часть2 глава 3

      Дом, который арендовал для него управляющий, находился на окраине Вавилона между внешней и внутренней стенами города, окруженный небольшим садом. Был уже полдень, когда Медий вернулся. Его встречали рабы. Супруга Медия, которую звали Аганиппа, как всегда осталась в Лариссе, чтобы присматривать за детьми. Трое родов отняли у нее всю прелесть юности. Он ценил ее только как осмотрительную хозяйку.
          После того, как он выпил бокал вина он пошел в баню и вызвал к себе банщика. Он купил Тимократа после падения Фив на невольничьем рынке острова Кос. До женитьбы на Аганиппе подросток был для него любовником. Позднее Медий отдал его в ученики массажисту.
          Медий мало заботился о своих рабах. Для него это были машины, выполнявшие определенную работу. В обязанность смотрителя и управляющего его мастерскими входило поддерживать эти машины в надлежащем порядке, чтобы они работали бесперебойно. В тот полдень Медий впервые после женитьбы взглянул в лицо своему банщику. Это было узкое, добродушное и будничное лицо.
- Дай мне зеркало, Тимократ- приказал он.
Он посмотрел в зеркале на свое лицо, потом на лицо раба. Тимократ утратил мягкие черты мальчика, который прежде делил ложе со своим господином. Он стал мужчиной. Медий сравнил его лицо со своим. Его нос был уже, а брови были выше, его глаза были живее, рот красивее, а подбородок энергичнее. А может быть ему это только казалось? Может быть самому Тимократу его собственное лицо казалось особенным, а лицо его господина обыкновенным, как у любого водоноса или конюха? Напрасно он искал следы насмешки или высокомерия в чертах лица раба.
- Приготовь ванну – сказал Медий и отложил зеркало в сторону.
Тимократ налил в таз горячую воду и разделся сам. Медий рассматривал его тело, которое было белым, стройным и сильным. Через правое плечо и правую грудь проходил старый красноватый шрам.
- Кто тебя так отделал? – спросил Медий. - Ты мне рассказывал, когда-то давно. Я уже забыл.
- Один македонский солдат меня полоснул мечом, когда я хотел защитить от него мою сестру.
Тимократ говорил тихо и как-то безучастно, как будто речь шла о чужой судьбе.
-А что стало с сестрой?
- Когда он ее изнасиловал, она упала в обморок. Она погибла в пламени костра нашего дома.
- Как тебе удалось спастись?
- Другой солдат, который следовал за ним, вытащил меня. Я был слишком слаб, чтоб оказать сопротивление.
Медий вошел в воду и доверился рукам раба, который начал делать ему массаж.
- Я провел последнюю ночь в храме Ваал-Мардука, как ты мне советовал, - произнес он через минуту.
- Я надеюсь тебе снились приятные сны, господин, - спросил Тимократ
- Это были странные сны, но то, что я хотел узнать, они не показали. Медий закрыл глаза и увидел, как тогда, лежа на террасе храма, перед собой Александра таким, каким он его видел в последний раз после завоевания Фив в Лариссе, красивым, диким, с жесткой сладострастной чертой у губ. Я не должен был доверять моего брата этому человеку, подумал он и открыл глаза, чтобы отогнать эту картину. Спокойное, невозмутимое лицо банщика было ему приятнее.
- Ты видел Александра, Тимократ? - спросил он
- Я был среди пленных, которые присутствовали в храме Диониса, когда царь совершал жертвоприношение.
- А как он выглядел сразу после победы?
Тимократ взял кувшин с холодной водой стал медленно лить на спину господина.
- Я стоял среди других пленных, мы стояли далеко от него – ответил он, вытирая Медия сухим полотенцем. – Моя рана еще болела, и я плакал, потому что моя сестра была мертва, а город сожжен. Я не думал о царе, я думал только о будущем, которое меня ожидало.
- Но ты же его видел, его образ, его лицо…а?
- Я помню только его золотые волосы. Его доспехи сияли как золото, но может быть, что пламя жертвенного огня так отливало на металле.
-Утешься тем фактом, что именно Бог разрушил ваш родной город.
- Бог пощадил бы наши храмы, - сказал Тимократ своим тихим, глухим голосом. – Храм Диониса, в котором совершалось жертвоприношение, был всего лишь руиной. Колонны у главного входа были в трещинах, крыша обрушилась, также, как и боковые стены Остальные храмы были и того хуже.
- Ты никогда не пробовал отомстить за себя, Тимократ?
           Раб натирал тело своего господина душистым маслом. Работа поглощала его настолько, что он даже не ответил. Медий повторил вопрос.
- Возможно, что раньше я об этом думал, господин, но я давно уже об этом забыл.
- Ты доволен своей жизнью?
-  Я с ней свыкся, господин.
-  И что же тебе в ней нравится?
Тимократ улыбнулся, и необычное движение, пробежавшее по его спокойному лицу, сделало его прекрасным, как в юности.
 - Всегда есть что-то хорошее, - ответил он. - Вчера вечером я сидел в роще на берегу Евфрата. Деревья весной уже приносят золотые плоды, их называют мидийскими яблоками-, сказал мне носильщик, но их невозможно есть, они слишком кислые. Эту рощу посадил персидский царь. Когда взошла луна, золотые плоды сверкали в ее свете, как маленькие луны, и я был доволен. Зачем мне мстить? Если бы я не стал твоим рабом, я был бы рабом другого господина — я бы никогда не пришел в Вавилон и никогда бы не увидел, как мидийские яблоки превращаются ночью в маленькие луны.
- Я рад, что ты доволен, Тимократ
- Это все, благодаря тебе, господин.
Медий отправился в комнату отдыха рядом с баней. У рабов тоже своя философия, думал он, философия луны и мидийских яблок. Его философия не нуждалась в таких символах. Она была холодной и ясной, независимо от местности, освещения, созвездий и растений. Она признавала только идеал человеческого совершенства, который установили греческие философские школы. Она любила совершенное тело, которое было стройным и тренированным, она любила совершенный дух, который по законам логики
безошибочно делал свои выводы, не отвлекаясь на настроения, вызванные
лунными вечерами. Его философия учила его также, что хорошо преодолевать желание мести, но она убеждала его не смелыми чувствами, а верными доводами, в которых не было никакого противоречия, и говорила ему, что всякое преувеличение чувства будь то любовь или мстительность потакает слабостям и отводит от безопасного пути, лишая самообладания. Лишь только тогда, когда он любил Олимпиаду, он был подвержен мечтательности и упоению любви. Больше это не повторилось. И в будущем это тоже не повторится.
      Прогулка по городу и баня утомили его. Через полузакрытые веки полуденный свет, который проникал через узкую щель окна, казался ему белым шаром, который катился прямо на него. Но шар не становился больше, он только менял цвет: белый менялся на красный, красный на синий, а синий на желтый. Он вращался беспрестанно, и по мере вращения цвета расплывались, сталкивались друг с другом и снова отделялись от своего переплетения, потом сияли на мгновение светящейся чистотой и, наконец, снова сверкали первоначальным белым цветом. Но сразу после этого шар начинал менять свою форму - он вытянулся в узкую колонну, похожую на стройную и сильную фигуру банщика. Колонна упала перед ним на землю, из нее выросли колеса — и вдруг она превратилась в колесницу, мчавшуюся по зеленым лугам и золотым хлебным полям Вавилона. Или она была не колесницей, а человеком? Затем она вдруг превратилась в мужчину, который шагал на руках, держа ногами в воздухе небольшой мешок. У мужчины была желтая кожа, покрытая красноватыми язвами. Он носил синюю повязку вокруг лодыжек с вышитым на ней священным символом - драконом, а мешок, с которым он виртуозно управлялся, вдруг оказался уже не мешком, а медной чашей, в которой горел жертвенный огонь. Навстречу ему вышла маленькая старушка в вышитом плаще; он подал ей чашу, она сняла плащ и бросила его в огонь, который он затушил. Медий почувствовал, как у него сжалось сердце. Ей не следовало тушить огонь, подумал он, это ведь мое сердце. Потом она подняла его- сердце, завернутое в красный плащ, оно было холодным и тяжелым, а спина женщины согнулась под его тяжестью, так что она стала еще меньше, тоньше и безобразнее. Вдруг старушка превратилась в жреца Койса, он казался еще меньше старушки. Образ стал уменьшаться еще и еще, и погрузился в землю, только была видна его борода с золотыми прядями, едва отличимыми от золотых стеблей пшеницы, прораставших из земли. Но красное сердце все еще висело над хлебным полем. С горизонта приближался рев, глубокий и стремительный, как водопад в Эгае. Его сопровождал белый блестящий диск, который беспрестанно вращался. Диск напоминал медный таз, в котором горел священный огонь; он неумолимо катился прямо к отдыхающему. За ним бежал молодой человек и ударял по нему деревянным молотком. Юноша был Клеомен. Медий узнал его по тонкой, длинной руке, державшей молот. Лицо его все еще было скрыто, вода смыла его, ибо хлебное поле превратилось в море, только маленькая беспомощная рука с деревянным молотком все еще виднелась над водой. Он попытался схватить ее, но не смог. Доносившийся с горизонта рев становился все сильнее и сильнее, он становился настолько оглушительным, что его уже нельзя было отличить от глубочайшей тишины и смерти.