Иранский Ромео

Вместо Валентины – старшей нашей группы челноков, за визами в иранское посольство в Ашхабаде, пошел Фархад. С женщинами там не стали бы разговаривать. Вернулся он без виз. Шел 1994-й.

- Женщинам-иностранкам младше сорока пяти лет въезд в Иран разрешен только в сопровождении мужа или близкого родственника.
 
По нашим рядам пролетел испуганый шелест. Таких женщин в группе было много. Три-четыре из них были совсем молодые.

- Но выход есть, - продолжил Фархад, - мы можем переделать список, и всех разбить по парам, назвав пары мужем и женой. Все равно, проверить это они не смогут. От нас потребуется только держаться парами, и правильно отвечать на вопросы, если на границе будут их задавать.

- А как будем заселяться в гостиницу, - спросил кто-то, - тоже парами в одну комнату?

- Там разберемся. Сейчас для нас главное – попасть в эту страну.
 
Через десять минут новый список был уже готов. Мне в роли жены досталась Оля, меланхоличная женщина чуть моложе меня, лет сорока.
 
Фархад снова отчалил, и вскоре вернулся с визами.

- И вот еще: не надо пить перед переходом границы. Иран - страна мусульманская, там алкаголь строжайше запрещен. А то недавно один такой дохнул на пограничника, и его тут же, ни о чем не спрашивая, кинули в зиндан. Выпустили только когда группа возвращалась назад. Все его деньги ушли на оплату штрафа. Еще и группа скидывалась. Так вот он съездил.

Потом он добавил:

- Водку с собой не надо везти. Найдут – лучше даже не думать, что будет за это. Кока-Колу тоже не берите.

- Кока-Колу-то почему?

- Нельзя. Америка – враг Ирана.
 
А как удержаться, и не выпить? Официальный курс туркменского маната тогда был сильно завышеным. Те же манаты нам предложили в аэропорту пассажиры прилетевшие нашим самолетом из Ашхабада, раз в десять дешевле. Многие из нас и купили. Правда, ввоз манатов в Туркменистан был запрещен, но это никто не проверял. И теперь, прилетев в Ашхабад, я ходил с толстой пачкой манатов, обошедшейся всего в несколько долларов. Здесь это были большие деньги. Женщины нашли, что на них купить, а что оставалось нашему брату? На что их еще потратить?

Был еще один источник манатов. Некоторые из нас захватили с собой остатки нераспроданного китайского товара. Он хорошо пошел, на удивление. Покупала обслуга общаги. Некоторые даже платили российскими рублями, которые многие из нас видели тогда впервые. Я лично, вез залежавшиеся оправы. То, что не продал в Ашхабаде, ушло потом в Иране. 

Я вернулся с базара в общагу, где мы остановились, с виноградом, фруктами, прочей снедью и бутылкой паленого, как вскоре выяснилось, коньяка. Там все уже сидели за длинным столом под деревьями. Я присоединился к ним. Общага была похожа на пионерский лагерь – одноэтажные опрятные бараки, но вся жизнь вынесена наружу, в сад. Среди нас крутился какой-то ладный русский прапорщик из погранцов, хохмящий без конца, находчивый на слово. Когда я уже собирался идти спать, нас осветили фары подъехавшей военной машины. Из нее вышли российские офицеры. Граница была под российским контролем.
 
Утром Валентина пожаловалась мне, что она и многие другие не могли заснуть из-за звуков гулянки, утихших лишь под утро. Это российские офицеры общались с нашими девочками, теми, что помоложе. Она удивилась, что я ничего не слышал, и спокойно спал.
 
Назавтра, на пограничном переходе с нашей стороны, мы провели почти целый день, стоя в очереди. Там нас обслуживали киоски со спиртным, дымились мангалы, казаны стояли на железных очагах. Пахло праздником. Прапорщик вел себя среди нас как тамада на свадьбе. Кругом горы, шумит речка. Сиди себе на камушке с бутылкой или стаканом в руке, любуйся бегущей по камням зеленоватой водой. Пикник, да и только.
 
Офицеры-погранцы тем временем окучивали наших девочек, продолжая дело, начатое вчера. Вели себя они при этом с нами дружелюбно и вежливо.
 
Поначалу я решил ограничиться пивом, но вскоре не удержался от пары порций покрепче, ради компании. Так что навеселе были мы все, но Юсуфа – здоровенного, бритоголового казаха, просто мотало.
 
Не миновать нам зиндана, - подумал я, когда нашу очередь повезли на переход границы. Однако, обошлось. Мы прошли на сторону Ирана без происшествий. Среди пересекавших границу людей бродила пара бородатых солдат с сильно потертыми штурмовыми винтовками. У одного из них приклад был коряво обмотан проволокой. Они напряженно всматривались в лица.

- Эй! – я понял, что этот грубый окрик обращен ко мне.

В это время я рассматривал портрет на стене, пытаясь определить кто это: недавно умерший Хомейни или новый, Хоменеи. Я обернулся. Угрюмый солдат, держа винтовку, показывал мне ее стволом: нечего пялиться на то, что тебя не касается, не оскверняй своим нечестивым взглядом лики наших праведников. Я отошел в сторону, и он успокоился.
 
На видном месте там висело объявление на русском языке, что переход и все прочие действия бесплатны. Если с вас на каком-то этапе требуют деньги, то это требование незаконно, и вы должны сразу же сообщать об этом, и давался контакт, куда надо сообщать. Это составляло приятный контраст с порядками, принятыми на наших переходах. Ну ведь, всего можно добиться, если на то есть верховная воля. 
 
Уже в полной темноте мы прибыли в город. Мы ехали в двух автобусах, и их иранские шоферы устроили нешуточные гонки друг с другом на горной дороге, с одной стороны которой был обрыв.
 
Мужчин поселили на частной квартире, якобы потому что в гостинице нашей группе не хватило мест. Видимо, так решили проблему выдуманных семейных пар. Квартира опрятная, мебели – минимум. Спали мы на полу, на толстых матрацах. Рано утром я услыхал дробный звук шагов на улице. Я выглянул в открытое окно. Внизу шла стая, не знаю, как ее назвать. Женщины были похожи на ворон, укрытые с ног до головы в черные бесформенные одеяния, с прорезью, закрытой сеткой на уровне глаз.
 
Накануне вечером в гостинице наша группа проходила инструктаж о правилах поведения в Иране. Вел его какой-то человек в чалме. Он раздал памятку на русском языке, о том, как должна одеваться женщина. Там было прямо написано, что вид женщины, какой она сотворена, возбуждает мужчину, и отвлекает его от служения всевышнему Аллаху, да будет благословенно имя его. Поэтому одежда должна полностью скрывать формы женского тела, и сама быть отнюдь не красивой, привлекающей внимание, не цветной, не узорчатой, а просто одноцветной и темной. Голые щиколотки, запястья, пряди волос возбуждают мужчину особенно, поэтому они должны прятаться безусловно. Нарушительниц этих запретов отлавливает особая полиция.
 
Наши женщины знали об этом еще перед поездкой. Они сразу были в скромных одноцветных длинных платьях, косынках, повязанных как повязывалась моя бабушка, темных чулках или гольфах и в обуви без каблука.
 
Днем мы закупали товар на базаре, ходя парами, как положено. Вечером, выйдя погулять один, я забрел в квартал ювелиров. Лавки были ярко освещены, увешены украшениями. У входа сидел мастер и работал. Я заметил, что сбоку у мастера на столе лежит серебряный лом, и это, в основном, монеты. Я спросил жестом разрешения их посмотреть.
 
Эта куча показалась мне сокровищами пещеры Али Бабы!
 
Сразу же стало ясно, что нумизматов в этих местах мало. В ином случае в серебряном хламе, обреченном на переплавку, не встречались бы изумительной красоты и сохранности интересные вещицы. Я отобрал несколько медалей пруф с шахом и шахиней, старинную военную кокарду, воинский нагрудный знак и горсть монет, словно только что вышедших из под пресса. Я уже разбирался в мусульманской датировке, свободно читал цифры, и подобрал одинаковые монетки разных лет чеканки в надежде, что среди них может попасться редкий год.
 
Персидский текст по виду отличается от арабского, хотя алфавит один и тот же. Арабский выглядит линейным и стандартным, а персидский – чудом каллиграфии и композиции. Я имею в виду надписи на монетах и медалях.

Ювелир продал мне то, что я отобрал, по цене, в конечном счете, не дороже нашей цены серебряного лома, причем я торговался, и он сбавлял. Наверно, у них серебро было дешевле, чем у нас. Он не имел ничего против такой сделки. Бери что хочешь и сколько тебе надо.
 
Я решил, что это место стоит того, чтобы прийти туда еще не раз. Но Юсуф охладил меня, когда я показывал свои приобретения ему:

- А как ты все это собираешься вывозить?

- И какие могут быть с этим проблемы?

- Они не разрешают вывозить ничего кроме современных промышленных товаров. Одному нашему не разрешили вывезти пятьсот молитвенных ковриков.

- Почему?

- Хотя он и говорил, что сам он мусульманин и везет их для мусульман, всем было ясно, что покупать их будут для ванных комнат. И все национальное они не разрешают вывозить, старые книги, например. А у тебя, к тому же, серебро, ценный металл.
 
Н-да, проблема, оказывается.
 
Город был чистый, уютный, но что-то в нем было не то. Я быстро понял, что это - отсутствие женщин в уличной жизни. Мужчины были везде. То, что было женщинами, и опознавалось по черному балахону, в небольших количествах скользило мимо в сопровождении мужчины. Иногда они ходили стаями. Тогда, вероятно, за ними присматривала и отвечала старшая из них.
 
Правил уличного движения там, как будто бы, не существовало: каждый ездил как хотел. Большинство машин были бито. Несмотря на светофоры и регулировщиков движения, переходить улицу было страшно. Но я открыл, что если двигаться за стайкой женщин, то вполне безопасно, потому что любое движение сразу же останавливается. Светофоры они игнорировали точно также, как и водители.
 
Мужчины стояли везде группами и о чем-то трепались. Мне было непонятно, что они могут обсуждать, если женский фактор - запретная тема. Что останется в жизни, если исключить из нее женщин? И выпивку, кстати. Футбол, война? Смотреть телевизор было неинтересно. По нему показывали патриотические по виду спектакли с участием одних мужиков, либо какой-то бородатый персонаж в чалме что-то внушал телезрителям.
 
В одной лавке я застал одного из наших, Касима, с ее хозяином, сидящими за столиком. Касим окликнул меня, а хозяин пригласил присоединиться к ним. 

- Это Мансур, мы с ним вместе воевали, - представил его Касим. Он что-то сказал хозяину, и тот закивал. Один был уйгуром, другой, видимо, узбеком или туркменом, так что они друг друга как-то понимали,

- Только с разных сторон. В Афганистане. Наш лагерь был под горой, а на горе стояли они и обстреливали нас. Душманы. Он там был, все правильно описал. Может быть, он и меня с горы видел.

- А ты как там оказался? – спросил я. Касим был для армии староват.

- Призвали на сборы, обмундировали и отправили. Там была целая дивизия нас, партизан. Потом партизан перестали присылать, всех отправили домой, и пригнали срочников на наше место. Поначалу там погибло много наших ребят, потому что первое время не решались стрелять в ответ.

- А ты стрелял?

- Нет, я поваром служил.
 
Мансур, бывший душман, выглядевший сейчас вполне миролюбиво, наливал мне чай.
 
Вечером Рашид рассказывал, что какой-то новоприобретенный на базаре знакомый, водил его в подпольный ночной клуб.

- А что можно делать в ночном клубе без выпивки? – спросил я.

- Кто сказал, что без? Выпивка есть. Дорогая, правда, и тайком. Я не стал ее пить по такой цене.

- Где же они ее берут?

- Провозят контрабандой, наверно. Да вот наши же женщины привезли. Мне Фарида сказала, что она свою бутылку водки за 25 долларов продала.
 
Ни фига себе, подумал я. Так рисковать ради 25-ти долларов. Я-то к предупреждениям отнесся всерьез. Интересно, где они эти бутылки прятали? Вещи-то просвечивали.
 
Через четыре дня, мы возвращались в Ашхабад на автобусе. Дорога шла ущельем, по склону которого лепились селения из глинобитных домиков с плоскими кровлями. Был обеденный час, и по крутым тропинкам, к речке, змеящейся по дну ущелья, спускались дети - девочки в длинных платьях, с тазиками. Внизу, у воды, эти дети мыли посуду. Единственным признаком времени было то, что тазики и посуда были пластиковые, а в остальном – этой картине, наверно, была не одна сотня лет. Они и сейчас, наверно, так живут.
 
Я сидел на последних местах, возвышающмися над остальными. Перед и подо мной сидела Света, и рядом с ней – молодой иранец, лет не более двадцати. Фархад сказал, что нас обязали довезти его до Ашхабада. Он не был ни азербайджанцем, ни туркменом, так как говорил только на фарси, которого никто из нас не знал. Я заметил, что они уже некоторое время общаются.

Света была самой молодой в группе, с круглым, гладким и веселым лицом. Фигура у нее была кубышкой – толстые запястья и щиколотки, в талии широковата. Сейчас на ней был серый форменный балахон, какие носят иранки среднего класса, черные гольфы, на голове – косынка, оставляющая открытым только лицо. Как и положено в Иране.
 
Они держали какой-то туристский  проспект с картой и разговаривали жестами. Света показывала на карте путь, которым она попала в Иран, а парень показал место, где он живет.

От последнего пограничного иранского пункта до нашей заставы надо было пилить по горной дороге еще километров пять. Как только мы пересекли границу, женщины поснимали платки. То же сделала и Света, тряхнув волосами. Личико у нее было миловидное, как у большинства полных женщин.
 
Сверху я видел, как угорал иранец, аж весь ерзал и извивался. Он, наверно, никогда в жизни не касался женщин, а здесь можно было прижаться к теплому Светиному боку, и она этого как бы не замечала. На автобусных сидения ведь тесно. Они продолжали что-то показывать друг другу в буклетах, и при этом он норовил задеть ее рукой.
 
Я и сейчас не понимаю, откуда в автобусе взялась водка, стаканчики с которой начали передаваться по рядам. Может, на нашей стороне, сразу у границы, был киоск. Тогда кто ее купил? Стакачик дошел до Светы, и она предложила его иранцу. Он отпрянул, потом, поколебавшись, показал, чтобы пила она. Следующий стаканчик он уже принял. Получалось, он отрекся от своего мира ради женщины. Когда он неумело пил водку, я понимал, что он чувствует себя вконец пропащим, теперь приравненым к окружающим его кафирам, которых все правоверные должны презирать.
 
После водки он начал смелеть. Рука его стала подбираться к Светиным плечам, но тут мы приехали на заставу, вернее в торговую зону недалеко от нее.
 
Там нас ждали офицеры-погранцы. Не всех нас, вернее, а только некоторых девушек, с которыми они раньше подружились. Для этой компании в стороне стоял накрытый стол, дымились шашлыки. Остальных ожидали киоски и мангалы не закрывавшиеся все время, пока через заставу шли люди. Я вместе с другими сделал заказ, и в ожидании своей порции, с бутылкой пива в руке, подошел к группе наших. Иранец со Светой стояли в ней.

- А чего мы ждем? – спросил я Валентину, нашу старшую.

- Пока не оформят документы.

- И долго их будут оформлять?

- Столько времени, сколько понадобится пограничникам чтобы проститься с нашими девочками, - весело ответила Валентина, переглянувшись с остальными женщинами. Те тоже улыбнулись в ответ. Наверно, я был единственным, который не был в курсе этих романтических отношений.
 
От стола встала девушка и направилась к Свете. Это была Гуля, ее подружка.
 
- А ты чего здесь? Пойдем к нам.
 
Света посмотрела на иранца, потом на стол вдали.

- Пойдем, пойдем! Они приглашают тебя.
 
Света, чуть-чуть помедлив, обернулась к иранцу, и жестом показала ему, что должна идти. И пошла с Гулей к столу.

Мы стояли у казана на огне, полного маслом. Повар бросал в казан куриные четвертинки. Они покрывались пузырьками, и то погружались, то шипя, всплывали, увлекаемые мешалкой в его руках.

Иранец какое-то время стоял среди нас и все глазел в одном направлении. Потом он быстрым, уверенным шагом направился к столу, к Свете. С такого расстояния было непонятно, что у них там происходит, но через минуту Света привела его к нам.

- Стой здесь, а туда не ходи, - сказала она ему слегка раздраженным тоном, хотя он не мог ее понимать.

- Чего он за мной везде ходит? – обратилась она с досадой к нам, ища сочувствия. Серый балахон она уже сняла и была в легком платьице. Голые руки, голые ноги, колышущиеся груди, а не то что только запястья и лодыжки, были выставленны напоказ. Я, думаю, иранец увидел воочию такое богатство первый раз в жизни. Может, каким-то его соотечественникам не суждено увидеть ничего подобного никогда.

Света ушла обратно к столу. Через несколько мгновений иранец снова ринулся в ту сторону. Было видно, как погранцы переглядываются. Потом пара их встала из-за стола, и стала оттеснять иранца к нам. Света сидела, не повернув в нашу сторону головы.

- Держись этого места и не рыпайся, - сказали погранцы иранцу, возвращаясь к себе.
 
Иранец напряженно стоял, и постояв какое-то время, решительным шагом пошел к киоску, и взял бутылку водки.
 
Мы все с интересом наблюдили за ним. Он скрутил пробку, и запрокинул бутылку. Наверно, он такое видел на запрещенных западных кассетах. Я вспомнил, как восьмиклассником, так же, с приятелем, пил водку из шкалика. Первый раз в жизни. То же было и здесь. Даже речка, где все то происходило, была похожа на эту. Тогда я проталкивал водку в себя через силу, а она рвалась обратно, и текла по подбородку. Через несколько секунд после того, как я закончил свою половину шкалика, весь мир волшебным образом изменился.
 
Иранец, мучаясь, выпил большую часть бутылки, потом оторвал ее ото рта, и широко размахнувшись, хватил ее о камни. Зазвенело стекло.

- Дал бы нам остатки, мы бы хотя лицо себе протерли, - сказала шутливым тоном Фарида.
 
Иранец стоял одиноко, покачиваясь, неотрывно глядя  в сторону стола. Потом он широкими шагами снова направился туда, протянув вперед руку, в которой можно было угадать деньги – доллары, конечно. Погранцы не дали ему объяснить Свете, чего он хочет получить за них. Они были уже готовы к встрече, подхватили его с двух сторон, приподняли, и, трепыхающегося, принесли к нам.

- Вы бы его придержали, что ли, а то он никому покоя не дает.

- Сейчас, как же, - тихо сказал кто-то рядом.

Иранец не стал стоять на месте. Он ринулся назад, сделал пару шагов, но ноги под ним подломились, и он упал. Потом стало ясно, что он уже никуда не дойдет. Он поднимался ломаными движениями, пытался сделать шаг, но что-то ему отказывало, и он снова падал. Это была отчаянная борьба с самим собой, напоминавшая агонию раздавленного членистоногого. Наконец, он утих.

- Не помер бы с непривычки, - сказал кто-то.

Еще кто-то подобрал доллары и положил ему в нагрудный карман.
 
Наша курица была готова. Совсем стемнело. Мы сидели у костра и ели ее руками, бросая кости в огонь.
 
Горы, звездное небо, костер, пиво или водка, только пожелай... Чего еще надо? Поговорить разве что.

- А что, правда, он ей деньги предлагал? – спросил Рашид.

- Какие там деньги, - ответили ему, - Касим говорит, что это были десять долларов.

Десять долларов в Иране, Туркменистане, Китае, да и во многих других местах тогда были вполне неплохие деньги. Правда, я думаю, не за те услуги, что искал иранец. Может быть, это все, что у него было, или он не представлял себе масштаб цен в остальном мире?

- Что делать с ним будем? – спросил кто-то про иранца, когда через час-два мы садились в автобус.

- Да оставть его здесь, - предложил Касим.

- Ну уж нет, - сказал пограничник, - вы его привезли, вы и увезете. Нам он здесь не нужен.
 
Было слышно, как иранца рвет.

- Отнесем его в автобус. Только я вначале пленку постелю, - сказал шофер. Он, наверно, отвечал за доставку иранца в Ашхабад.
 
Иранца положили в проходе на пленку. Ему уже было нечем рвать. Тело его содрогалось в рвотных позывах всухую. Я обнаружил, что ему никто не сочувствует, скорее наоборот. Вскоре мы приехали туда, где должны были ночевать, и стали разгружаться.

- А этого куда?

- Да отвезти и сдать в посольство, - сказал Касим.
 
Как он не понимает, что именно этого делать нельзя, ведь это погубит человека на всю жизнь, подумал я. Или Касим именно этого и желает?

- Отвезу его в гараж, - сказал шофер, - у него при себе должен был быть адрес, по которому его надо было доставить. Да где ж его теперь найдешь? Завтра разберемся, когда он проспится.
 
Мы остановились в частном доме, приспособленным для приюта челноков. Русские старички-хозяева угощали нас в беседке чаем. Я погрузился в милую южную провинциальную атмосферу моего детства. Сколько раз я сидел так, глядя на взрослых. Главное в ней то, что времени не существует, и завтра будет так же, как было вчера. Всегда будут тонкие фарфоровые пиалки, варенье из лепестков роз, неторопливые разговоры в беседке, увитой виноградом... Постелено нам было во дворе и беседке. Это было здорово – спать под южным небом. У нас, в Азии, летом спят на дворе. Те, у кого он есть, конечно.

- А что иранец? – спросил я шофера, когда назавтра мы собирались ехать в аэропорт.

- Утром пришли в гараж, а его нет. Ночью очнулся и убежал.
 
Почему-то я почувствовал близость и сочувствие к этому иранцу. Вот, подумал я, за пару часов он прошел то, что я проходил несколько лет, а у кого-то на это уходит вся жизнь. Он открыл, что в мире существуют женщины, влюбился, не замечая того, возмечтал, что теперь его ждет что-то небывалое, ощутил подъем, потом заподозрил неладное, взревновал, понял, что не может жить без этой женщины, отрекся от своих корней ради нее, отважно вступил в борьбу за нее на незнакомом поле и позорно потерпел поражение. Нас роднит то, что в похожих ситуациях мы не знали и не понимали, что происходит на самом деле. Понимание происходящего и реальность существовали в разных измерениях, не пересекаясь. Свету иранец не забудет уже никогда. Эти воспоминания будут для него проклятием и одновременно отрадой. Он будет думать: где же я совершил ошибку, что здесь можно было исправить, чтобы все пошло по другому? Что это было на самом деле? Как думал в юности я, в похожих ситуациях. Все происшедшее казалось загадкой, ответ на которую не будет найден никогда. И это сводило с ума. 
 
В реальности, ну какая здесь загадка? Самый пошлый случай... Именно случай и именно пошлый. Значение, которого он не заслуживает, ему придает наше незнание и воображение.

Где ты сейчас, брат?

Доблестный ли ты воин, заросший бородой, и сейчас ловишь в снайперский прицел фигуры кафиров, иудеев, еретиков и идолопоклонников где-нибудь в Сирии, или на границе Ливана? Получаешь ли ты особенное удовольствие, когда в него попадает приземистая женская, с голыми руками и ногами, с волосами, раскинутыми по плечам?

Или, раз преступив закон, ты пошел дальше по этой дороге, и сейчас сидишь в Амстердаме, в кафе, за литровой кружкой пива? Ты ждешь свою подругу, коренастую рыжеволосую женщину, с крепкими ногами и широкими щиколотками?

Никогда мне этого не узнать.

В любом случае, тебе не избавиться от воспоминаний о Свете-дьяволице, Свете - Манон Леско.

Прости, представить тебя живущим в глинобитной лачуге с плоской крышей, прилепившейся к склону ущелья, чьи дочери-дети спускаются по тропе к речке, помыть посуду, я не могу.

Мне кажется, что ты не из тех.
 
После таких происшествий из его жертв получаются Бен Ладены, Че Геварры, а из кого-то и поэты.
 
Мы улетали домой.

- А вот и он, не самый плохой человек! – услыхал я, обращенные ко мне слова, когда бродил по Ашхабадскому аэровокзалу, ожидая команды на посадку. Передо мной стоял тот самый веселый прапорщик, протягивая стеклянный стаканчик. Все это время я сторонился его, ни разу не вступив в контакт.

- Как насчет выпить на прощание?

Так он расставался с нами. Я что-то сказал по этому поводу и выпил.

- Боже, как  славно, - вырвалось у меня, - что это было?

Тогда, все, что мы пили, было большей частью паленкой, с пестрыми импортными наклейками. Настоящий вкус напитков был еще плохо изучен.
 
Прапорщик показал бутылку. «Белый аист», пять звездочек.

- Плохого не держим, - довольный моим комплиментом, сказал он.