Глава X. Первые рецензии

РАНДЕВУ С МАДАМ МИШЕЛЬ
Петербургские гастроли Рихарда Вагнера



ГЛАВА X.
ПЕРВЫЕ РЕЦЕНЗИИ

Сергей Сергеевич проснулся только к обеду. Голова раскалывалась от боли, во рту ощущалась невыносимая сухость.  Взяв с прикроватной тумбы стакан с водой, юноша не смог удержать его в дрожащей руке и облил ночную рубаху. Он с трудом присел и стал прислушиваться к тягучим, ноющим, блуждающим звукам, идущим откуда-то из подсознания.

- Ну что, Ваше благородие, пришла квасная язя? – заботливо спросил тихо вошедший в спальную лакей, всегда называвший обычный бодун таким странным выражением.

- Пришла, Егор, пришла… Вот только не пойму, отчего? Не так уж много я вчера выпил бургундского… – Сергей потянулся и прикрыл лицо руками.

- Истинная правда, Ваше благородие. Совсем немного. Мсьё Пьер и Герман привели вас уже под утро. Клянусь, вы выглядели намного бодрее и говорили более внятно, чем эти пропойцы, только вот пели. Я из окна услышал ваш прекрасный голос, когда вы ещё вдали от дома шли. Вся Итальянская улица слышала.

- Под утро? Как-то это странно, Егор. «Доминик» ведь к трём уже закрывается. Ничего не помню. А что я пел?

- Это нужно у вас спросить, мне вы сей тайны не раскрыли – мелодия была без слов. Мсьё Герман пытался за вас объясниться, да он и двух слов связать не мог. Я лишь разобрал имя какой-то немки, Изольды, и грешным делом подумал, что после концерта в Дворянском собрании компания ваша подалась в Рождественскую часть. Много там развелось фрау, заманивающих молодых господ всякими непристойностями.

- О, боже! Так вот какие звуки преследуют меня! Изольда!  – Сергей чуть оживился, а потом закрыл глаза и опустил голову на грудь.

- Не расстраивайтесь так сильно, Ваше благородие. Немку-то эту вы назавтра уже и не вспомните – как вошла в сердце, так и выйдет! Позвольте мне лучше помочь вам к обеду собраться. Для начала надо расстаться с квасной язей. И свежий квас, и похлёбка уже давно ждут. И уксус, чтобы растереть виски. Следует поторопиться, ведь сегодня вечером Его Сиятельство Василий Андреевич пригласил на ужин вас и этих ваших пропойц. От него, кстати, утром письмо доставили.

Лакей протянул поднос с конвертом своему господину. Сергей накинул на плечи тёплый халат, распечатал конверт и прочёл записку от Долгорукова. Её содержание привело юношу в недоумение: это была какая-то околесица. Уж не повредился ли крёстный отец рассудком из-за непомерных государственных забот?

Он вновь перечитал послание:

«Мсьё будущий композитор! Я всё никак не могу найти берет, в котором выпивал с Вами на днях в Chambres Garnies на Михайловской. Товарищи искали его по просьбе моей, да не нашли.

Не сочтите за труд, зайдите перед ужином в эти Chambres. Вдруг  Вы отыщете? Буду за это премного благодарен. Берет Вы должны вспомнить – ещё сами говорили, что он не по сезону. Дядюшка В.»

Какой берет? Крёстный никогда не носил беретов и не выпивал с крестником в трактирах при меблированных комнатах. Прилежнейший Франц, камердинер князя Долгорукова, никак не мог перепутать адресата. Значит, князь всё-таки сошёл с ума? И обращение такое странное – «будущий композитор»… А словом «дядюшка» Василий Андреевич ни разу не подписывался, хотя именно так его величал Сергей.

- Эврика! Как я сразу не додумался? – радостно воскликнул юноша, и его похмелье словно рукой сняло. – Это же конспирация шефа тайной полиции! Читать нужно не «берет» со строчной буквы, а «Берет» с прописной – я ведь сам дал такую кличку мсьё Вагнеру. Ура! Мне снова поручают ответственное государственное задание!

Спустя пару часов, Сергей Сергеевич рассматривал своё отображение в зеркале, нахваливая творящее чудеса средство Егора «для запивания пьянства». Лицо его посвежело, даже приобрело благородный оттенок  на фоне подготовленного лакеем костюма-визитки с темным шейным платком. От недавней усталости не осталось и следа. Амбре вчерашнего бургундского и сегодняшнего кваса непременно выветрятся на морозе во время прогулки к пансиону госпожи Кунст. Равно как и оказавшийся чересчур стойким аромат духов Creed Santal Imperial. Вот только удастся ли выветрить из головы томительную мелодию?

Сергей вышел из дома и медленно побрёл к Chambres Garnies, размышляя по пути об охватившем его странном ощущении. Впервые в жизни музыка опьянила его сильнее, чем вино, – то были исполненные  Рихардом Вагнером на вчерашнем концерте фрагменты его оперы «Тристан и Изольда». Отчего любовь и страсть у композитора пронизаны бесконечным страданием? Неужели Вагнер мучился от неразделённой любви? Сам Сергей, пусть и не раз влюблялся в прекрасных барышень и расставался с ними, такого чувства никогда не испытывал. Ему вдруг стало стыдно перед Вагнером: у маэстро трагедия, а тут ещё и называющий его Беретом русский шпик в подарок! Дай Бог, чтобы все подозрения дядюшки Васи оказались напрасными.

В каминной зале пансиона наслаждались вином постояльцы и просто посетители. Статный молодой человек в униформе поприветствовал Сергея, предложил ему свободное кресло, пообещав мгновенно принести бокал вина. Его лицо казалось очень знакомым.

«Это же мой спаситель! – осенило юношу. – Он прошлым летом обслуживал яхту Александра, сына Долгорукова, во время водной прогулки членов Императорского яхт-клуба. Тогда Александр переборщил с вином, не справился с управлением яхтой, и я, не умеющий плавать, оказался за бортом. Если бы не этот парень – утонул бы в Неве! В знак благодарности за моё спасение дядюшка Вася пообещал найти ему денежную работу».

Посыльный Степан вернулся с вином. Юноши разговорились. Служащий вспомнил Сергея, искренне обрадовался встрече и признался: по протекции князя Долгорукова и благодаря своему знанию немецкого языка он получил это хорошо оплачиваемое место. Раз уж Степан сам заговорил о князе, Сергей решил: надо немедленно приступать к делу.

- Его Сиятельство – человек слова. Я рад, что он помог вам. Не могли бы и вы помочь ему? – молодой сыщик пристально посмотрел на посыльного. – Дело в том, что на днях он забыл берет в вашем заведении.

- Берет, Ваше благородие? – лицо Степана вытянулось от удивления.

- Берет, –  утвердительно кивнул головой Сергей.

Степан замешкался, но затем наклонился к юноше и шёпотом попросил его подняться на второй этаж по служебной лестнице, а уже через пару минут догнал и провёл гостя в комнату, вход в которую скрывали от посторонних глаз гобеленовые портьеры. Там он достал из внутреннего кармана и протянул Сергею небольшую записную книжку:

- Вот, Ваше благородие. Отчёт за две недели. Последняя запись сделана сегодня. Поверьте, моей вины в задержке никакой: мне сказали передавать записки посланнику каждое утро, но уже давно за ними никто не приходил.

Сергей открыл блокнот. На первой странице красовалось выведенное аккуратным почерком слово «Берет». Далее следовали даты, имена и адреса. Пробежав их глазами, он сосредоточился на самом последнем листе, где были перечислены хорошо известные в музыкальных кругах баронесса Раден, графы Виельгорский, Абаза и Борх.

- Здесь три раздела, Ваше благородие, каждый в хронологическом порядке. Первый – гости Берета, второй – с кем он переписывался, и третий, что вы сейчас читаете, – к кому отправлялся с визитом.

- Степан, перестаньте называть меня благородием. Вы мне жизнь спасли, поэтому – просто Серж. Лучше поделитесь своим собственным мнением о Берете,  – юноша улыбнулся и собеседники пожали друг другу руки в знак согласия.

- Я далёк от искусства, Серж. Мне очень необычно видеть человека, заставляющего всех вокруг говорить только о музыке. А так он вежливый, обходительный, но скуповат – чаевых ещё ни разу не оставил.

- Его музыка, право, стоит того, чтобы о ней говорили! Если Берет даст у нас ещё один концерт, вы просто обязаны составить мне компанию и убедиться в этом лично. Прошу, возьмите это, – Сергей протянул изумлённому Степану серебряную рублёвую монету.

Посыльный сердечно поблагодарил юношу, а тот положил записную книжку в карман пальто, пообещал вернуть её завтра и откланялся.

Сергей Сергеевич помчался к Екатерининскому каналу, где его уже дожидались Чайковский с Ларошем. Всё происходившее казалось ему невероятным сном: бедного Вагнера на каждом углу поджидали агенты тайной полиции, у которых словно не было более важных дел, чем слежка за композитором. Эти ощущения перемежались с гордостью за свою смекалку –
как ловко он расшифровал и выполнил задание шефа тайной полиции! 

«Смотри, Герман, это же наш сумасшедший вагнеровец бежит!» – громко обратился Пьер к Ларошу при виде товарища. Сергей состроил обиженное лицо, наградил обоих подзатыльниками, назвал пропойцами и взял с каждого обещание: ни словом не упоминать при Долгорукове об их ночных застольях. Иначе крёстный мог рассказать обо всём отцу Сергея, дипломату, а тот уже давно грозился урезать сыну содержание, если он не прекратит вести разгульный образ жизни. «Тогда платить за наши похождения будет некому», – пригрозил друзьям «сумасшедший вагнеровец», сокурсник, собутыльник, и он же – начинающий сыщик.

Впервые оказавшись в гостях у начальника III Отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, Пётр Чайковский и Герман Ларош отметили, насколько разнился официальный образ грозного, всесильного шефа тайной полиции с его поведением в домашней обстановке. Василий Андреевич Долгоруков поразил их обаянием, добродушием, общительностью, весёлым нравом и гостеприимством.

- Мсьё Пьер, мсьё Герман, добро пожаловать! Прошу вас, не пугайтесь старого жандарма, – князь с улыбкой на лице поприветствовал студентов в строгих костюмах-визитках, препровождённых камердинером Францем в гостиную. – В нашем доме никого не пытают и не допрашивают. Здесь за ужином пьют доброе вино, обсуждают искусство и модные книги. Мой сын Александр и ваш приятель, мсьё Серж, надеюсь, это подтвердят.

Находившийся в гостиной Александр, молодой человек в форме члена Императорского Яхт-клуба, одногодка Петра, не заставил себя долго ждать:

- Чтобы гости поверили вашим словам, отец, прикажите Францу немедленно пригласить их к столу.

- К чему такие условности? Пригласить я и сам могу, – весело парировал Долгоруков. – Сегодня у нас запеченная осетрина, телячье рагу, мороженое с миндалём и Moet & Chandon. Прошу всех последовать за мной – будем трапезничать и знакомиться.

Непосредственность Василия Андреевича подкупала, и первым заговорил о себе Пётр Чайковский:

- Ваше Сиятельство, я бросил службу в Министерстве юстиции, чтобы полностью отдаться единственной страсти в жизни – музыке. Сейчас учёба помогает мне найти собственный музыкальный стиль.

- Я тоже люблю музыку, – добавил Герман Ларош, поправляя ладонью длинные, зачёсанные назад волосы, – поэтому специально приехал из Москвы, поступил в столичную консерваторию.

- Друзья мои, не скромничайте, – вклинился в разговор Сергей. – Эти двое, дядюшка, – самые талантливые студенты на нашем курсе. Их даже от классов фортепиано освободили за особые успехи. А Герман, держу пари, своим литературным даром скоро затмит самого господина Серова!

Князь одобрительно кивнул, похвалил увлечение юношей музыкой и выразил надежду на то, что оба станут примером для его крёстного сына, пока ещё не проявившего прилежания к учёбе. Подмигнув Сергею, он продолжил:

- Мсьё Серж дружен со всеми нами, поэтому его мы пропустим. Теперь моя очередь. Несмотря на возраст, мои юные друзья, я только начинаю знакомиться с музыкой. После смерти моей жены, Ольги Карловны, я уже лет десять как не слышал ни одной ноты, кроме военных маршей, пока совершенно случайно не оказался вместе с вами на первом концерте мсьё Вагнера. Должен признаться, он оставил в моей душе сильное впечатление и я очень жалею, что не смог попасть на второй. Вы ведь о нём расскажете?

- А меня, отец, как будто здесь и нет, – с обидой в голосе подключился к разговору Долгоруков-младший. Да что меня представлять? Пьяница, дебошир и ловелас, ничего не сведущий в музыке, проводящий всё своё время в Яхт-клубе! Но вот про второй концерт Вагнера я могу рассказать не хуже других – сегодня в клубе только его и обсуждали. 

- Прости меня. Я подумал, вряд ли найдётся хоть одна живая душа, не знающая князя Александра, – извинился Василий Андреевич. – Скажи, неужели в Яхт-клубе говорили о Вагнере? Я всегда был уверен, что вы там себя считаете чуть ли не теневым кабинетом министров, обсуждаете только политику. Много ли членов клуба было на концерте?

- Граф Абаза, граф Борх, граф Виельгорский – эти трое не только на концерте в Дворянском собрании были, но и встречались с Вагнером на приёме в Михайловском дворце в прошлый четверг.

Сергей затаил дыхание, ведь это имена из записной книжки Степана! И тут его сразил наповал дядюшка Вася рассказом о своей беседе с Вагнером тет-а-тет на том же самом приёме у Великой княгини Елены Павловны. Князь предложил своеобразное состязание: пусть Александр поведает, как в свете отреагировали на второй концерт Вагнера, а будущие композиторы парируют! За прекрасную идею был немедленно поднят тост.

- Я даже не знаю, с чего начать, – растерялся Долгоруков-младший. – Все, с кем я говорил, пришли от Вагнера в неописуемый восторг. А если  почитать мнения критиков в газетах, складывается такое впечатление, будто члены нашего клуба или на другом концерте были, или явились в Дворянское собрание подшофе, и всё им звучало благостно.

Василий Андреевич прервал громкий хохот присутствующих:

- Последнего я, конечно, не исключаю, но с критиками всегда так. Ты начни с главного: что понравилось и тем, и другим?

- Пятая симфония Бетховена!

- Про которую сам композитор говорил: «Так судьба стучится в дверь»? – спросил хозяин дома и, заметив одобрительные кивки юношей, поднял палец вверх и промолвил с видом знатока. – Я её давно слушал.

- Простите мою дерзость, Ваше сиятельство, – Пётр Чайковский был настойчив, – но если вы не слышали этой симфонии под управлением Вагнера, считайте, что не слышали её совсем! Он непревзойдённый дирижёр!

- Вот как? А что говорят критики?

- Ага! – возбудился Александр. Здесь начинается самое интересное. Газеты ополчились на маэстро за то, что он дирижирует, повернувшись спиной к публике. Мол, это непочтительно и нарушает наши традиции.

- А я бы с этим поспорил, – встрял в разговор Герман Ларош. – Капельмейстер управляет не публикой, а оркестром, и, следовательно, должен стоять лицом к оркестру, а не к публике!

- Согласен. Слишком у нас любят придавать форме значения больше, чем сути, – в голосе князя проскользнуло раздражение.

- Что же касается сути, то есть музыки самого Вагнера, ей от критиков досталось и подавно! Господа, вы видели карикатуры в газетах: на сцене Вагнер с оркестром, в зрительном зале – няньки с младенцами, и подпись – «музыка будущности»?

- Это что за музыка такая? – удивился Василий Андреевич.

- Так они издеваются над стремлением Вагнера создавать музыкальные драмы – ответил Герман.

- Про музыкальную драму я слышал: она придёт на смену опере! В Вене ожидается представление вагнеровской драмы по легенде о Тристане и Изольде. Я на днях либретто читал: там молодая ирландская принцесса жестоко обманула престарелого короля Марка.

- Отец, позвольте мне досказать. Именно отрывки из «Тристана и Изольды», исполненные Вагнером во время концерта, критики разнесли в пух и прах. Музыку назвали несносной, тянущей за душу, «бесконечной тянегусой» – я даже слова такого не знаю!

- Это означает нуднейшую, мрачнейшую тягомотину, что есть правда. Разве ж можно так изображать любовь, разве в ней только страдания? Кто из нас не любил? Кто не знает, каким радостным светом наполняет наши сердца это чувство? Хоть сам садись и сочиняй оперу о настоящей любви,  – разразился Чайковский.

- Э, мой юный друг, – обратился к нему Долгоруков-старший, да вы ещё мало влюблялись и не знали потерь, оттого и не понимаете великую силу страдания. А я знал, поэтому с критиками категорически не согласен, хоть и не слушал «Тристана»!

- Господа, перестаньте ссориться по пустякам! – воскликнул Александр. Страдания тут совсем ни при чём. На другую оперу Вагнера, очень даже жизнеутверждающую, критики тоже вылили ушат помоев. Она про каких-то мастеров из Нюрнберга, забыл…

- «Нюрнбергские мейстерзингеры», то есть мастера пения, – помог ему Ларош. – Это комическая опера о любви, пока ещё не завершённая. Хотя без страданий, пусть и скрытых, в ней тоже не обошлось: пожилой башмачник Ганс Закс там влюблён в девушку Эву, но соглашается отдать её замуж за того, к кому лежит её сердце. Я сам не понимаю, за что «Мейстерзингерам» досталось от критиков. Вагнер исполнил увертюру из оперы, она прекрасна и в музыкальном плане, и в эстетическом.

Молчавший всё это время Серж заметил, что вся компания поддерживает возмущение Германа, и решил вставить своё слово:

- Пьер, Герман и я посетили оба концерта и своими глазами видели полные залы, шквал аплодисментов и вызовы маэстро на бис. Вы, дядюшка, сами стали тому свидетелем на первом концерте. Кто любит оркестровые номера, кто лирику, а кто драму – это дело вкуса. Но что же получается? Сейчас маэстро покинет столицу, а для потомков, для истории  останутся лишь карикатуры и писанина критиков в паршивых газетёнках?

- Так ведь это ещё не конец истории, господа! Граф Борх сообщил по большому секрету, что на днях объявят о бенефисном концерте Вагнера в Большом театре. Лично я собираюсь пойти. Не ожидали? Кто составит мне компанию? Всех приглашаю в нашу ложу, давайте вместе напишем справедливую рецензию! – Александр чувствовал себя героем дня.

- Вот удивил, так удивил, – восхитился Долгоруков и, испрашивая глазами одобрения студентов, прибавил – думаю, мы присоединимся всей компанией, если только Великая княгиня не позовёт меня с собой. Кстати, вы не обратили внимания, была ли она на вчерашнем концерте?

- Не была, – ответил Сергей. – Я заметил в великокняжеской ложе лишь её фрейлину – красавицу-баронессу Стааль в сопровождении министра иностранных дел.

- Министра Горчакова? – у пожилого князя зардели щёки. – Вот уж не знал, что Елена Егоровна Стааль интересуется внешними сношениями.

Улыбнувшись, юноши перемигнулись. На вопрос Долгорукова, что за заговорщицкие знаки они посылают друг другу, ответил Александр:

- Отец, в свете поговаривают, что юная, прекрасная фрейлина увлечена сношениями не только внешними, но и внутренними, и часто проводит время в обществе Виктора Никитича Панина, бывшего министра юстиции.

- Как вам не стыдно, молодые люди, бросать тень на милое, нежное создание! Ведь князь Александр Михайлович Горчаков годится мне в отцы, а ей в деды! Что же касается генерала Панина, то он – самый примерный семьянин в столице.

- Ваше сиятельство, – заговорил Чайковский, – боюсь вас разочаровать, но в мою бытность в министерстве юстиции роман министра Панина с молодой фрейлиной обсуждали даже самые младшие чины.

Никто не мог понять, отчего князь, ещё недавно весёлый, вдруг поник духом и глубоко задумался. Всех охватило чувство неловкости. Пётр и Герман принялись благодарить хозяина за прекрасный ужин и заторопились по домам – завтра у них ранние классы в консерватории. Александр пообещал подвезти их на экипаже по пути в Яхт-клуб.

- Жаль, что вы уходите, мои юные друзья. Общение с вами было исключительно приятным. Я хочу его продолжить, – к Долгорукову вернулось обаяние. – Уж простите, что мне взгрустнулось: оперы про короля Марка и про Ганса Закса, увы, напомнили о неотвратимости печальной старости. Приходите к нам снова! А ты, мсье Серж, останься, нам ещё есть что обсудить, завтра пойдёшь в консерваторию прямо от меня.

Крёстный и крестник расположились на уютных диванах в княжеской библиотеке. Василий Андреевич вмиг преобразился: в его движениях появилась лёгкость, глаза заблестели, в голосе послышались игривые ноты. Он разлил по бокалам тёмно-бордовую жидкость из графина и протянул один бокал Сергею:

- Испробуй, какую прелесть мне прислали из Магарача – это наш, отечественный портвейн! Вкусно? Ещё бы! Не чета французской кислятине! А теперь расскажи, одолел ли ты моё утреннее послание?

Юноша похвастался: расшифровал, встретился со Степаном в Chambres Garnies и подружился с ним, выпытал всю нужную информацию и даже принёс крёстному записную книжку агента.

- Вот молодец! А ну-ка, покажи, давай посмотрим, – князь принялся вчитываться в записи. – Так, посетители Берета: композиторы Серов и Рубинштейн, свояк Мекк, множество музыкантов филармонии, из которых чаще всего приходили Арвид и Людвиг. Дальше, приглашали к себе: граф и графиня Абаза, граф Борх, граф Виельгорский. Их имена мы сегодня уже слышали, не так ли? Потом, барон Виттингоф, князь Львов, баронесса Раден, Великая княгиня Елена Павловна. Прямо не к чему придраться!

- А письма? – расстроено промолвил Сергей. Вы пропустили список тех,  кому Берет писал письма!

-  Погоди, сейчас всё посмотрим, ведь это тоже чрезвычайно любопытно. Козима фон Бюлов, жена друга – обмен любезностями. Матильда Майер, подруга – два письма, оба о деньгах. Жена Минна – тоже о деньгах. Генрих Поргес, импресарио – про будущие концерты, а также, как и ожидалось, опять про деньги! Господин Штандгартнер, врач – о медицинских пиявках. Ты не поверишь, Серж, про деньги ни слова! Последние два письма: Ганс фон Бюлов и Карл Таузиг, друзья – шутки с издевательствами и… угадаешь? Правильно, снова про деньги!

- Да уж, совсем не похоже на переписку преступника. Всё наблюдение коту под хвост! – опечалился Сергей.

- Наоборот, – Долгоруков подлил обоим портвейна, – любая проверка должна быть тщательной, доскональной, даже если она всего лишь подтвердит правильность моей изначальной мысли. К тому же, сам того не ведая, ты сегодня раскрыл непорядки в нашем ведомстве: донесения агентов не собирают вовремя, мне на стол кладут отписки, а деньги за работу получают исправно!

- Ну а Берет, дядюшка Вася? Какая у вас была первая мысль о нём?

- Весь мой опыт, дорогой Серж, подсказывает, что человек типа Берета, обжегшись в молодости, не пойдёт против общественного порядка. Ему нужны деньги – то не грех, ведь он зарабатывает их своим трудом. А где ж ещё заработать, как не в нашей богатейшей державе? Поскольку ты подружился со Степаном, сделай одолжение, проконтролируй дальнейшие наблюдения за Беретом – так, на всякий случай. Сообщишь мне, если будет что интересное.

- На всякий случай?! – обиделся Сергей. – Зачем же вы тогда сегодня пригласили студентов обсуждать концерт?

- Отчего ты не сыщик? Абсолютно правильный вопрос! Пригласил потому, что вся моя логика полетит к чертям собачьим, если мы, Серж, обнаружим крамолу в ещё нигде не опубликованных оперных либретто Берета! Нам осталось немного – всего лишь осилить «Нибелунгов».

Князь Долгоруков помолчал, потом предложил чокнуться бокалами, сделал глоток вина, посмотрел на Сергея и смущённо промолвил:

- Должен тебе признаться, дорогой мой крестник, что есть ещё одна причина. Мне кажется, что я влюбился…

Сделав небольшую паузу, он добавил: «в эту прекрасную музыку».