Раздвоение личности. split personality

                Повесть.
               
                Часть 1.

                Аккурат посередине между первой и второй революциями – шел 1911 год – в семье потомственных дворян, чей  славный род брал начало от времен Петра 1,- родился долгожданный наследник.  Первым ребенком в этой семье была девочка, которую назвали  Софьей, но князь, как и многие мужчины, мечтал о наследнике.  Долгих 8  лет супруга князя Александрова Мария Ильинична не могла порадовать своего дорогого мужа рождением наследника, было у нее за это время пять неудачных беременностей, и вот наконец-то Бог смилостивился над ними и подарил здорового и крепенького, как гриб-боровичок,  мальчика. Имя ему дали Петя, Петруша – так просила назвать сына Мария Ильинична, и князь согласился с этим желанием супруги  безо  всяких споров.               
    Петя с самого своего рождения был тихим и покладистым. Бывало, что он, играя в свои детские игры, делал это настолько тихо, сидя в каком-нибудь дальнем уголке одной из комнат их большого фамильного барского дома, в котором жило уже пятое по счету поколение их семьи,  что маменька иногда начинала бить тревогу, не видя сына и не слыша его голоса. Таким он был во всем – одежду и обувь носил аккуратно, за обедом всегда повязывал себе на шею салфетку – подобное поведение мальчика 3-4 лет было довольно умилительно наблюдать гостям, и они умилялись и одаривали ребенка кто двугривенным, а кто и рублем. Петя не мучил кошек, как это делали некоторые другие дети, живущие в соседних усадьбах и появляющиеся у них иногда в гостях; не давил шелковыми шторами мух об стекло и не делал еще очень много из перечня забав, которые позволяли себе барские дети.  Желания у него были естественными и понятными : он любил кормить с рук живущих у них собак – как свору борзых, с которыми отец  любил ездить на охоту, так и простых дворовых псов, Тузиков да Каштанок, и совершенно не боялся ни их огромных для ребенка размеров, ни их зубасто-клыкастых пастей. Частенько он даже спал с ними в амбаре на душистом сене, положив свою кудрявую головенку на живот какого-нибудь пса. И они, чувствуя, видимо, полнейшую бесхитростность и безопасность, исходившие от этого маленького человека, отвечали ему взаимностью. Псарь Федор даже разрешал барчуку кататься на собаках, как на лошадях, подсаживая его на собачью спину, а маленький Петя, улыбаясь во весь рот и визжа от счастья, обхватывал ножками бока пса, крепко хватался за его шерсть и они нарезали по двору круги. Собакам это занятие почему-то тоже нравилось. И ни разу так не случалось, чтобы какой-нибудь из псов сбросил бы Петю на землю.
                Несмотря на свою «нешумность» в играх, Петя был мальчиком любознательным и многосторонним. Как-то, гуляя по двору, он услышал странные звуки – словно кто-то незнакомый пел на одной ноте. Он открыл скрипучую дверь плотницкой мастерской, откуда раздавалось это пение, и увидел, как плотник Антип ведет по длинной белой доске какую-то штуку, и из нее с писком, извиваясь, словно змея, выползает светлая лента. Какой там стоял запах! У Пети даже голова закружилась. Он стоял, завороженно глядя на невиданное прежде чудо. Антип, заметив интерес барчука, рассказал ему и про плоские доски, которые, оказывается, были спрятаны в круглых стволах деревьев, растущих в лесу,и про прибор с загадочным названием «рубанок», который почему-то ничего не рубил, но умел выпускать из себя с тонким звуком плоскую ленту стружки, и про то, что дерево надо понимать и слышать, иначе не научишься с ним работать и будешь пилить его «заместо поперек - повдоль. » Выпустить такую же красивую длинную ленточку, похожую на девичьи банты, у Пети сразу не получилось, но Антип обещал научить его этакой премудрости.
            Но особенно нравилось Пете бывать на веранде у садовника Родиона.
Мальчику нравились всякие приятные и необычные запахи, а здесь пахло просто божественно, даже лучше, чем в церкви, куда они ездили по воскресеньям.  Особенно много было запахов осенью, когда был собран урожай, а на веранде стояли деревянные ящики, сработанные Антипом, а в них, пересыпанные - переложенные опилками да кольцами стружки, благоухали яблоки и груши из их сада……….
     Так и жила княжеская чета Александровых в своей глуши под Саратовом, растя и воспитывая детей и стараясь привить им постулаты, передаваемые из поколения в поколение. Отголоски начавшейся Первой мировой доходили до них скупыми сообщениями,  одни люди убивали других довольно далеко от места их проживания, офицеров в их семье не было, сам князь с детства имел повреждение левой ноги и на фронт его не брали,  и они продолжали жить жизнью изменившейся и тревожной, но еще вполне сносной.
   И тут грянул 17 год. Огромная империя забурлила, вначале в крупных, а потом и в более мелких городах началось опасное движение мысли, собирались революционные кружки, речи их членов становились все более смелыми. Крышку от котла сорвало окончательно в феврале. Митинги, беспорядки, голод, холод, разруха. Отречение царя, Временное правительство, комитеты вооруженных солдат и матросов. Приход к власти большевиков. Вакханалия безнаказанности. Простые люди : крестьяне, рабочие, студенты, мелкие служащие поверили, что они теперь – хозяева жизни и им принадлежит все.  Под видом экспроприации начались обыкновенные грабежи и мародерство, не несущие абсолютно никаких политических целей. Упивающиеся своей безнаказанностью мужики жгли барские усадьбы, конюшни с живыми лошадьми,  вешали на столбах некогда почитаемых ими, а ныне ненавидимых,  господ.
         

                2.
             … Петя, которого мама заставляла спать после обеда , как маленького, проснулся от шума и криков во дворе. Он прошлепал босиком по персидским коврам к высокому стрельчатому окну спальни и выглянув в щелку между тяжелыми, тисненными золотом  портьерами. Внизу по двору бегали мужики с зажженными факелами, тыкая ими в деревянные стайки и сараи. Женщины суетливо пытались выгнать из них живность – коров, телят, кур с гусями да свиней. С другой стороны господского дома, там, где располагались конюшня и псарня, слышалось тревожное ржание лошадей и громкий собачий лай.
                Внизу, в столовой, раздался звук битой посуды и истошный женский крик.Слышался гул мужских голосов, крики, какие-то непонятные Пете слова, вроде бы и на русском языке, но значение их он еще не знал. Петя потихоньку, стараясь не шуметь, прокрался по лестнице вниз. Было почему-то страшно. Он заглянул в щелку не до конца закрытой двери залы и увидел странную картину: на бильярдном столе навзничь лежала женщина, двое мужиков ( он их узнал – прошлым летом, когда он прибегал к ним на ближний луг, на котором они косили траву, они угощали его вкусным квасом), держали женщину  за руки, растягивая их в разные стороны, еще два мужика, незнакомых Пете, держали женщину за ноги, а третий, стоя у нее между ног, зачем-то пытался сорвать с нее юбки. Женщина кричала что-то невразумительное, брыкалась, пытаясь вырваться, визжала, вертела головой, и Петя с ужасом узнал в ней свою мама. Он хотел побежать туда, в комнату, к ней, отругать мужиков, заступиться за нее, но стоял, оцепенев от страха и ужаса, и не мог тронуться с места. Один из мужиков размахнулся и ударил мама по лицу и она притихла, перестала вырываться  и замолчала, а тот, что стоял у нее между ног, сорвал юбки, отбросил их, не глядя, в сторону и стал делать какие-то странные движения.
     Петя, скосив немного в сторону глаза, увидел, что недалеко от бильярдного стола, на столике для покера, то же самое делали с его старшей сестрой  Соней, которой было шестнадцать лет, еще три мужика из их усадьбы. Летом они чистили у них колодец. Голова сестры безжизненно моталась от движений  мужика, она словно спала, глаза ее были закрыты, припухшее от слез и побоев лицо ничего не выражало.
      Петя не мог понять, за что эти знакомые им мужики били и обижали мама и сестру,ведь они всегда были к ним так добры и часто мама одаривала многих из них двугривенными, а некоторым давала и по серебряному рублю,  он хотел закричать, не зная, как еще можно выразить то, что было у него в сердце, но голоса почему-то не было, он куда-то пропал, и он начал было всхлипывать, пытаясь хотя бы заплакать, но тоже не смог. В штанишках у него стало мокро и тепло, и Петя понял, что  описался.
               Это, наверное, и помогло Пете, и он, сумев перебороть оцепенение, побежал искать  папа. Вот кто сможет заступиться за мама и сестру, папа ведь сильный, он каждый день поднимает гантели… Петя решил, что папа он сможет найти или возле конюшни, или на псарне. Добежав до угла, Петя почему-то решил сначала аккуратно посмотреть, что там творится, а не выскакивать сразу на середину двора. Выглянув из-за угла, он увидел толпу людей – мужиков и баб, как их тут все называли, с рогатинами и вилами, обступивших небольшую кучку мужчин, среди которых Петя узнал  папа и очень этому обрадовался. Папа  держал в руках свое любимое охотничье ружье. Возле него стоял управляющий имения, Поликарп Кузьмич, который пытался утихомирить галдящую толпу. Вдруг она расступилась и вперед вылетел местный кузнец Степан. Он был велик и могуч и в руках у него были вилы. Прокричав что-то непонятное для Пети, он воткнул вилы в грудь Поликарпа Кузьмича с такой силой, что их кончики вылезли у того из спины, порвав пиджак. Истошно завопили бабы. У управляющего пошла горлом кровь. Папа  вскинул ружье и выстрелил в кузнеца. Картечь разворотила ему грудь, и он упал. При этом древко вил, на которые кузнец насадил управляющего,  уперлось в землю и тот стоял и не падал, словно облокотившаяся на  подпорку яблоня.
  Бабы заголосили еще истошней, и Петя увидел, как его папа  падает вперед, на лицо, в пыльную землю двора. Он  лежал на земле ничком, из его шеи фонтанчиком била кровь ( Петя однажды видел, как повар,  собравшийся приготовить куриный суп , отрубил курице голову, но не удержал птицу  в руках и она бегала по двору без головы, а у нее из шеи тоже фонтанчиком  брызгала кровь). Голова  папа лежала немного впереди, а его обезглавленное тело протягивало руки вперед, словно пытаясь схватить свою голову и приставить ее на место. Кто-то из мужиков снес отцовскую голову топором с одного удара.
          Петя от ужаса часто задышал, как при приступе эпилепсии дышала их кухарка Даша, и, не осознавая, что делает, бросился  с криком из-за угла на мужика с топором в руке. Он толкнул его с такой силой, что тот от неожиданности упал. Петя побежал куда-то сквозь кусты. Не разбирая дороги, не понимая, куда и зачем он бежит. На бегу он подвывал сам себе, всхлипывал и пищал тоненьким голосом. Слов никаких не было. Он словно забыл их. Несколько человек припустили было за ним вдогонку, но вскоре отстали.
      Какое-то время он еще бежал, не понимая – куда, но лишь бы подальше от этого страшного места, до сегодняшнего дня бывшего ему домом. Его детское сознание не в силах было вместить  и осознать весь  ужас, увиденный им. Силы стали оставлять его, Петя все чаще начал оступаться, ноги его цеплялись за колкую стерню и переставали его слушаться. Он увидел на окраине поля небольшую скирду сена, которую не успели убрать мужики по случаю своего увлечения революционными идеями, и с облегчением и  даже с удовольствием залез в еще пахучее сено, вырыв в нем себе норку. Вход он замаскировал сеном – как его учили те же самые мужики, которые орудовали в их доме. Он свернулся в калачик, вскоре согрелся и уснул. Попискивали где-то в сене мыши, ухали в недалеком лесу филины и совы, Пете показалось, что даже волки подали в ночи свой голос – страшно ему, одному, в ночи на окраине густого леса не было совсем. После того, что он увидел собственными глазами в их доме, увидел, что один человек может сделать с другим человеком – Петя отчетливо понял, что бояться надо не диких зверей, а людей… Бывающих такими заботливыми и добрыми, угощающих пахучими яблоками и вкусными леденцами на палочке, подбрасывающими тебя высоко в небо сильными руками с натруженными узловатыми пальцами или подсаживающими к себе на шею, откуда было так далеко видно… И этими же руками сносящие топором голову  папа, и бьющими по лицу мама,  и делающими что-то нехорошее с ней и с Соней…
                Сопящий во сне Петя не знал еще, что на долгое время утратил способность разговаривать, что он  будет сильно заикаться и всю оставшуюся жизнь его будут мучать припадки. Обессиленный и опустошенный мальчик спал. Он уже не видел  зарево пожара, полыхавшее на горизонте. Это горела их усадьба. Дом, в котором  он родился .
               
                3.
              Проснулся Петя от пения птиц и прочих звуков леса. Спал он плохо и тревожно, несколько раз за ночь вскакивал в страхе, когда ему снились бородатые лица знакомых прежде мужиков, в одночасье вдруг ставших такими неожиданными и страшными. В его детском наивном разуме никак не могло соединиться в одно целое то, как высоко его когда-то подбрасывал в небо кузнец Степан и как бережно и уверенно подхватывал визжащего от восторга Петю своими сильными руками , и как Степан по просьбе Пети сделал для него игрушку-змейку из гвоздя, обмотав гвоздь вокруг своего пальца( Петя носил эту змейку на шелковом шнурке на шее) и то, как этот добрый человек четко, быстро и безжалостно  насадил на вилы управляющего. Пете казалось, что это увидел два совсем разных человека. И тех мужиков, со странно блестевшими посреди кустистых бород жирными красными губами, словно они недавно наелись блинов с маслом, которые срывали с лежавшей на бильярдном столе мама одежду и били ее по лицу, Петя помнил совсем другими – доброжелательными, суетливо кланяющимися, с зажатыми в кулаке шапками, благодарящими мама за то, что она иногда давала им денег на покупку то поросенка, то коровы. Они тоже были когда-то другими. Петя никак не мог понять, почему они стали такими жестокими и страшными. Что настолько плохого сделали им его родители? За что они их убили? Мальчик не мог еще осознавать, что остался совсем один, ему просто было страшно без папа, мама, старшей сестры.
          Очень хотелось кушать. Эх, сейчас бы шаньгу со сметаной да большую кружку парного молока, или вкусных блинцов с маслицем да икрой, которые мастерица печь кухарка Даша. Петя выбрался из своего укрытия, по привычке потянулся, зевнул. Сбегал в кусты по нужде. Там же он обнаружил небольшой ягодник и, не опасаясь отравиться и даже не думая об этом, обчистил все ягодки, уже сморщенные, но еще вкусные, с кислинкой. Есть все равно хотелось. Петя попробовал вспомнить, как его учил определять свое местоположение в лесу  папа, но запутался и пошел в ту сторону, откуда он, как ему казалось, прибежал сюда. Не успел он отойти от стожка, ставшего ему местом ночлега ночью, и нескольких шагов, как увидел едущую к нему телегу. Он радостно бросился навстречу телеге, в которой сидели незнакомые ему мужик с бабой, и принялся рассказывать о том, что с ним случилось и что ему надо домой, но услышал только какой-то клекот и звуки, которые невозможно было разобрать. Мужик с бабой удивленно смотрели на него, потом мужик «тпрукнул» лошади, телега остановилась, мужик спрыгнул с нее и подсадил Петю в телегу. Баба достала из корзинки краюху хлеба, большое яблоко и крынку молока и протянула это все Пете. Мальчик  набросился на еду. Ничего вкуснее в своей жизни он не едал.
      Мужик ловко и быстро перетащил вилами сено в телегу, они перевязали стожок веревкой – Петя тоже помогал им, придерживая разъезжающийся стог,- и поехали обратно в деревню.
   Поняв, что говорить он не может, Петя решил, приехав в деревню, написать на листке бумаги, кто он такой и что с ним произошло, и попробовать разыскать конюха Степана или плотника Антипа, с которыми у него была дружба. Грамоте он уже был обучен.
                В избе своих новых знакомых он нашел огрызок карандаша и стал торопливо писать им на разорванной на аккуратные кусочки для самокруток газете свои просьбы, но мужик с женой были неграмотными и ничего не могли понять. Но они отвели его к местному церковному старосте, и тот смог прочитать то, что нацарапал Петя. Он почему-то передумал рассказывать, что сделала с его родителями и сестрой вчера разъяренная толпа, а просто написал,  что потерялся и ищет плотника Антипа. Антипа по окрестным деревням знали многие, в редком доме он не работал. Староста отвез мальчика к плотнику.  И уже от него Петя узнал, что Соня утром, кое-как дойдя до их пруда, в котором они ловили карасей и сазанов и любили кататься на лодке,  утопилась в нем, а мама нашли повешенной в сарае. Сама она это сделала или кто-то из обезумевшей толпы взял на себя еще и этот грех – было неизвестно. Про  папа Петя знал сам. Усадьба их, разграбленная и разоренная, дотлевала.  От услышанных новостей мальчик словно окаменел, лицо его изменяло свое выражение у Антипа на глазах, вот  оно стало вдруг твердым, мужским, но потом он не выдержал и расплакался. Антип прижал его к себе и гладил по голове, неумело и стеснительно пытаясь утешить. Но в таком горе разве можно утешить?
        Так в одночасье Петя стал круглым сиротой, лишившись всего. И виной этому стали вовсе не революционные идеи, захватившие своей привлекательностью конкретные крестьянские массы, а толпа пьяных мужиков, обезумевшая от безнаказанности и поверившая в то, что они стали всем. Не все из них оказались отравленными этой идеей, были и такие, как Антип, но основной массе пришлось по душе то, что неожиданно и совсем не заслуженно они вдруг стали главными в этой жизни, в этой округе и в этой стране.
            Петя жил у Антипа, его жена Клавдия водила мальчика по шептухам да знахарям, пытаясь вернуть ему возможность разговаривать. Заикаться он со временем перестал, но перестал он и быть тем общительным и открытым ребенком, которого знали многие жители их деревни и любили его за ясные глаза и доброе сердце. Взгляд у мальчика изменился, стал другим, он словно смотрел сам в себя, словно пытаясь там что-то разглядеть. Некоторые деревенские стали называть его блаженным. И еще у мальчика открылось недержание, и часто он писался в штанишки, не замечая этого.
    Россия бурлила все сильнее. Антип, опасаясь за жизнь мальчика – все- таки он был «барчуком», пусть и блаженным сиротой,- через своего дальнего родственника, служившего в городе истопником при Реввоенсовете, попробовал отыскать хоть какую-то родню мальчика. Это, к счастью, удалось сделать – нашлась его тетя – мамина старшая сестра, которая жила, правда, в Польше, так как была женой польского дипломата. Ее мужу каким-то удивительным  образом удалось быстро оформить все необходимые документы для выезда из России, тетя приехала в Саратовскую губернию, к себе на родину, на которой не была много лет. Она поплакала на пепелище своего некогда родного дома, попробовала отыскать могилы сестры, ее мужа и своей племянницы, но увидела только приличных размеров холм, насыпанный на месте общей могилы, на котором не было даже креста, и, едва придя в себя от ужаса от услышанного от Антипа  рассказа, заторопилась  вернуться к себе в Варшаву как можно скорей. От нее-то Петя и услышал в первый раз эту фразу: « Этой варварской страны для меня больше не существует», сказанную  тетей с огромными от страха и слез  глазами. Он запомнил эту фразу  на всю жизнь.
 
                4.
     Так Петя оказался в Польше. Тетя его жила с мужем в красивом особняке в Варшаве, было у них еще и фамильное имение в сорока верстах от города. Муж ее происходил из старинного и знатного шляхетского рода, и предки его наверняка дрались со знаменитым Тарасом Бульбой. Детей им Бог не дал, и через некоторое время они, посовещавшись, решили усыновить Петю и сделать его наследником. Так он превратился в Тадеуша Высоковского. Его определили в хорошую гимназию, и он с интересом и энтузиазмом взялся за изучение своей новой Родины, нового языка – в чем преуспел довольно быстро,- новых обычаев и своеобразной культуры. Пете – т.е. уже Тадеушу - как и многим мальчишкам, нравилась история , а главный интерес в ней  для них заключался в описании походов и битв с врагом.  И чем больше Тадеуш вникал  в книги  и погружался в мир битв и противостояний, тем отчетливее он начинал видеть, что его новая Родина как-то не сильно любит его прежнюю Родину и относится к ней как бы даже с презрением и высокомерием, словно невоспитанный отличник из богатой семьи к двоечнику из бедной. И Пете  было совсем не понятно подобное отношение, ведь еще его настоящий папа  рассказывал ему, как по доброму относились воины царской армии в походах  к полякам, и называл их такими же славянами, как и русские. Петя не знал, как это можно объяснить Тадеушу, а тот не знал, что ответить Пете. И это несоответствие продолжало раздирать сердце мальчика. 
     На дорогих докторов ни тетя – теперь она стала его мама, - ни новый папа денег не жалели, и вскоре Петя не только перестал заикаться совсем, но и начал говорить. И, что больше всего радовало его новых родителей – он начал шутить и смеяться. Вначале это происходило редко, но вскоре он стал походить на обычного мальчика – шустрого, смешливого, у которого в одном месте что-то торчит и не дает усидеть на этом самом месте.
           Но вот справиться с недержанием мочи у мальчика удалось не сразу, и он от этого конфузился и старался избегать детских компаний, опасаясь, что про это станет известно всем и его будут дразнить .
                Его новые родители приставили к нему гувернантку Розу, наняли учителя по языкам, отдали в школу верховой езды – они считали, что мальчика, перенесшего душевную и физическую травму такой тяжести надо как можно больше загрузить чем-то интересным и полезным. Вскоре они, увидев положительную динамику в его развитии, стали больше доверять ему и оставлять на собственное попечение. Хорошие и дорогие доктора регулярно наблюдали Тадеуша, его медкарта становилась все более пухлой. По ночам его все еще мучали кошмары.Их удавалось  купировать. Что виделось в них Тадеушу и приводило его порой в иссупление – он не рассказывал. Доктора высказывали  мнение, что, не смотря на тяжелый случай, полное исцеление Тадеуша все же возможно, надо только регулярно принимать прописанные лекарства и совершать необходимые процедуры и стараться ограждать его от неприятных воспоминаний, а молодой и сильный организм с остальным справится.
   Время, как ему и положено, шло и текло. Молодая страна Советов, каким-то невероятно чудесным образом выстоявшая в схватке с накинувшимся  на нее остальным  миром, росла, крепла и пробовала распространить свое влияние на остальную Европу, а в перспективе – и на весь мир. Тадеуш заканчивал гимназию, и на семейном совете было решено, что он поедет изучать философию, право и международные отношения  в Сорбонну. Там учился в свое время и его второй отец. Будущее у Тадеуша было предопределено. И неплохое будущее. Родители купили ему небольшую компактную квартирку в Латинском квартале, положили приличное ежемесячное содержание,   и вскоре он стал студентом и переехал в Париж. У него начался новый этап в жизни,  самостоятельный, когда он оказался доверен самому себе. Заботливых и щедрых родителей и слуг  рядом не будет, и за все поступки надо будет  теперь отвечать самому.
      Родители попытались было приставить к нему гувернантку – заботливую и внимательную Розу, которая служила в их семье не один год, но тут вроде бы мягкохарактерный мальчик проявил твердость и отказался от ее услуг в своей Парижской квартире. Он твердо заявил родителям, что намерен проживать один и способен сам о себе позаботиться. Перед Розой, которая привязалась к этому тихому и покладистому мальчику, он извинился и пояснил ей, что не имеет лично против нее абсолютно никаких претензий и что дело не в ней, а в нем, а он хочет начать жить жизнью самостоятельного человека. Они обнялись с гувернанткой, она всплакнула и расцеловала троекратно « своего милого мальчика».
             Родители, сделав несколько неожиданных визитов к сыну-студенту и убедившись, что он  в самом деле намерен постигать науки, а не проводить время, как некоторые из отпрысков богатых родителей, в походах по кабакам, карточным залам да сомнительным домам, успокоились, решив, что в жизни их перенесшего много несчастий сына все стало налаживаться.  Года у них  были преклонные, и мать начала уже присматривать для него выгодную партию. Но Европа опять начала бурлить, в Германии все выше поднимал голову Гитлер со своими фашистскими идеями.  Для Тадеуша все это было  далеко и непонятно, но неожиданная трагедия опять подкосила его: родители, возвращаясь вечером после уик-энда из своего поместья в город, столкнулись на крутом повороте с кем-то брошенной телегой без лошади и погибли на месте.  Кто так неудачно оставил телегу в этом темном месте – так и не удалось выяснить.  Ходили слухи, что это все было подстроено -  его отец пытался не допустить по  своей службе чересчур тесного сближения неких «профашистских» кругов в структурах  Польского МИДа, за что и поплатился.
          Для Тадеуша эта трагедия послужила знаком того, что именно на него ведут охоту неизвестные ему враги. Он ведь планировал приехать именно на этот уик-энд в Варшаву и вместе с родителями посетить их поместье, чтобы в деревенской тиши провести эти два дня вместе с ними. Он тоже должен был возвращаться в город с ними вместе на одной машине. Но что- то задержало его в Париже, он не смог приехать и  поэтому остался жив..
 Так Тадеуш за свою недолгую жизнь стал во второй раз круглым сиротой.
             У него случился срыв и некоторое время Тадеуш находился в клинике под присмотром врачей. Роза, приехавшая к нему в Париж,  навещала его каждый день. Она, полностью погруженная в жизнь семьи Высоковских,  опасалась, что Тадеуш не сможет закончить университет из-за горя, случившегося с его родителями.  Но докторам удалось поставить его на ноги, он успешно завершил обучение и получил диплом. Но вот трудоустроиться без протекции отца самостоятельно у него не получалось. Не смогли ничем помочь даже те люди, которые считались «друзьями» семьи. Они то ли были напуганы чем-то или кем-то, либо на «всякий» случай решили не связываться с сыном, чьи родители внезапно погибли при столь неясных обстоятельствах.
                Походив без особого результата по различным конторам, Тадеуш во время обеда в близлежащем кафе случайно познакомился с парнем, своим ровесником, обладавшим странной и невольно притягивающей взгляд внешностью: его лицо и руки были исполосованы шрамами и шрамиками и у него полностью отсутствовали брови и ресницы. Заметив пристальный взгляд Тадеуша, парень задал какой-то вопрос, Тадеуш ответил, они разговорились. Выяснилось, что Горан  родом из Сербии, здесь находится в отпуске по ранению и вскоре должен был отбыть к месту службы. Тадеуш удивился, сказав, что военных кампаний вроде бы сейчас не проходит никаких, но Горан ответил, что для таких, как он, вояк дело найдется всегда. Так Тадеуш узнал про Французский Иностранный Легион. Размышлял он недолго. Очень хотелось сменить обстановку и попытаться сбросить с себя все неприятные воспоминания. И, конечно, повидать мир. Такие наивные понятия у него были о службе в Легионе.
               
                Часть 2.
                1.
     Свою пухлую медицинскую карту он показывать не стал, соврав, что она потерялась. Ему завели новую. Медицинскую комиссию  он кое-как проскочил. Узнав, что он закончил курс в Сорбонне и свободно владеет несколькими языками, его с радостью определили в одно из штабных подразделений на должность переводчика. По существующим порядкам он должен был сменить свое имя. Он выбрал себе имя  Юлий – ему нравился своей твердостью и решительностью  Цезарь.  Так он получил свое третье имя.
        Но служба при штабе  показалась ему пресной. Поразмышляв об этом, Тадеуш  проявил дальновидность и  попробовал сблизиться  с  теми командирами,  от которых могла зависеть его дальнейшая военная  карьера. С некоторыми из них у него сложились почти дружеские отношения. Через какое-то время он добился перевода в Марокко, в действующее подразделение.    И вот там-то он и сумел проявить свои лучшие качества. Его ум, начитанность, образованность, хороший кругозор, понимание человеческих характеров и мотивов того или иного поведения и поступков сказывались на его отношениях с товарищами по службе. Он мог поддержать правильным словом и в нужный момент  приунывшего солдата, подбодрить, сподвигнуть на необходимые действия. Природная наблюдательность и умение анализировать не раз выручали его. Его способности были замечены командирами, и вскоре он уже был сержантом. Через какое-то время ему присвоили звание лейтенанта и дали взвод.
                Тонкости военной науки он постигал быстро. Он овладел навыками стрельбы «по - македонски», мог поразить цель на звук,бесшумно передвигался по джунглям, мог «снять» часового голыми руками. Он стал  мастером маскировки, мог пробыть в джунглях или в лесу без еды и воды столько, сколько потребуется.  И всегда рад был научиться чему-то новому.  Некоторые офицеры удивлялись его неугомонности: зачем это все надо, если ты командир?  А он отвечал им просто и понятно: чтобы научить этому своих солдат и тем самым подготовить их к самому неожиданному. И сохранить им жизнь. И в самом деле – потери в его подразделении стали делом редким.
  Приехав на континент в отпуск, Тадеуш наведался в Польшу, где в их пустовавшем особняке хозяйничала Роза. Она долго не могла унять слез, радостных и грустных одновременно, и все сокрушалась, что ее « милый  мальчик выбрал себе в жизни такую опасную дорогу». А «мальчик» был уже мужчиной, возмужавшим и решительным в нужный момент.
        Тадеуш, ставший законным наследником, решил полностью изменить свою жизнь и распорядился своим наследством так: и особняк, и поместье он продал по сходной цене, а деньги положил в банк. Для Розы и ее семьи он приобрел в предместье Варшавы небольшой, но уютный домик в четыре комнаты, с огородом, садом и палисадничком для выращивания цветов – Роза о таком просто мечтала. Также он открыл на ее имя счет в банке и разместил на нем приличную сумму. Парижскую квартиру он оставил за собой. Розе,  одной из немногих  искренне любящих его людей, Тадеуш обещал писать почаще. С прошлой жизнью он покончил- как он считал- навсегда.
                2.
         Вскоре его перевели на новое место службы, во Вьетнам. И там он проя-вил себя с лучшей стороны. Операции, которые он проводил, отличались тщательной проработкой  мельчайших деталей, точностью и малым количеством потерь. Причем с обеих сторон. Особым шиком в его исполнении было выполнить важное задание – и при этом не потерять ни одного своего солдата, ни лишить жизни солдата противника. Жестокое отношение к пленным и мародерство в зоне действий его подразделения отсутствовало.
   Однажды Юлию пришлось устроить показательную казнь – группа солдат тайно протащила в лагерь несколько взятых в плен местных женщин в надежде «расслабиться» с ними. В его взводе народ попадался всякий – были и такие. Юлий, узнав об этом, тут же приказал арестовать зачинщиков беспорядков, у них было отнято оружие, ремни, шнурки  и личные вещи – все было всерьез,- он приказал выстроить их перед взводом, объяснил всем солдатам, в чем они обвиняются и сам вызвался расстрелять их из пулемета. И  дал по ним очередь. Стрелял он поверх голов. Урок требуемого поведения и ожидающего за его нарушение наказания был им  преподан убедительно. Подобных случаев более не было.
   Вскоре его повысили до капитана и дали ему роту. Солдаты – в основном повидавшие на  своем веку много разного, и не всегда хорошего,- любили своего командира и считали за честь попасть служить под его начало. Он заботился о них, как понимал это, и они отвечали ему тем же. Юлий  был уверен практически в каждом своем подчиненном.
     Любые военные действия несут с собой неизбежные потери. Случались они и в роте Юлия. Пополнение приходило разное. Попадались даже цыгане и евреи. Но все умудрялись сплотиться и стать чем-то похожим на семью.
     Очередная группка новобранцев из трех человек оказалась выходцами из Америки. Они попробовали сразу поставить себя особняком, ни с кем без дела не сближались и старались везде быть вместе. Их так и прозвали    -       « Янки». Отношения между ними и остальными солдатами его роты были натянутыми. Юлий  как командир пробовал объяснить новобранцам принципы, по которым жило их небольшое сообщество, но  натыкался на пренебрежение и высокомерное поведение американцев. Они явно считали себя выше всех остальных. Во время вылазок и в бою они вели себя вполне сносно, но опытным глазом Юлий замечал за ними и хитрость, и желание не слишком рисковать собственной шкурой. Если бы в определенной ситуации у них появилась бы возможность спрятаться за спину товарища – они бы непременно воспользовались ею. И Юлий понял, что от этих людей исходит пока никому, кроме него, не видимая угроза. Он понял, что не верит им. И это ему очень не понравилось.
           Как-то во время привала один из них, бывший у них заводилой, зная, видимо, о том, из-за чего Юлий устраивал показательную казнь и давая понять, что не боится возможных для себя последствий, начал со смешком рассказывать, как  на прежнем месте службы они с товарищами взяли в плен нескольких жителей  сопротивлявшейся им деревни. Среди них были и женщины, маленькие, невзрачные, больше похожие на детей. И вот они, крепкие вооруженные мужчины, представители самой могучей страны мира, решив «полакомиться» азиаточками, на глазах мужчин их племени несколько часов насиловали беззащитных женщин. Рассказывал он об этом с видимым удовольствием, смакуя, словно  вновь испытывая  приятные ощущения.  Зная, как командир относится к подобному, он словно решил поиграть с ним в какую-то игру, пощекотать нервы.  Юлий почувствовал, что внутри него что-то начинает натягиваться, словно струна на колке гитары. Он, хотя и сидел вдалеке от рассказчика, ясно и отчетливо слышал его рассказ и мог наблюдать то, что происходило на его лице. Он смотрел на это лицо с шевелящимися красными губами, казалось, что они масляно поблескивают в отсветах костра, на молодую курчавую бородку парня, и лицо это внезапно показалось ему знакомым. Он явно видел его когда-то раньше. Когда и где – Юлий вспомнить не мог, но видел он его точно.
 - А у тебя, Александр ( парень этот по документам проходил как Александр Македонский) кто-то остался дома, в Америке? Кто-то ждет твоего возвращения?- как можно спокойнее спросил Юлий у американца.
- Конечно, командир, я же нормальный парень, меня ждут родители и есть девушка, моя невеста, когда вернусь отсюда - мы поженимся,- с гордостью ответил «янки» и обвел довольным взглядом всех сидевших у костра. На короткое мгновение лицо его стало человеческим, на нем выразилась   радость от того, что его ждут, и от возможных скорых изменений в жизни, и смущение от того, что рассказывает о личном. Но после следующего вопроса все это человеческое, выглянувшее словно Солнце из-за туч на короткое время, пропало. Юлий спросил его:
                - А если бы твои родители и невеста узнали бы о том, чем ты здесь занимался, их бы это обрадовало?
    «Янки» ненадолго задумался, лицо его стало жестким, как высохшая тыква, и он ответил так, что Юлию стало плохо:
- Родители мои просто бы не поверили никому, кто рассказал бы им об этом, они верят только мне, а невеста… а ей незачем про это знать. И все,- закончил он с явным облегчением и победно оглядел сослуживцев.
- Значит, ты считаешь, что весь вопрос в том, что она просто не узнает об этом, а твои родители не поверят никому, кроме тебя, а не в том, что ты не должен вести себя подобным образом? – закипая потихоньку, словно котелок с водой на костре, спросил Юлий, глядя ему в лицо.
- А в чем же еще? – ответил «янки», вызывающе не отводя взгляда.  Юлий почувствовал приближение припадка.Он крепко сжал побелевшие пальцы в  кулаки, замер и молился про себя, прося Бога не допустить чего-то ужасного. Еще рассказчик добавил, что они потом отпустили всех пленных, связав им предварительно за спиной руки, и те, надеясь, что их отпустили в самом деле, попробовали скрыться в джунглях,но они стали стрелять по ним, словно по мишеням, и всех до одного расстреляли. А после слов «янки» о том, что голова у одной из женщин после его меткого попадания «разлетелась на черепки, как глиняный кувшин», натянутая до нельзя струна лопнула, и у Юлия вновь случился припадок, которых давно уже не было. Он едва успел  вскочить и убежать в свою палатку, позвав за собой медика. Тому с помощью таблеток и уколов удалось купировать последствия припадка и отправить командира в глубокий сон.
               На утро Юлий был злым и разбитым. Болела голова, хотелось просто лежать, слушать шуршащий по палатке ливень и ничего не делать. Его прежняя жизнь с теми ужасами, от которых он надеялся избавиться, вновь замаячила перед его глазами.Страшные картинки, увиденные им в детстве, стояли перед глазами, сменяя одна другую.И виной этому был этот наглый и самоуверенный «янки».
            К вечеру, когда ливень утих, Юлий, выбрав из роты нескольких солдат, которым доверял, как себе, лично повел их в разведку. Он получил задание занять деревню, расположенную в 10 милях от их базы. Взял он с собой и всех трех «Янки». Он не доверял этим ребятам и не хотел оставлять их без присмотра.
    Не дойдя до нужного квадрата немного, они попали в засаду. Было такое ощущение, что по ним со всех сторон, даже из под земли, ведут прицельный огонь.
   Юлий быстро сориентировался и дал правильные команды. Его солдаты   быстро и умело заняли круговую оборону и начали отстреливаться. Густые заросли джунглей освещались светом Луны да всполохами от выстрелов.
    Поводив винтовкой из стороны в сторону, Юлий увидел в окуляр оптики того самого янки. Тот сосредоточенно отстреливался. Юлий еще раз внимательно попробовал рассмотреть его. И внезапно он узнал это бородатое лицо. Это было лицо одного из мужиков, которые насиловали его мама. Его старшую сестру Соню. Которые насадили на вилы, как кусок мяса на вертел, управляющего Поликарпа Кузьмича. Которые отрубили топором голову его папа. Которые издевались над маленькими вьетнамскими женщинами на глазах у их отцов, братьев и мужей. Которые расстреливали потом их, беззащитных и беспомощных. И вот эти люди нашли его, Петю, нашли через столько лет, и тоже хотят  сделать с ним что-то нехорошее. Но теперь он не тот маленький мальчик, он вырос и научился защищаться. И он знает главное правило поединка: или ты их – или они тебя. И еще он знает, что их – этих бородатых безжалостных мужиков- надо истреблять.  Ведь зло надо  истреб-лять,  иначе его будет становиться  все больше и оно заполонит собой весь мир.
      Юлий задержал дыхание и плавно нажал на спуск. Тело «янки» дернулось и завалилось набок. Юлий успел заметить, как голова того раскололась на черепки, словно глиняный кувшин. Он не испытывал абсолютно никакого сожаления. Ему стало легче. Он почувствовал, что тиски, сжимавшие его голову, ослабли. У него было ощущение, что он сделал именно то, что и  должен был сделать. На одного врага в его жизни стало меньше.
          Его группа вышла из засады почти без потерь. Убитым оказался только один из американских парней да у нескольких солдат были легкие ранения.  Они вынесли  «янки» к своему лагерю.
   Заполняя в своей палатке отчет, Юлий не стал указывать  того, как воевал этот парень, он просто и сухо занес его данные в графу боевых потерь.    Перебирая его документы, он долго рассматривал фото девушки  – его невесты. У них скоро должна была состояться свадьба.                « А если бы она вдруг узнала, как он вел себя здесь и чем занимался – захотела бы она выйти за него замуж и доверить ему свою жизнь? И родить от него детей?-  подумал он. – А его родители, которые  ждут его  домой и верят каждому слову своего сына? Они ведь любят его, если верят,» - после некоторого размышления подумал он. В документах «янки» он нашел письма и фото его родителей.  Они писали сыну, что каждый день за него молятся. «Какие же молитвы вы посылали к Богу, если он вел себя так, как хвастался? И ведь все его рассказы подтвердились – его направили в мою роту не просто так, а для того, чтобы я мог как-то воздействовать на него… Но у меня просто не хватило для этого сил…И я принял самое простое решение… Не проиграл ли я ему? Нет и нет, я знаю, что со злом можно бороться только уничтожая его.» Юлий успокоил себя и попробовал сосредоточиться - нужно было написать в Америку  письмо родителям  о смерти их сына.               
       Юлий теперь был уверен наверняка, что он и «янки» воевали по разные стороны и за разное. Интересы у каждого из них были в этом поединке свои. И они просто не могли совпасть.
  Припадков у Юлия больше не случалось.
               
                3.
                1.
     Юлий с тревогой следил за сообщениями о том, что Германия напала на Польшу.  За годы жизни там эта страна успела стать ему не чужой. Он не мог назвать ее «родной», но посторонней ему она точно не была. Юлий тревожился за Розу и ее семью. Надежных знакомых, которые могли бы помочь им выбраться из страны и добраться хотя бы до Парижа, а там, поселившись в его квартире, дождаться, когда ему, наконец-то, дадут отпуск и он сможет приехать к ним, у него не было, и он с упорством писал рапорт за рапортом, пока не пригрозил командиру полка, что подаст в отставку, если тот не даст ему хотя бы короткий отпуск. Юлий был готов и на это, хотя знал, что у него может сложиться хорошая военная карьера. Отпускать со службы его не хотели, и угроза подействовала.
   Не без трудностей он добрался до Парижа. Попасть в Варшаву, до которой было чуть более  800 миль, оказалось еще сложнее – война между Польшей и Германией закончилась неожиданно быстро – потомки хваленых шляхтичей, гордые, самоуверенные, и, по слухам, вроде бы как даже смелые и умелые воины- сумели продержаться всего лишь чуть более месяца. Столица Польши пала в конце сентября 1939 года. На присоединённых к Германии польских землях осуществлялись «расовая политика» и переселение евреев в гетто, проводилась классификация населения на категории с разными правами в соответствии со своей национальностью и происхождением. Евреи и цыгане, согласно этой политике, подлежали полному уничтожению. После них самой бесправной категорией были поляки.
   Но именно такое варварское отношение к местному населению подавалось пропагандистами 3 рейха как борьба с кровавым режимом коммунизма и, впоследствии, полное освобождение от него Европы. Когда Юлий размышлял об этом, пытаясь свести свои умозаключения к какому-то единому знаменателю, внутри него начинал бушевать шторм баллов на 10: он понимал, что к строю, взявшему власть в России и жестоко и безжалостно убившему всю его семью у него на глазах, заставившему его, маленького мальчика, убежать из своей родной страны и обрекшему его на пожизненные скитания – он не испытывает ни малейшего пиетета, но и к прибирающему к своим коричневым рукам Европу строю другого толка, еще более жестокого, циничного и бесчеловечного, убившему его новых родителей,  которые были  так добры и заботливы, а теперь угрожающих сделать это и с его любимой няней Розой и с ее семьей у него не было не то что симпатии или одобрения – фашисты были ему омерзительны.
                Юлий, зная о том, что семья Розы была еврейской, испытывал панический страх за нее и хотел любыми путями вывезти их из страны. У него были при себе документы на имя Карла Руменниге, ефрейтора одного из пехотных полков 8-й немецкой армии, контуженного до степени глубокого заикания. Немецкий язык он, естественно, знал, и знал даже диалект, на котором разговаривали на родине Карла.  Пользуясь неразберихой, зачастую присущей военным кампаниям, он все-таки сумел добраться до окраины Варшавы и увидел то, что еще недавно было домиком для Розы и ее семьи. Еще дымящуюся кучу руин. Он порасспрашивал пугливых соседей, с опаской поглядывающих на его форму, о Розе и ее домочадцах, и узнал , что бомба попала в дом в тот момент, когда семья Розы пыталась спрятаться в подпол. Погибли все и сразу. Так Петя-Тадеуш-Юлий в третий раз за свою недолгую жизнь стал сиротой. Погибла третья женщина в его жизни, его третья «мама» - а к Розе он относился почти как к маме,ведь только ей он мог  сказать, когда был еще маленьким и страдал энурезом, о том, что обмочился и знал, что она не станет его ругать и насмехаться;  и ни одна из этих дорогих для него женщин не оставила его по доброй воле, уйдя из-за болезни или отравившись незнакомыми грибами – все они были убиты. Родные родители – последователями коммунистических идей,  приемные и семья Розы – фашистами. Кто-то злой и жестокий продолжал делать его жизнь невыносимой.
                Он как мог быстро вернулся домой, в Париж, опасаясь очередного приступа. Таблетки, которые теперь были у него всегда при себе, помогли ему купировать боли и галлюцинации. Внутри его головы словно тикал метроном, отсчитывая какое-то не знакомое ему время.
   Он вернулся в зону дислокации своей части. Там он некоторое время находился в полевом госпитале под присмотром врачей. Его психическое здоровье пошатнулось, встал даже вопрос о его отставке. Он согласился пройти курс длительного лечения, но тут Германия напала на Францию. И воины Иностранного Французского Легиона вернулись защищать страну, интересы которой они старательно блюли в различных уголках Земного шара.
               
                Часть 3.
               
                1.
            Юлий принял участие в нескольких битвах с немцами. Конечно же, это были хорошо обученные солдаты, имеющие передовое на тот момент вооружение, а вовсе не  вьетнамские крестьяне, вынужденно ставшие партизанами или сирийские погонщики верблюдов. Немцам была знакома тактика, разведка их действовала хорошо, патронов и снарядов было у них в избытке – воюй не хочу. И еще они были вооружены одним из самых страшных оружий - беспредельной жестокостью.   На захваченных ими землях они сеяли ужас и страх. Но такой опытный вояка, как Юлий, страха перед ними не испытывал. Иногда его даже охватывал азарт – так он стремился убить побольше этих «гансов». И это ему удавалось и даже нравилось,  и его уже не посещали мысли о том, что такое занятие не может нравится нормальному человеку, каковым он считал себя. Счет его боевых побед перевалил за третью сотню. Сам он за это время был дважды ранен, но, отлежавшись в госпитале, опять возвращался к ставшим уже привычным занятию.  Силы французского Сопротивления, вдохновляемые на борьбу за независимость и возрождение былого величия Франции из Лондона де Голлем, теснили фашистов все больше.  В августе 1944 Париж и Франция были освобождены от них.
     Но Юлий в последних боях получил множественные ранения осколками мины и опять лежал в госпитале после третьего ранения.  И вот когда он считал дни, оставшиеся до выписки, к ним в палату, по обыкновению, санитары притащили кинопроектор и несколько бобин с пленками, взятыми как трофеи у немцев.Обычно в них оказывались фильмы, которые раненые смотрели с удовольствием.    В этот раз по ошибке в одной из коробок оказались бобины немецкой кинохроники, отснятые в окупированных районах  его бывшей страны, которая теперь называлась СССР.  И он увидел пылающие белорусские деревни, и живых людей, сгорающих в этом пламени, и улыбающиеся лица «победителей», играющих на губных гармониках музыку Вагнера и Брукнера, и построенные на центральных площадях захваченных фашистами городов, сел и деревень стройные ряды виселиц, на которых болтались, как тряпичные куклы, трупы белорусов, украинцев, евреев – для них они  все были русскими, т.е. врагами, подлежащими уничтожению. Он увидел услужливо бегающих между рядами виселиц суетливых мужичков, в пиджаках и кепках, с повязками на рукавах, на которых был жирно нарисованный знак свастики и буквы УНА-УНСО. Такие же мужички расстреливали ряды стоящих перед ними в шеренгах людей со связанными сзади руками. В этих шеренгам было много женщин, стариков, детей.  И на пленке было очень много улыбающихся и довольных лиц немцев, с закатанными рукавами мундиров, распахнутыми воротами кителей, поливающих друг друга колодезной водой из ведра.Они пришли убивать русских на их землю и старались делать это с максимально возможным комфортом, и, видимо, очень были этому рады. Лица их были гладко выбриты, но ему они виделись сплошь бородатыми, с противными мокрыми красными губами – как те, из его детства…
    С Юлием случился тяжелейший припадок. Его начало бить, ломать и гнуть в кровати, несколько санитаров с трудом удерживали его. Прибежавший врач что-то ему вколол и он затих, уснув тяжелым сном. Санитарка отерла салфеткой слюну и кровь на его подбородке. Было такое ощущение, что Петя нырнул в такие глубины, откуда для него уже нет возврата.
               
                2.
       Но он вернулся в жизнь. Он словно выныривал с глубины, которая хотела его поглотить, высовывая голову на поверхность, хватая жадно воздух широко открытым ртом, и выгребал и выгребал к берегу. Он хотел жить. Выплыть из своего кошмара в одиночку было сложно, но он был не один. Рядом с ним все чаще стала появляться миловидная девушка-медсестра по имени Жанна – имя это для французов было значимым. Она проводила у его постели немало времени, ухаживала за ним, читала по рекомендации докторов для него вслух успокаивающие и подбадривающие книги. Он, смущаясь от ее внимания, рассказал ей о своих любимых героях из детства: Д.Артаньяне, графе Монте-Кристо, капитане Немо, и она сумела достать эти книги и читала ему о том, как благородные люди совершают подвиги, а он слушал ее нежный голос и смотрел на нее благодарными глазами. Жанна, зная послужной список этого парня, его заслуги перед Францией, то, сколько пуль и осколков было извлечено докторами из его тела, с трудом представляла, что именно ему она читает книги о приключениях. Он нравился ей, Жанну притягивала пульсировавшая в нем неуемная жажда жизни. Она интуитивно понимала это. Выросшая и воспитанная в семье верующих, она знала, что помогать надо в первую очередь тем, кто нуждается в этом больше остальных. А этот парень, казавшийся на первый взгляд  крепким физически, был с надломленным сердцем.
      Он не знал, каким из своих имен представиться этой понравившейся ему девушке. Поначалу она называла его Тадеушем – как было записано в его документах. А потом, через какое-то время, ему вдруг захотелось рассказать Жанне о своей жизни все, или почти все, и назвать свое первое, настоящее имя, данное ему при рождении родителями. Он шел на поправку, фашистов выбили из Франции, советские войска гнали их по Европе, и все ожидали окончания этой страшной войны. Они гуляли в госпитальном парке, он рассказывал Жанне о своей жизни, она его молча слушала и плакала. Ее слезы делали его и беззащитным и сильным одновременно – никто еще так не плакал над его рассказом и никого в своей взрослой жизни он не хотел защитить так сильно, как эту отзывчивую девушку.
                Когда она, прощаясь после прогулки, внезапно назвала его Петей, смешно коверкая это непривычное для французов имя, и неожиданно погладила его по щеке – он понял, что любит ее всем своим сердцем. Жанна, заметив его растерянность, тоже смутилась и отдернула руку. Петя взял ее тонкие нежные пальчики, кончики которых были раскрашены въевшимся в кожу йодом, поднес их к губам и поцеловал. И сделал он это так просто и естественно, словно это было для него привычным занятием. Женскую  руку он целовал впервые в жизни. Пальцы Жанны пахли спиртом и какими-то лекарствами.
  - Мне еще никто не целовал руку, только мама, - тихо сказала она и пристально посмотрела Пете в глаза.
      Через несколько дней он признался ей в своих чувствах и попросил ее руки. Жанна смутилась от такого предложения, помолчала ( он ждал ее ответа с замеревшим сердцем), а потом сказала:
   - Нам надо попросить благословения у моих родителей.
   - Конечно, мы поедем к ним  как только меня выпишут.
        Она сжала его руку и прижалась к нему, прикрыв глаза.  Они постояли так немного. Петя слышал, как стучит ее сердце. Он аккуратно вытер слезинку на ее щеке. Она благодарно улыбнулась. Ей нужно было идти к другим раненым. Прощаясь, она шепнула ему в ухо:
   - А я согласна…- и, счастливо смеясь, убежала в другой корпус госпиталя.
               
                3.
       Жизнь наконец-то стала поворачиваться к Пете лицом. Он быстро пошел на поправку. Его телесная рана после извлеченного из шеи осколка зарубцевалась, осколок, засевший в голове, не беспокоил. Душевное его состояние тоже пришло в норму. Припадков больше не было. Психиатр, обследовавший его перед выпиской, не нашел у него никаких отклонений от нормы.
                В день выписки они отправились на вокзал, а оттуда - в маленький городок Эз, расположенный недалеко от Ниццы. Жанне дали два выходных дня для поездки домой.  В этом городке она родилась  и там жила ее семья-родители и три младшие сестры. Городок, похожий больше на крепость и бывший когда-то крепостью, спрятался среди скал на высоте около 500 метров над уровнем моря. Попасть в него можно было только по узкой каменистой тропе, по которой раньше ходили навьюченные грузами мулы.
      Родители Жанны встретили их радушно. Едва закончив взаимные приветствия, Петя попросил у родителей Жанны ее руки. Ее мать, заплакав, обняла Петю, отец, помолчав для солидности, ответил согласием.
- Наконец у нас появился сын,- просто и без затей сказала женщина, утирая слезы. Оказалось, что родители Жанны очень хотели, чтобы у них в семье появился  мальчик, но после Жанны родилось еще три девочки. Ее сестры, спрятавшись в соседней комнате, громко шептались и подглядывали в щелку занавески за тем, что делали взрослые.
          Был назначен день свадьбы. После праздничного обеда Жанна провела Петю по узким каменистым улочкам своего детства и показала ему свои любимые места. Оказалось, что в Эзе когда-то жил Ницше, мыслитель и философ, учение которого почему-то взяли на вооружение фашисты. Петю это неприятно  удивило. Он стал за собой замечать, что и разговоры, и даже просто упоминание о фашизме, о насилии, с ним связанном , вызывает в нем приступы волнения и агрессии. Она, конечно, не распространялась на Жанну и ее семью, но…
        На следующий день они вернулись в Париж. Петя показал Жанне их квартиру, она ей понравилась, но переезжать к нему она отказалась, сказав, что сделает это только после свадьбы. Но навещать его она пообещала каждый день. И Петя, влюбленный, вдохновленный этим, счастливый ожиданием новой жизни, с нетерпением считал дни, оставшиеся до их свадьбы.
           Жанна в самом деле приходила к нему каждый день, готовила обеды, стирала белье, мыла полы – словом, вела себя как настоящая жена.  Как-то она пришла к нему не одна, а принесла котенка, худого, грязного и голодного,  найденного ей в развалинах дома по пути к их квартире.Она назвала его Петрушей, и он согласился оставить котенку это имя. И когда она произносила его, они оба откликались .
- Почему ты решила назвать его именно так?- спросил как то ее Петя.
- Я подумала, что если ты опять уедешь куда-нибудь надолго, а мы останемся с ним вдвоем, я буду звать его твоим именем и думать, что ты рядом со мной.
- Теперь я постараюсь никуда надолго не уезжать,- ответил Петя. Он решил подать в отставку. Накопления, оставшиеся у него после продажи особняка и имения в Польше, были, не смотря на войну,  сохранены – он предусмотрительно разместил их в одном из швейцарских банков.  Поразмыслив, Петя пожертвовал приличную  сумму на борьбу с Гитлером своей бывшей Родине, найдя возможность передать деньги через посольство СССР в Лондоне. Все, произошедшее с ним и его семьей в России, до сих пор жило в нем незаживающей раной. Он не мог простить существующему в России режиму того, что он  сделал с его семьей, но не мог простить и фашистам тех зверств, которые  они совершали на окупированных землях.  Страна ведь не виновата в том, что к власти пришли злые и жестокие люди, безжалостно истреблявшие всех, кто мыслил и хотел жить по-другому. Поэтому он испытал облегчение, когда решил пожертвовать часть своих сбережений на помощь СССР в войне. К нему пришла уверенность, что он поступил правильно. Ведь это была его родина, которая находилась в опасности.
             Еще он рассчитывал, что ему должны назначить пенсию. Можно было начинать новую, другую жизнь. Счастливую. При случае он думал найти  работу в МИДе или МВД. Ему предложили подумать об этом его прежние сослуживцы,  которые вместе с генералом де Голлем начинали строить новую, Пятую республику.
               
               


                4.
      Петя забеспокоился, когда Жанна не пришла к нему после работы. Он плохо спал ночью – неизвестно откуда появившееся предчувствие чего-то плохого не давало уснуть. Когда к нему в дверь постучали и он впустил в квартиру знакомого ему полицейского с озабоченным лицом - руки у него задрожали и пропал голос, как тогда, в далеком детстве.
   В ста метрах от его квартиры, в переулке, нашли тело молодой женщины, по приметам она была похожа на Жанну. Ее зарезали грабители. Документов при ней не обнаружили. Ее необходимо было опознать. У Пети внутри стало так холодно, словно он окунулся в прорубь.
           Он узнал ее сразу, хотя долго не мог произнести слова об этом вслух. На прозекторском столе лежала его невеста, его любовь, его шанс на будущую  счастливую жизнь. Грудь ее была исколота ножом. Красивое лицо с тонкими чертами сохранило выражение недоумения. Петя, повинуясь непонятному желанию, склонился над Жанной и некоторое время пристально всматривался в ее лицо, словно надеясь, что она откроет глаза и увидит его. Он прижался к ее отвердевшим губам своими и непроизвольно попробовал вдохнуть в них воздух. Ощущение несправедливости стало заполнять его, и Пете стало казаться, что он сейчас взорвется от этого, лопнет, как переполненный воздухом шар. Последнее, что он помнил – как он вопрошает к Богу:
- За что ты так со мной, Господи???
     Тот, к кому он обращал этот вопрос, молчал. У Пети потемнело в глазах и он рухнул на пол в прозекторской.
     Отпевание, похороны и поминки прошли без него.  Петя находился в лечебнице. На него была надета смирительная рубашка и он имел весьма плачевные перспективы на будущее. Но никто у него не спросил:
   - А хочет ли он иметь то будущее, которое могло  его теперь ожидать?    
Приехавшие родители забрали тело Жанны, чтобы похоронить ее дома. Госпитальное начальство приняло посильное участие в этом, выделило автомобиль для перевозки гроба. Кроме того, была собрана приличная сумма денег для  семьи Жанны. Если бы Петя смог увидеть, как много людей – раненых, выздоравливающих и даже тех, кто уже был выписан из госпиталя, но пока находился в городе, из лиц медицинского персонала и тех, кто просто работал там дворником, водителем или истопником, помнят Жанну и хотят принять участие в помощи ее семье – он бы был поражен. Оказалось, что ее помнят и любят все.
      
                5.
           Но он выкарабкался и на этот раз. Петя очень хотел выйти из больницы нормальным человеком. Он выполнял все предписания врачей, вел себя соответствующим образом. Его стали навещать посетители – родители Жанны приезжали к нему почти каждые выходные. Мать Жанны не забыла свои слова о том, что у них появился сын, и старалась своей заботой и участием побыстрее вернуть его к жизни. Семья у Жанны была верующая, потому и ее мать, и отец  рассказывали  своему сыну о Боге, о Его любви и прощении. Петя слушал их рассказы и в его сердце появлялось что-то большое и светлое, и твердое, как камень, то основание, на которое он мог бы опереться в строительстве своей последующей жизни. Он помнил, как трудно ему было возвращаться к жизни после каждой из потерь, и помнил, кто ему помогал в этом.
             Неуемная жажда жизни, еще живущая в нем, медицинская помощь и, самое главное, беседы с родителями Жанны о Боге и Вера в Него, невидимого, поставили Петю на ноги. Вскоре его выписали. Он планировал переехать в Эз и либо купить там домик, либо поселиться в доме Жанны. Врачи рекомендовали ему принимать препараты, наблюдаться у местного доктора и периодически приезжать для осмотра в Париж. Еще они посоветовали ему сменить обстановку и пожить какое-то время где-нибудь в тихом месте, желательно у моря. Петя приехал в Эз и поселился в доме своих новых родителей. К ним он относился именно так, только что не называл их «мама» и «папа». Ему выделили комнату, в которой всегда жила Жанна в свои приезды домой из Парижа.
    Он каждый день уходил из дома на прогулку к морю. Не спеша вышагивал по тропинкам, по которым еще так недавно они ходили с Жанной, держась за руки. Ставшие уже знакомыми и родными окрестности напоминали о ней. Петя вспоминал рассказы Жанны о том, как в этих местах прошло ее детство, как любопытной девочкой она подолгу наблюдала за снующими среди камней и травы ящерками, как однажды, ухватив ящерку за хвост, испугалась,  когда та убежала в расщелину, а хвост остался в ее руке. И Петя внезапно подумал, что он также всю свою жизнь пытается ухватить то, что у людей называется нормальной счастливой жизнью, и удержать это в своих руках, но всякий раз оно ускользает от него, оставляя опустошение и горе.
- За что ты со мной так, Господи??? Что я в своей жизни сделал настолько плохое и неугодное Тебе, что Ты так наказываешь меня? Почему Ты отнимаешь у меня все самое дорогое?  - взывал он к небу и к Нему, невидимому, стоя на коленях у кромки обрыва.
-Ты отнял у меня все, моих родителей, сестру, мою семью, Розу, которая с малых лет ходила за мной и любила меня, как своего собственного ребенка, ты забрал у меня мою жизнь, мое настоящее имя, я сделался убийцей, и этот грех замарал меня навсегда, неужели тебе этого показалось мало? И ты забрал еще и ее, прекрасную  девушку с отзывчивым сердцем и чистыми помыслами? Для чего ты это сделал? Что я еще должен понять и вместить в свое сердце, переполненное обидами на тебя и творимыми тобой делами? Я ненавижу тебя! Я перестаю в тебя верить! Мне не нужен бог, такой жестокий и безжалостный. И это ты называешь любовью? Мое сердце не выдерживает тяжести такой любви, а мой разум лопается, как мыльный пузырь, наткнувшись на твою жестокость. Почему люди, ежедневно попирающие твои заповеди, продолжают жить нормальной жизнью, заводят семьи, обретают теплый очаг, держат в своих руках, испачканных чужой кровью и грехом, своих детей, целуют их, говорят о любви своим женам  – и продолжают насмехаться над тобой? Почему ты не наказываешь их? Неужели я больший грешник, чем они? Я отрекаюсь от тебя, ты мне больше не нужен. Ты не прощаешь и милуешь, ты только наказываешь. Будь ты проклят!!!
      Он стоял на коленях и выкрикивал хулу Богу. Сначала он хотел просто рас-  сказать Ему о своей жизни, о том, что в ней произошло и о чем не знал никто, и спросить, почему Тот, кто до этого поддерживал его, вдруг допустил, чтобы в его жизни случилось то, что произошло. Но потом все плохое,  пришедшее в его жизнь и накопившееся в его сердце, заполнило его до краев, и он не смог удержать этот  поток из обид и разочарований, и выплеснул его на того, кого считал виновным в этом. Проклятия в адрес Бога слетали с его уст обильно, как осенью слетают под порывами ветра желтые листья с деревьев, он уже не понимал смысла произносимых слов, ему надо было исторгнуть из себя их, обидных, неприятных, отравляющих его жизнь. И чем больше он выбрасывал их в потоки ветра, тем сильнее этот ветер, словно наполняясь ими,  начинал бушевать, переходя в шторм. Он уже не слышал своего голоса и со стороны походил на большую рыбину, беззвучно открывающую рот в попытках схватить побольше живительного воздуха. Наконец, обессилев, он упал ничком на каменистую землю, тело его бил припадок, и вскоре он затих, потеряв сознание. Последним ярким всплеском в его памяти осталась мольба к Нему – Петя просил Бога, чтобы тот освободил его от страданий и дал облегчение в виде смерти.
- Я не хочу больше жить,- прошептал он, падая в пустоту,- я не вижу в этом никакого смысла…
            Через какое-то время его нашли родители Жанны, обеспокоенные его долгим отсутствием и неожиданно начавшимся штормом, которого не было ни в одном прогнозе. Он лежал на берегу и насквозь промок под дождем, и его не могли привести в сознание никакие проделанные для этого манипуляции. В таком виде его дотащили до дома и там кое-как смогли привести в чувство при помощи нашатыря. Вид он имел жалкий, лицо его было искривлено гримасой боли. Вызвали врача, тот сделал Пете  укол и сказал, что будет  наведываться к ним по нескольку раз в день. Но больному нужен хороший врач и желательно лечение в клинике.
   Потрясающие виды на Лазурное побережье, местные красоты  и морской воздух, любовь и забота быстро поставили Петю на ноги. Мать Жанны, заметив, что ее младшая сестра, уже «девушка на выданье», стала краснеть и смущаться при встречах и разговорах с Петей, начала даже подумывать, что жизнь не останавливается, и в будущем они могли бы составить  пару.  Петя, поняв, что девушка в него влюбилась, решился на откровенный разговор и сказал ей, что она для него навсегда останется родным и близким человеком, но сестрой Жанны, и что на большее она не может рассчитывать. Та убежала в слезах в свою комнату и долго из нее не выходила.
     Петю стали часто заставать в задумчивом состоянии, он словно бы пытался найти внутри себя ответ на мучавшие его вопросы. В руках у него была фотография Жанны, и он разговаривал с ней. Часто он настолько уходил в это, что не замечал, как ее мать приносила ему чашку чаю с печеньем или стакан молока. Увидев, что Петя разговаривает с фото ее погибшей дочери, она тихонько выходила из их комнаты и в своей вставала на колени, молясь за него и обливаясь слезами. Она полюбила этого израненного и битого-перебитого жизнью парня всем своим сердцем. 
    В случае переезда Пети в Эз на постоянное место жительства для него бы, как всесторонне образованного человека и полиглота, нашлось бы рабочее место в местной коммуне. Его ждала должность советника главы местного образования. Но ему нужно было довести до конца все дела в Париже. И он начал готовиться к отЪезду.
                Некоторое время вестей от него не было. А потом в их дом пришел полицейский с сообщением, что им потребуется выехать в Париж для опоз-нания  тела. Других знакомых или родственников для этого найдено не было. Петю нашли мертвым в своей квартире в Латинском квартале.
           В полицейском участке их встретил целый комиссар. Это был Жан. Он задал необходимые для протокола вопросы, лично провел опознание. Узнав, что Петя не успел стать для них  родственником, но был, как родной сын, он внимательно посмотрел им в лица, словно надеясь прочитать по ним что-то, о чем не говорят вслух. После завершения формальностей комиссар отвез их на квартиру, где все и произошло. Запинаясь, по возможности осторожно, стараясь не вызвать у них, как у верующих, неприятия к поступку Пети,  он сообщил им о том, что тот покончил жизнь самоубийством, выстрелив себе в голову. И показал им записку, в которой Петя написал о том, что они стали для него родными людьми и просил у них прощения. И еще там было написано, что он исполнил данное им слово и отомстил  убийцам их дочери.
         - Еще мной было обнаружено завещание, собственноручно написанное Тадеушем Высоковским, хозяином этой квартиры  – так он значится по документам.  Если вы найдете в себе силы – его можно огласить уже сегодня. Нам надо только проехать с вами к нотариусу.
                Родители Жанны прошли по квартире, которая должна была стать домом для их дочери после бракосочетания. В каждой из трех небольших комнат на стенах, столах и столиках были ее фото. На каких-то она была запечат-лена одна, на других они стояли рядом с Петей, прижавшись друг к другу или держась за руки. Позади их виднелись очертания то Эйфелевой башни, то Триумфальной арки, то уличные жонглеры кидали в небо свой нехитрый реквизит. И везде у них были счастливые улыбающиеся лица.
          Потом они проехали с комиссаром к нотариусу, и тот вскрыл и огласил завещание, как и было написано на запечатанном сургучом конверте.  И квартиру, и все свои сбережения Петя завещал семье Жанны.
- Вы будете забирать тело для погребения?- спросил комиссар.
- Да, мы похороним его рядом с нашей дочерью. Только вот у нас в Париже нет никого, кто мог бы помочь с доставкой…
- Это я беру на себя.Не волнуйтесь. Мне уже звонили и из муниципалитета, и из префектуры, и из Министерства обороны, и даже из аппарата Де Голля… Просили, чтобы я провел расследование как можно тщательнее и обещали любую помощь. У вашего,- он замялся,- зятя оказалось на удивление много высокопоставленных знакомых и друзей.
   
   
                Часть 4.
     Комиссар Жан приехал в гости к  давнему другу их семьи Полю. Он любил навещать  этого импозантного седовласого господина, от которого исходили тепло и уверенность. Поль был коллегой и другом его отца, известного в свое время на всю Европу ученого-исследователя.  Поль приехал к нему на стажировку  из России за пять лет до того, как  там грянула Октябрьская революция да так и остался в Париже на всю жизнь. Первое время он даже жил у них в доме, пока не женился на очаровательной племяннице отца – кузине Жана – Софи,  и не переехал жить в дом жены.
                Жан был младше Поля почти на двадцать лет, но это никак не препятствовало их дружбе. Жан часто приезжал к Полю за советом – когда в проводимом им важном расследовании он не мог нащупать правильный путь к разгадке, или когда ему  для принятия правильного решения не хватало какой-то мелочи, или  когда ему просто хотелось очутиться в теплой комнате перед зажженным камином и, мерно покачиваясь в кресле и потягивая мелкими глоточками хороший коньяк, вести неторопливую беседу с человеком, по коленям которого он когда-то ползал младенцем.
- Благодарю вас, Жан, за неожиданный визит. Общение с русскими людьми научило вас приезжать иногда без предупреждения. Это вовсе не упрек - вы знаете, что я всегда рад вас видеть. Что-то подсказывает мне, что у вашего визита есть цель, о которой я пока не знаю. Это так?
- Да, Поль, вы, как всегда, проницательны. Я завершил на днях одно дело, на первый взгляд кажущееся совсем простым. Молодой человек, немного младше меня, застрелился из своего наградного пистолета. В собственной квартире. Входная дверь была заперта изнутри, окна тоже. Следов пребывания кого-то другого в квартире не обнаружено. Он разнес себе череп выстрелом в рот…
 - Жан, ваша работа все-таки накладывает на вашу речь не совсем приятный отпечаток… Даже завершив свою службу в Легионе – а она, я думаю, не была у вас легкой,- вы старались выражаться более изысканно…
  - Простите меня, Поль, я полностью принимаю на свой счет ваше справедливое замечание и попробую более тщательно подбирать слова, что бы вы не испытывали дискомфорта, общаясь со мной… Так вот, собрав всю возможную информацию об этом самоубийце, я  обнаружил несколько фактов, неким образом связавших меня и его и показавшихся мне знакомыми: после окончания курса философии в Сорбонне он на  несколько лет пропадает из поля зрения всех возможных контор и организаций – что произошло и со мной на время моей службы в Легионе;  его документы об образовании оформлены  на  Тадеуша  Высоковского, судя по всему- он был польских кровей; дарственная на занимаемую им квартиру оформлена на того же человека, что и диплом; медицинская карта в госпитале оформлена на эту же фамилию;  на табличке же на наградном «Вальтере»  после обычных в таких случаях слов выгравирована совсем другая фамилия. Кроме того, при осмотре его тела я обнаружил следы от осколочных ранений и пуль. Раны его, конечно, зарубцевались, но для опытного взгляда не оказалось секретом их происхождение.  Видимо, он был отчаянным воином, я насчитал не менее 6 старых ран.  Все эти факты навели меня на мысль, что он также служил в Легионе и в Париже находился либо в отпуске, либо уже вышел в отставку. Но самое неожиданное открытие ожидало меня  в дальнейшем: я поднял кое-какие свои связи и выяснил, что мужчина этот был вовсе не поляком, а – кем бы вы думали? – да, вы правы, он оказался русским. Кроме того, найденные мной в его квартире несколько довольно толстых тетрадей оказались исписанными  на русском языке. Надо признать, почерк у него весьма хорош – каждая буковка просто как пособие по каллиграфии. Видимо, в свое время у него были хорошие учителя. Конечно, благодаря нашему давнему знакомству и тому, что вы довольно сносно обучили меня в детстве премудростям вашего трудного языка, я смог разобрать даже некоторые страницы целиком, но я понимаю, что вы разберетесь с этими записями гораздо лучше меня. Тетради эти не вошли в опись вещественных доказательств по данному делу, оно, как я уже упоминал, завершено, но мне захотелось узнать об этом парне побольше. Понимаете, Поль, я знаком с русскими людьми с самого своего рождения и уверен, что человек, имеющий несколько разных имен и национальностей, но оказавшийся все- же русским – не совсем простой, как вы иногда говорите, человек. А то, что я узнал из истории  его жизни, описанной им в этих тетрадях, еще больше утвердило меня в моих предположениях. Вы поможете мне, Поль? – комиссар с надеждой посмотрел на Поля.
- Безусловно, мой дорогой Жан. Я разберу эти записи и переведу их  для вас. Ваш рассказ об этом загадочном русском парне заинтриговал меня. К тому же мне по душе ваше уважительное отношение к моим землякам.
- Поль, объясните мне, кто это такие – «земляки?» У вас такое отношение к ним, словно это ваши родственники.
- Мой дорогой Жан, так у нас в России называют тех людей, которые родились в той же местности, т.е. на той же земле, что и ты. Поэтому они и земляки. Это, конечно же, не юридический статус, но это очень  сближает наших людей, притягивает их друг к другу, особенно если ты оказался на чужбине.
 - Поль, я впервые услышал ваши слова о том, что у русских есть какое-то особен-ное, трепетное отношение к своей земле еще маленьким мальчиком. Я,  естественно, не мог  тогда, в том своем «розовом» возрасте понять то, о чем вы иногда разговаривали с отцом. И вот я вырос и сам уже стал отцом – но мне те ваши слова до сих пор непонятны. Какой  особенный смысл вы закладываете в понятие «Родина?» Мне хватает моего французского ума понять, что «Родина» - это не просто слово, одно из многих в языке, и нашем, французском, и вашем – русском, а это именно какое-то важное для вас понятие, на котором вы строите зачастую всю свою жизнь, свои отношения с другими людьми и свое поведение. Может быть, вы будете столь любезны и еще раз попытаетесь мне это объяснить? Вы уехали из этой страны очень давно, вы живете здесь почти тридцать лет – и до сих пор называете ту страну своей Родиной? Там ведь давно все изменилось, прошли три революции, братоубийственная война, террор, развязанный большевиками, тюрьмы – там произошло столько всего разного и страшного, что многим странам этого хватило бы на века. И вы продолжаете говорить об этой стране с нежностью и не скрываете свою любовь к ней?
 - Вы правы, Жан, вы бесконечно правы. Все названное вами было и, к сожалению, до сих пор происходит в моей стране. Но она все равно продолжает оставаться для меня Родиной. Большевики уйдут, век их недолог, кровавые тираны умрут, придут другие люди, но она- то останется! Вы понимаете это, Жан?
     - Разве вас, русских, кто-то может понять до конца? Был ли на Земле хоть один мыслитель, который мог бы позволить себе столь смелое и обязывающее утверждение? Я почти дословно помню высказывание Бисмарка о вашем характере. Почему-то многие выдающиеся умы, имевшие дело с вашей нацией, начинали ее уважать. Это заставляет задуматься…  Но вы часто совершаете поступки, противоречащие здравому смыслу и нормальной человеческой логике.
 - Вашей логике, Жан, вашей привычной бюргерской логике и образу мышления. Еще Тютчев сказал: - «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить.» Ну и так далее, вы ведь это помните?
- Да, Поль, с раннего детства помню и эти слова, и многие другие. Но должен вам признаться, что я не совсем понимаю смысл этих стихов. Я допускаю, что он есть, но я не могу его понять…
 - Вы помните концовку стихотворения? Она как раз для подобных случаев:    ».. в Россию можно только верить.»
 - Верить? Но как это? Как в невидимого Бога?
 - Боюсь, что именно так. Ведь вы же мне верите?
 - Безусловно. И ни разу не пожалел об этом.
 - Я хоть раз давал вам повод усомниться в своих словах?
 - Нет, Поль , за все годы нашей дружбы ни разу.- Жан помолчал, словно припоминая что-то.
  - Кстати, о вере: кроме тетрадей и записки я обнаружил в комнате этого молодого человека письмо к родителям своей погибшей невесты. Я знаю, что читать чужие письма неправильно, но для меня это письмо было просто вещественным доказательством, которое могло рассказать  или хотя бы что-то прояснить в таком запутанном деле, - Жан взглянул на своего старшего друга несколько смущенно. – В письме кроме слов благодарности и уверений в своей искренней любви и уважении говорилось и о том, что Петя – давайте будем называть его все-таки так, как назвали родители при рождении –разуверился в Боге , дававшем ему до сих пор поддержку и любовь, и последним его шагом по этому пути была как раз смерть Жанны. Он писал,  что его сознание не может принять ее смерть, что Бог оставил его одного,  то есть бросил, что он  допустил хулу в адрес Бога, и просил за это родителей невесты- как я понял, людей глубоко верующих- простить его.  Он просил простить людей, но у Бога, которому верил всю свою жизнь, он прощения просить не стал…- задумчиво закончил мысль Жан.
  Они помолчали.
 - Давайте вернемся к нашему незнакомцу со сложной и загадочной жизнью и не менее загадочной смертью. Не находили ли вы при нем предсмертной записки? Обычно люди подобного склада ума и образа мышления пытаются объяснить свой уход, совершенный столь диким способом, - обратился Поль к Жану.
 - Да, записка была. Сама она подшита в деле, но я взял на себя смелость и переписал ее слово в слово. Вот она, прошу вас,- и комиссар протянул Полю мятый клочок бумаги. Тот надел на нос пенсне в золоченой оправе и принялся внимательно изучать написанное.
           - В записке написано про каких-то бородатых мужиков  с  красными блестящими губами, которые стоят у него перед глазами и пытаются полностью  завладеть его сознанием.  Что бы не допустить этого – он должен безжалостно их истреблять. Еще там написано, что сегодня – как раз в день своего самоубийства - он покончит с последним из своих преследователей и освободится от них полностью, - пояснил Жан.
 - А не добыли ли вы сведения относительно того, в какой клинике наблюдался этот человек и какой доктор лечил его? – Поль внимательно посмотрел на Жана.
- А как вы догадались спросить об этом? – слегка удивился Жан.- Действительно, он наблюдался у доктора…..в клинике…., и дважды находился там на излечении. Я беседовал с доктором, но он отгородился от моих вопросов врачебной тайной и этикой.
              - Я знаком с ним и найду время для беседы. А что касается вашего недоумения,  Жан, все достаточно просто - я ведь ученый, Жан, и к медицине тоже имею отношение. Текст этой записки свидетельствует о том, что человек  этот страдал фобиями и пытался с ними справиться. И это не удивляет меня – вы ведь говорили, что он прожил непростую жизнь и прошел через суровые испытания. Давайте пока покончим с этим и выкурим с вами по хорошей сигаре. Я займусь разбором записей завтра.
      Поль не спеша обрезал кончик пахучей кубинской сигары ручной работы, поджег длинную сигарную спичку и вдумчиво раскурил сигару. Жан внимательно наблюдал за его манипуляциями. Он не любил сигар – они были для него чересчур крепки. Он закурил свои любимые сигареты Gitanes. Друзья молча посидели в уютных креслах, наслаждаясь ничегонеделанием. Первым заговорил Поль:
- Жан, я хочу спросить вас вот о чем: вы стараетесь по воскресеньям ходить на собрания  в церковь, поете там псалмы, ставите свечки, жертвуете не малые суммы на церковные нужды и, видимо,  считаете себя верующим человеком? Объясните теперь мне в свою очередь вы: как такое ваше Богобоязненное поведение способно сочетаться с вашей прежней службой в Легионе – вы ведь были в Сирии, когда там началось восстание? – и принимали участие в его подавлении?  Мне неловко задавать вам эти вопросы, но  ведь вы стреляли в живых людей и наверняка убивали их?  А после боя полковой капеллан отпускал вам этот грех?
- Я защищал интересы Франции, Поль, я был военным человеком и давал присягу,- словно оправдываясь, проговорил Жан.
- Жан, каким образом маленькая Сирия, расположенная на Ближнем Востоке, может угрожать интересам такой большой Франции, находящейся в Европе? И  какие интересы Франции были нарушены на территории чужого суверенного государства?
- Поль, в разговорах с вами у меня часто появляется непонятное мне самому чувство: я вроде бы уверен в собственных действиях и словах, но стоит мне послушать ваши доводы – и я начинаю сомневаться в своей уверенности. Вы умеете представить ситуацию таким образом, что  ваш собеседник начинает сомневаться в выводах, казавшихся ему до этого весьма твердыми.
- Дорогой Жан, благодарю вас за скрытый комплимент, но дело тут, скорее, не во мне или в моем умении представить ситуацию под  другим углом, а в том, наверное, что мой собеседник в глубине души сам сомневается в тех выводах, на которые он опирался. Ведь вы же не станете отрицать тот очевидный факт, что мнение  человека,твердо убежденного в чем-то, невозможно изменить или хотя бы поколебать.
- Поль, я согласен с вами, но мне в моей работе приходится сталкиваться с людьми разных национальностей, Париж и сама Франция всегда притягивали к себе, словно магнитом, представителей разных народов, а в последнее годы в  связи с известными вам событиями в России здесь  появилось много русских, и часто в криминальных сводках стали звучать русские фамилии… И как ни странно это может прозвучать в устах полицейского комиссара, но иногда я даже восхищаюсь вашими соотечественниками – они бывают весьма изобретательными в своих противоправных деяниях. Иногда просто диву даешься – как такое могло прийти в голову человеку. Но иногда они способны совершать необъяснимые, на наш европейский взгляд, преступления:  например, помню случай, когда один из ваших соотечественников ограбил булочную, но забрал не деньги из кассы, а почти весь недавно испеченный хлеб и раздал его обитающим недалеко клошарам. Нашли его быстро, так как он и не думал скрываться от полиции. Он был бывшим офицером царской армии в чине штабс-капитана, со смешной фамилией Овечкин, и ему претило – так он тогда сказал мне, и я запомнил это слово-, пускаться в бега после совершения благородного поступка. У него был  день рождения и он в душевном порыве после посещения ресторана решил сделать подарок одному из клошаров, попросивших у него несколько монет на багет. Вслед за одаренным им потянулись  из своих лежбищ и другие, на всех монет у него не хватило бы, и он сделал первое, что пришло ему в одурманенную коньяком и человеколюбием голову –  он ограбил ближайшую булочную. Бродяги остались довольны, и я думаю, если бы они обладали избирательным правом, а штабс-капитан баллотировался бы в Президенты- они бы проголосовали за него единогласно. Но самое интересное было то, что хозяин булочной, узнав, кто и для какой цели лишил его дневной нормы выпечки – отказался от всякого уголовного преследования штабс-капитана и согласился на возмещение ущерба всего в половинном размере. Ходили слухи, что впоследствии они стали друзьями. В моей практике это один из немногих случаев, когда преступление, совершенное против человека, вызвало бы в этом человеке такую неожиданную реакцию.
               Жан помолчал, словно вспоминая эту давнюю историю из своего прошлого. Поль не торопил его с продолжением, понимая, что этот рассказ был предисловием к чему-то. И оно последовало:
  - Так вот, уважаемый Поль, с тех пор как я услышал ребенком в нашем доме русскую речь и перестал бояться крепкого высокого мужчину с колючими усами и бородой, которой он любил меня щекотать – а именно так я воспринимал вас вначале,- я все пытаюсь понять, что же это такое – русский характер?  Вы дружили с моим отцом, работали вместе, он на вас полностью мог положиться – об этом я слышал неоднократно от него самого,- вы старались одеваться по последней Парижской моде, прекрасно говорили по-французски, кушали устриц по всем правилам высокой кухни, знали толк в винах и коньяках,- в чем я в очередной раз убеждаюсь,- и рядом с отцом или другими его коллегами выглядели стопроцентным французом – но было в вас нечто неуловимое, отличающее от всех их. Я не могу подобрать в нашем языке слово или слова, которыми можно было бы назвать это… Но я это чувствую… В каких-то незначительных мелочах, деталях, вашем взгляде, поведении, отношении к окружающим, к своему месту в этом мире…
- Может быть, это ощущение как раз и есть то, что вы хотели бы описать словами? Не всегда надо пытаться подбирать слова, уважаемый Жан, к тому, что чувствует ваше сердце. Слово может сузить его широту, заковать в рамки, и оно со временем может очерстветь и перестать чувствовать. А у вас оно еще живое, не смотря на вашу службу в Легионе и непростую работу в полиции. Знаете, после моего приезда сюда, когда я начал вникать в то, как здесь устроена жизнь, я увидел в людях, живущих здесь, то, что мне пришлось не по нраву – сухость души и сердца. Здесь могут говорить тебе приятные слова, называть другом, вроде бы радоваться случившейся встрече, наперед обещать помощь – а такое ощущение, что это все- только слова, и за ними нет ничего – ни радости, ни желания помочь. Как у актера, заучившего слова наизусть, но не пустившего их в сердце. И вот я живу здесь почти тридцать лет – и этой сухости души и сердца становится в людях  все больше. Души людские высыхают, как листок в гербарии, из них уходит ощущение жизни во всей ее многогранности, как влага и сок уходит из засыхающих листьев. Они мертвеют, понимаете меня, Жан? А от мертвого не рождается живое. Мне жаль Европу, Жан, очень жаль. Не хватает вам всем русской безалаберности, широты, потому вам и не понятны поступки, один из которых совершил штабс-капитан из вашего рассказа. Это ведь был поступок живого человека, понимаете? Чувствующего. Не безразличного.
- Поль, вы такой человек, у которого всегда хочется о чем-то спросить. Наверное, потому, что вы всегда стараетесь дать понятный ответ. Я помню, как в детстве меня всегда отсылали к вам, когда я приставал к родителям со своими детскими вопросами: « Задай этот вопрос месье Полю». Среди многих разных вопросов к вам, которые почему-то у меня не кончаются, я давно хочу у вас спросить вот о чем:  вы согласились стать моим крестным отцом. Со временем я понял, что для моих родителей ваше согласие на это было большой честью. У нас тоже есть такая традиция, но к ней зачастую относятся как к религиозной формальности, за которой не стоит глубокого смысла. И часто крестные со временем забывают об этом своем статусе. Является ли для вас он к чему-то обязывающим?
             - Конечно.Хотя это и не накладывает на меня каких-либо юридических обязательств,  но я отношусь к нему со всей возможной серьезностью.В свое время мой крестный, который был также другом моего отца, помог мне получить достойное образование после того, как отец скончался от последствий ранений, полученных им на Кавказе. Я жил у него в доме в Петербурге на полном пансионе, он же отправил меня на стажировку в Париж. У него были и свои дети, но он заботился обо мне как о родном сыне. И я, естественно, помню и ценю это, и должен поступать так же. Вы для меня, Жан, являетесь таким же сыном, как и мой Владимир, который сейчас готовится воевать против Гитлера. Надеюсь, вы не чувствовали в моем отношении к вам нечто другое? Вас не разочаровал мой ответ?
 - Никогда, Поль, я благодарен вам за вашу заботу и внимание. Ответ ваш еще раз показал мне, как мало я понимаю в русском характере. Но кое-что мне стало понятнее. Скажите, Поль, а если бы вам тогда все-таки присудили Нобелевскую премию за ваше открытие, в каком бы статусе вы хотели бы ее получить – как гражданин России или как подданный Франции?
   - Ну, во- первых, открытие сделал не я один, нас была целая группа во главе с вашим отцом. А в каком статусе я бы хотел ее получить? Знаете, Россия моя родина, там остались могилы моих предков и родителей, я ее до сих пор нежно люблю и тоскую по ней, но я благодарен и Франции, которая дала мне возможность заниматься наукой на таком высоком уровне и, надеюсь, чего-то в ней достичь. И здесь же я встретился со своей прекрасной супругой и Господь благословил нас нашими замечательными  детьми.  Поэтому для меня выбрать  какую-то одну из стран теперь было бы нелегко.
- Поль, мне захотелось добавить еще несколько штрихов к портрету нашего бедного Пети. Помните про его предсмертную записку? В ней он написал, что отомстил убийцам своей невесты. Так вот, через некоторое время после  похорон Пети в двух кварталах от его квартиры в Латинском квартале, на одной из помоек были обнаружены трупы двух мужчин. Мне с большим трудом  удалось  установить их личности – это оказались выходцы из Советского Союза, жители Львовской области, состоявшие в УНА УНСО и сбежавшие из СССР вместе с отступавшими фашистами. Прошлое их оказалось весьма кровавым и живописным: тут и расстрелы мирных жителей, и участие в массовых репрессиях против евреев, и пособничество фашистам. В СССР они объявлены в розыск, и если бы их нашли и депортировали туда – их бы там однозначно приговорили бы к расстрелу. У нас они жили по поддельным документам. Словом, те еще, - Жан хотел было сказать «люди», но поперхнулся и не смог произнести его касательно этих личностей.
- Так вот, я обратил внимание на способ их убийства – они лежали ничком, лицом в землю, было похоже на то, что убийца поставил их на колени и застрелил выстрелами в затылок. Картина эта походила не просто на убийство – это была продуманная казнь. Подобным способом казнят врагов в далекой от нас Азии. .. – Он помолчал. – Что-то меня словно толкнуло и я отправил извлеченные из них пули на баллистическую экспертизу, а после сравнил ее результаты с результатами баллистики по пуле, извлеченной из нашего самоубийцы – я настоял на проведении экспертизы и по ней – и был весьма удивлен: пули эти были выпущены из одного пистолета. Т.е. наш Петя сумел разыскать убийц своей невесты раньше, чем мы, и казнил их…          Жан примолк, словно вспоминал что-то.
- Как там было записано у него в дневнике?- обратился он с вопросом к Полю, но сам же и ответил на него:
- И головы у них были расколоты, как глиняные кувшины…
     Через день Поль позвонил Жану в участок. Делал он это в исключительных  случаях. Голос его был взволнован. Он извинился за беспокойство и попросил Жана приехать к нему по возможности быстрее.
      - Мой дорогой Жан, я внимательно изучил переданные вами мне записи этого молодого человека. В его дневниках вырисовывается фигура… я бы сказал, весьма трагическая. И глубоко несчастная. Посудите сами: видеть, как унижают и убивают твою семью, испытать глубочайшее потрясение и от этого, и от того, что все эти зверства совершают люди, знакомые тебе с раннего детства, к которым ты ходил в гости, сидел за одним столом, дружил с их детьми, делился с ними детскими тайнами и секретами, в глубине своего детского сердечка считая их почти  родными… А потом эти не чужие тебе люди совершают такое… Да за это можно возненавидеть весь свет… А вся его дальнейшая жизнь?.. Я задавал себе вопрос: хотел бы я прожить свою жизнь так, как прожил он, и испытать подобные потрясения? И знаете, Жан, к своему глубочайшему стыду мне пришлось признаться, что мне не хватило бы сил для этого. И это при всем моем жизненном опыте. Надеюсь, я не создаю впечатление слабого человека, но я бы мог сломаться, и гораздо раньше, чем это сделал он. Он напомнил мне заводную игрушку, в которой судьба докрутила пружину до такой невозможной степени, что та не выдержала и лопнула… Он был очень мужественным человеком. Я говорю так вовсе не потому, что он мой соотечественник, и среди русских встречаются разные люди, я прочитал подробный рассказ о его жизни и увидел это. И еще я увидел то, чему не зазорно поучиться и мне,  уже немолодому и опытному человеку, у этого почти мальчика: то, как надо любить свою родину. И как надо уметь отделять ее от бородатых типов с красными масляными губами… Потому как такие рожи, бородатые или гладко выбритые, приходят и уходят, а Родина остается... Приезжайте, нам есть о чем поговорить.Я хочу издать эти записи в виде книги. За свой счет…
   

                Часть 4.
               

                1.
… Через много-много лет, когда в СССР придет к власти Правитель, решившийся открыть закрытый до этого почти наглухо «железный» занавес, среди многочисленных иностранных делегаций, почтивших  СССР своим визитом, будет делегация высокопоставленных промышленников и политиков из Франции. В их числе будет и крепкий еще, импозантного вида мужчина с волевым выражением на горбоносом французском лице. На вид ему будет лет за восемьдесят. Знакомиться с нашей прежде закрытой страной он решит отдельно от остальной делегации. Маршрут для этого он выберет довольно странный: после привычных Москвы и Ленинграда он направится в Саратов, а там взволнованные приездом столь  высокого гостя представители властей, рассыпаясь в любезностях, будут знакомить его с колоритом жизни районных – прежде уездных – городов и городков. Посетит он и несколько сел и деревень, расположенных на местах, в которых ранее – до 1917 года- находились  дворянские усадьбы, от которых теперь остались, в лучшем случае- заброшенные развалины, а в  худшем – только отрывочные воспоминания стариков да несколько экспонатов в местных краеведческих музеях. Имя у него будет – как и положено французу – Жан.  В деревне,  расположенной на месте бывшего имения князя Александрова, он задержится на несколько дней. Он с интересом будет осматривать то, что когда-то, почти 100 лет, было княжеской усадьбой. Из поросшего густой ползучей травой и мелким колючим кустарником холма, в котором, по преданию,  находится    « общая могила княжеской семьи», он наскребет в белейший носовой платок земли, аккуратно завяжет его и спрячет в карман модного твидового пиджака. « Я делаю это по вашей русской традиции,- объяснит он свои действия своему гиду и переводчику Алексею. – Мне надо передать эту землю во Францию, там есть родственники княжеской семьи. Надеюсь, это не будет считаться контрабандой и меня не арестуют на границе?».
                Он будет сносно говорить на русском языке с местными жителями, попарится в местной русской бане с березовым веником, вволю попьет браги и самогона. Будет даже – видимо, чтобы поддержать реноме французских мужчин,-  заглядываться на местных румяных доярок,шутить с ними и громко смеяться в неожиданных местах. Расчувствовавшись от горячего приема, он пообещает председателю колхоза подарить новую молотилку. И через три месяца она в самом деле приедет к ним. Вместе с новеньким же комбайном. Он пожертвует немалую сумму на пополнение экспозиции местного музея.Он будет подолгу разговаривать о чем-то с местными мужичками, простыми, не всегда гладко и чисто выбритыми, пахнущими солярой, ядреным потом  и самогоном и что-то записывать в тетрадь,вызывая этим волнение у приставленного  к нему терпеливого переводчика. Переводчик будет знать  о пожилом господине из Франции почти все, даже то, о чем тот и сам уже давно забыл: о его службе в Легионе, о том, сколько загубленных человеческих  жизней на его счету,о том, сколько преступников он посадил за решетку за время своей службы в полиции, о том, что месье Жан был в свое время сподвижником генерала Де Голля и помогал тому в становлении новой Французской республики, служа на высоком посту в Министерстве внутренних дел, о том, что он дважды баллотировался на пост Мэра Парижа и дважды проиграл, о том, сколько бюллетеней было подтасовано членами его команды, когда он избирался в депутаты Парламента. Переводчик был, конечно же, не только переводчиком, но и телохранителем, и гидом, и «отпугивателем» от нежелательных встреч,и еще «кое-кем».
              В последний вечер в этой деревне, когда они, отдыхая после парной, сидели в предбаннике и пили холодный самодельный квас на ключевой воде да смородиновом листе, так как брага и самогон уже не лезли в их натруженные гостеприимством организмы, Жан, прохаживаясь по комнатке, закутанный, как древний римлянин, в пожертвованную для представительских целей серую  простыню, внезапно остановился, огляделся вокруг и выдал тираду, показавшуюся переводчику Алексею немного даже русской, так как она несколько обнажила внутреннюю суть француза и его терзания. Он сказал буквально следующее:
          - Я всю свою сознательную жизнь пытаюсь понять, что это такое – ваш пресловутый «русский» характер.Чем он отличается от нашего,французского, или от какого-то другого. Я бился, как рыба по льду, я прочитал многих ваших писателей, я даже пробовал читать их книги на русском языке, посчитав, что перевод может обеднить тексты и не показать какие-то нюансы, присущие вашему языку, я беседовал со многими умнейшими людьми современности, и мне стало казаться, что я что-то уже начал понимать в этом. Я решил приехать сюда, в эту местность, как у вас говорят – « в глубинку», чтобы укрепить свое понимание. Я прожил здесь шесть дней – столько же длилась война Израиля и Египта -, беседовал со многими людьми, исписал три тетради,  и я поражен в самое сердце …   - Жан перестал расхаживать и сел на скамью. Вид у него был удрученный.
  - Что же вас так поразило, Жан?- спросил Алексей.
  - Я понял, что я ничего не понимаю, - внезапно афористично выразился француз, чем вызвал довольную ухмылку у хозяина гостеприимного дома, плотника Николая, сидящего на лавке напротив в черных сатиновых семейных трусах – простыни полагались только гостям и все четыре штуки, имеющиеся в доме, были задействованы – две служили гостям банной принадлежностью, а двумя оставшимися были заправлены постели для них же. Сами же хозяева спали на русской печи, устланной овчинными полушубками.
         Николай, по первости робевший от присутствия в своем доме знатного иностранца и приставленного к нему переводчика, через несколько дней освоился с ролью хозяина и даже позволял себе иногда похлопывать Жана по плечу. Внимательный француз заметил, что для него хозяева старались и приготовить повкуснее – и пустили на это дело двух из пяти имевшихся кур, и постелить постель помягче – ему была отдана мягкая и легкая, как пух, набитая пухом же перина, которую  хозяйка, вздохнув, достала из массивного дубового сундука, оббитого металлическими узорами – в нем они хранили приданое для их дочери, учившейся в городе на доктора.
      Жан был удивлен тем, что с первого же дня их приезда в эту деревню и размещения на постой в доме Николая и Анны к ним потянулась ниточка визитеров-односельчан, сначала тоненькая, а к вечеру уже почти в палец толщиной.  Каждый сельчанин хотел задать, как ему казалось, непременно умный и важный вопрос французу, многие даже обняться с ним, а бойкая вдова Селиванова даже решилась облобызать его троекратно по русскому обычаю, чем даже вогнала Жана в краску. И каждый из гостей приносил с собой что-то из съестного : кто кусок сала с чесночком да приправами, кто десяток куриных яиц, кто крынку молока и кусок масла, желтого, как слиток золота, кто круг домашней колбасы, а вдова Селиванова выгрузила перед Анной в сенях трехлитровый «баллон» квашеной капустки с брусникой, ведерко своих знаменитых на всю деревню соленых огурцов с хреном да  десяток моченых яблок, упрятанных в холщовую салфетку с вышитыми лебедями. Лебеди плыли по краям белоснежной салфетки, стыдливо потупив свои изящные головки с красными клювами, и несли на своих крыльях мокрый запах антоновских яблок. Ну и, естественно, почти каждый визитер, особенно мужского пола, приносил с собой бутылочку, а то и две, в которых плескалась и булькала жидкость разных цветов – в зависимости от того, из чего делался этот русский продукт: из зерна, из сахарной свеклы, или сделан был на томатной пасте или и того круче – на топорище. Но независимо от цвета напиток этот имел одну общую особенность – он просто валил с ног.
             И так продолжалось все шесть дней пребывания Жана в деревне. Продуктовые запасы, принесенные сельчанами,  Анна с Николаем просто сносили в выкопанный на огороде ледник.
   Жан, которого не перестовало удивлять хлебосольство людей, живших, судя по его наблюдениям, не так уж и богато, решился спросить у Алексея:
  - Зачем эти люди каждый день приносят нам столько продуктов? У них что, их избыток?
  Алексей задумчиво повертел головой, подбирая правильные слова для ответа. Вопрос был не совсем стандартный, и ему надо было ответить на него так, чтобы показать знатному иностранцу: народ наш живет нормально, не бедствует, в принципе, значит- партия справляется со своей ролью вдохновителя и организатора, а то, что люди делятся с другими людьми тем, чем богаты сами – так только так и должен поступать наш советский человек, ну и т.д. и т.п.  Но он, подумав, ответил просто и лаконично:
 - Так у нас в народе принято, месье Жан – давать гостю самое лучшее. Традиция у нас такая.
 - Но ни один из них не знает  меня, и забудет меня после отъезда. Откуда столько внимания незнакомцу? Я думал, что эта ваша «традиция» действует только в Москве или Ленинграде, что так ведут себя специально обученные  люди, но, куда бы мы ни приехали – везде одно и то же. Эти сельские жители повторяют поведение ваших московскких чиновников, откуда они могут знать, что нас так же встречали в Москве?
- Да причем здесь это?- недовольно поморщился переводчик. Его иногда раздражало, что Жан не в силах понять вещи, понятные даже пятилетнему пацану.
 - У нас в стране традиция такая – хорошо встречать гостей и делиться с ними лучшим. Если, конечно, они к нам с миром приходят, а не с мечом,- взгляд его построжел, видно, вспомнился ему невольно Александр Невский.
   - Хорошо, пусть так, это я понимаю и согласен. У нас также хозяин для своих гостей страется сделать хороший прием. Есть, конечно, и не совсем воспитанные люди, чересчур экономные… Но  в основном… Я не помню ни одного случая за свою жизнь – а прожил я немало- чтобы у нас во Франции соседи, какими бы замечательными они не были, пришли бы, непрошенные, в дом к тому человеку, к которому приехали гости из-за границы. Да еще принесли бы с собой гостинцы. Да еще каждый день так…
  - Жан, я вам и объясняю- традиция у нас, у русских, такая. Не можем мы в гости приходить с пустыми руками. Не принято так у нас. Я вот, например, когда к маме приезжаю – всегда ей торт «Киевский» покупаю. Любит она его очень. А учительница моя любимая «Прагу» любит. Как я могу к ним без подарка завалиться? Неловко будет…
  - Я понимаю, вы долго не видели маму, живете в разных городах, приехали к ней в гости, решили сделать подарок и купили торт…- начал было Жан, но Алексей, опять поморщившись, перебил его:
 - Да почему в разных-то городах? Мама живет от меня в четырех перегонах на метро с одной пересадкой. Мы с ней по телефону каждый день разговариваем. Я про то вам объясняю, что нехорошо с пустыми руками в гости ходить. А у вас, в Париже, что, по другому  разве?
- Да как-то так…- замялся Жан. Ему почему-то стало неловко. – И у нас, конечно, бывает, что с подарком гости могут появиться, но такие визиты у нас все-же по-другому проходят. Заранее как-то договариваются, и кто что принесет с собой. В основном, конечно, на хозяев надеются, на их угощение…
       Жан посмотрел на Алексея и увидел, что взляд его, в начале разговора бывший заинтересованным, стал скучнеть от его пояснений. Жан увидел неприкрытое разочарование в глазах переводчика. И ему стало стыдно за своих соотечественни-ков". « Ну не такие мы, французы, как вы, русские,»- почему-то с горечью подумал он.

                2.
     Утром, обнимаясь с хозяевами дома на прощание, Жан незаметно сунул и Николаю, и его супруге в карманчик меховой жилетки по 100 евро. Денег за постой они от него взять категорически отказались. Уже отъезжая от их домика, который Николай умело разукрасил  деревянной резьбой, Жан не выдержал и оглянулся. Он увидел в заднее стекло "Уазика" две фигурки, мужа и жены,прижавшиеся друг к другу и махавшие им вслед  руками. Николай накинул на плечи Анны какую-то непривычную и странную для Жана стеганную куртку, называвшуюся «фуфайка», а  сам стоял в новеньких  джинсах, подаренных ему Жаном, и белой футболке с Эйфелевой башней на груди, и обнимал жену другой рукой. Подарков для женщин взять с собой Жан не догадался. Но он аккуратно записал все размеры Анны в одну из своих тетрадок и обещал прислать им посылку . Жан успел увидеть, как Анна трижды перекрестила воздух перед своим лицом, и понял, что этот спасительный и благословляющий знак предназначается ему, человеку, которого они не знали всего неделю назад. В голове у него вдруг вспыхнула мысль, которую он, оказывается, знал, возможно, ее когда-то давно в одном из их долгих разговоров вложил в память Жану его крестный Поль: «…Русский человек вряд ли осенит крестом спину уходящего от него врага. Он это сделает только для близкого ему человека…» .
     Жану показалось, что он уезжает от людей, неожиданно  быстро ставших ему близкими и родными. У себя, в Париже, он давно уже ни к кому не испытывал подобных чувств. Россия поразила и удивила его.
             В Москве, прощаясь с Алексеем, он подарил ему на память новенький модный чемоданчик-дипломат, в котором находилось несколько экземпляров книги, написанной и изданной его крестным и другом  Полем,о жизни и смерти русского мальчика Пети , ставшего по воле судьбы сначала польским юношей Тадеушем, а потом и воином французского Легиона Юлием, но все равно оставшегося русским. 
   Жан взял с Алексея слово офицера – при этих словах Алексей слегка изменился в лице и покраснел, но промолчал - что тот найдет хорошего переводчика и эта книга будет переведена на русский язык и издана в России. Случилось ли это – утверж -
дать не буду, но надеюсь все же, что слово офицера в нашей стране до сих пор еще что-то значит.
         
                Часть 5.
           Вот и все.  История эта, начавшаяся более ста лет назад  с рождения в семье князя Александрова мальчика и долгожданного наследника , которого назовут Петей, Петрушей, закончилась, как заканчивается в этом мире все. Если бы тогда, после его рождения, счастливым родителям кто-то осмелился бы предсказать, что дальнейшая судьба их сына окажется такой, какой случилась в жизни  – они бы просто не поверили этим мрачным рассказам.  Как раз в то время  недалеко от  их поместья расположился табор бродячих цыган, и цыганки с детьми занялись своим привычным делом – отправились по близлежащим деревням гадать да предсказывать будущее по ладони – но в дом, в котором появился младенец, их просто не пустили, а чтобы они не докучали домочадцам, управляющий приказал выпустить во двор собак.
    Мальчику так и не случилось стать  настоящим наследником славного рода, а несправедливостей и ужасов в его жизни было столько, что хватило бы на несколь-ких человек. Он поколесил по миру, многое успел повидать и перечувствовать и всю свою недолгую жизнь он пытался объяснить себе, чего же в его сердце живет больше – любви или ненависти- к земле, на которой он родился, к стране, в которой он родился, и к людям, оказавшимися с ним рядом.
              Прошло еще тридцать лет. Огромная и богатая страна не рассыпалась на кучку беспомощных квази-государств. Те, кто попытался укусить ее и оттяпать себе кусочек полакомей, посчитав, что она стала слабой и беззащитной – быстро получили по зубам и пусть и на время, но успокоились.  А благословенная Европа, излучавшая когда-то  миру свет Просвещения, бывшая авангардом во всем, по пути к своему светлому будущему все больше теряла саму себя и продолжает засыхать и чахнуть  в своем самолюбовании. И мне ее искренее жаль…
   Из множества европейских стран мне довелось побывать только в когда-то социалистических Венгрии и ГДР. Но я вовсе не сожалею, что не случилось увидеть Биг- Бен, проезд королевы в карете или увидеть живьем короля Испании или Президента Франции. Хотя увидеть все это мне хотелось с детства.
      Зачитываясь книгами Конан Дойля и Агаты Кристи, мне хотелось ощутить на своей коже прикосновение знаменитого Лондонского тумана и попробовать вкус не менее знаменитого смога на своих губах, увидеть  живые зеленые изгороди палисадничков  тихих английских деревушек, в которых так же тихо и чинно прогуливалась по мощеным улочкам внимательная  мисс Марпл, мне очень был по сердцу такой же, как Шерлок Холмс и доктор Ватсон, джентльмен до кончиков самых мелких своих косточек Джеймс Бонд, неубиваемый и непотопляемый, как знаменитые швейцарские часы. Нам, советским мальчишкам и девчонкам, было чему завидовать мальчишкам и девчонкам европейским.  И, может быть, я сейчас открою страшную военную тайну, но нас не учили их ненавидеть, нам не вдалбливали в наши детские мозги мыслей о том, что они – наши враги.  И я подражал капитану Немо и болел всем своим детским сердцем и душой за благородного графа Монте-Кристо, а кто из мальчишек не мечтал был похожим на храброго Д.Артаньяна или бесстрашного Зорро?  И меня, как и многих пацанов, будоражили приключения всадника без головы, и мы любовались мощным торсом Гойко Митича в роли вождя индейцев, борющихся за свободу. Как лихо он вскакивал в седло верного коня, как быстро скакал этот конь по необъятной американской прерии, как бесстрашны и умелы были ковбои, как нам хотелось научиться так же, как и они, стрелять с обеих рук, далеко и метко бросать лассо,  да и вообще быть хоть чем-то похожими на них…   А «современный» Голливуд предлагает теперешним мальчишкам брать пример с ковбоев, которые любят друг друга и – не стошнить бы - целуются взасос, это бородатые- то вроде бы как мужики. И это я должен считать нормальным???   Но что же тогда – не нормально?
    Чахнет мир, пытавшийся представить себя раньше таким правильным и красивым,  мельчают и становятся примитивными  мысли, желания, поступки и дела людей, его населяющих, и, соответственно, мельчают вслед за этим и сами люди… Усыхает шагреневая кожа. Скукоживается…  От когда-то приличного куска остается все меньше… И поздно уже взывать и сетовать: Вам ведь говорили! Для вас ведь писали! Или все-таки есть еще шанс? Мне все-таки хотелось бы, чтобы этот шанс у Европы да и у остального мира еще был. И до сих пор у вас еще есть шанс понять нас, пусть даже не совсем до конца, и, даже при этом вам надо обязательно принять нас, и именно такими, какими мы кажемся вам, и обязательно такими, какими мы являемся на самом деле – добрыми и щедрыми, хлебосольными и радушными, порой грубоватыми и неотесанными, сообразительными и умными, умеющими найти выход из самой тяжелой ситуации, работящими и с ленцой, живущими порой не разумом, а сердцем – в общем, такими людьми, которые отличаются от вас. Отличаются потому, что ( да простят меня люди, обученные правилам этикета лучше меня) у нас внутри еще не все стухло. Не все засохло.
             Я не мог понять ни тогда, в детстве, и не понимаю этого сейчас,  став взрослым человеком: как в людях, в народах, в нациях могут сочетаться настолько несочетаемые и противоречащие друг другу черты, ненавидящие и отталкивающие  друг друга, но зачастую встречающиеся под одной телесной оболочкой?  Храбрость и трусость, великодушие и мелочный меркантилизм,  жертвенность и себялюбие, любовь и ненависть, снисходительность к слабостям других и непомерное высокомерие?   И почему чаще всего если мы готовы любить – то только себя, а уж если ненавидеть – то непременно других? И правильным ли будет приписывать определенные качества какому-то  одному народу и напрочь в них отказывать – другому?    Награждая одних – красивым орденом какой-нибудь цветастой  Розы, а других – невзрачным орденком «Сутулого?»
          Но как бы там ни было – именно русским приписывается хлебосольство и гостеприимство, щедрость и надежность, потрясающая все возможные основы безалаберность и стойкость. Какая еще нация в мире практически не использует коварство, обман и предательство  для достижения своих целей? И не является ли массовый героизм русских людей, о котором весь мир узнал после самой страшной на данный момент войны, произошедшей на Земле – Отечественной,- одной  из главных отличительных черт нашего народа – т.е. нас  с  вами? Надеюсь, вы не станете отрицать свою причастность к этому народу, к этой стране, как не отрицаю этого я.   Может быть, это можно назвать слепым фанатизмом, приверженностью ложной идее, неправильно понятым чувством долга?  Или это и есть та самая любовь к Родине, « …к отеческим  гробам…», те самые понятия, над которыми сейчас  « определенный» кем-то круг лиц подшучивает, хихихает в кулачок, покручивая пальчиком у виска  – и такой ведь теперь есть «модный тренд». Кто-то из мужчин этой страны может заслонить своей грудью от  пули другого человека - а для кого-то верхом мужественности будет прийти на скандальную вечеринку, имея из одежды только носок на причинном месте.    Кто-то будет бесплатно выступать с концертами в госпиталях перед ранеными солдатами – совсем как в ту самую страшную Отечественную – а кто-то ползать по полу, вульгарно виляя жирным задом и изображая «невинного зайчика» в костюме этого самого зайчика, а потом делать круглые от удивления глаза : «За что меня вырезали из «Новогоднего Голубого огонька? Невиноватая  я…»  Каждому ведь в самом деле – свое. А ведь и те, и другие – артисты. Но вот разница между ними  видна  даже «невооруженным взглядом», как выразился когда-то самый знаменитый лектор из общества «Знание».   А откуда взялись такие поговорки: «Сам погибай – а товарища выручай?», «Мертвые сраму не имут?»   Я уверен: пока все это, важное и главное для большинства,  у нас есть, пока оно - живое и трепетное – будет жить и наша страна. И пошли эти все злопыхатели в… одно место. Они знают, в какое. И мы знаем. Так что дорогу показать сможем.
         А увидеть разные города и страны – это, конечно, не плохо.  Но это ведь не главное в жизни, не так ли?  Потому что если это становится главным и определяющим, почти самоцелью - то что это будет за жизнь?
Декабрь 2023 – ноябрь  2024.