычага, у меня никак не хватало на него времени и всё, что бы я не делал, было обречено на провал. И только мои убийства доставляли мне настоящее удовольствие, что люди испытывают, достигая какой-то своей поставленной цели. Но моей цели здесь не было! Я просто желал избавить мир от худшей, по моему мнению, версии себя, которая всем уже давно, я уверен, надоела!
Да, это было наслаждение от избавления проблемы… Постепенно желание всё исправить переросло в зависимость от убийств Итанов, которых я ненавидел и презирал всей своей мелкой душой.
Но, как это бывает со всем – мне это наскучило.
Всё-таки крики мои собственные мне приелись. В них уже давно не было ничего нового и завлекающего, поэтому и интерес мой остыл, подобно запалу к прочтению какой-нибудь огромной книги, на создание которой один человек мог потратить годы усилий и труда. И всё только для того, чтобы по итогу прийти в внутреннему выгоранию.
Итак, в одной из, продолжу их называть попытками, «попыток» я вновь пришёл к Оливеру, пьющему свой пресловутый кофе. Подошёл к нему и завязал диалог.
— Оливер, знаешь ли ты, сколько тебя на самом деле? – Мой тон был ласков, я не старался внушить в него страх.
— О чём ты, Итан? – Спустя пару повторений вселенной я понял, что он видел меня через основною голограмму управления, потому и легко он мог узнать, что я явился в его комнату.
— Если быть честным, то мне стало скучно. Есть всё-таки ещё шарм свой в убийствах себя, это, да, безболезненно, потом стало приятно. Но мне уже не доставляют удовольствия свои последние вопли, в них нету ничего нового и завлекающего. – Я немного помолчал и продолжил: — Я, рождённый умереть не один, а бесконечное количество раз.
— Я не могу понять, о чём ты. Также как и не могу понять, что ты здесь делаешь, ведь сейчас у тебя отдых. Ты можешь пойти расслабиться, пока я займусь… Своими делами… — Он обернулся и увидел мои криво приподнятые уголки рта, выражающие мерзкую улыбку, что тут же покрыла всё его тело мурашками. Во мне чувствовалось безумие и безразличие.
— А в принципе представь, что тебя я тоже решил убить. Просто я так заскучал после такого количества убийств самого себя, что готов перебраться на кого-нибудь другого. Ведь и, убив тебя, можно всё исправить, разве не так? Поэтому, пожалуйста, не грусти. Во всей вселенной есть множество таких же Оливеров, которые будут мешать мне встретиться с Ким, а мне ещё и совсем скучно. А ты ещё и близко, мне лень идти далеко за кем-нибудь другим… — С той же улыбкой я начал приближаться к другу.
Он молчал, поглядывая на меня, словно на умалишённого. Отодвинув кресло и увидев прибор перемещения во времени в моей руке, он сразу постарался выбить из рук моих единственное, что могло угрожать его жизни. У него получилось, но из расстёгнутого портфеля я моментально вытащил плазменную пушку и навёл мушку на него. Продолжая улыбаться, я нажал на спусковой крючок и, заметив его желание заполучить прибор перемещения во времени, наперёд переправил вектор поражения цели и попал по другу, заставив его после выстрела потерять сознание. Я вернул себе прибор и подошёл к лежачему в целях закончить начатое. Мне ничего не стоило свернуть шею своему другу и услышать хруст позвонков шеи.
Но я не почувствовал желанного. Убийство Оливера не привнесло с собой ничего, что могло бы быть отдалённо похоже на убийство Итана в этой же «попытке». Я зарыдал, как маленький ребёнок, и вошедшая в этот момент Эмберли увидела сразу мои глаза, увидела состояние Оливера и с криком выбежала из комнаты в неизвестном направлении. Я хотел побежать за ней, извиниться, сказать, что я бы никогда так не смог поступить и поэтому это был не я. Но всё моё преступление было на лицо, от чего мои глаза продолжали изливаться ручьями, а комната разражаться неистовыми воплями. Это не то будущее, которое было мной желанно. Я не хотел того, что произошло в единственном варианте событий, где я мог иметь хоть малейшую надежду на встречу с Кимберли, поэтому, постаравшись успокоиться, в этой «попытке» я оставил всё, как оно было, и сиганул в червоточину впервые за долгое время не с улыбкой, а со слезами на своих виноватых глазах.
Теперь я позволил всему идти своим чередом. Избавился от Итана в последней «попытке», встал на его место и принялся за повторение первоначальной истории. Я чувствовал себя потерянным где-то за своим телом. Всё, что происходило вокруг меня, было настолько предсказуемо, что я начал забывать то, что было изначально. Я также встретился с Эм и Оливером: первая мне также сказала про любовь Ким ко мне, а второй перед тем объяснил свою осведомлённость моей личной жизнью. После чего я направился к спасательной капсуле, уже зная, что Винсент будет пытаться подобраться ко мне со спины, поэтому, залезая внутрь капсулы, я заранее достал пушку, из которой оглушил его, и со спокойным принятием своей судьбы сел в капсулу. Она меня вновь отвела на ту же самую планету, но в этот раз, оглядывая местность, всё тот же бурый песок, едко бросавшийся часто даже в нос, и разбросанные камни, столь мягкие и хрустящие под ногами, что, казалось, они были образованы смешением глины и песка в другом агрегатном состоянии, я заметил, что дождь кислотный в этот раз продолжал идти, занимая меньше времени своим существом. Да, его продолжительность была снижена в сравнении с прошлым разом, поэтому через десяток часов я покинул пещеру и сразу направился в сторону пещеры, в которой повстречал Аркено. Мне повезло тем, что вошёл я в пещеру днём, а потому, поговорив про индивидуальность и цикличность нашего общества, мы направились к пещере хрустального зала. Но только судьба должна была проходить своей задуманной заранее идеей.
По пути нам встретилось то же самое чудовище, что, по судьбе, должно было нас поджидать в пещере, но, так как она была нами покинута, мы с ним встретились здесь, посреди пустыни по пути к залу. Я приметил, что эта встреча состоялась подле иссохшего и измученного временем дерева. Его ветви были тонки и напоминали стебли, нежели некогда, скорее всего, величественные рукава, на которых когда-то распускались листья. В этой потасовке с чудовищем Аркено вновь получил ту же рану на глаз вместе с заражением, что и так должно было случиться. Возле дерева заметил сферообразный кокон из величавых рукавов, который служил пристанищем для яиц этого существа. Она была женского пола. Мать искала пропитание своему будущему подрастающему поколению.
Мы пришли к пещере зала. Прибор, всё ещё находившийся в моём рюкзаке, так и не был мной использован. Отныне я боялся тронуть его лишний раз без особой надобности, да и не видел смысла его использовать после того, как он послужил своему владельцу такой отчеканенной из бериллия монетой. Мне всё также казалось, что Аркено что-то понимал и знал, но он молча продолжал повиноваться своей судьбе, потому что его понятие предопределения уже было давно сформировано и он знал, что, связавшись со мной, он шёл на верную гибель.
Падавшее бездыханное тело Аркено было сопровождено моим презираемым его судьбу наблюдением. Мне становилось невыносимо выполнять всё, предписанное мне заранее, но пойти супротив я не мог никаким образом. Потому что мне даже не представлялось, каким образом это в теории было бы возможно, ежели даже прибор, перемещающий во времени, дребезжит перед сущей несправедливостью предопределения. Не знаю, почему я стал задумываться на счёт этого. Я был где-то далеко от хрустального зала, хотя находился внутри. Был далеко от своих мыслей, но они были близко.
Перейдя порог хрустального зала, я почувствовал, казалось, незаметное облегчение портфеля. Я убедился, что прибор пропал, а вместе с ним те припасы, что были позаимствованы у других Итанов. Портфель стал теперь полностью моим, старым, но, не поняв суть этого трансцедентального происшествия, первый дневник был мгновенно распахнут, чтобы я убедился в сохранности всех записей. Они остались на месте.
Всё те же горы мусора, всё те же свечи и всё те же останки шахтёра с примечательной короной на голове. Она была отлита из чистейшего золота, имела вкрапленные изумруды, рубины и даже алмазы, украшенная чем-то на подобии меха. Как будто Шапка Мономаха, но не имела только креста и не была так обита мехом по окружности головного убора. Я стал рассматривать его внимательнее, потому как прибор, оказавшийся вновь в его руках, намекал на существование какой-то ещё загадки, что таили эти останки. Наклонившись чуть к скелету, я услышал лёгкий сквозняк позади его трона.
Трон не был чем-то удивительным или требующим определения. Как бы сказал какой-нибудь умный человек: «Ускользающее от определения, но понятное взору», то есть, не представляя из себя ничего существенного или громадного, мною были предприняты попытки передвинуть его на другое место. Из-за них кости рассыпались, падая с трона и отбивая по полу какой-то непонятный сонет, состоящий из ударов отдельных частей останков…
Среди этих костей мне в глаза бросилась одна деталь и не могла оставить моё сознания до момента соприкосновения руки и фотографии Космоцветка. Картинка представляла из себя распустившийся не то бутон, не то очень красочно распустившуюся гвоздику ярко-розового, пурпурного и фиолетового цветов. Эти цветы были заложены в основу самой картинки, поэтому воспринимались нормально для такого цветка. От его основания, видимо, по корням шла энергия, питавшая почву подле себя, а над корневой системой под дуновением ветра трава, покачиваясь, через картинку шуршала, издавала звуки, которые отдавались мне, никогда не видавшему такого на своём опыте. Эта картинка была прекрасна – особенно несколько небесных тел над самим цветком. Из-за пурпурного неба, покрытого, словно наложенными, белыми звёздами, что принимали такой же пурпурный оттенок, выглядывали туманности в то время, как над Космоцветком пролетала пара планет, которые были очень похожи на ту, с которой было сделано само изображение.
Волновало и терзало меня, что же находится на обороте картинки, но наглядеться этим изображением было невозможно. Как будто я его где-то тогда видел, но не понимал до конца, где именно. Как будто я хотел продолжить смотреть, но понимал, что времени у меня на него нет. Абсолютно нет. Но я продолжал смотреть на отходящие его стебли, прорастающие из почек листочки и, словно из-за ветра или, наверное, из-за людей, другие его листья стали опадать. Это было изображено прямо в момент создания картинки. Я видел это собственными глазами. Видел даже, что это не бутон теперь, а как бы роза без шипов. Такая нежная с гладким и приятным стеблем. Проведя рукой по нему, никто бы, даже маленький ребёнок, не почувствовал никакой боли. А также по сравнению с этим цветком всё остальное на картинке казалось прямым. Или… Топорным, линейным или острым… Вот все эти слова подходят идеально под то, что я хочу выразить. Его нежностью была пропитана даже картинка, находившаяся у меня в руках, но продолжать рассматривать я боле не имел права, а потому, лишив себя сей почести, я перевернул Космоцветок и вглядывался долго в слово позади:
«Абстракция»

КОТОРЫЙ ИЩЕТ МАЯК.

Воспоминания так и нахлынули на меня самой бушующей и кровавой рекой. Даже открывшееся позади трона пространство никак не могло повлиять на мои внутренние перемены. Что произошло тогда внутри меня? То больше походит на какую-то необыкновенную сказку, длина которой – целая жизнь и целая любовь, проходящая, словно извивающая и запутывающая, этот самый стебель внутри меня.
На, наверное, пятидесятой странице я уже писал, что Кимберли для меня – это целый мир абстракции, тайн и незабываемых загадок. Писал, что я бы не мог вовек забыть то, через что мы прошли вместе, но теперь я понимаю, что, к сожалению, если повторять всю жизнь одно и тоже, то рано или поздно важные вещи начинают забываться. Вещи, восхищавшие раньше, войдут в привычку, как только их на самом деле уже не будет рядом. Войдут же в привычку вещи другие. Те вещи, из-за которых придётся просто забыть старое и отдаться новому. По приказу судьбы или по собственной инициативе? – это вопрос, открытый для каждого лично.
Я же, прочитав это слово «абстракция», не могу думать ни о чём или ни о ком другом, кроме жены. Сколько я уже не отвечал ей? Писала ли она? Нет, ответ будет – и это точно… Я… Я просто откуда-то знаю. Не могу сказать я, откуда, но знаю то наверняка, и это знание тащит меня в пучину без дна, тащит в круговорот бессмысленных дум. И волочит меня по таинствам тверди под вольными небесами. И потому что бы со мной ни стало, я всегда буду помнить.
Буду стараться вспоминать своё прошлое. Я буду вспоминать игру в четыре руки, письма, кабинет, одиночество, встречу… Моё одиночество. О коем тебе никогда не рассказывал. Как и не рассказывал про значимость первой части истории про Космоцветок, про своих родителей, про всё-всё, что, казалось, нужно было открыть первым же делом человеку, которого действительно любишь. Но я говорил только о себе. Когда диалог касался моей семьи, я всегда переводил тему на себя самого. Хах…
Ты однажды спросила меня:
— Что такое «любовь»?
Тогда я очень застеснялся, мы с тобой общались не так много, но суть я уловил, поэтому потерпел с ответом и выдал:
— Были слова красивые… Как же там было… «Любовь – это пятое время года». Вроде бы так… — Я издал звук похожий на «Пха» и продолжил: — Я же думаю, что любовь – это такое состояние души, когда она понимает, что судьба её, связанная с другим человеком, полностью её удовлетворяет. Пусть даже и будущее их не будет всегда непоколебимо счастливым.
— Да, думаю, ты прав… — Сказала Ким тогда смущённым голосом, потупив свой взгляд, чем смутила тогда и меня самого.
После этого момента я пытался иногда возвращаться к этому вопросу, думая о правильности слов своих, ведь сказал я впервые тогда ещё что-то необдуманно, оторвав это что-то от души. Слова, идущие от души, необдуманные и противоречивые даже между собой. Как душа может быть уверена в судьбе своей, которую даже не знает?
Но это было настолько давно, что вряд ли имеет теперь смысл. В этой комнате без света комбинезона мне мила только тьма, разбавляемая рассуждениями о прошлом, которое в мыслях то было, то его и не было вовсе. Раньше всё казалось таким простым и естественным, но после неисчисляемых путешествий во времени, после бесчисленных убийств это непонятное «всё» стало восприниматься совсем иначе. Я устал от своей идеи о человейниках, устал от этого путешествия, устал от того, что не могу никаким образом вернуться к любимому человеку, который ждёт меня, и эта усталость уничтожает меня с каждой секундой существования. Сейчас я хочу лишь вспоминать с улыбкой на лице своё прошлое, то, что оставляло во мне и чувство радости, и чувство печали, но главное, что всё с улыбкой. С детской и простой. Но, к сожалению, это непозволительная роскошь, которой я лишил себя самостоятельно. Всё, что я делаю – это мои действия и распри моей судьбы, неподвластной ни одному закону математики, физики и ни одному правилу языка.
Собственноручно я остался здесь один. И теперь обязан продолжить в одиночестве писать этот дневник, чтобы объясниться перед Ким и ни перед кем другим.
Но, нужно мне всё-таки отметить, что я не жалею ни об одном своём поступке. Я даже рад сейчас, что не посвятил тебя в самой кульминации происходящего, потому что не знаю, как бы ты поступила, пусть и думал, что знаком с твоим психологическим портретом в полной мере. Но, как и «абстракция», портрет этот до пор сих не изучен, подобно каждой звезде вселенной.
— О! Итан, Итан! Смотри! А здесь изображено созвездие Ворона! – Сказала Кимберли, весело подскакивая на каждом шагу.
Тогда мы прогуливались по планетарию. Ким прекрасно знала о моей (и ещё лучше о своей) любви к космосу: небесным телам, их спутникам, созвездиям, галактикам. В более позднее время кругозор планетариев был расширен далеко за пределы солнечной системы, поэтому именно эти вещи и многие другие рассматривали и там тоже.
Я тогда был занят написанием какой-то научной статьи, посвященной забытому мною давно космическому явлению. Потом эта статья была опубликована, но огромного успеха она не возымела.
— Ага… А по соседству, сейчас будем идти, будут созвездия девы, гидры и чаши. По одной из легенд Аполлон послал одного из своих Аполлонских воронов за водой. Но вернулся он поздно, без воды, и в оправдание он принес змею, обвинив в этом её, однако Аполлон знал правду и поэтому…
— Он оставил этого ворона, кубок и змею на небе, подобно звёздам. И теперь ворон мучается из-за жажды, а змея не даёт ему испить воду из охраняемой ею чаши. – Перебила она меня с уже не с доброй, а насмешливой улыбкой, говоря ею: «Я тоже эту историю знаю, хотя догадаться было несложно».
Я посмотрел на неё, немного отвлёкшись от написания статьи, потом убрал её в сумку и решил, что лучше провести выходной, обособившись от работы. Пусть даже она и была важна для меня тогда, но Ким была важнее.
Мы взяли друг друга указательными пальцами и продолжили гулять по планетарию… Вместе.
— О, смотри, а это уже созвездие змеи.
— Да, а оно интересно, по-моему, тем, что его ещё давным-давно считали самостоятельным созвездием. Но считали так, наверное, только Голову Змеи, а всё оно трактовалось частью созвездия…
— Змееносец! – Чуть выкрикнула она и прикрыла, удивленная громкостью своего голоса, ладонью губы.
— Да, но ты-то откуда знаешь? Это я изучаю космос или же ты? – Я посмеялся, чтобы показать, что моё высказывание – не больше, чем шутка.
Ким обиженно сложила руки и отвернула голову, но в отражении панорамы созвездия Чаши я заметил её ехидную улыбку. А потому без промедлений и в качестве извинения я подошёл к ближайшей лавке с сувенирами и приобрёл физическое изображение созвездия Ворона. Оно представляло из себя четыре стержня, поддерживающие шары, которые по идее должны быть звёздами, после – вернулся и сказал, что купил его ей. Она, обрадованная сувениром, сразу забыла об обиде, обращая своё внимание только на подарок. Но всё равно в конце концов мне пришлось его нести домой самому.
А также и остальную кучу всяческих финтифлюшек и экзотических вещиц, которые ей приглянулись.
Наша любовь к космосу многое прошла. Она нас связала с самого начала, одна любовь разных людей при должном подходе всегда становится любовью нескольких. Я это усвоил раз и навсегда, потому что именно любовь к общему делу – сплетает судьбы людей.
Я не жалел ни об одном своём поступке.
Никогда.
Хотя я не знаю, чему я удивлялся в своё время, наблюдая за Кимберли. Она мне казалась очень отдалённой, но, может, просто казалась? Ведь в самом деле перед этим походом в планетарий мы немного зачитывались литературой, посвящённой явлениям космоса и, может, я просто забыл о том, как читал ей это, а сам был погружён в свою работу. Легко у меня просто всегда получалось совмещать два действия, если одно из них имело механический характер, потому и читать я могу, не понимая сути прочитанного и думая совсем о другом. Так было и в тот раз, скорее всего. Точно не могу сказать – я ведь был занят своей статьёй.
Я бы мог продолжать предаваться воспоминаниям, как и делал это ранее в первом дневнике, но сейчас у меня не хватает смелости, чтобы вернуться обратно в определенные уголки моей памяти. Чтобы я не вспомнил ещё более худшие… Или лучшие моменты нашей совместной жизни. Итан Лафрэд не понимает, чего он хочет и что он чувствует, потому что сейчас его ментальное здоровье в упадке. Я вот так бы отозвался о себе в третьем лице с целью объяснить своё состояние.
Но в самом деле я даже понять не могу, что со мной. Безумие, в отличие от болезни, не отражается в зеркале. Не отражается снаружи. Если человек болен, то ему мерят температуру, проверяют горло, ранен – дуют на ушибы, обрабатывают раны. А если он ничем не болен и абсолютно здоров, то каким же образом можно понять, что с ним случилось что-то не то? Как понять, что он сломлен, что он прячется, что он уже не тот, что был когда-то прежде? Если он сам это не покажет, то вопросы риторические.
Следующая комната ждала меня. Я чувствовал, как захлопывается за мной ловушка, когда пролезал в находившийся позади трона лаз небольших размеров, как будто заяц сам скинул палку нависающего над ним натянутого полотна, которое, упав на него, заточит на веки до тех пор, пока не явится охотник и не заберёт свой улов на ужин к столу.
Так я ощущал себя в тот момент, когда и вошёл через маленький лаз в огромную комнату, мрак которой не окутывал её, а окутывал и меня самого. Развернувшись, стена, из которой я вылез, обратилась обыкновенную землей, торчащие из неё засохшие корни – только это подтверждали. Кроме этой стены и пола в комнате не было ничего. Как бы я не перенастраивал фонарик в комбинезоне, ярко отливались только стена, из которой я пробрался сюда и пол. Остальные же четыре измерения не могли быть замечены: тьма уходила в глубокие дали одной из каждой четырёх этих сторон. На полу же располагалась тропинка, ведущая в противоположную сторону от лаза. Мне ничего не оставалось, кроме как пойти по этому пути.
Пол огромного пространства состоял из тех же складок булыжника, как и предыдущая комната, но, это пока я шёл по тропинке, которая была тем же булыжником, но более отшлифованным. Такое чувство, как будто эту тропинку специально сделали так, чтобы она не бросалась в глаза. Так и мне она сначала показалась неприметной, и я пропустил её существование в принципе.
И со временем тропинка из булыжника заменялась вытоптанной на почве, что с каждым шагом становилась зеленее и краше.
С каждым шагом появлялось всё больше травинок, мелких растений; вскоре – ягод, а, продолжая идти – и дубов, появлявшихся сначала в количестве одной штуки, но потом – оказавшийся передо мной лес такой безмолвный и тихий насторожил и начал пугать этим своим молчанием. Весь путь у меня занял минут 10, не больше, и такая резкая перемена настроения: от хрусталя до примитивности была удивительна. Оставался вопрос, зачем всё было сконструировано шахтёрами исключительно таким образом с их возможностями, превосходившими наши? Но ответ этот для меня стал очевидным, что не сыскать более естественного. Им просто нравилась подобная архитектура – вот и всё.
Я удивлялся каждый раз, когда нагибался и пробовал спелую малину, землянику, когда завидел вообще первые травинки, а когда пол подо мной полностью стал зелен, как небо в густом лесу, а после появились и деревья, то меня поразило, как ударом тока. Эта планета была полностью брошена этой самой природой. Космоцветок покинул её, потому что люди стали приватизировать эти дары, что его на самом деле не разозлило. Эта мысль пришла им, только чтобы хоть как-то оправдаться перед самим собой, а понимающий человек сразу же скажет, что они просто вернулись к тому, о чём говориться в середине первой части сказки о Космоцветке. Тогда – о Теневом Мире. Они опять потеряли значения слов, не могли долго вернуться к ним и цветку это просто надоело. Спасая одно поколение – оно губит следующее: и так раз за разом до тех пор, пока они окончательно не погубят друг друга. Так и зачем же цветку продолжать бороться за их же счастье? Он – не Данко.
Да и тот убил больше, чем Ларра.
И опять же проблема у меня возникла: каким образом сохранилась вся эта зелень после ухода цветка, поддерживавшего те удивительные красоты, сохранившиеся таким вот образом под землёй? В скором времени ответ был найден, но он требовал более детального анализа. Мне же тут сказки загадывать нечего, поэтому сразу же скажу, как всё было на самом деле.
Впервые за долгое время (не беру в счёт людей) мне встретились дружелюбные создания. Это были совсем крохотные светлячки. Я их заметил, когда решил выключить фонарь и осмотреть без света местность вокруг. Так я надеялся найти что-то ещё для исследования и не прогадал. Пусть я и устал, но понимал, что продвигаться дальше мне жизненно необходимо.
Открывшееся зрелище, невиданное ранее из-за света, убирала нагнетённую прошедшей бесконечной тьмой обстановку. Я обрадовался тому, что смог найти хоть что-то, нежелающее меня съесть или использовать. Обрадовавшись, я, конечно, не побежал на них, а, стараясь не испугать, лишь на цыпочках подкрался и стал наблюдать за их хаотичным движением, до которого мне было ещё очень далеко. В тот же момент я задумался: а есть ли у этих маленьких существ своё предназначение в моей судьбе. Это был не вопрос, так как оно уже определенно было. В самом большом месте их скопления почва пульсировало. Земля под ногами, как будто бы дышала, но не издавала ни звука. Что было вполне логично.
Я включил фонарь, распугал светлячков и, вооружившись плазменной пушкой, начал копать.
Земля оказалась податливой, а дуло пушки, которое я использовал, чтобы разрыхлить эту почву, входило плавно. Итак, я потратил очень малое количество сил и энергии, чтобы вырыть небольшую ямку. С каждым ударом дула по траве, дальше – по почве, она (почва) становилась светлей. Что-то под ней излучало ярко-зелёный свет, пробивающийся из-под земли, и, докопавшись до его источника, я увидел ещё один Вселенский Куб. Попытка вытащить его с места нахождения окончилась тем, что близстоящие деревья и трава, находившаяся над ним, стали сереть, листья падать и увядать и светлячки, кружившие совсем недалеко, стали гибнуть один за другим. Куб – и оказался тем самым источником природы, что питал это место после ухода Космоцветка, от чего я вернул его на место, достал из рюкзака свой куб и оставил его рядом с ним, закопав. Наверное, то было моё желание хоть каким-нибудь образом исправиться. Показать, что я тоже имею желание помогать и искренне хотеть стараться быть хорошим. Не тем Итаном, который за пару часов до этого умертвил своего друга, а до него умертвлял бесконечное количество копий самого себя. И это желание привнесло свои плоды в экосистему комнаты. Она стала, как будто с усиленным чувством наслаждения цвести и разгораться новыми красками, из-за которых я не мог сдвинуться с места, наслаждаясь своим созидательным трудом после того, как закопал эти два куба. Я стоял в исступлении и смотрел за всем тем преображением обстановки в этой комнате, смотрел за тем, как помог тому, что помогло мне. Потому что в самом деле эта эстетика нового и неизведанного…
В самом деле ранее – была мне чужда.
Всему кончается пора, открывается новое начало. И сейчас я также отошёл от этого места, включил фонарик и принялся за поиски чего-то ещё, что я искал по своей уже внутренней природе. Да, я не знал то, чего искал, но знал, что я должен это «что-то» найти, и, продолжая свой путь по натоптанной тропинке, я пришёл к чаще леса. Среди деревьев виднелись силуэты теней, отбрасываемых их ветвями, а при детальном взоре различались паутинные сети и запертые в их оковах светлячки, просившиеся наружу. Среди этого буйства живности я так и не заметил, что после прошёл к опушке, вдоль которой важно раскинулся летательный аппарат шахтёров. Его строение, очень схожее, но также и рознившееся, мне напомнило шаттл, однако это был точно не он. Я даже не заметил, как подошёл к нему, а, вглядываясь в прорези в обшивке его, визор самостоятельно принялся за анализ материала изготовления этого, в сравнении с шаттлом, небольшого корабля. Материалом оказался карвер, то есть шахтёры обладали теми же инструментами и возможностями, что есть у нас. А возможно, просто именно мне оставили именно этот, чтобы было привычно и понятно, что это есть такое предо мной. Словно перевёрнутый треугольник лежал в основании продолговатой призмы (основной части) корабля, которая в одном конце уходила вниз своими зазубренными, а в другом воздымалась вверх, образовывая симметричность между обоими концами. Ближе к середине его находились ступени, ведущие к единственному входу. Они также были сделаны из карвера и созданием их из этого материала они не поскупились…
Я начал взбираться по этим ступеням, оглядывая лес позади себя и держась за поручни, чтобы точно не свалится из-за своего любопытствующего взгляда, метавшегося во все стороны и говорящего «Нет, нет – а дай на что-нибудь поглядеть ещё разок». К счастью, долго это не продлилось и, когда я вошёл внутрь, корабль активировался: он взлетел на несколько метров ввысь, левитируя над землёй, задвинул лестницу в обшивку и закрыл дверь позади меня. Испугавшись, в голову пришла идея выбраться из него, но действия, совершенные благодаря принятому решению ни к чему меня не привели. Стрельба по двери из плазменной пушки, а также обычные удары по ней кулаками были обречены на провал. Ничего не оставалось, кроме того, как запертым внутри, начать бродить и изучать предоставленное мне пространство. Единственный доступный коридор был обвешан по бокам картинами, изображающими созвездия, галактики, разного вида звёзды, системы и прочие космические явления. Словно в планетарии, но который имел одно отличие – не было ни одного схематичного изображения, только фотографии. Я медленным шагом изучал представленное и, завидев под каждой фотографией какие-то надписи, понял, что это фотографии тех мест, что когда-то давно были посещены и обнаружены этим кораблём. Но, к сожалению, подписи были на том же странном и непонятном языке. Из этого следует то, что я так и не понял их подлинное обозначение, и то, как они сами решили обозвать эти явления.
Некоторые выходы были заблокированы, подобно большинству комнат, и, продолжая намерения войти в каждую из них, сначала мне поддалась та, что была наполнена провизией. Она была чуть больше кубического метра, обставлена с трёх сторон стеллажами с едой и водой (теми же батончиками, что меня поражает до сих пор), ну и всё в принципе. Она из себя больше ничего интересного, если так прикинуть, не представляла.
Дальше по коридору было две запертых двери, не знаю, что бы такого интересного я мог там найти, но у меня возможности заглянуть – не представлялось. А уже третья по счёту справа-налево была открыта. Спальня, в которую я вошёл, была гораздо приличнее, нежели упомянутое чуть ранее помещение с запасами. Она была оборудована двумя столами, четырьмя стульями (все белоснежны, как будто снегом чистым осквернены), одна двуспальная кровать и шкаф. Внутри шкафа не было ничего, помимо вешалок, и лишь отражение моё в зеркале на внешней стенке шкафа, словно заговорило со мной невербально. Кровать находилась прямо перед шкафом, отражая спящих в зеркале. Я сел на край её и продолжил вглядываться в своё отражение, думая о каком-то бреде, что стал мне близок и по нраву.
Мне думалось о том, как я всё-таки честно пережил отказ от ответа для Кимберли. Я долго ломал себя раздумьями в поисках ответов, но теперь готов об этом сказать только сейчас. Я ментально вернулся к тому времени, когда был один. Это как будто из одного цикла (наш разговор с Аркено) вернуться в предыдущий, который уже был пройден и покинут. И, сколько бы времени с его окончания не прошло – всё равно в ситуации я способен вернуться к тени, брошенной прошлым мной. Мне думалось на счёт счастья или ненастья, которым я себя подвергаю такими размышлениями, потому что моя любовь – временна и продолжается, пока мне позволяют себя любить. Если Кимберли не захотела бы иметь со мной ничего общего, то я бы смирился с этим. Но это другой вопрос… Так как я даже представить не могу, как мы могли бы поссориться. Однако же, будучи в близких отношениях, я не мог дышать без присутствия Ким, не мог даже посмотреть на кого-то другого, кроме неё. Спустя почти год работы на шаттле я смог свыкнуться с мыслью, что мне придётся некоторое время пробыть одному. А теперь, когда я остался полностью один, отрешённый от общения, от общества, мне ничего не осталось, кроме смирения и принятия своей судьбы. Пожалуй… Так и назову эту заключительную главу… «Который Ищет Маяк» — звучит достаточно красочно, Ким и Маяк – первая меня избавила от чувств, второй – от жизни. И к ним я по итогу иду на протяжении обоих дневников. К тебе и к нему.
Думаю, что индивидуальность тут тоже имеет какое-то значение, но пока я применил только цикличность, до результатов размышления о которой, дошёл каким-то образом вне зависимости от всех условий, окружающих меня. Этому я поражаюсь и сейчас, пока пишу перед своей гибелью. Ещё немного тут осталось мне.
Может, это и есть та черта, которой не хватает людям, именующим себя «однолюбами»? Они не могут понять цикличность свою и не могут возвращать те или иные промежутки своей души и душевных тягот, которые держали их в мягких и нежных рукавицах. А всё-таки черта эта может быть и полезной, если знать, когда использовать.
С этими мыслями я покинул уютную спальню и шёл дальше по коридору с нескончаемым количеством картинок. Они все были такими разными и странными, так ещё и после: фотографиям на смену пришли нарисованные изображения. Мы, люди, до сих пор страшимся лететь в центр Великого аттрактора. Конечно, уже давно мы выяснили, что сверхскопление галактик Ланиакея, содержащее и Великий аттрактор, и скопления Гидры, Центавра и проч., и проч. скопления, также содержит такое место, в которое с пекулярной скоростью устремлено n-ое количество галактик (даже нам подсчитать их было бы невозможно из-за обнаружения новых и новых объектов, стремящихся к аттрактору). Только вот, изучая аттрактор люди зашли в тупик из-за своеобразия структуры этого космического явления. По «официальным» данным в месте его примерного расположения была найдена лишь сверхмассивная чёрная дыра, отличающаяся от прочих только своей массой и колоссальным размером. Замечу, что ранее мы просто не могли увидеть аттрактор и не могли создать своё подлинное представление о том, из чего он состоит. По другим «официальным» данным аттракторам является скопление сразу нескольких стремящихся друг к другу чёрных дыр. А если быть точнее, то дыр, массы которых настолько велики, что их столкновения будут длиться до повторного захлопывания Вселенной. Если они и не станут той самой причиной схлопывания. Мне, к сожалению, не доводилось встречаться с ним глазами за время работы на шаттле, не доводилось видеть и подлинные данные по этому явлению, которые хоть чуть-чуть заставили бы меня поверить в них.
А написал я об этом, так как для повествования эта информация очень нужна. На картине, висевшей прямо перед входом на помост управления кораблём, был снимок созвездия Наугольника с Земли, а уже на нём красным карандашом было отмечено очень неточно и криво расположение аттрактора. Видимо, шахтёрам тоже был важен этот объект, пусть и находились они в разных Вселенных. Иль это дань памяти необразованным потомкам? Кто ж знает?
Потом всё развяжется само собой.
Я взошёл на помост управления. Та же самая, но слегка урезанная, комната управления шаттлом. В ней меня встретили включившийся свет и роботизированный женский голос, излагающий на моём языке: «Welcome aboard, Captain. All systems online». Каким-то образом, скорее всего, при входе, я был просканирован кораблём, который таким методом выяснил моё происхождение и родный язык, чтобы я обязательно понял то, что судьбой уже было всё давно распланировано.
Я прошёл дальше на помост и в окружении меня, соразмерно и пропорционально моему приближению, стали появляться тускло-зелёные голограммы с разнообразными надписями, что переводились на мой язык прямо на моих глазах. Так я сразу приметил самые важные – «Launch», «Level», «Light» и «Cruise». Запуск был делом понятным, уровень – скорость, свет – фары для лучшего обзора, а вот круиз – стал самой наиболее задержавшей моё внимание кнопкой. Она была заблокирована и то, за что она отвечала, стало очень важным для меня. Она отвечала за фиксированную скорость или же за фиксированный путь следования?
Нужно было понять это, но зацепок никаких не было. Также как и страха, поэтому, не колеблясь ни секунды, потому как не было от этого смысла: либо с маленькой скоростью на Землю, либо определённо куда-то, мной была нажата кнопка «Launch».
Корабль ринулся стремглав вперёд, я ожидал в ту же секунду взрыв, связанный с недоступностью вылета из-под поверхности планеты, но нос корабля, созданный с помощью карвера, подобно буру, раскрыл подземный ход, раскроив внешнюю оболочку планеты в месте вылета. Ему с лихвой хватило кинетической энергии, чтобы разрубить себе выход, поэтому с этим проблем я больше не видел. Попытался изменить курс направления, встав за штурвал, но попытки провернуть его в разные стороны ничего не дали и мне, гонимому назначенным маршрутом, оставалось только томно ждать остановки, либо посвятив это время элегическим стихам своим, либо написанию второго дневника.
Полёт продлился всего около часа. Конечно, я ещё пытался использовать разные кнопки на помосте управления, после их нажатия проворачивать штурвал, но это также ничего не могло изменить, и я летел туда, где было бы моё место. Теперь я точно знаю, что именно тут находится предназначенное мне место.
Сначала я решил вернуться в спальню. Там я устроился: разложил вещи из рюкзака и принялся к написанию второго дневника. От этого и такое начало неоднозначное. Вроде бы я сошёл с ума, а вроде пытаюсь мыслить здраво и понятно. Но мне всё так и осталось непонятно. Под «всё» я имею ввиду свою судьбу, которой я предаюсь, смиренно исписывая и этот дневник в ожидании скорого сна.
Я решил не засиживаться за написанием, поэтому после получаса, на главе «РОЖДЁННЫЙ УМЕРЕТЬ» остановившись, дневник был закрыт и отложен в рюкзак. В нём остались только первый, второй дневники и дрон. Понимание его скорой надобности и того, что за собой может скрыть моё путешествие за поиском своего предназначения, подначивали меня к его взятию. Как я уже написал, спустя полчаса я сложил их в рюкзак, надел его и вышел к тому же штурвалу. Из его кабины виднелись созвездия, туманности и остальные красоты вселенной, будоражившие моё сознание. Я хотел только лишь посмотреть, только оглядеть всё последний раз, но когда вышел и начал вглядываться, то сразу сказал:
— Ким…
Ведь, судя по находившимся рядом метеорным потокам: Дельты-Велиды, Гамма-Велиды и Пуппиды-Велиды, я находился около центра созвездия Парусов и продолжал своё движение в сторону сверхскопления Девы. А это значило то, что я нахожусь в своей родной Вселенной и, пока я писал роман, корабль каким-то образом смог переместиться из прежней в эту… Или я изначально находился в нужной Вселенной после крушения лайнера, прошедшего через червоточину. Разницы в общем счёте не было, потому что я уже понимал, куда  лечу.
На пути мне встречались космические туманности различных цветов и форм, множество звёзд, ярко зажигающих во мне каждое воспоминание о пройденном пути, каждое своё убийство в альтернативных мирах и каждый раз, когда я… Нет.
Я не жалею.
О том, что не взял тебя с собой.
Также мы пролетели скопление Центавра. Там мои наблюдения были всё те же, а из-за них уже подтвердилась догадка. Догадка о том, что я лечу в центр Великого аттрактора.
Полное осознание этого пришло только за 15 минут до конца полёта, поэтому у меня не хватило времени собраться с духом, своими силами – собрать их и направить только на то, чтобы рационально рассудить о своём будущем. Или же мне просто было тогда не до этого? Я сам уже не знаю, что чувствовал в тот момент, но чувства эти были прекрасны только по тому, что я никогда не чувствовал такого… Предвкушения? Радости? Досады? Не знаю.
И вот. Я здесь. Здесь я увидел его. Вечный Маяк Вселенной, зов которого был мной услышан единожды в самом начале истории. Как оказалось, невиданный ранее никем Квазар – это и есть аттрактор. Он имеет сознание, и сейчас, наблюдая за его поведением, я могу описать его как рассудительную и хладнокровную личность, способную к сопереживанию и понимаю. Корабль высадил меня на остров, притягиваемый Квазаром, поглотившим его, но не переходящим горизонт событий. Остров был покрыт сверху и снизу голубым куполом, не позволяющим острову быть полностью поглощённым Маяком. Странным это казалось, потому что каждый объект в этой вселенной стремится к тому, чтобы быть им уничтоженным, но именно этот остров мог сопротивляться его влиянию. То, что Квазар самостоятельно создал этот миниатюрный остров, где почти не разгуляться, было понятно, ибо ему нужно было место, в котором он мог бы хоть немного объясниться.
Выйдя из корабля, (более детально хочу описать место, в котором я сейчас нахожусь) передо мной по бокам возвышались две крупные сакуры. Откуда-то подул ветер, разнося листья с деревьев японской культуры на далёкое расстояние и, когда листья вышли за пределы купола, ничем не ограждённые, а после начали левитировать в невесомости, оказалось, что купол только лишь не позволял воздействовать на него снаружи, но изнутри на него можно было воздействовать и с ним контактировать. Спустившись по ступенькам из карвера, выдвинутыми из корабля, их сменили ступени, вирированные булыжником, но состояли они на самом деле из материла, которым шахтёры создавали свои залы и усыпальницы. Визор запомнил примерный состав и энергию, исходившую от этих строений. После ступенек, перейдя на тропинку, под ногами трава, окрашенная в розовый, напоминавший те самые падающие листья сакуры, начала раскланиваться в противоположные от меня стороны, как будто боясь и не желая связываться с моим вниманием, но тем самым только подставила саму себя: я сорвал небольшой клочок травы под ногами, и то ли из-за нехватки живительных сил из почвы, то ли из-за моего прикосновения клочок этот сразу же завял. В желании подтвердить свою догадку я опустился и провёл рукой по этой траве. Результат был ожидаем – она сразу умерла, серея и сгибаясь по полам только из-за моей… И тут мне вспомнились слова Маяка… Из-за моей энергии… Я поднялся и, пройдя взором по тропинке, увидел в конце её деревянное строение. Оно было небольшим, сделанным для декорации, и было похоже на место сбора пожертвований для Богов японской мифологии. Перед ним же на булыжниковом возвышении красовался цветок, сначала напоминающий мне розовый бутон, после – распустившуюся гвоздику, но окончательным мои вариантом стала особой красоты роза без единой иглы на своём тоненьком стебле. Он выглядел болезненно. Хотелось подойти, полить его, удобрить почву под ним и, только начав приближаться к нему, я взглянул на находившееся позади его… Ничего. Потом я оглянулся и начал смотреть в след улетающему кораблю, который, выполнив своё предназначение и сопротивляясь силе Квазара, покинул меня, оставив нас втроём: меня, Космоцветок и Квазар. Когда же корабль улетел, я ничего не мог видеть за пределами купола, кроме тьмы… Но мне до сих пор нестрашно, сидя под одной из сакур наблюдать за тем, как тьма, окружающая меня, из-за моего человеческого сознания, то приближается ко мне, то очень далеко от меня отдаляется. На самом деле это обычный эффект, наблюдающийся прямо перед горизонтом событий чёрной дыры. Так и перед Квазаром, он таким же точно образом присутствует. Когда я, справившись с своей улыбкой, вызванной сложившейся ситуацией, подошёл к Космоцветку, коснулся его, он сразу распустился. Его венчики начали, как будто разлетаться в разные стороны, и тогда я заметил, что цветок этот не имеет ни тычинки, ни пестика. Они были ему не нужны, потому что он один в своём роде. Внезапно, как это обычно бывает, когда раздаётся какой-либо голос, говорят: «Он был то ли у меня в голове, то ли повсюду». Но я понимал, что голос Квазара был только у меня в голове. Конечно, этот массивный объект не имел пола и речевого аппарата, а потому мог говорить любым голосом. Тут – женским.
И голос его был ласков и нежен, как будто самый родной и ближний. Словно то был голос матери, услышанный ребёнком после своего рождения и тот, к которому он был привычен настолько, что узнал б его из тысячи. Однако так звучала моя погибель и моё счастье.
– Энергия в тебе – есть судьба твоя. Я способен отвечать на мысли твои, на вопросы твои. Лишь излагаться, помня прошлое, зная настоящее и предвидя будущее. Многие желали в поисках истины обратиться ко мне с вопросами зачастую тайного мнения о себе, желали знать меру излияний своих несовершенных знаний и желали поменять своё предназначение, предопределённое далеко в прошлом и настолько давно, что есть предел грани понимания прошлого человеческого. Но ответ мой не был услышан никем из них. Каждый из них нёс свою энергию. Какая-то была создающей, иная – разрушительной, несущей смерть и тление. И те остатки энергии созидающей были брошены и забыты из-за намерений человеческих. В наше время, Итан, ни одно живущее на свете существо не желает быть понятым до конца своего и также не желает понимать другого, потому что легче задавить собеседника этого немыслимым количеством того, что исходит из прогнившей души человека давящего. Душа человека – есть сама суть столь много описываемой мной энергии. И каждое, как ты выразился «испытание» было закономерным уточнением. А ту ли энергию в тебе увидела судьба твоя? Встреча с остатками цивилизации шахтёров. Та самая книга, которая частями рассказывала о прошлом их, была написана шахтёром с единственной оставшейся у них направлением литературного развития. Да, их род прекратил написания эпоса, лирики, драмы из-за убеждения в том, что они не имеют смысла, обосновывая это выражением «В литературе нет иной правды, кроме вымысла», и, опираясь только на него, решение прекратить этот род деятельности было объявлено в действо. Однако нашёлся один умелец, сохранивший свои записи, предназначенные для тебя, так как ты и есть тот писатель. Или, на Землянский манер, «реинкарнация» последнего писателя умершей цивилизации. – Он запнулся, но не от случайности, а специально с целью дать мне возможность осознать сказанные им только что слова. А эта возможность была мне тогда крайне необходима, ведь сам по себе разговор с Маяком Вселенной не мог бы присниться мне и во сне, а тут… Наяву… И после он продолжил всё тем же женственным голосом: – Всю жизнь ты, словно прикидывался другим человеком. Ты делал вид, что не являешься тем собой, что существовал во времена шахтёров, всю жизнь ты иль носил маски, иль прикрывался чужим умом, что тебя часто совсем не красило. Потому тебе и были посланы все испытания. Их же целью являлось вскрытие каждой твоей маски: первой был сброшен образ примерного семьянина, который решил оставить свою любовь без внимания, ответа и, наконец, ребёнка. Ты не зародил новой жизни и не стал его началом. От тебя этого и требовалось. Рождённым умереть ты не был никогда. Самым главным раскрытием тебя послужило нахождение прибора, изменяющего время и пространство вокруг. Оно стало инструментом на пути к полному принятию своего внутреннего крика, застывшего так давно у тебя в груди. И вот теперь: – настоящий ты стоишь прямо перед горизонтом моих событий. Я всегда старался быть неразрушительной силой, поэтому в «гонке вооружений» космических тел я стал набирать энергии больше, чем у кого-либо другого, чтобы когда-нибудь самостоятельно поддерживать равносильность между придуманным и естественным. Цветок же, к которому ты прикоснулся – цветок из твоей детской сказки о Теневом Мире. Этот же цветок покинул планету в истории за его изображением, что ты нашёл. И до сего момента Космоцветок находился в моём распоряжении – его знания наук, историй цивилизаций, истории народных иносказаний и самое важное – природная энергия могли только негативно повлиять на будущее и, пусть изменить его невозможно, как ты уже давно понял, я решил отсрочить момент теоретического падения ещё одной радость приносящей планеты (это уже за горизонтом того, что вижу я) и забрал его из пучин пустыни, что он сам и создал, к себе на остров с целью держать его силу в узде. Но тебе, как я вижу, он подчиняется, не задавая ровно никаких вопросов. А потому он остаётся в распоряжении твоём. Ты волен делать с сим цветком, что хочешь. Ты можешь считать это, Итан великим разменом твоей жизни на жизнь Космоцветка. Я же не могу видеть твои будущие намерения в моём куполе, от того не знаю, о чём ты мыслишь. Но вижу, что ты с уважением относишься к его жизни. Что же… Нужно просто сделать свой выбор, и ты волен в любом решении… – Он сделал огромную паузу, что после слов всех стала восприниматься, словно тишь после ужасных тайфунов и пламенных волн, обжигающих лёгкие своей ледяной водой. Я стал неуверенно, но с интересом подбираться к цветку.
Я касанием руки преобразовал материальный облик цветка в его полно лишь энергетические с свойства. Знания, полученные от Маяка, заставили меня поверить в теоретическую возможность мою запечатывания энергии цветка (которая стала моей) в каком-то определённом объекте и, приподняв над рукой, покрывшейся розовым свечением, второй дневник, свечение самостоятельно перенеслось в него, став чем-то вроде закладки на последней странице, обозначавшей конец, и, продолжая его писать, эта точка, в которой уместилась вся его энергия, каким-то образом перенеслась с одной страницы на следующую по мере их использования и писания. Чувствуется мне, что в любой момент эту энергию можно легко высвободить из заточения любому человеку… Или одному, в энергии которого я больше всего и наверняка уверен и которая мне так близка, пусть я и должен был отпустить всё своё прошлое. Но как бы не так и Маяк не смог увидеть моих настоящих намерений из-за созданного им же купола. Забавно. Он усмехнулся, и я почувствовал его полной доброты взгляд из-за зияющей и манящий пустоты напротив, после чего продолжил разговор со мной:
— У тебя, Итан, ещё много времени. Ты можешь не торопиться с завершением второго дневника. Ты свободен в выборе количества требуемого тобой времени, но когда ты будешь готов (а ты будешь обязан быть таков), то твоим единственным вариантом покинуть это место станет гибель за чертами купола, что сопротивляется моему притяжению. Тем ты исполнишь своё предназначение, отдав энергию своей души и отсрочив уничтожение твоей родной Вселенной только всего на 15 лет. Это максимальный срок, который я могу гарантировать, ибо сложность заключается в том космическом явлении, которое вы даже со своими технологиями не смогли обнаружить. О моём существовании вы знали ещё давно, да только подобраться было невозможно – каждая попытка была обречена на провал. Тут же мы имеем дело с той силой, с той Великой Туманностью, которой можно противиться, только использовав твою душу в качестве оружия. Такова плата жизни…
Дальше Маяк был молчалив некоторое время. Я принялся за начало написания этой главы, но никак не мог подобрать оглавление ей. Что-то всё не клеилось: не понимал я, как связать каждое слово Маяка, связать информацию, которую в себе глава эта хранит. Потому я принялся за пересказ конца моей истории, совсем про это начало забыв. Однако же, стоило мне забыть про него, Маяк сказал ещё пару слов. Он их сказал именно с тем, чтобы я сам подобрал нужное название. Только в этот раз его голос приобрёл мужской оттенок. Он стал груб и, словно несговорчив, чем-то глубоко опечален. Теперь этот голос не внушал прежнего спокойствия и умиротворения как прежний.
— Ты нашёл и меня, и ответы, Итан.
Название «КОТОРЫЙ ИЩЕТ МАЯК» стрельнуло в голове моей, как будто озарение (второе, только после чтения понял) и, вернувшись на 70 страницу, я вписал недостающий параметр сей записи. Далее я спокойно уселся под одну из сакур и, внимая каждому написанному слову, старался подобрать новые и подходящие следующей странице, ведь стал совсем забывать о том, о чём писал ранее. Особенно о том, что была написано в первом дневнике.
Итак… Вырву лист из какого-нибудь из дневников (в обоих имеются неиспользованные) и объясню в нём, где ты сможешь найти их и… Если ты прощаешь меня, Ким, то возьми запечатанный цветок с собой…
Пусть он будет тебе мной…

КОНЕЦ ДНЕВНИКА №2
ЧАСТЬ 3

Кимберли была молчалива. Только при взгляде то на краснеющее лицо её, то на удивленные поднятия бровей, то на улыбку, которая нежданно вылетела из неё при воспоминании Итаном всяких мелочей, что были ей не так уж и важны прежде, становилось понятно, насколько сильно она его на самом деле любила… И по-настоящему любит до сих пор…
Прошло уже даже несколько больше пятнадцати лет после их расставания. Конечно, она сначала получила письмо. Он в нём упомянул, что задыхается. И, видимо, задыхался он не из-за нехватки кислорода, не из-за иных факторов, которые мешали б ему жить. А из-за болезненной вины, пожирающей сердце его. Именно то, что ему не хватало времени – смутило Ким больше всего, потому как Маяк сам высказал своё нежелание торопить её мужа и заставлять его принять решение немедленно. В конце концов у него же получилось донести дневники до неё.
Но, кто знает, сколько он мог солгать ей и в этот раз, когда писал сии дневники? Сколько он мог скрыть от неё подробностей, может быть, нелицеприятных и более ужасных, чем убийство друга.
Этого не знает никто – и я вместе с теми, кто читал эти дневники и старался понять, где же находилась правда, так часто ускользающая от Кимберли и от нас с вами, читатели. Но конец совсем скоро этой истории, и я с охотою расскажу о том, как всё закончилось:
Девушка увидела розовую точку – закладку на последней странице дневника прямо около последней строки, при чтении которой у простой любящей Ким начали закатываться слёзы и, скатертью всё покрывая, она нажала на слабое розовое сияние энергии Космоцветка. В ту же секунд он материализовался из листа и большим стеблем разорвал страницу пополам, создав тем самым раздвоение фразы «Где ты сможешь найти их…» соразмерно пополам «Где ты сможешь» и «Найти их» …
Вскоре из стебля распустился сам цветок и, поливая комнату всю своим свечением, он наконец обрёл материальность, которой жаждал, а прикасания пальцев Ким придавали ему жизни и заставляли цвести ещё пышнее и размашистее. Она улыбнулась, наблюдая за тем, как цветку достаточно лишь ласкового прикосновения, чтобы распуститься и заиграть по-новому увядшими давно красками.
Ким сорвала его со страницы и, нежно держа его в руках, прошла вдоль по комнате к старой вазе. Она вытащила стебель розы, подаренной Итаном уже когда-то давно (настолько, что она бы и сама никак не вспомнила), и вместо него поставила Космоцветок, отныне вечно озаряющий её квартиру пониманием, воспоминаниями и ответами. Девушка ещё немного постояла и решила пронаблюдать эту завораживающую пульсацию подарка Итана перед своим принятым только что решением.
Кимберли подошла к столу, отодвинув второй дневник в сторону, погладив его по обложке, видимо, жалея о том, что оставила первый дневник в их старом доме, открыла свои записи и написала название своей повести, которую ранее посчитала отвратительной и недостойной своего существования.
Её названием было «Отпущение». Медленно выводя букву за буквой параллельно с заблудшими руками, слёзы оставляли свои отголоски и добавляли эстетической красоты начинаниям её переписи.