Солнце встает с востока. 71. Закрылся занавес

- Странный мужчина. Морочит голову, а чего ради. Неужели он думает, что его послушают и никуда не поедут? Понятно, все не так просто – можно попасть под обстрел или под горячую руку на блокпосту. Хотя, хотя в автобусе за лобовым стеклом турецкий флаг. Для ракеты он ничто, ничего не значит, а-а-а.., а для украинцев значит. О чем он говорил с турками?

-Расспрашивал, как будет ехать автобус. Те возьми и скажи ему, что обстреляли Винницу. Ему этот обстрел, как лекарство. Теперь кричит, что вот видите, видите, а я говорил. Говорил. Не говорил, а пугал. А мы испугались. Ты испугался?

-Я в общем-то не слушал, о чем он говорит. Так отдельные фразы. И то только потому, что громко.

Винница в те два часа, которые они провели на вокзале была у всех на языке, будто не писали, что ночью разнесли в хлам дома в Овруче и Коростыне, были стрекотня и бахи в Ирпыне, Гостомыле, Макарове, российские танки в Буче, это с одной стороны, была и другая сторона, и сердце болело и ныло за одних и за других.

Он еще кричал, а когда увидел, что его не слушают, махнул рукой: «А!» - и убежал.

Перед этим к автобусу подошла молодая женщина, невысокая, очень худая, ее худобу подчеркивало пальто не по размеру, такое, что ей хватило бы его половины. Туренин не рассмотрел ее лица, но из того, как она подошла к молодому водителю, как разговаривала с ним, сделал вывод, что она серьезная, то есть не легкомысленная.
 
Они разговаривали минут пять.

«Неужели ждут ее?» - спросил себя он.

Но вот она ушла.

Было бы темно, если б не небо, которое не горело, но тлело, посылая земле свой унылый тусклый  свет.

Из ниоткуда возникли женщины батальных размеров. На одной спортивный костюм  на флисе нежно розового цвета с золотинками на рукавах кофты и такого же цвета стеганый жилет – все в тон, очень подходит к ее светло желтым волосам, как раз для блондинки с мечтательным взглядом.  На другой – строгого темно-синего цвета с замком на молнии, без украшений и клетчатая куртка нараспашку.
 
-Куда вы едете? –  остановившись рядом с Ниной Николаевной, спросила ее та, что в куртке.

-Мы не едем, а провожаем.

Ее подружка  тоже остановилась и, когда Нина Николаевна ответила на вопрос, посмотрела на нее с сомнением.
 
«Законный вопрос, когда была пустая площадь и вдруг на ней большой автобус, - подумал про себя Туренин, тут же решив, что эти женщины из боковой улицы слева. Там, на той улице, если пройти по ней в самый конец, за бетонным забором бывший военный склад, а напротив старые оштукатуренные двухэтажки железнодорожников в грязных двориках. – Они базарницы, были в гостях, откуда теперь возвращаются».
 
-Не хотите говорить. Тайна, - резанула она.

-Не тайна. Автобус едет в Турцию, - вмешался тут Туренин, удивившись Нине Николаевне, которая как будто хотела скрыть от них, что это за автобус.

-Это посольский автобус, - добавила Нина Николаевна. «Ее ответ сбивает их с толку, - подумал он. – Он, как запрет. Неужели она не хочет, чтоб женщины, воспользовавшись моментом, как они, но уже без усилий, которые пришлось им приложить, просто так уехали, то есть у них нет никого в Турции, нет турецкого зятя, а они возьмут и уедут».

-Если хотите уехать, поговорите с водителями, - опять было вмешался он, но женщины никуда не собирались ехать, они ушли.

«Смотри. Опять она».

Он говорил о молодой невысокой женщине. Теперь та держала на руках завернутого в одеяльце в белом пододеяльнике ребенка  и тощий полиэтиленовый пакет. С ней был мужчина. Молодая женщина села в автобус. Мужчина остался.

Водитель крикнул пассажирам-туркам, что автобус отправляется.

-Ты пойдешь прощаться?

-Нет.

Он стоял.

Когда он так стоял на бордюре, то испытывал сильное волнение, переживая это событие, как историческое, как  поворотный момент в его жизни, как будто за ним за спиной закрылся черный занавес.