Бегущий Орел! глава 2

ГЛАВА 2.  Отаки доказывает свою смелость.

     Враги были так близко от нас, что я мог даже разглядеть, как сверкают их глаза. Мы разом развернули своих лошадей, мой отец, и Утреннее перо выстрелили в приближающихся врагов, и один из них вскинув руки, упал, а его ружьё отлетело в сторону. Мы же понукая своих перегруженных коней, поскакали к нашему селению. И нужно сказать, что это было не таким уж простым делом, заставить наших коней скакать галопом. Мы, что было сил, колотили пятками в лошадиные бока, заставляя их бежать быстрее, и когда они всё-таки перешли на галоп, это была настолько натужная и медленная скачка, что вражеский военный отряд бежал вслед за нами почти с такой же скоростью. Бег врагов замедляло то, что они на ходу перезаряжали свои ружья. А это было непросто. Им приходилось засыпать порох из пороховниц в стволы, а затем поверх пороха, они забивали шомполами пули и пыжи, и уж затем, подсыпав порох на полку затвора, или установив капсюль на затворную наковаленку. И только совершив все эти действия, они останавливались, и приложив наконец-то ружьё к плечу, стреляли нам вслед. Вскоре мы поняли, что, не смотря на небольшую скорость наших лошадей, мы всё же сможем уйти от погони, если только нас не поразят свистевшие вокруг нас и взбивавшие фонтанчики земли у копыт наших коней пули. Нам было нужно, как можно быстрей оторваться от преследователей на расстояние большее, чем дальность стрельбы вражеских ружей.
     Мой отец и я ехали на более сильных лошадях, чем Отаки и Утреннее Перо, и поэтому мы вырвались вперёд и были в несколько большей безопасности. Наша небольшая группа, ехавшая до этого вместе, теперь растянулась по всему полю, Отаки была в ста шагах позади меня, а её отец скакал где-то в половину этого расстояния за ней. Утреннее Перо и мой отец, оборачиваясь на скаку, продолжали стрелять во врагов, и, перезаряжая свои ружья, на-сколько только могли быстро, снова стреляли в преследователей. Как же я хотел, чтобы и у меня было ружьё! Я чувствовал себя совершенно беспомощным. На своей старой медленной лошади, я был лёгкой целью не только для оружия врагов, но и для их насмешек. Я боялся, что каждый неверный и шаткий скачок моей коняги может оказаться последним, что следующая из проносящихся мимо меня пуль угодит в мою спину. Кожа у меня на спине и затылке нервно дёргалась, и я никакими усилиями не мог этого прекратить, меня тошнило от страха, и всем моим телом овладела жуткая слабость. В этот миг я услышал, что Отаки громко вскрикнула, и оглянулся. Лошадь её отца подстрелили, и она упала на спину, судорожно дёргая в воздухе всеми четырьмя ногами, Сам же Утреннее Перо, по всей видимости, был невредим и, поднявшись на ноги, вновь выстрелил в приближающихся врагов, а затем побежал вслед за нами. Мой отец и я развернули своих коней и поскакали, чтобы защитить его.
     — Скачите с Отаки домой! Я один пойду на выручку Утреннего Пера! — Прокричал мне отец.
     Но Отаки проявив не девичью храбрость, остановила свою лошадь, и, соскочив на землю, перерезала ножом верёвки крепившие груз мяса и шкур на её спине, и столкнула вьюки на землю. Преследуемый по пятам несколькими самыми быстрыми бегунами из вражеского отряда, Утреннее Перо уже подбегал к своей храброй дочери, он на бегу засунул ружьё за пояс, чтобы освободить себе обе руки и, подхватив Отаки на руки, забросил её на лошадиную спину, а затем и сам вскочил на коня позади дочери. Утреннее Перо, что есть сил, хлестнул уставшую конягу тяжёлой плетью с рукоятью, из оленьего рога свисавшей на ремешке с его правого запястья, и в то время, самый быстрый из преследователей высокий и мускулистый воин, подбежав к ним, ухватил левой рукой лошадь Отаки за хвост. Он отбросил своё разряженное ружьё в сторону, выхватил правой рукой нож из ножен и, зажав его в зубах, ухватившись за конский хвост обеими руками, стал тянуть лошадь назад. И лошадка Отаки и без того отягощённая двумя всадниками, стала всё больше замедлять свой бег, какое-то время она ещё тащила за собой упирающегося ногами в землю и скользившего по высохшей траве мощного вражеского воина, но наконец, обессилев, почти остановилась. В этот момент, Утреннее Перо, вынул из-за пояса своё ружьё, и, ухватив его за ствол, обернувшись назад, широким замахом с силой опустил ружейный приклад на голову врага.  Я был далеко от них, но всё равно услышал глухой звук этого сокрушающего удара! И сразу же после этого удара вражеский воин, как подкошенный рухнул на бок, и я не видел, чтобы он после этого хотя бы дёрнул ногой или пошевелил рукой!   
     Освободившись от державшего её воина из вражеского отряда, лошадь под Отаки и её отцом пошла значительно быстрее. Мой отец уже подъезжал на помощь своему другу, когда тот свалил врага мощным ударом приклада. Утреннее Перо, продолжая сидеть за спиной Отаки, перезарядил своё ружьё и, обернувшись назад, выстрелил в самого близкого из приближающихся вражеских воинов.  И этот выстрел достиг цели! Я видел, как брызнула струя крови из груди врага. Мой отец как раз в этот момент подъехал к Утреннему Перу и Отаки, и стал по очереди нахлёстывать своего и их коня, заставляя их бежать быстрее, и мы снова начали постепенно увеличивать разрыв между нами и вражеским военным отрядом. Разрыв этот быстро увеличивался, по-скольку вражеские воины уже изрядно запыхались от бега. Они ещё несколько раз выстрелили в нас, но после долгого бега и в результате душившей их злобы, стреляли они не точно, и вскоре мы отъехали на расстояние намного превышающие дальнобойность их ружей, и направили бег своих коней прямо к нашему лагерю.
     После того, как мы достаточно оторвались от вражеского преследования, мой отец крикнул мне: «Сбрось груз со своего коня и возьми с собой Отаки. Поезжайте, как только сможете быстро в наш лагерь и приведите сюда наших воинов. Мы убили двоих, а может и троих воинов из этого военного отряда, и должны убить их всех! Поезжайте быстро! А мы будем следить за врагами, и следовать за ними, куда бы они ни отправились. По вашему возвращению, вы найдёте нас здесь или где-нибудь поблизости».
     Теперь я понимаю, что отправляя меня и Отаки в лагерь за подмогой наши отцы в первую очередь заботились о нашей безопасности, ведь в случае продолжения вражеской погони, они могли бы задержать преследователей, пусть даже ценой своей жизни.
     Я сбросил груз мяса и шкур со спины своей коняги, и Отаки, соскочив со своей лошадки, запрыгнула на мою позади меня. Удивительно, но моя старая охотничья лошадь, освободившись от груза мяса и шкур, теперь, когда нам уже не угрожала смертельная опасность, довольно резво побежала, хотя и несла двух всадников, и уже вскоре мы приехали в наш лагерь и, стали кричать во всё горло, о том, что неподалёку от нашей стоянки появился вражеский военный отряд. Как только мужчины нашего лагеря услышали эту весть, они тут же бросились во всех направлениях за своими лошадьми, или посылали за ними мальчиков, а сами, после того, как мальчишки быстро разбежались, стали выносить из палаток своё военное снаряжение: щиты, оружие и сёдла. У некоторых лошади были привязаны у палаток, и они были готовы отправиться в путь почти, что сразу. Один из наших воинов дал мне свежую лошадь, и как только я оседлал её, он сказал мне, чтобы я ехал впереди и показывал собравшимся воинам, куда нужно было ехать. Мы тут же отправились в путь, сначала за мной ехало около десятка воинов, но постепенно наш отряд догоняли, то один, то другой воин, и вскоре уже почти все мужчины, которые были в лагере, присоединились к нам.
     Было уже недалеко до заката, когда немного восточнее того места где мы их оставили, в конце долины у подножия горы, мы наконец нашли моего отца и Утреннее Перо. Они, рассказали, что вражеский военный отряд только что прошёл вверх по ближнему горному хребту, как раз тому, на котором мы утром охотились на снежных баранов. Теперь они наверняка укрылись в сосновом лесу, покрывавшем склон горы. За то время, что наши воины обсуждали, как действовать дальше, к нам присоединилось ещё несколько мужчин из нашего лагеря, и теперь отряд насчитывал пять десятков воинов, и ещё многие были на подходе. Наш вождь Одинокий Ходок прокричал: «Нас уже достаточное количество собралось! Поспешим же и уничтожим врага! Ночь уже близка!
     — Я пойду с вами, — сказал я отцу.
     — Я тоже пойду с вами! — Неожиданно раздался рядом со мной выкрик Отаки.
     И все только теперь заметили, что она не осталась в лагере, а в общей суматохе последовала за воинами. Утреннее Перо и мой отец обескуражено посмотрели на нас, а потом друг на друга, и на какой-то миг, задумались, что нам ответить. Я замер в ожидании, опасаясь, что нам велят возвращаться домой. Отаки, тоже стояла, плотно сцепив руки перед собой, такая у неё была привычка, когда она ждала ответа на свой вопрос.
     — Мы разрешим вам остаться, если вы пообещаете, не лезть вперёд, и будете оставаться на расстоянии недосягаемом для пуль выпущенных из вражеских ружей. — Наконец сказал отец Отаки.
     — О да, да, мы обещаем вам это. — Ответил я, и дальше мы поехали вдвоём на коне Отаки, так как моего свежего коня, на котором я приехал из лагеря взял себе Утреннее Перо.
     Судя по всему вражеский военный отряд, не заметил подход наших воинов из лагеря, иначе бы они закрепились на вершине хребта, вырыв там ямы для укрытия от огня из ружей наших воинов. Когда же мы достигли вершины хребта, то сразу увидели их внизу на поляне между горами. Враги, наконец, тоже заметили наш отряд, и поскольку они были застигнуты на открытом месте, и деревья за которыми можно было укрыться, находились далеко, они, подобно барсукам начали спешно рыть ножами ямки в твёрдом и неподатливом грунте, пытаясь создать некое подобие укрепления.
     — Вы двое оставайтесь здесь,  — крикнул мой отец Отаки и мне, и Утреннее Перо, тоже сделал нам знак оставаться на месте.
     Я и Отаки, конечно же, очень хотели последовать за нашими отцами, но уважая их волю и помня наше обещание, мы послушно спешились, и стали наблюдать за развивающимися событиями. Под предводительством вождя Одинокого Ходока наши воины пришпорили своих лошадей  и лавиной по-неслись вниз по склону горы, они были подобны вихрю и скоро скрылись в туче поднятой лошадиными копытами пыли. На скаку наши воины запели военную песню, изредка прерывая её пронзительными боевыми кличами. О, какой прекрасной музыкой эта боевая песня, и кличи войны звучали в наших ушах! Мы пританцовывали и подпрыгивали от охватившего нас возбуждения и боевого восторга, а мимо нас проносился поток наших воинов спешивших присоединиться к сражению, некоторые из воинов смеялись над нашим волнением, и кричали нам, чтобы мы набрались храбрости и следовали за ними.
     — Пойдём дальше! Давай спустимся немного поближе к месту битвы! — Стал я уговаривать  Отаки, но она, только отрицательно покачала головой.
     — Отцы сказали, чтобы мы оставались здесь, здесь мы и останемся.
     Она, конечно, была права, и я больше не стал звать Отаки пойти дальше, но как же я хотел, оказаться рядом с отцом и нашими воинами, чтобы у меня было ружьё, и я мог принять участие в предстоящей битве! Так и остались мы, стоять на вершине и наблюдать за разворачивавшимися в долине событиями.
     Наши воины к этому времени уже почти доскакали до вражеской позиции. Некоторые вражеские воины продолжали окапываться, отбрасывая комья земли и камни, их ямки-окопы были хорошо заметны сверху, выделяясь тёмно коричневыми пятнами на жёлтом фоне сухой травы. Они были похожи на испуганных прерийных собачек увидевших орла, и пытающихся спрятаться в норах. Но с приближением наших всадников, они перестали рыть землю и залегли в своих окопчиках, каждый вражеский воин лежал теперь, укрываясь за небольшой кучкой земли с готовым к стрельбе ружьём, ожидая момента открыть огонь, как только наши воины приблизятся. Но наш отряд, не доезжая до позиции противника, внезапно разделился на две половины, и сал охватывать залегших врагов справа и слева, а всадники свесились в стороны, укрывшись от вражеских выстрелов за спинами своих коней. Облачка дыма поднялись над коричневыми пятнами вражеских окопчиков, и вслед за этим до наших ушей долетели звуки выстрелов. Бах! Бах! Ба-бах! Наши всадники, лишь слегка показавшись из-за лошадиных спин, ответили на вражескую пальбу только двумя – тремя выстрелами. И мы поняли, что они специально вызывали огонь противника на себя, желая заставить врагов разрядить свои ружья.
     Мы видели, как две лошади под нашими воинами упали, а их всадники, соскочив на землю, тут же укрылись за тушами своих ещё бьющихся в агонии лошадей, так же мы увидели, как один воин из нашего отряда, взмахнув руками, упал с коня и больше не двигался.
     — О! О! — Закричала Отаки — надеюсь, это был не мой отец!
     — Аи! И не мой! — Так же закричал я, и призвал Солнце защитить моего отца.
     — Да! Да! О Солнце! Защити наших отцов! — Молила заходящее Солнце Отаки. — Даруй им победу и позволь, победив врагов невредимыми выйти из этой битвы!
     В это время на поляне началось настоящее сражение. Объехав вражескую позицию с двух сторон, два отряда наших всадников соединились, и под предводительством старого вождя Одинокого Ходока, прорвав оборону не столь прочную, как со стороны обращённой к склону горы, ворвались прямо внутрь круга вражеской позиции. Они стреляли из своих ружей во все стороны, спрыгивали с коней, и бились с вражескими воинами врукопашную. Всё смешалось в неистовой схватке, люди и кони бились в тучах поднявшейся пыли и порохового дыма, и мы с Отаки уже не могли ничего толком рассмотреть.
     — Давай сядем на нашу лошадь и спустимся вниз. К тому времени, когда мы туда доберёмся, всё уже кончится.  — Сказал я Отаки. И теперь, она согласилась со мной.
     Мы стали медленно спускаться с горы. Страх за наших отцов сопровождал нас на всём протяжении этого спуска, он нашёптывал нам самые страшные предположения о том, что мы сможем увидеть в этом клубящимся пылью круге кричащих воинов и скачущих лошадей — то, что мы никогда не хотели бы увидеть! Спустившись с горы, мы поехали по поляне ещё медленнее пока не приблизились к месту боя, и смогли уже различать лица отдельных воинов.
     — Вот, я вижу! Мой отец, что-то привязывает к седлу! — Прокричала у меня над ухом Отаки, и в тот миг, я тоже наконец-то увидел своего отца, который в это время, что-то говорил Одинокому Ходоку. И теперь я тоже радостно вскрикнул и начал подгонять нашего коня и вскоре мы уже оказались на краю круга вражеских окопов. Толпившееся там мужчины нашего племени, обсуждали, только что закончившийся бой, и все наперебой рассказывали друг другу, о том, что каждый из них совершил в этой битве — как, и в кого, он стрелял, или, как он скакал вниз с горы, и как нанёс врагу смертельный удар. Мы подъехали к моему отцу и вождю Одинокому Ходоку.
     — Дети мои, — сказал вождь. — Вы видели эту битву. Мы быстро истребили врагов, но они всё-таки успели и нам нанести урон. Они убили Одинокую Стрелу, Удары по Ошибке и Тело Бизона. Поторопитесь назад в наше селение и скажите женщинам, чтобы приехали сюда и привели пять лошадей с волокушами некоторые из наших воинов ранены и не могут двигаться.
     Мы развернули лошадь, на которой сидели, и снова проехав через разорённый круг окопов вражеского укрепления, увидели двадцать семь мёртвых вражеских воинов, с которых наши мужчины снимали скальпы. Считая трёх убитых ранее моим отцом и Утренним Пером, вражеский отряд насчитывал три десятка воинов. Они были ассинибойнами, и их вождь Одинокая Гора, который приходил с якобы дружеским визитом наш лагерь на Лосиной Реке, и стремился изо всех сил показать нам своё притворное дружелюбие! Он говорил о том, что очень хочет посетить нас в нашем краю. Ну, что же, вот он и посетил нашу страну! Здесь и настал конец и его посещению, и ему самому!
     Когда мы уже собрались уезжать, Утреннее Перо, окликнул нас, попросив немного задержаться, и после короткого разговора со стоявшими рядом с ним мужчинами, он подвёл к нам двух свежих коней, чтобы мы быстрее могли доехать до нашего лагеря, чем мы смогли бы сделать это на нашей заезженной вьючной лошади.
     — Поезжайте скорее домой и передайте женщинам, чтобы они привели восемь, а лучше даже десять дополнительных коней. Мы останемся здесь, и будем охранять наших убитых воинов, пока их жёны не приедут за ними. — Сказал он нам.
     Смеркалось, когда мы с Отаки выехали на вершину хребта, и, оглянувшись, мы увидели на уже погружённой во тьму поляне в ущелье, ярко горящие костры, сложенные из легко воспламеняющихся веток гризвуда или как его ещё называют сального дерева, и в свете костров виднелись фигурки  наших воинов охраняющих тела своих погибших товарищей. Всё дальше от места битвы и всё ближе к нашему лагерю ехали мы в ночной тьме, радуясь уничтожению врагов, и печалясь от того, что мы несли домой и скорбные известия о гибели наших воинов. Нас особенно угнетало, что именно нам предстояла горькая участь сообщить  печальную весть их вдовам и внезапно осиротевшим детям. В скорее мы уже прибыли в наш лагерь, и как только принесённые нами вести разнеслись по лагерю, все бросились к лошадям, казалось, все желали отправиться на поле битвы и сопроводить наших воинов победителей домой. И в то же время среди раздающихся то здесь, то там победных песен, были слышны, плачь и стенания безутешных вдов и родственников погибших воинов. Отаки пошла в свою палатку, а я отправился к себе домой, и мы оба после этого долгого и опасного дня крепко уснули, прежде чем наши матери успели приготовить нам поесть.
     На следующий день, и в течение многих последовавших за ним дней все разговоры в лагере были только о разгроме и полном уничтожении военного отряда ассинибойнов. Множество раз мой отец и Утреннее Перо должны были пересказывать, как вражеский отряд, обстрелял нас, из оврага, а потом бросился за нами в погоню, когда мы, сидя поверх тяжёлых тюков с мясом и шкурами, не спеша ехали на своих вьючных лошадях. Как, затем Отаки с её храбростью и присутствием духа, спасла своего отца, сбросив груз со своей лошади и ожидая его, в то время когда его лошадь упала подстреленная врагами. Отаки и я должны были множество раз разыгрывать сценки и показывать в лицах, как всё это произошло, и мужчины и юноши, и даже некоторые женщины очень хвалили её за проявленную храбрость. Но нашлось много других женщин, которые, наоборот, с недовольством говорили, что место девочки в палатке рядом с матерью, а Отаки подаёт плохой пример их дочерям, так и они скоро начнут отказываться делать домашнюю работу, и захотят охотиться вместе с мужчинами. Нашлись и некоторые из мужчин, которые так же не одобрили поведение Отаки.
     Утром, на другой день после битвы, мы с Отаки отправились вместе с нашими матерями, чтобы отыскать брошенные нами во время нападения врагов тюки с мясом и шкурами. Женщины, одни, ни за что не пошли бы в те места, где лежали тела убитых ассинибойнов. Да и я, тоже не очень-то хотел этого, но я должен был с вьючными лошадьми спуститься вниз, чтобы подобрать брошенные тюки и вернуться к женщинам, ждущим меня на верху длинного горного хребта. Известно, что тени убитых врагов в течение долгого времени остаются в местах, где они были убиты, и могут, оставаясь невидимыми насылать на проходящих через эти места людей смертельные болезни. Перед тем, как отправиться в это опасное место, я помолился Солнцу и совершил жертвоприношение в его честь, те же молитвы я повторил и после возвращения, и ни какое вредное колдовство ко мне не пристало.
     Я ожидал найти тюки с мясом и шкурами, разорванными и изъеденными волками и койотами, но они оказались в полной целости и сохранности, такими же, как мы бросили их, спасаясь от врагов. И наши семьи пировали вкусным жирным мясом в течение нескольких дней.
     Спустя несколько дней после битвы с ассинибоинами, мы свернули наш лагерь и спустившись до Большой Реки, перешли её по льду и поехали дальше к Жёлтой Реке  и устью Тёплого Весеннего Ручья, где мы и разбили лагерь, намереваясь оставаться  там до конца зимы. Эти места изобиловали всевозможной дичью, и охота там была всегда обильна добычей. Мы поймали в свои ловушки множество бобров, и так же добыли много тёплых зимних шкур волков. На равнинах паслись многочисленные стада антилоп и бизонов, оленьи стада насчитывали тысячу и более голов, и лосей в близлежащих лесах так же было много. Но эта зима всё равно была долгой, морозной и снежной, трудной зимой и мы радовались, что у нас были большие запасы сушёного мяса и пеммикана, которыми мы всегда могли подкрепиться.
     Отаки продолжала проводить время со мной и всей нашей мальчишеской ватагой. Нам нравилось, усевшись на широкие бизоньи лопатки кататься с крутых заснеженных холмов и вертеть на речном льду волчки, и, конечно же, мы постоянно охотились с нашими замечательными луками на куропаток, кроликов, и даже несколько раз на рысей, которых загоняли на дерево наши охотничьи собаки. Отаки, больше не пытались заставить делать домашнюю работу, всю долгую зиму основным нашим занятием было пасти лошадей наших отцов. У неё не было подруг среди девочек нашего селения, а они, в свою очередь, обижаясь на Отаки, зато, что она не хотела иметь с ними ничего общего, говорили, что она дура и гордячка. Они так же прозвали Отаки – Са-кво-ма-пи А-ки-кван, что означает Девочка – Мальчик. Отаки, не обращала на них внимания, никогда не огрызалась и проходила мимо так, как будто не слышала и не видела дразнивших её девчонок. Никто из них, да и мы её друзья мальчишки, не могли представить себе, что придёт такой день, когда они будут делать всё, чтобы показать насколько они почитают её.
     Но вот, наконец, пришла весна, дни стояли тёплые и безветренные, и мы сменили тяжёлую тёплую одежду и мокасины из бизоньих шкур, на более лёгкие одеяния из тонко выделанных шкур большерогов и снежных козлов. Как же хорошо и приятно было, после долгой и холодной зимы гулять, не-жась в тёплых солнечных лучах. Прежде, чем проросли первые стрелки новой травы, из земли показались зелёные ростки и голубые цветки камаса , или мааса, как мы называли его, и все женщины и дети из нашего лагеря высыпали на холмы и равнины с заострёнными палками и мешками для сбора его вкусных корневищ. Варёными и даже сырыми клубни камаса, служили отличным дополнением к надоевшей за зиму однообразной мясной пище. Вскоре все корни в окрестностях лагеря были вырыты, и однажды утром Отаки, сказала мне: «Давай пойдём вверх по слону горы, где люди из нашего лагеря ещё не копали, и пусть каждый из нас наберёт по полному мешку кореньев».
     — Да, давай сделаем это, — ответил я, и, взяв мешки, палки-копалки, а так же повесив за спину наши луки и колчаны со стрелами, мы, пройдя через долину, отправились в предгорья. Поднявшись повыше, на горном лугу, этакой маленькой горной прерии окружённой соснами и осинами мы, нашли много камаса и начали выкапывать его корневища, вырыв корень мы, сбивали с него остатки земли, и, открутив листья ботвы с его верхушки, сам корень клали в мешок. Наполнив частично свои мешки на этой горной поляне, мы, пошли через лес в поисках ещё одной маленькой горной прерии. И вскоре мы вышли на ещё один горный луг, он был несколько сотен шагов в длину и примерно столько же в ширину, в верхней части этого луга возвышался скальный утёс, а у его подножья громоздились друг на друга несколько больших валунов, некоторые из которых были размером с дома белых людей.  Здесь было много камаса, а земля была влажной и рыхлой, так что мы довольно быстро накопали много корней, и почти наполнив свои мешки, присели отдохнуть в тени деревьев на левом краю луга. И вдруг, мы услышали странный и пугающий звук не то плача, не то крика переходящего в вой. Этот стенающий плач раздавался из-за нагромождения скал у подножия утёса.
     — Что это было? Кто это выл и плакал? — шёпотом настолько тихим, что я едва смог его расслышать, спросила меня Отаки.
     — Не знаю, — ответил я. — Я никогда не слышал такого крика и воя, как этот, но если припомнить рассказы наших охотников, думаю, что это может быть крик рыси.
     И тут этот странный вой, переходящий в подвывающее рычание раздался снова. Звук был долгий низкий, и как бы приглушённый, казалось, что тот, кто его производил, находился в пещере, или каком-то углублённом месте. В этот раз мы смогли определить место откуда шёл звук, кто бы его ни издавал, зверь, дух, или человек, находился он слева и сверху от того места где мы находились, где-то за скалами на верху поляны.
     — Звук не очень громкий, значит и зверь его издавший не очень крупный. Это, скорее всего рысь, — сказал я.
     — Да, это точно рысь. Давай поднимемся к скалам у подножия утёса, разыщем и убьём её, — решительно сказала Отаки.
     — Отаки, ты сказала, то, что хотел сказать я. — Ответил я ей, достал свой лук из висевшего за плечами чехла, и натянул на него тетиву.
     Отаки, тоже достав из чехла, приготовила свой лук, а потом мы вынули из колчанов стрелы с острыми железными наконечниками, предназначенными для охоты на крупного зверя. Незадолго до этого, наши отцы изготовили для нас по четыре такие стрелы. Четыре, это священное число приносящее удачу. Оставив мешки с собранными кореньями под деревом, мы стали осторожно, переходя от дерева к дереву подниматься к скалам, но пока, ни рыси, ни какого другого зверя не видели. И вот, когда мы поднялись уже совсем близко к основанию утёса, туда, где уже не росли деревья, мы снова услышали низкий и в то же время жалобно подвывающий голос зверя, он раздался из-за скал, находившихся перед нами, и тут же, чуть в стороне раздалось утробное рычание, переходящее в высокий вой.
     — Их здесь двое, — прошептал я Отаки.
     — Да, и значит, каждый из нас принесёт домой хорошую, тёплую и пушистую шкуру. — Ответила мне она.
     Сделав ещё несколько шагов, мы оказались на краю леса у подножия скального завала. И тут мы поняли, что дальше пройти нам не удастся, скалы вблизи оказались ещё больше и круче, чем они казались нам при взгляде издали, и громоздились они друг на друга совершенно невообразимым образом. Пришлось нам с Отаки вернуться по тому же пути, что мы пришли, а затем пойти в обход скал, и тут мы снова услышали, сначала воющий плач, а в ответ на него низкий хриплый рык. Теперь мы точно знали, где находились звери, они были недалеко от нас с правой стороны скальной гряды, скрытые от наших глаз грудами валунов, из них ближним к нам был воющий плакса, как я назвал его для себя, а грозный ворчун, был немного дальше за теми же скалами. Подёргав меня за рукав, чтобы привлечь к себе внимание, Отаки прошептала: «Они, там за валунами, совсем близко! Давай же, пойдём и убьём их!»
     — Да. — Шепнул я, и подал знак следовать за мной. Бок-обок, с готовыми к стрельбе луками, мы, осторожно ступая по пожухлой прошлогодней траве, приблизились к проходу между двумя огромными валунами. Проход этот был шириной шагов в пять или шесть, и где-то шагов двадцать в глубину, прямо по центру прохода была протоптана уходящая вглубь, и темноту тропинка, тёмным этот проход был из-за того, что сверху его, как крыша в домах белых людей, накрывал ещё один огромный валун. Мы не знали, насколько глубоко между скал уходила эта тропинка, поскольку в глубине прохода стояла тьма, какая бывает только в безлунную ночь. И всё же мы осторожно пробрались сквозь заросли шалфея у входа, и, войдя в этот узкий проход, стали потихоньку продвигаться вперёд, чем дальше мы шли, тем сильнее и невыносимее становился резкий запах хищных животных и тяжёлый смрад разлагающихся останков их жертв. Мы остановились, пытаясь разглядеть, хоть, что-нибудь впереди, но ничего, кроме неровных стен и такой же грубой кровли образованной верхней скалой, увидеть не могли, так же ничего не было слышно, ни что не выдавало присутствия скрывающихся где-то в глубине зверей.
     Человек больше всего боится того, чего он не видит, и мне, конечно же, было страшно идти в эту чёрную дыру в скалах, но я сказал себе: «Мы, не должны бояться. Там нет никого, кроме двух злых друг на друга рысей, которые не могут поделить добычу. Я наклонился к Отаки, и, желая подбодрить её, а скорее самого себя, я прошептал: «Давай, иди за мной!» Она улыбнулась, кивнула головой, и мы пошли дальше. Проход становился всё уже и теперь, мы не могли идти рядом,  и вынуждены были двигаться только друг за другом, высота прохода, так же менялась, но кровля возвышалась над нами на одну, максимум на две руки. Наши тела перекрывали доступ света просачивающегося снаружи, и через каждые три-четыре шага, мы приседали и наклонялись поближе к полу, чтобы дать свету проникнуть в глубину и дать нам хотя бы небольшую возможность рассмотреть, что было там впереди. Неровные бока скал образовывали то сужающийся, то вновь расширяющийся коридор, от которого то и дело отходили в стороны другие проходы, и в них могли найти укрытие не две рыси, а сотня или две, и ещё только Великому Духу известно, кто мог скрываться в этой сети скальных расщелин. «Да…— сказал я себе мысленно, — вряд ли сможем мы в этой темноте и тесноте сделать хоть один уверенный выстрел, мы этих рысей даже разглядеть толком не сможем, а они могут скрываться за любым из поворотов этих узких проходов». В это время, мы, в очередной раз присев огляделись, а затем, выпрямившись, сделали четыре или пять шагов к первому из боковых проходов. И тут я увидел, что какая-то смутная тень, похожая на большую птицу, летит прямо к моему лицу. Я вскинул руки, чтобы прикрыть голову, и, тут же, что-то тяжёлое ударило меня в левое плечо, и будто вихрем развернуло назад лицом к Отаки, и мы, с моими испуганными воплями и девичьим визгом Отаки, ринулись прочь из смрадного и страшного прохода. Назад на свет дня и свежий воздух мы выскочили гораздо быстрее, чем до этого пробирались внутрь, и не останавливаясь ни на миг бросились бежать вниз по склону горы, и только достигнув нижнего края скального завала, мы впервые решились оглянуться. Сделали мы это, как раз вовремя, чтобы увидеть, как большая пума, быстрыми и длинными прыжками перескакивала с валуна на валун и, достигнув лесной кромки, скрылась за деревьями.
     — О, Ап-Ах! Там были горные львы, а не рыси! Мы едва спаслись! — Впервые за долгое время, заплакала Отаки.
     И тут, после испуга и быстрого бега вниз, моё левое плечо напомнило о себе сильной болью. Осторожно заведя правую руку за спину, я потрогал раненое плечо, и нащупал мокрый от крови, разорванный рукав моей рубахи из кожи большерога. Мимоходом, горный лев, едва не оторвал мне руку одним взмахом своей когтистой лапы, и оставил глубокие борозды разорванной кожи на моём левом плече! Отаки увидев мою рану, воскликнула: «Тебе боль-но, Ап-Ах? Ты весь в крови! Давай поспешим к роднику, что бьёт в нижней части луга, и обмоем твою рану!»
     Мы спустились к роднику у нижнего края этой маленькой горной прерии. Бьющая из глубины горы вода, образовала небольшую заводь чистой и холодной воды, а затем, наполнив эту похожую на каменную чашу естествен-ную ёмкость, переливалась через её края и бежала вниз звонко журчащим ручейком. Оказавшись у воды, я стянул разорванную и мокрую от крови рубаху через голову, и Отаки стала поливать раны на моём плече холодной родниковой водой, до тех пор, пока кровотечение не прекратилось. Но хотя кровь и перестала течь из четырёх глубоких борозд оставленных когтями пумы, сами они, да и всё левое плечо сильно болело, и горело, будто в огне!
     — Ну, что же, теперь мы пойдём домой. — Сказала Отаки, после того, как помогла мне снова надеть рубашку. Я ничего не ответил ей. Я был очень сер-дит на себя, и так же мне было стыдно за тот крик страха, с которым я бежал из скального прохода.  Я сидел, не двигаясь, и напряжённо думал, как мне поступить дальше. В это время Отаки, снова предложила мне отправиться домой, чтобы, как следует заняться моими ранами и наложить на них лечебные снадобья. Я повернулся к ней и сказал: «Иди домой если хочешь, а я вернусь к скалам и убью второго горного льва, того рычащего и ворчащего сото-варища ранившей меня и сбежавшей воющей пумы!».
     — Ты не должен идти один! — Воскликнула Отаки. — Вставай и пойдём! Я иду с тобой!