de omnibus dubitandum 35. 421

    ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ (1675-1677)

    Глава 35.421. РОДНЯ НА РОДНЮ, СЛОВНО ВОЛКИ… НУ, ДА НЕ ПОИНАЧИШЬ ЛЮДЕЙ…

И обратился я, чтобы взглянуть на
мудрость и безумие и глупость ибо,
что может сделать человек после царя
сверх того, что уже сделано.

                Книга Екклесиаста

    Великий государь Алексей Михайлович занемог. Весьма занемог. При нем безотлучно находились царица Наталья Кирилловна и доктор англичанин (судя по титулу "фон", скорее всего немец или австриец - Л.С.) Гаден [доктор Стефан Фунгаданов (фон Гаден) - Л.С.].

    В палате, где он лежал, стояла невыносимая жара. Доктор, утирая пот со лба, несмело посоветовал устроить проветривание. Но царица замахала руками: нет, нет, мороз лютый, опасно.

    — Надо отворить кровь, — сказал доктор.

    Принесли серебряную лохань. Но прежде, чем Гаден приступил к операции, царь слабым голосом потребовал:

    — Ступайте все. А ты, Натальюшка, побудь возле.

    Доктор послал за своим помощником. Вдвоем они с трудом приподняли тучного царя, обнажили его руку по локоть, и доктор решительным движением сделал надрез. В лохань полилась вязкая струя почти черной венозной крови.

    — Ох! Малость полегчало, — сказал Алексей. — Помру я, доктор, а? По правде?
Гаден натянуто улыбнулся.

    — Государь, не вижу основания для тревоги. Конечно, застой всех жил и, чрезмерное накопление, как это выразиться, э-э-э жира, да жира, отягощают. Но при подобающем лечении недуг можно ослабить, а затем и вовсе устранить. — И, обратясь к царице, Гаден вновь посоветовал: — Великая царица, государь весьма нуждается в свежем воздухе. Прикажите хоть ненадолго отворить окно. Он задыхается. Жара и духота способствуют обострению болезненного состояния.

    — Повели, Натальюшка, — слабым голосом произнес Алексей. — Душно мне, душно.
Царица нехотя уступила. Государя укутали в меха, и постельничий отворил узенькое окошко. Алексей жадно задышал.

    — Государь, не глотайте воздух, — посоветовал доктор. — Дышите осторожно.

    — Полегчало, — выдавил Алексей. — Эк, натопили.

    — Для здравия твоего, батюшка, — пробормотала царица. В ее глазах стояли слезы.

    — Я пропишу вам, государь, живительный декокт.

*) Декокт, отвар из лекарственных растений

    Его надо будет пить каждый час по столовой ложке. Великая царица проследит.

    — Непременно, — всхлипывая, пообещала царица. — Сама буду давать.

    — Призовите Артамошку Матвеева и Афоню Ордин-Нащокина, хочу с ними совет держать. Не ровен час, Господь призовет меня к себе, управить государство надобно с умом. Федя слаб, ему верные мужи совета опорою будут.

    — Погодить бы тебе с делами-то, батюшка мой – вмешалась царица.

    — Нельзя годить. Все мы смертны, а государство велико, трудно им управлять без опоры на испытанных мужей.

    — Великая царица, верно говорит, — вмешался доктор. — Всякое волнение, государь, всякое напряжение мысленных усилий вам вредно. Я бы советовал отложить.

    — Умный ты, Ричарда, человек, а того не ведаешь, что смерть за спиною стоит и меня дожидается.

    Доктор смущенно кашлянул и наклонил голову. Наконец произнес:

    — Все не так плохо, государь. Я не вижу того, что видите вы. — И он опять принужденно улыбнулся.

    — Батюшка мой, послушай ты доктора, он дело говорит. Не надо бы тебе сердце тревожить. Вот полегчает тебе, тогда и призовем ближних бояр и ты им, свое слово скажешь. Царское свое слово, — добавила царица Наталья.

    — Полегчает ли? — усомнился Алексей. — А, Ричарда? Сейчас вроде бы и взапрямь отошло малость.

    — Аптекарь готовит декохт. Состав его сложен, потому и замедление.

    — Ты молодец, доктор, — одобрил его царь, — добро выучился по-нашему, по-руски. Яко свой человек.

    — Благодарю, великий государь, — поклонился доктор. — Состоять при такой великой особе не просто, надо соответствовать.

    — Ну, тогда зови детей [26 летнюю Евдокию, 24 летнюю Марфу, 18 летнюю Екатерину, 16 летнюю Марию, 15 летнего Федора, 14 летнюю Феодосию, 10 летнего Петра, 3 летнего Ивана, 3 летнюю Наталью, годовалого Федора и (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков – Л.С.) 23 летнюю Софью (из Бранденбурга – Л.С.)], я им по-отечески говорить буду, — попросил Алексей царицу.

    Она нехотя двинулась к двери, замедляя шаг. Видно, просьба эта была ей неприятна, но она не смела ослушаться.

    На пороге она оглянулась, словно бы ожидая, что Алексей отменит просьбу. Но он кивнул, в знак того, что ожидает детей.

    Они вошли гуськом. Впереди Феодор, наследник, публично объявленный таковым перед народом на Красной площади. Он с трудом передвигал опухшие ноги, в лице не было ни кровинки. Волновался, предвидя свое неминучее вступление на царство. Петр, сводный младший брат, (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков – Л.С.) с явными признаками вырождения, криво улыбался. Глаза еле глядели из-под набрякших век. Лишь Евдокия, а не (курфюрстина, живя в Бранденбурге – Л.С.) Софья (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков – Л.С.)  глядела ясно, с какой-то неженской молодцеватостью.

    — Я призвал вас, дети мои, — с усилием начал царь, — дабы вы жили в дружбе с Нарышкиными, не забижали царицу Натальюшку и детишек ее, ваших братьев и сестер.

    — В горле у него что-то забулькало, он попытался откашляться и, наконец, попросил:

    — Натальюшка, подай питье, ком в горле застрял. Вы и меж собою живите в согласии. И внимайте советам мудрых: Артамошки Матвеева и Афоньки Нащокина…

    — Афонька, батюшка, который уж год принял постриг и удалился в монастырь, — напомнила Евдокия.

    — Да, вспомнил — и Алексей потер лоб. — Великий грех на мне, шептунам внял, отпустил его. Большого ума человек. Вернуть его надобно. Тебе, Федя, он нужен для совету.

    — Буду стараться, батюшка, — вяло ответил наследник, и по тону его можно было заключить, что у него уже свое на уме.

    — Нарышкиных привлекай. Меж них есть верные люди.

    — Знамо дело, батюшка, буду стараться.

    Алексей пристально глянул на него и, казалось, что-то открылось ему, потому что он неожиданно приподнял руку, что далось ему с усилием, и прохрипел:

    — Ладноть, ступайте все. Полегчает — призову.

    Голова упала на подушку. Царь закрыл глаза и забылся. Разговор обессилил его.

    Царица поместилась у изголовья. Вошел аптекарь с бутылкой, наполненной мутной жидкостью, с поклоном подал ее царице и, пятясь, удалился. Его сопровождал доктор Гаден.

    Царица прижала палец к губам, и доктор, открывший было рот для вопроса, прихлопнул его ладонью. И, глянув на Алексея профессиональным взглядом, на цыпочках удалился.

    Так прошло около получаса. Царь дышал прерывисто, с присвистом, рот его был широко открыт. Казалось, ему не хватает воздуха. Порою из груди его вырывался слабый стон.

    Царица сидела возле, и слезы неудержимо катились из глаз. Она понимала, что приходит конец ее власти и ее влиянию, равно и короткой нарышкинской эпохе.

    Феодор был враждебен, и с последним вздохом отца начнет преследовать всех, кто был приближен к нему в эти последние годы. Молодой царь не призовет в советники ни Артамошку Матвеева, ни, тем паче, Афоньку-чернеца.

    Более всего она опасалась за своего сердечного покровителя. Наследник откровенно не жаловал его. Он сблизился с князем Василием Голицыным, который, в свою очередь, ревновал влиянию Матвеева на царя и тщетно пытался как-нибудь умалить его…

    — Пи-ить, — неожиданно выдавил царь запекшимися губами.

    — Батюшка ты мой любимый, испей варева докторского, — плота, произнесла Наталья и поднесла к губам Алексея малый серебряный кубок с декоктом.

    Царь жадно глотнул и, морщась, закашлялся.

    — Экая скверна. Дай кваску запить.

    — Лекарство, батюшка, надо. Может, после него полегчает.

    — Запью, Натальюшка. Задремал я и вроде стало полегче. Мне бы поспать.

    — Поспи, поспи, любимый мой. А я твой сон постерегу.

    Алексей закрыл глаза, но сон не шел.

    — Поговори со мной, Натальюшка. Как наш Петруша?

    Наталья (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков – Л.С.) обрадовалась вопросу.

    — Такой неугомонный, такой живчик. Все хотит знать. И откудова реки текут, и отчего солнце на землю не падает, и зачем не пускают его к папе-царю?

    Алексей слабо улыбнулся. Младший сын (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков – Л.С.) был его любимцем и утешением.

    — Береги его, Натальюшка. И как мне полегчает, приведи. А малые Наталья, Ванечка и Федюшка как? — (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков – Л.С.)

    - Петруша все с ними возиться. Он их ровно кукол нянчит.

    — Славные дети у нас с тобою, Натальюшка. Кабы, не моя одышливость да тучность, ты бы продолжила мой род.

    — Что ты, что ты, батюшка мой любимый! Ты еще в силе будешь, а я, раба твоя, нарожаю тебе детишек. Молюсь денно и нощно, молю Богоматерь нашу заступницу — да продлит она твою мужескую стать, да сохранит тебя для нашей любови. И Господа нашего Спаса, и Николая Угодника…

    — Извелась ты вся. Эвон, как с лица спала. Плачешь все.

    — Все плачу, батюшка, все плачу. Да как мне не плакать, глядя на тебя, болезного. Убиваюсь, а не знаю, как облегчить муки твои.

    — Побереги себя, Натальюшка, ради (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков – Л.С.) Петруши нашего побереги. Ты ему ныне, более нужна, чем я. Опасаюсь я за вас. Старшие мои, чую, тебя не любят и, коль меня не станет, извести могут. Ты будь осторожна, с (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков – Л.С.) Петруши глаз не своди, не подпускай к нему людей незнаемых, чужих.

    — Что ты, батюшка мой ненаглядный, (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков – Л.С.) Петруша у меня под надежною охраной. Верные люди служат. Да и дядюшка Артамон блюдет его неусыпно, зная, как дорог он тебе.

    — Утешила ты меня, Натальюшка, разговор твой, ровно колыбельная, усыпляет. И спать хочу, и сна боюсь. Прибредет ко мне во сне смертушка да и, уведет меня в даль незнаемую.

    — Постерегу тебя, любимый, отгонять ее, костлявую да несытую, буду.

* * *

    Царь глубоко вздохнул. Очевидно, он и сам много думал об этом именно вопросе.

    — Ну, там, кроме главных бояр, еще ково поставишь опекать Петрушу, до его лет совершенных…

    — Тебя, тебя, Сергеич. Лучче — и не надо…

    — Как воля твоя, осударь. Послужу по совести, как и тебе, друг мой, осударь…

    — Знаю… знаю… Што ж, так буде ладно… Я позову сына… Я скажу. Он не отречется… И не на словах на одних… Запись возьму… Крест целовать, Евангелие будет… Так… Ладно будет так… И не станет злобы такой, как от одного гнезда… Все едино: те ли, другие силу заберут, — станут недругов гнать… О-ох, горе мое… Родня на родню словно волки… Ну, да не поиначишь людей… Так, и Бог с им… Ступай, скажи… сына бы позвали… Федю… и Петрушу… Сейчас скажу…

    — Што торопишься так… Ишь, ты ровно полосу вспахал, государь, от речей от наших. Передохни, государь…

    — Не-ет… Не перечь… Уж тут не до роздыху… Може, и утра не дождуся… Зови… слышь…

    Вид царя ясно говорил, что он прав. Наталья снова затрепетала вся от беззвучных рыданий.

    — Буде, Наташенька… Буде… Иди же…

    — Иду, государь… А все же ранней — лекаря к тебе пошлю… Не станет ли он говорить чево против…

    — Ладно, посылай… Все едино, он не посмеет… Иди же…

    Матвеев вышел.

    Наталья, которой царь дал знак рукой подойти поближе, сделала шаг к постели, вдруг, как подкошенная упав на колени, прильнула головой к ногам больного, целуя их с невнятными, сдавленными рыданиями и несвязной мольбой.

    — Боже… Творец Милосердый… Царя… сына спаси… детей моих… и ево… Спасе Милостивый… Пречистая Матерь Бога нашего.

    Но и эти звуки смолкли через мгновенье, и она, полусомлевшая, осталась распростертой у ног мужа, прильнув к ним губами.

    Потрясенный, бессильный, он тоже не мог двинуть даже рукой, не мог сказать ни слова…

    Жуткая тишина воцарилась в опочивальне.

    Нарышкин, отойдя к окну, отирал крупные слезы, сбегавшие по его щекам, по седеющей бороде.

    Матвеев, выйдя в соседний покой, чуть было не натолкнулся на боярыню Анну Петровну Хитрово, которая о чем-то негромко толковала с Гаденом.

    Как только последний по приглашению Артамона прошел к царю в опочивальню, Хитрово, вздыхая, слезливым голосом, возводя очи к небу, поспешно заговорила:

    — Охо-хо-нюшки, горе наше великое. Покидать собрался нас сокол наш ясный, государь — свет Алексей Михайлович… И на ково мы, сироты, останемся, горемычные… Вот, уж, не ждали беды, не чаяли.

    — Што уж, боярыня, заживо оплакиваешь… Авось Господь…

    — То-то и я баяла… Нет, слышь, лекарь иное мыслит. А кому и знать, как не жидовину. Он в своем деле — мастак… Мало ли лет при государе. Ровно свое дитя рожоное — ведает всю плоть и кровь государеву… И-хи-хи… Карает землю Господь, за грехи за наши… Мало молим Ево, Батюшку… Старину порушили… Вот…

    — Вестимо, все — Божья воля. А я, боярыня, к царевичу шел. Не видала ль ево нынче? Как он… К царю надо звать… Царь….

    — Эка беда… Я, слышь, и то от царевича из покоев. Грудку ему растирали при мне. Маслице есть у меня из Ерусалима-града. От Гроба Спаса нашево… Я сама принесла, недужное то местечко и помазали… И сам он болен, голубь наш, а про батюшку-государя всеизнать волил. Я и сказываю ему: «Ково пошлешь, — и не поведают иному правду-то, про царское про здоровице. Сем-ка я пойду… Мне как не сказать?!». И пошла… Ан, тут и ты за царевичем… Эка пропасть!.. Ни вдохнуть, ни шеи погнуть… Где тут поднятися ему… Вон, сам поизволь, навести голубя мово… Увидишь, коли, может, на мои слова не сдашься…

    Матвеев пытливо поглядел в маленькие, словно сверлящие своим взглядом глаза старухи. Не то торжество, не то насмешка светилась в них. А лицо имело самый умильный, ласковый вид.

    «Сдогадались, видно… Сговорились до поры — поостеречися, не пускать сына к отцу… Али уж што и налажено у них?.. Времени выжидают…» — пронеслось в уме у Матвеева.

    Но он, постарался не проявить ничем своего недоверия к старухе.

    — Што же, я сдоложу царю… И тревожить царевича не стану. Хворому — иным часом и видеть никово не охота, и слово — в тягость сказать. Ты сама уж, боярыня, потрудись, сделай милость, передай, што изволит государь: как полегче станет царевичу, — к отцу бы шел. Все едино, в кою пору… Ночью, рано ли поутру… Как полегчает, — и шел бы…

    — Скажу, скажу… Видно, дело великое, коли ты сам позыватыем!.. Видно, што и не терпится, коли и в ночи прийти можно?.. Скажу, скажу, боярин… Уже пошла… Вмиг скажу… Коли царевич осилит себя, — и в сей час придет к отцу… Живым бы только застать родителя, как чаешь, боярин?.. Не помрет государь наш так уж, нимало не мешкая?.. Асеньки?

    — И думы о том нет, боярыня… Слышь, не видал сына весь день, — вот и поволил… Сын ведь старшой, наследник… Мало ль што у отца сыну сказать сыщется… Вот и зовет…

    — Так, так… Ну, от души отлегло… Камень с груди спал… А то слышу, хошь в ночь, хошь за полночь!.. Не помирает ли великой государь?.. Тогда бы все честь-честью надо… И духовный чин, и боярство, и родню… А не то — сына одново, наследника, ровно бы ему какой наказ особливый дать волит царь-батюшка перед останным часом. С глазу-то на глаз, без людей безо всяких…

    Матвеев почувствовал, что лукавая старуха почти проникла в затею. Но он так же спокойно заговорил:

    — Не до наказов теперь… Слаб вовсе государь, слышала ж от лекаря, сказываешь. А ежели напомнить хворому, что час близок, што надо и о душе, и о сыне, и о царстве подумать… Гляди, и вовсе не вынесет… Разве ж можно… А не звать царевича, коли отец желает, — опять нельзя… Ты уж передай… И знать дай: как да што с Федором?.. Скоро ль царю ждать ево?..

    — Не премину, не промедлю… И царевичу в сей час сдоложу, и тебе весточку дам… Уж я пошла. Гляди, не жалею ног старых… Бегом побегу…

    И, обменявшись поклонами с Артамоном, Хитрово, переваливаясь, семеня ногами, быстро вышла из покоя.

    С досадой дернув себя за ус, Матвеев злым взглядом проводил старуху, которая столько лет сеет смуту и свару во дворце, и вернулся к Алексею доложить ему все, что услышал.