de omnibus dubitandum 35. 427

    ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ (1675-1677)

    Глава 35.427. АЛЕША, ЧЕВО РОБЕЕШЬ. ОГЛЯНИСЯ. МЫ ЗДЕСЯ…

    Наступило утро 29 января 1676 года.

   Скрипит снег под полозьями, хмур, морозен январь. Нету послабления зиме, рано сгущаются сумерки, рано приходит безлунная волчья ночь. Дорога показалась долгой, непривычно долгой, словно путь взял да удлинился.

    Матвеев еще до зари был уже во дворце, на верху, вызвал царицу, которая не покидала больного, и, потолковав с ней и с врачом немного, так же тихо-тихо пробрался в царскую опочивальню, слабо озаренную всю ночь. Хотя Алексей, пылая огнем, лежал словно в полузабытьи, Гаден [доктор Стефан Фунгаданов (фон Гаден) - Л.С.] успокаивал их невнятным шепотом:

    — И што ж такое, што жар?.. Такая болезнь. Разве бывает какая простудная хворь без жару?.. Все пройдет. Вот проснется государь, я ему дам питье одно хорошее… Он и совсем успокоится… Разве ж я первый день лечу государя, ага?..

    — Ладно, може, и правду ты говоришь, — со вздохом отозвался Матвеев.

    — Господи, спаси, исцели государя, — шептала Наталья. — Всех бедных на Москве оделю, вклады великие сотворю на храмы, на обители… Боже, дай милости… Исцели болящего… С колен не подымаясь, все святыни обойду… Господи, самое дорогое, што есть, — отдам на престол Твой… Помоги ему, Господи…

    Сохли у нее от волнения губы, и лепет затихал, только глаза не отрывались от икон.

    Так перед ними, прислонясь головой к скамье, не поднявшись с колен, и задремала Наталья.

    Матвеев и врач не стали ее тревожить.

    Врач ушел готовить свое снадобье. Матвеев, выслав очередного спальника, чтобы и тому дать передышку от ночного дежурства, откинулся головой на спинку кресла, в котором сидел, и против воли скоро задремал, но тревожным, чутким сном.

    Так в тишине прошло около часу или двух…

    За слюдяными оконцами стало светать. Но сюда не проходили лучи рассвета. Оконца были плотно занавешены и закрыты.

    — Пи-ить, — вдруг прозвучало едва слышно из того конца покоя, где стояло ложе царя.

    Наталья и Матвеев сразу очутились на ногах и быстро подошли к больному.

    — Што изволил сказать, осударь?..

    — Легше ли тебе, родимый мой, светик… Чево желаешь, скажи?..

    Оба эти вопроса прозвучали в один раз. Узнав жену и Артамона, Алексей сделал слабую попытку улыбнуться им обоим.

    — Со мной… вы… тута… Добро… Пи-ить…

    — Пить государю. А я ж несу, вот, в самый раз, — раздался голос Гадена, словно сторожившего за дверью этой минуты.

    Бережно держа в руках причудливый флакон венецианской работы, наполненный питьем, он подошел к столику у постели больного, взял небольшой кубок, налил в него питья, отлил из кубка себе на ладонь, так что видели все, и Наталья с Матвеевым, и спальник, вошедший вместе с врачом.

    Эту пробу из ладони Гаден проглотил в доказательство, что питье — не ядовито и в нем нет «наговора».

    Матвеев принял кубок, подал его Алексею. Видя, что больному трудно держать в руках что-нибудь, он поднес питье к губам царя, которому Наталья поддерживала голову.

    Сделав несколько глотков, Алексей оторвался от краев кубка и снова опустился головой на подушки.

    Матвеев вылил остатки питья себе на ладонь и так же, чтобы все видели, выпил их.

    Наступило полное молчание. Только хрипло, тяжело дышал больной, полузакрывши глаза.

    Через несколько минут питье, очевидно, стало действовать.

    Мертвенно-бледное, землистого какого-то оттенка, лицо Алексея немного оживилось, словно бы кровь заиграла под сухой, воспаленной кожей.

    Он провел языком по запекшимся губам и увлажнил их немного. Дыхание стало ровнее, не так хрипло и тяжело.

    — Спаси тя, Боже, Данилко… [доктор Стефан Фунгаданов (фон Гаден) - Л.С.] Знаешь ты… свое дело… Ишь, с разу с единаво, легше мне стало… Ох, и от груди отвалило… А я уж мыслил: конец… Ништо… Всем — свой черед… Видно, и мне… Полно, Натальюшка… Помни о сыне… Не убивайся так… Подь сюды… И вы… Сон я нынче какой видел… Вот, Данилко… Ты все знаешь… Растолкуй… — он замолк, чтобы передохнуть после долгой речи.

    Царица и все, бывшие в спальне, окружили кровать. Наталья присела на самое ложе, в ногах царя.

    Голова больного лежала на высоко взбитой подушке, и он заговорил медленно, но внятно, без особого напряжения:

    — Неспроста тот сон. Вещий. Вот и по сей час — перед очами все стоит, што во снах привиделося… На площади, вот, я стою. Не то меня родитель покойный, не то я сам Федю нарекаю, вот, как год назад оно было… Иду я в облачении царском, в бармах, в венце Мономашьем… Бояре, Дума кругом, народ… Черно по всей кремлевской площади от народу… А под ногами у меня — не то ковры и дорожки бархатные разостланы, не то живые цветы цветут… От духу ихняво — голова кружится. Иду — и думаю: вот, сыну царство сдам, сам на охоту поеду. И, словно бы Новогодье, осень такая ясная… [До клона лжеПетра Новогодье справлялось 1 сентября] День — красный. Самая охочая пора… И — на полпути покинул я тово, с кем был, сам словно на коня всел. Сокол у меня, мой Забой удалой, на рукавице…

    Алексей, вспомнив о любимой своей соколиной охоте, еще больше оживился. Даже глаза, блестевшие до тех пор тусклым светом, загорелись живее.

    — И вот, скачу я уж с ним по полю, вдоль Москвы-реки. Место — знакомое… Ловы — богатые… Взмыла цапля. За ней взмыл мой Забой… Она от ево, на угонки… Куды… Грудью бьет ее сокол… Глядь, а из цапли — коршун матерой оборотился, не то иная птица злобная, и ну Забоя рвать… Не стерпело мое сердце… Я с коня в высь рвуся, словно бы сам туды кинулся на помочь… И — чудо явилося…

    — Чудо, — невольно повторила Наталья, захваченная словами мужа.

    — Ну, вестимо, как во сне бывает… Легкой я стал… В высь, вот, словно птица, лечу. А уж ни сокола, ни ворога ево нету… Чистая высь… И я, как на крыльях, несуся. И глянул сверху туды, где площадь, где нареканье шло… Вижу… так вот, ровно вас: не один тамо царевич… Много их… Все один на другова не походят… Только все в наряде царском в нашем родовом… Цепью золотой всю площадь перерезали, из Кремля, с верхов — в Архангельский собор так и идут… так и идут…
И народу — черно кругом. Уж и площадь залило. До Москвы-реки народ… За Москву… Куды ни глянь — без конца народ… Шапками машут, славу кричат… Ровно рокот али дальний гром те клики ко мне, в высь-то доносятся…

    Алексей остановился передохнуть…

    — Какой дивный сон, — негромко отозвался Матвеев.

    — Погоди, не все еще… Гляжу я, а сам — вот словно стою на воздухе. И не оглядываюсь я, а чую, стоит еще некто у меня за плечом… Да не один, а много их. Тянет меня оглянуться — и боязно. Ровно што страшное там, чево краше и не видеть. И штобы не томить себя, я уж собрался вниз, к земле ринутися… Снова туды. А слышу ровно бы родителя покойного голос: «Алеша, чево робеешь. Оглянися. Мы здеся…». Глянул я — и впрямь батюшка стоит. Да не один… И Иван Василич царь тута с сыном Федором… И Василь Иваныч… И все иные, хто на Москве да на Руси правил… Володимер-князь… И Ольга… Все Рюриковичи. И сам он тута. Высокой, хмурой, усы свои гладит… И сызнова говорит мне батюшка: «Слышь, Алеша, собралися мы встречати тебя… А ранней ты все же к им, туды вернешься. К роду нашему. Так скажи: лучче бы землей володели. От нас брали бы все, что получче. Нам уж наших грехов не поправить. Они бы хоша замолили все… Ступай с Господом да ворочайся поживей…». Сказал — и ровно крестом осенил меня. Я — разом единым книзу, ровно камень пал. Дух заняло. Крикнуть хочу — не могу… Лечу, вот-вот разобьюся о землю… А голосу крикнуть — нету. Тут я и прокинулся… Вот сон мой какой нынче…

    И, очевидно, совсем утомленный порывом, больной осел в подушках, призакрыл глаза, замолк.

    — Дивный сон, — первый нарушая жуткое молчание, отозвался Матвеев.

    — Ну, и може, государь великий мыслит, што то лихой сон? Та нет. То — добрый сон, — заговорил Гаден, на которого поднял Алексей вопрошающий взгляд. — Коли летает хто во сне — значно крепкий сон, к здоровью сон той… Вот перво дело. Другое — надо правду молвить: вещий царский сон тот, государь. Потомство свое царь видел… И все — в царских же одеждах… Вот какой хороший сон… Да посбылся бы он, пусть даст Господь… И государю — еще много лет жить и на царстве сидети… Вот моя дума какая, государь, про той сон…

    — Аминь, Данилушка, — с просветленным лицом произнесла Наталья. Уверенный тон врача, его толкование сна вернули бодрость и надежду измученной женщине. Заразили они верой очевидно и самого больного, и Матвеева.

    — Аминь, аминь, — повторили оба за Натальей…

    — Пожить бы, правда… Молод еще Федя. Не жаль мне себя, царства жаль. Много не налажено… Сколь много затеяно. Где ему… осилит ли парень-малолеток?.. Да и не крепок он у нас. Господи, Господи… Велика доля царская… Да и бремя не легкое… Пожить бы еще… Все бы лучче… — словно про себя проговорил Алексей.

    — И поживет государь. Еще долго поживет на свете, еще и нас переживет. Што бы я сам так жил, — уверенно подтвердил Гаден. — Только берегти себя надо. Силы собирать… Морбусу тогда не одолеть государя. Он одолеет всяку хворь… Пусть я так буду счастливый… Отдыхать надо теперь государю. Речей не держать долгих… Теперь, после моего питья, если сызнова в сон ударит ево, уж не будет таких снов. Спокойно заснет мой царь милосливый… Покой надо ему.

    — Уж, слышим, слышим, — с невольной досадой заговорила Наталья. — Нешто мы станем мешать… Я, слышь, Алеша, помолиться выду… И, впрямь, коли полегше тебе, соколик, надо Господу хвалу воздать… Молить Ево стану, штобы… Она не досказала. И, видимо, делала усилия, чтобы не дать волю слезам, внезапно подступившим к горлу.

    — Иди, поплачь, помолися… Вестимо, у вас, у бабья, — и радость и печаль — все слезми выходит… Помолися… Дары раздай. Уж я знаю тебя, богомольницу… Скажи тамо, Артамон, пусть выдадут царице из моей казны сколько потребно буде ей… Пусть… Иди, милая… Легше мне…

    Осторожно склонилась царица к больному, коснулась губами его плеча, которое выдавалось, исхудалое, острое, из-под рубахи, коснулась руки, лежащей поверх одеял, и вышла из покоя вместе с Матвеевым. Ушел и Гаден готовить новые снадобья для больного царя.

    Очередной спальник, по желанию больного, раскрыл «Златоуст» [Назидательная книга с поучениями на каждый день] и стал читать негромким, монотонным голосом.

    Алексей сначала слушал, полузакрыв глаза, потом снова задремал.

    Спальник заметил это и, постепенно понижая голос, перестал читать. Снова глубокая тишина настала в опочивальне.

    На половине царицы жизнь уже шла полным ходом. Кипела обычная работа в мастерских и девичьих, готовили на поварне и в людской избе. В домовой церкви ее, Екатерины Великомученицы, что на Сенях, прошла заутреня и ранняя обедня без Натальи.

    Анна Леонтьевна, Кирилла Полуэхтович, младшая сестра Натальи Авдотья, братья: Иван, Афанасий, Лев, ближние бояре и боярыни ждали царицу с вестями о здоровье Алексея, собравшись в просторной Столовой палате. Сюда прошла и Наталья.

    — Господь милости послал, — встречая дочь, проговорила Анна Леонтьевна и подала ей просфору, вынутую за здравие царя и царицы.

    — Легше дал Господь царю-государю нашему, — повестил всем от имени царицы-дочери Кирилла Нарышкин, выслушав несколько слов от Натальи.

    — Слава те, Спасу Милостивому!.. Подай, Господи! — откликнулись все на эту радостную весть, широко осеняя себя крестом.

    — Молитесь о здравии государя, — сама проговорила Наталья, принимая общие поклоны.