Бегущий Орел! глава 3

ГЛАВА 3.  Отаки принимает на себя бремя женщины.

      План действий уже сложился у меня в голове, и план этот был, как мне казалось хороший. Я провёл Отаки по кромке леса окружавшего маленькую горную прерию, до самого начала скальной гряды. А затем, мы взобрались на ближний к нам валун, с него перебрались на следующий, и так переходили с валуна на валун, пока не взобрались на плоскую вершину скалы. Наконец, мы остановились прямо над входом в тот самый скальный проход, который мы недавно так спешно покинули. Здесь мы и устроились с приготовленными к стрельбе луками, ожидая, когда горный лев выйдет из своего укрытия. Я был уверен, что на закате зверь обязательно выйдет, чтобы отправиться на охоту. Наклонившись вперёд, мы могли видеть из конца в ко-нец всю границу между скалами и лугом. Я предполагал, что выходя из укрытия, горный лев не будет смотреть вверх, а станет высматривать опасность прямо перед собой. Солнце уже давно прошло половину своего дневного пути, с той поры, когда мы заняли свой сторожевой пост. То Отаки, то я, иногда наклонялись, чтобы заглянуть за край скалы. Рана на плече, болела всё больше, и мне стало казаться, что солнце, словно приросло к небу и не собирается отправляться в свой дом на западе, а хочет изжарить нас на этих разогретых им скалах. Я уже сомневался смогу ли я, оставаясь на этом месте выдержать до вечера, но собравшись с силами, я мысленно сказал себе: «Несмотря ни на что, я буду здесь ждать появления пумы, до тех пор, пока смогу видеть, куда стрелять». Однако чувствовал я себя всё хуже. Боль всё усиливалась и вместе с опухолью расползалась от плеча вниз по руке и на шею, а с шеи на спину, но я ничего не сказал об этом Отаки.
      Сидя в ожидании, я мысленно представлял, как пума появится из укрытия, и тут я понял, что если мы с Отаки в момент выхода пумы, будем оставаться на том же месте, что и сейчас, то не сможем ни натянуть, как следует свои луки, ни точно прицелиться. И к тому же, если мы резко встанем во весь рост и начнём натягивать луки, пума наверняка услышит нас, и к тому моменту, когда мы будем готовы пустить свои стрелы, она успеет убежать. Я наклонился к Отаки, и прошептал: «Как только лев покажется, нам нужно будет тихонечко отползти назад, а затем, поднявшись в полный рост, натянуть тетиву, и только потом с готовыми к стрельбе луками подойти к краю скалы и стрелять во льва». Отаки, в знак согласия кивнула головой, и мы продолжили своё бдение. А моё разодранное пумой плечо и вся верхняя часть туловища, болели всё больше.
      Наконец, когда уже начало смеркаться, Отаки увидела ожидаемого нами горного льва. Она как раз наклонилась, чтобы заглянуть вниз, и по тому, что она стала потихоньку отползать назад, я понял, что Отаки увидела льва, и тоже стал отползать назад, и при каждом движении, мне казалось, что мою левую руку и плечо пронзают множество острых и раскалённых шипов. Отступив на достаточное расстояние, мы, встали на ноги и, приготовив луки к стрельбе, сделав несколько осторожных шагов, вновь подошли к краю скалы. Теперь мы смогли увидеть вышедшего из укрытия горного льва. Пума стояла прямо под нами, и, глядя прямо перед собой, настороженно нюхала воздух, при этом её уши поворачивались, то в бок, то назад, то вперёд, она пыталась расслышать любой пусть самый тихий звук, предупреждающий её о возможной опасности, но вверх где стояли мы, она так и не оглянулась.
     Мы стояли в напряжённом ожидании, видимые нами голова и плечи горного льва, пока были недостаточной для нас целью. Но вот пума начала потихоньку двигаться вперёд, она делала небольшие осторожные шаги на полусогнутых лапах, и вскоре нашим глазам предстало всё тело горного льва и даже его мощный длинный хвост, который со свистом нервно рассекал воздух. И тут мы увидели следовавших по пятам за пумой двух котят горного льва в пушистых покрытых лёгкими пятнами шкурках. Этим детёнышам пумы было всего несколько лун от рождения. Всё это мы увидели, уже поднимая луки и натягивая тетиву, а затем мы быстро отпустили тетиву наших луков и пустили свои стрелы в эту горную львицу. Вернее стрелу пустила в цель только Отаки, потому, что мою левую руку в момент натяжения тетивы пронзила такая резкая боль, что я чуть не выронил лук из руки. Но стрела Отаки быстро полетела точно в цель и вонзилась тело пумы чуть выше правой почки и прошла дальше, пробив лёгкие зверя. Пума издала  громкий рёв боли и гнева, и резко обернувшись, хотела вновь нырнуть в скальное укрытие, но я заранее подумал о такой возможности, и, свернув, положил у края скалы свою накидку из шкуры бизона. И вот теперь ударом ноги я сбросил её вниз почти на голову разъярённой пумы. Падение накидки отпугнуло горную львицу от входа в её логово, и она бросилась бежать вниз по открытому склону и её котята бежали вслед за ней. Отаки пустила ей вслед ещё одну стрелу, но эта стрела прошла мимо цели.
      На полпути вниз как раз посередине луга пума зашаталась и, сделав пару неуверенных шагов, упала на траву, а подбежавшие к ней детёныши остановились возле поверженной матери.
      — Она умирает! Она уже умерла! Мы убили её! Теперь нужно поймать молодых львов! Давай поспешим туда! — Кричала Отаки.
      Мы, соскользнув с верхнего валуна, спрыгнули вниз, я побежал к входу в логово пумы и, подобрав свою кожаную накидку, последовал за Отаки, которая бежала вниз по склону так быстро, что не каждый парень бегун её возраста смог бы её догнать. Мне это удалось с трудом. Я настиг Отаки, только когда она уже добежала до сражённой её стрелой львицы. Львята, обнюхивав-шие свою мёртвую мать, при приближении Отаки, прижались к земле и стали шипеть и рычать на неё. Отаки отбросив лук в сторону, расстегнула пояс, и, освободив свою накидку, сняла её с себя и набросила её на львят, а затем, ловко подхватив края накидки с барахтавшимися в ней котятами, так завернула в неё зверят, что они оказались, словно в мешке.
     — У меня теперь есть два маленьких льва! — Снова радостно прокричала она. — Ап-Ах, подай мне мой пояс, чтобы завязать верх этого свёртка.
      Я подобрал с земли пояс Отаки, и завязал верх этого импровизированного мешка так, чтобы нам было удобно и безопасно нести этих когтистых малы-шей, и чтобы им было достаточно воздуха, и они не задохнулись.
     — Тебе придётся самой снять шкуру с этой львицы. Моя рука так болит, что я не смогу, сейчас, что-либо сделать. — Сказал я Отаки и протянул ей мой нож.
     Но Отаки была так возбуждена, что её руки дрожали от волнения, и я бо-ялся, что сейчас она не сможет нормально, не порезав снять шкуру львицы, и потому я решил дать ей возможность отдохнуть, прийти в себя и успокоить-ся. Однако Отаки, довольно скоро успокоилась и быстро сняла шкуру с убитой ею пумы. Как только шкура была снята, Отаки свернув её, набросила шкуру на левое плечо, а затем, подняв с земли лук и колчан со стрелами, она повесила их на то же плечо поверх шкуры. В довершение всего, Отаки, взяла свою завязанную мешком накидку с маленькими пумами, и взвалила её на правое плечо. Наконец мы начали спуск с горы оставив мешки с собранным камасом на месте, решив вернуться за ними на следующий день.
     Мы вернулись в наш лагерь как раз на закате, и сначала дети, а вслед за ними и взрослые, завидев, что мы возвращаемся с добычей, собрались в толпу и следовали за нами до наших палаток, чтобы разглядеть получше большую львиную шкуру, и узнать, как нам удалось её добыть. Я рассказал всё, как было собравшимся соплеменникам, и в мгновение ока весь лагерь знал, что Отаки убила горного льва и добыла живьём двух маленьких львят. Она снова сделала себе имя. И снова одни соплеменники хвалили её, восхищаясь смелостью девушки, а другие, и это были в основном женщины, вновь осуждали Отаки, с неудовольствием и раздражением глядя на её поведение. «Ни одна девушка в здравом рассудке не станет  бродить с мальчиками по всей округе, охотясь на зверей и пася полудиких лошадей!» — Говорили они, и строго настрого запрещали своим дочерям водиться с Отаки, и иметь с нею, что-либо общее.  Весь этот вечер палатки Утреннего Пера и моего отца были переполнены вождями всех рангов, знахарями и воинами, все хотели во всех подробностях узнать, как нам удалось убить взрослую пуму и поймать её де-тёнышей, и все хотели купить шкуру взрослой львицы. Горный лев – пума или, как его ещё называют кугуар, является магическим животным, он так мудр, силён и быстр, и в то же время осторожен и тих в своих движениях, что многим охотникам, за всю их жизнь так и не выпадает шанса добыть такого замечательного зверя. Считалось большой удачей, если удавалось добыть или приобрести шкуру горного льва, и сделать из неё покрытие для седла или чехол для лука или колчан для стрел. Отаки за добытую ею шкуру пумы предлагали две, три, и даже пять и больше лошадей, но она решила ни за что не расставаться с такой замечательной добычей, а всем желающим купить эту шкуру, она ответила: «Я оставлю эту шкуру горного льва себе, и когда-нибудь сделаю из неё – чехол для своего лука и колчан для стрел».
     — Ну, а до той поры, когда ты решишь сделать из неё колчан, разрешишь ли ты, мне покрывать этой шкурой, моё седло, дочка? — Спросил Отаки её отец.
     — Да конечно, если её хорошо выделают, и вы, отец, дадите мне вашего трёхлетнего пинто . — Быстро ответила Отаки.
     Услышав это, все собравшиеся в палатке Утреннего Пера и около неё раз-разились таким громким смехом, что его было слышно даже в самых отдалённых концах лагеря.
— Что же, это выгодная сделка, лошадь твоя, — сказал Утреннее Перо, как только смех немного стих и он смог расслышать собственный голос, и вновь мужчины громко рассмеялись. Им казалось очень смешным, что девочка договаривается с собственным отцом, чтобы он для неё выделал шкуру! Однако многие женщины, услышав такое, сказали: «Была бы она моей дочерью, я бы показала ей, что такое хорошо дублёная и выделанная шкура! И кто должен этим заниматься!»
     В тот вечер моя рана на плече болела так сильно, что я не мог уснуть, и мама всю ночь обмывала плечо горячей водой. Много дней прошло, пока спала опухоль и хотя бы немного утихла боль, и я смог пусть и по не многу пользоваться левой рукой. Но я сомневаюсь, что вообще смог бы сохранить    её, а возможно и жизнь, если бы не помощь Падающего Медведя старого знахаря-шамана, того самого который дал наши имена мне и Отаки. И, конечно же, если бы у него не было его магической Громовой трубки.
      — Приведите мальчика ко мне, и я постараюсь излечить его раны, — сказал он моему отцу. И в тот же день, отец привёл меня в палатку Падающего Медведя, и усадил по правую сторону от целителя. Многие знахари и целители, а так же и их жёны уже были в палатке Падающего Медведя, мужчины сидели в правой половине оокова, а их жёны напротив них с левой стороны. Жена Падающего Медведя сняла висевшую на треноге священную трубку, укутанную во множество слоёв священных покровов из раскрашенной оленьей кожи и меха, и положила её на ложе между мужем и собой. Затем все присутствующие начали петь священные песни, каждая из которых предназначалась для исполнения во время снятия с магической трубки очередного покрова. И вот, когда, наконец, был снят последний покров, и магическая трубка предстала во всей красе, все присутствующие на церемонии, очистившись священным дымом сладкой травы , вознесли молитвы и танцевали с трубкой. И наконец, Падающий Медведь, повернулся ко мне и раскрасил моё лицо священной красной краской, а затем стал взывать в своих священных молитвах ко всем богам и духам, чтобы они сжалились надо мной и помогли мне быстрее выздороветь. О, насколько сильной и искренней была эта молитва! Настолько, что у всех кто её слышал, слёзы подступили к глазам, и когда Падающий Медведь закончил молитву, все закричали: «Да, да! Могучие Боги и духи сжальтесь над этим мальчиком! Даруйте нашему страдающему сыну скорейшее выздоровление! Благодарим вас! Благодарим! Благодарим!»  — После этого я вышел из палатки знахаря, чувствуя себя намного лучше.
     И с этого дня, моё выздоровление пошло быстрее и наступило очень скоро!
     Во время моей болезни я много времени проводил с Отаки в палатке её родителей, наблюдая за её игрой с двумя маленькими львами, и нужно сказать, что поначалу управляться с ними было не так уж просто. Львята всё время стремились укусить или поцарапать Отаки своими острыми клыками и когтями, и Отаки приходилось надевать на руки варежки, сшитые из толстой бизоньей шкуры и держать львят привязанными к палаточному шесту прочными веревками, сплетёнными из конского волоса, потому, что они, всё время пытались убежать. Но поскольку Отаки давала им много мяса и воды, и всегда нежно и терпеливо обращалась с шаловливыми маленькими львами, они привыкли к ней, и даже полюбили. Вскоре для них не было большего удовольствия, чем мурлыкать лёжа на коленях у Отаки, в то время, как она гладила их и почёсывала за ушами, а они урчали от удовольствия, и, продолжая мурлыкать засыпали. А, как они любили играть, особенно, когда просыпались на закате солнца и принимались гоняться друг за дружкой вокруг палатки, затем, когда один настигал другого, львята, разыгрывали целые сражения. Они, пытаясь «грозно» рычать и шипеть, прижимая свои круглые ушки, а потом схватывались в рукопашную, кувыркаясь с урчанием и повизгиванием, кусаясь и царапаясь, но серьёзного вреда друг другу они в этих шутливых боях не причиняли. Было очень весело наблюдать за ними. Львята очень быстро росли, но к нашему великому сожалению, однажды ночью они перегрызли привязывавшие их палаточному шесту верёвки и убежали, а бросившиеся в погоню за львятами собаки, настигли и загрызли их.
     Как только наши лошади окрепли и даже питаясь молодой травой нагуляли немного жира, наш лагерь снялся с места и мы отправились на север вдоль подножии гор, останавливаясь для ловли бобров на несколько дней возле встречающихся по пути ручьёв и потоков. И наконец, мы прибыли к располагавшемуся на берегу Большой Реки Севера торговому посту Красных Курток.  Там мы встретили наши братские племена северных черноногих и кайна , а также два племени находившиеся под защитой и покровительством черноногих – гровантров и сак-сис. Мы были рады встрече с родственными и союзными племенами, и совершали много дружественных визитов в лагеря друг друга, не забывая однако, что мы прибыли туда, чтобы обменивать наши меха на товары белых людей. Наши отцы купили для меня и Отаки большие и тяжёлые белые одеяла, такие красивые, каких у нас ещё не было. Мы были так рады, и так горды их обладанием, так высоко их ценили, что не могли их использовать в повседневной жизни. И я, и Отаки хранили эти одеяла с нашей самой нарядной одеждой и облачались в них только в самых значительных случаях.
     Тогда же вожди союзных племён собрались на большой совет, чтобы решить насущные вопросы наших людей и всей нашей большой страны. На совете вожди согласованно решили, что племена жившие на северо-востоке от наших земель – кутенаи, флэтхеды, кёр д’алены  и другие горные племена, не представляли большой угрозы для наших народов и наносили небольшой ущерб нашим охотничьим угодьям, а посему не нуждались в особом присмотре. На юге же напротив племя ворон - кроу , стало всё чаще переходить в наши охотничьи земли на северный берег Лосиной реки за которую мы их изгнали. А ассинибойны и янктонаи  истребляли всех бизонов вдоль Большой реки, заходя так далеко вглубь наших земель, что добирались даже до устья Медвежьей реки и переправляясь на её другой берег заходили в самое сердце наших земель на востоке. И поэтому было принято решение, что северные черноногие, гровантры и сак-сис должны этим летом сдерживать наших врагов вдоль восточной границы, а племя кайна, должно помочь нам пи-куни в борьбе протии  вороньего народа кроу.
     Мы свернули свой большой лагерь и вместе с кайна двинулись на юг, всех вместе нас было тысяча девятьсот палаток, а другие племена направились на юго-восток, чтобы нанести удар врагам у Большой реки у нижнего конца предгорий Волчьих гор.
     Наши люди вместе с народом кайна двигались прямым путём, день за днём, питаясь тем, что добывали наши охотники в процессе похода, наконец, мы разбили свой лагерь у Ивового ручья  на восточном склоне Снежных гор. С этого момента наши дозорные могли легко следить за равнинами к югу от Лосиной реки, и, находясь в том месте, мы были всего в двух или трёх днях езды от стоянок братских племён располагавшихся к северо-востоку от нас.
     Наступил сезон изготовления новых покрышек для наших палаток - оокова. Охотясь, мужчины добыли множество бизоньих шкур, и женщины обрабатывали их, соскребая с внутренней стороны мездру и остатки мяса и жира, а затем растягивали на рамах и на земле для просушки, и после высыхания шкур соскребали с них волос, превращая в тонкие и мягкие кожи. Из готовых кож вырезались куски правильной формы, а уж потом они сшивались сухожилиями, и вот в результате всех этих нелёгких трудов появлялась новая покрышка для оокова. Из четырнадцати бизоньих шкур получалась средних размеров палатка – оокова, а на большую палатку уходило до двадцати четы-рёх шкур. Утреннее Перо хотел иметь большую и просторную палатку, и с помощью Отаки и своего старшего сына за три – четыре дня он добыл двадцать четыре бизоньих шкуры, и его жена и дочери начали их обрабатывать.
     Ещё в то время, когда наш лагерь располагался на севере, мать Отаки жа-ловалась на тупую боль в спине. И вот теперь тяжёлая работа по обработке шкур окончательно сломала её, и несчастная женщина уже не могла вставать с постели и только ползком перемещалась по палатке, и так же ползком выбиралась из оокова на воздух, и возвращалась назад в свою постель. Знахари призванные к больной, поили её крепкими травяными отварами, и делали горячие припарки, чтобы излечить её больную спину, но ни один из них, ни чем не смог ей помочь. Наконец её перенесли в палатку Падающего Медведя, и он провёл для неё свою церемонию магической Трубки Грома, но даже этот великий ритуал не смог умерить боль терзавшую мать Отаки. Утреннее Перо стал полубезумным от переживаний за свою жену, он и их дети, горюя, день за днём сидели в палатке с больной женой и матерью, никуда не выходя. Некоторые  родственницы больной и кое-кто из родственниц Утреннего Пера, приходили, время от времени, чтобы приготовить еду и сделать другую домашнюю работу, но у них были свои мужья и дети, и они не могли уделять достаточно времени на помощь семье Утреннего Пера. Многие друзья Утреннего Пера советовали ему взять другую жену, или даже несколько жен, если понадобится, чтобы его палатка вновь стала ухоженной и удобной, такой, какой она всегда была. Но он и слышать не хотел ни о чём подобном.
     — Всю мою жизнь, я любил и заботился только об одной женщине, о моей теперь заболевшей жене!! И у меня никогда не будет других женщин вместо неё!!! — Ответил он советчикам, так решительно, что все поняли, что убеждать его, и спорить с ним по этому вопросу бесполезно.
     И, нужно сказать, что это решение Утреннего Пера вызвало удивление всего лагеря!
     Как-то на закате спустя три дня, как больную мать Отаки вновь перенесли домой из палатки знахаря Падающего Медведя, я в одиночестве сидел на вершине холма возвышавшегося над нашей стоянкой, и тут я увидел Отаки, которая медленно поднималась на холм, чтобы присоединиться ко мне. Мы с ней часто приходили на этот холм, чтобы полюбоваться с его вершины видом Великих равнин на востоке – жёлтых и золотистых в лучах заходящего солнца. Смотрели мы, и на ближние и дальние холмы с плоскими, словно ножом Великого Духа обрезанными вершинами, в закатных лучах они светились красным светом, словно были в огне. Нам нравились эти яркие цвета, и то, как они менялись, тускнели и исчезали в небытие с приходом ночной тьмы.
      — Привет, — сказал я, когда Отаки подошла и села около меня, но она ничего не ответила, а, только молча, прислонилась ко мне и заплакала. Моё сердце упало от сочувствия и жалости к ней. Не зная, что могло так расстроить мою почти сестру, я тоже ничего не сказал, и только обнял её за плечи и, прижав к себе, позволил ей долго – долго плакать у меня на груди. Свет заката погас сначала на равнинах, потом на холмах, и наконец, Отаки перестала плакать, и сказала настолько тихим голосом, что я едва её расслышал:
      — Брат, закончились мои счастливые дни, они ушли навсегда! Теперь я уже не смогу охотиться и пасти лошадей с тобой, прошло время игр и забав, теперь я должна занять в нашей палатке место моей матери!
      — Кто это сказал? — Спросил я у Отаки.
      — Никто. Никто кроме меня так не говорит. Но. Я так сказала! — Ответила она.
     — Но ты не можешь сделать это! Ты не такая, как все остальные девушки! Ты не создана для домашней работы, ты даже не знаешь, как это делается. — Возразил я.
     — Но я могу научиться! — Неожиданно выкрикнула она. — Я могу собирать дрова для очага, приносить воду в палатку, могу приготовить мясо. Что же до выделки кож, шитья одежды и мокасинов, и другой домашней работы, то я могу научиться и этому. То, что родственники приходят в нашу палатку, и что-то делают для нас какую-то домашнюю работу, очень сильно волнует мою мать. Ап-ах, брат, пойми, я должна заботиться и о маме, и об отце. И мои братья и сёстры тоже должны помогать мне в домашней работе, мальчи-ки должны пасти лошадей и носить воду и дрова…
     — Нет! Нет! Они не должны делать этого!  — Воскликнул я. — Неужели, ты хочешь, чтобы они были навсегда опозорены?! Позволь мальчикам пасти лошадей, а я помогу им в этом, пусть они помогают отцу на охоте, пусть они помогают ему приносить в дом мясо и шкуры, которые отец добудет на охоте. Но никогда не заставляй их делать женскую работу!
     — Ты прав, брат, как всегда прав. — Ответила Отаки. — Просто я так переживаю из-за болезни мамы, и душевного состояния отца, что не всегда знаю, что я говорю. О, почему я не родилась мальчиком?! У мальчишек есть всё, что им нужно, они делают то, что хотят делать, а девочки, после нескольких счастливых зим детства, становятся рабынями домашней работы! Просто представь, брат, что я больше никогда не смогу пойти с тобой на охоту! Скажи, Ап-ах, разве тебе не жаль меня?
     — Да, конечно! — Пылко ответил я. — Не нужно терять надежду. Возможно, скоро твоя мать выздоровеет, и тогда у нас снова наступят хорошие времена.
     Отаки покачала головой.
     — На что ещё надеяться, если даже Падающий Медведь со своей магической Громовой Трубкой не смог вылечить её? — Воскликнула она, и я не знал, что ей ответить.
     Глубоко задумавшись и не произнеся больше ни слова, мы просидели на холме до глубоких сумерек, а потом пошли домой. Я рассказал моим родителям о выборе Отаки, и они горячо одобрили её решение. Моя мама сказала: «Она была беспечной и своенравной, но я всегда знала, что придёт время и Отаки возьмётся за ум и всё станет на свои места. Теперь она займётся домашней работой и в палатке Утреннего Пера снова всё будет в порядке, я же сделаю всё, что смогу, чтобы помочь ей».
     На следующее утро, когда Утреннее Перо, отведя свой табун сначала на водопой, а затем снова отогнав коней на пастбище, возвратился в свою палатку, он обнаружил, что Отаки ждёт его с приготовленной утренней трапезой состоявшей из хорошо прожаренного мяса, куска подкопчённого сала с бизоньего горба, и даже небольшого чайника с заваренным кутенайским чаем. Утреннее Перо, был настолько поражён такой приятной неожиданностью, что было даже весело наблюдать за ним.
     — Как, дочка?! — Воскликнул он, глядя то на Отаки, то на поставленную ею перед ним еду. — Но, как, дочь моя?! — Помолчав, произнёс он, — Я никак не ожидал от тебя такого. А где наши родственницы? Они, что не приходили сегодня, чтобы приготовить для нас утреннюю еду?
     — Почему же, они приходили, но я отправила их домой. Отныне я сама буду готовить еду и заниматься домашней работой. — Спокойно ответила Отаки, но её отец был настолько удивлён, что продолжал просто сидеть и смотреть на дочь, так, словно всё ещё не мог понять, правильно ли он расслышал её слова.
     — О, отец, вы не должны так смотреть на меня, — обращаясь к Утреннему Перу, сказала Отаки. — Всё будет так, как я сказала. Конечно, сейчас я не смогу изготовить покрышку для нашей палатки и вы должны попросить наших родственниц, чтобы они сшили её. Однако с сегодняшнего дня, я буду заботиться о порядке в нашей палатке, и мои младшие сёстры должны будут помогать мне в этой работе, а братья должны помогать вам на охоте и заботиться о наших лошадях. Но попробуйте же, наконец, мою стряпню, и вы, и младшие дети.
          — Если, ты дочка будешь готовить пищу и управляться с домашней работой, как сегодня, я думаю, что мы больше не будем просить помощи у родственников,  — сказал Утреннее Перо, попробовав предложенную ему еду.
     Мать Отаки лежала на своём ложе, улыбаясь и вытирая слёзы.
     — Я плачу потому, что я счастлива, — сказала она. — Я боялась, что Отаки вырастет никчемным человеком, но она выбрала правильный путь. О, как я счастлива нынешним утром, несмотря даже на то, что я больна!
     Отаки ничего не сказала и даже не улыбнулась, и занялась домашней работой с таким невозмутимым видом, как будто она всегда только этим и занималась. Но вечером того же дня, когда мы снова сидели с ней на холме над нашим лагерем, она вдруг воскликнула: «О, брат! Как я ненавижу эту женскую работу! Как же я ненавижу её! Ненавижу! Ненавижу!!! — Зло и отчаян-но повторяла она снова и снова, а потом снова надолго расплакалась.
     Но никому другому кроме меня она не открывала своих истинных чувств. Всякий кто видел её за домашней работой, и как она управлялась со своими младшими братьями и сёстрами, мог бы подумать, что это ей очень нравится. Народ в лагере был более чем удивлён такой внезапной переменой в поведении Отаки. Одни соплеменники хвалили её, но находились и такие, кто, презрительно ухмыляясь, говорили: «Ха! Эта девочка, которая хотела быть мальчиком, делает ту работу, которую, как она говорила, она не будет делать никогда! Ха! Прекрасная хозяйка оокова и хранительница домашнего очага из неё получится!
     Женщина Журавль, мать Волчьих Глаз – того мальчишки, которого я избил за то, что он вырвал из рук Отаки изготовленный её отцом лук, была самой активной из тех кто злословил по поводу перемены в поведении Отаки. Она и ей подобные любили собираться у палатки Утреннего Пера и наблюдать за тем, как Отаки занималась домашней работой, а потом, ходя по лагерю из палатки в палатку, обсуждали её действия и отпускали критические замечания по поводу того, как Отаки удавалась её работа. И вот однажды, я снова застал Волчьи Глаза, когда он, стоя у палатки Утреннего Пера, издевался над ней, называя плохой работницей и хозяйкой грязной палатки, я набросился на него и нанёс Волчьим Глазам несколько увесистых тумаков, заставив его снова с плачем убежать домой.
     Помня своё обещание, моя мама по соседски помогала Отаки, чем могла. Прошли летние луны, пришла и ушла зима, и с приходом луны Новой Травы всем в лагере стало видно, что Отаки, насколько это было в её силах, вполне справлялась с работой хозяйки и хранительницы палатки, и их оокова была не хуже других палаток нашего лагеря.  Конечно, Отаки ещё не могла в оди-ночку выделать большие бизоньи шкуры и сшить из них новую покрышку для палатки. Но она, хорошо выделала оленьи и лосиные шкуры и шкуры снежных баранов, получив из них отличные тонкие кожи для шитья одежды и мокасинов. Из этих выделанных ею кож, Отаки, сшила для членов своей семьи хорошую обувь и одежду, а ту одежду, что она сшила для своего отца, Отаки, украсила красивой вышивкой из раскрашенных игл дикобраза. И не было в нашем лагере женщины, которая лучше бы могла приготовить и сохранить прозапас жир, сушёное мясо, и пемикан с сушёными ягодами.
     Из всех обитателей нашего лагеря, только я знал, как же Отаки ненавидела всю домашнюю работу, которой ей приходилось заниматься, как ей хотелось забросить за плечи свой лук и колчан со стрелами и снова охотиться и скакать вместе со мной верхом на своём пинто по окружающим холмам и равнинам. После каждой охоты, на которую я ходил со своим отцом, она заставляла меня рассказать всё в малейших подробностях. И как же сияли её глаза, и учащалось дыхание, когда я рассказывал о некоторых захватывающих приключениях, которые произошли с нами, когда мы сталкивались, то со старым гризли, или с подкрадывавшимся к нашему лагерю вражеским военным отрядом.
     Больше, чем какая либо из женщин нашего лагеря, Отаки, проявляла интерес ко всему, что относилось к войне и нашим воинам. Когда наши военные отряды возвращались из успешных походов, голос Отаки звучал громче всех в хоре восхвалявших их соплеменников. И не было такой церемонии танца войны, в которой бы она не принимала участия, и всегда доля принесённых ей продуктов для следующего за танцами пира, превышала обычную долю вносимую участниками обряда. Члены разных военных обществ нашего племени: и общество Все Друзья, и Ловцы, и Бешенные Псы, и Носители Ворона, и даже Бизоны, называли Отаки своей Маленькой Матерью, потому, что всякий раз когда какое либо военное общество проводило свои собрания и церемонии, она была у входа в их палатку с угощением – большим  куском пеммикана, или жаренными бизоньими языками, а иногда с котелком тушёных ягод.
     С севера на юг и обратно, перекочёвывали мы по нашим великим охотничьим угодьям. Мы охотились не только для добычи мяса для пропитания, и шкур для одежды, но и так же мы ставили капканы на бобров, зимой охотились волков и других пушных зверей, мех которых мы запасали для обмена у купцов белых людей на оружие, табак, шерстяные одеяла и нарядную одежду белых. В таком неспешном круговороте прошло ещё несколько зим. Мать Отаки продолжала болеть и становилась всё более беспомощной, во время перекочёвок её приходилось возить на травуа. Отаки приходилось работать по дому всё больше, и работа эта становилась всё тяжелее, у неё почти не оставалось времени для отдыха. Она заставила своих младших сестёр в меру их детских сил помогать ей в домашней работе, но девочки всё равно жаловались, что у них совершенно не оставалось времени, чтобы побегать и поиграть со своими подружками. Братья Отаки, теперь не только пасли табун лошадей своего отца, но большое время проводили на охоте, добывая необходимую для пропитания семьи дичь. И я тоже стал в своей семье основным охотником и обязанность следить за нашими лошадьми, также была на мне. Мой отец и Утреннее Перо, освободившись от этих обязанностей стали чаще ходить в военные походы против враждебных нам племён. Они всегда ходили в походы вместе, и так же вместе возглавляли большие отряды наших воинов, и походы эти были всегда настолько успешными, что воины просили, чтобы им разрешили присоединиться к отрядам, возглавляемым моим отцом и Утренним Пером.
     В начале восемнадцатой для меня и Отаки весны, мой отец и Утреннее Перо, возглавили отряд из семидесяти воинов и отправились в поход против племени ворон, или как вы белые их называете кроу. Наш лагерь тогда располагался в верховьях Большой реки, и мне разрешили отправиться в мой первый военный поход в качестве слуги двух вождей. Моей обязанностью в походе было нести их трубки и священные укладки, готовить для них еду, и всячески заботиться об их удобствах. Каждый раз, когда наш отряд останавливался на длительное время, я должен был устраивать для вождей отдельный маленький лагерь. Вожди военных отрядов всегда держались в стороне от остальных воинов, чтобы те не отвлекали их во время проведения вождями магических церемоний. И главное, чтобы никто не тревожил сон предводителей, так как во снах вожди часто получали откровения свыше о том, что ждало их самих и весь отряд в ближайшем будущем, а иногда предупреждали о грозящей в ближайшее время великой опасности.
          Передвигаясь пешком и только по ночам, наш отряд в конце второй ночи разбил лагерь для дневного отдыха в верховьях Жёлтой реки. Я, быстро поджарил на одном из костров, которые разожгли наши воины мясо для отца и Утреннего Пера, и подал им. Позаботившись о трапезе вождей,  я затем приготовил для них два ложа из сосновых лап под тенистым деревом, а между них сложил небольшой костерок, чтобы у наших предводителей были под рукой угли, если они захотят разжечь трубки для совершения магических обрядов и молитв. И только после этого я снова отправился к костру воинов, чтобы получить свою долю жареного мяса. За исключением четырёх дозорных разместившихся на высоких местах расположенных вокруг нашей стоянки, остальные воины, поев, все быстро заснули. Я же последним присоединившийся к трапезе, ещё доедал свою порцию, и слышал, как Утреннее Перо заканчивал свою молитву: «…И мы просим вас, Те, Кто в Вышине над Нами, пошлите нам видение того, что ждёт нас впереди, и научите нас, как нам из-бежать опасности и победить наших врагов!» И тут же глубоким и проникновенным голосом мой отец продолжил молитву: «Аи! Сжальтесь над нами Всемогущие! Даруйте нам успех и удачу, и долгие годы жизни и счастья!»
     Через какое-то время вожди легли спать, и я тоже присоединившись к остальным воинам, лег на свою подстилку и тут же заснул.
    Уже почти наступила ночь, когда я проснулся от того, что услышал, как мой отец зовёт меня, чтобы я приготовил мясо для него и Утреннего Пера. Все воины уже проснулись и поджаривали над кострами мясо. Вскоре я тоже приготовил несколько бизоньих рёбер для наших вождей и парочку для себя. Когда они ели, я вдруг услышал, как мой отец произнёс: «Но, друг мой, разве ты не видишь, что мой сон содержит прямое указание на то, что нам следует повернуть назад и вернуться к нашим палаткам – что он предрекает какую-то большую опасность, которая поджидает нас впереди?»
      — А мой сон, наоборот был очень благоприятным. И я говорю тебе, брат, давай продолжим наш поход хотя бы ещё нынешней ночью, а если завтра любому из нас будет во сне дурное предзнаменование, мы тут же прекратим поход и вернёмся к нашим палаткам, — сказал Утреннее Перо.
      — Ну, что же, ты, должен следовать по своей тропе, и мы все вслед за то-бой, но помни, все неприятности которые случатся с нами этой ночью, будут на твоей совести, из-за твоей настойчивости, потому, что мы продолжаем идти вперед, несмотря на предупреждение посланное нам свыше. — Ответил ему мой отец.
      Мы съели приготовленное мясо, и пошли дальше, на ходу, я продолжал обдумывать услышанное, но держал свои мысли при себе. Не моё это было дело оценивать или обсуждать действия наших вождей. Но я знал, что сны – видения моего отца всегда сбывались. И вот новый сон отца предсказывал нам какую-то большую опасность впереди. Когда мы поднимались по тропе, которая вела через перевал в горах, мой страх возрастал с каждым шагом. Полная луна делала ночь почти такой же светлой как день. И я шёл, напряжённо высматривая в  глубоких тенях вдоль тропы, поджидающие нас опас-ности и возможные вражеские засады.