Се стою у двери и стучу. Часть 2. Наваждение

 Се стою у двери и стучу. Часть 2. Ступеньки лестницы.Наваждение.
© Розена Л.В.,2000, Ц.Ч.К.И.
ISBN 978 5-00-550-74-71   © Розена Л.В., 2004, ООО «Эско»               
©Розена Л.В.,2021, "Ридеро"
Б.М.

         НАВАЖДЕНИЕ

Жила я в областном, захолустном городе. Он был большим, однако, всё-таки, ни Москва, ни Петербург. Мне приходилось ездить в Москву по делам учёбы. Иногда останавливалась в общежитии, иногда, у тётки. Она была почти моей ровесницей. Милая, симпатичная, молодая. Звали её Аглаей. Она очень любила искусство, я - тоже, поэтому у нас было много общего. Она не была коренной москвичкой, приехала с Урала, скиталась по общежитиям, желала судьбу устроить. Сначала не получалось. Затем, в одной компании познакомилась с парнишкой. Ей тогда было тридцать, ему двадцать три. Она гуманитарий и он – философ, Иван.
Безусловно, он был очарован её обширными знаниями по искусству, внешней привлекательностью и умом. Живя в Загорске, Аглая посещала Троице-Сергиеву Лавру, приобщилась к вере. Она была душевным, жалостливым человеком. Жизнь ещё не скрутила её в бараний рог по своему сценарию, она понравилась Ивану. Расписались и повенчались. Через некоторое время получили квартиру, произвели на свет троих деток: двоих мальчиков и одну девочку. Муж работал в институте, она с детьми находилась дома. Варила, убирала, растила детей.
Когда я посетила её однажды, она была разговорчива и откровенна. Мы щебетали на разные темы, и, расчувствовавшись, она рассказала мне немного о себе и своём замужестве:
-Жила я и в России, и в Казахстане, и на Урале. Подросла, окончив школу, поступила в вуз, на искусствоведческий факультет. Мы, молодые студенты, все перезнакомились. Ходили вместе на выставки, в театры, собирались в общаге или у кого-то дома, обсуждали прочитанные книги, пели песни Окуджавы, влюблялись, целовались, на праздники, распивали бутылочку. Нам всем было весело. Мы строили из себя неких героев, этаких бравых удальцов, а в будущем, выдающихся людей. Эти наши выдумки, бравада и рисовка, никогда нам не надоедали. Молодость полна надежд, веры, мечтаний. Мы часто говорили о любви, старались понять это чувство, строили из себя умных философов. Читали книги Канта, Гегеля, Ларошфуко, Монтеня. Увлекались живописцами: Брейгелем, Босхом, графикой Хокусая, Хиросиге, Утамаро. Слушали фортепьянные сонаты Моцарта и Бетховена, скрипичные концерты Брамса, Мендельсона, шестую симфонию Чайковского. Любили японскую, немецкую, русскую поэзию. А я преклонялась перед русскими живописцами «Мир искусства», поэтами «Серебряного века»! Но, конечно же, нравились и японцы.
Как-то я бежала на занятия. Лил весенний тёплый дождь. В природе всё играло, переливалось, радовалось долгожданной влаге. «Наконец-то, наконец, мы напьёмся!», - восхищённо шептались распускающиеся листочки, травка. И моя душа, вторя им, тоже заулыбалась, запела:
ДОЖДЬ В МАЕ
Живой волной зеленой
Полощутся березы.
Дождя и веток слезы
Хрустальны перезвоны.
Японская картинка,
Как будто с Хиросиге,
В большой старинной книге,
Дождинок паутинка.
И женщины, как гейши,
Изысканны, красивы,
Глаза чуть-чуть тоскливы,
И дождь их друг первейший.
Все в радостном смятенье
Тревожит и играет,
Печаль с души снимает.
Круговорот в движенье!
Если кто-то желал поговорить с нами, мы выглядели эрудированными, хоть куда! Проповедовали свободу в любви, без обязательств и претензий. Хотя это желание - отделаться от надоевшего предмета любви, ничего не обещая, старо, как мир!
Как-то наши ребята устроили шикарнейшую вечеринку. Мы собрались там вместе, танцевали, смеялись, пели, рассказывали байки, покуривали сигареты с ментолом. Вдруг в нашу компашу врезался довольно пожилой мужчина – немец. Он строил из себя байроновского Чайльд-Гарольда, уставшего от жизни. Не говорил, а что-то снисходительно доводил до нас. Он был красив, высок, строен, со светлыми, почти бесцветными, голубыми глазами, и светлыми курчавыми волосами, уже здорово поредевшими. Смотрел он на всех свысока, загадочно улыбался с умным видом. Ни дать, ни взять, аристократ прошлого века. Немецкий барон, так сказать.
Из всех девочек, он почему-то выбрал меня и пригласил на танец. Мне сначала было даже приятно. Я высоко подняла голову, мол, смотрите, какого мужчину я отхватила! Он сразу же, после танцев, ввёл меня в кухню, стал целовать. Так никто из ребят со мной не поступал. И вдруг он стал уговаривать меня, поехать к нему домой. И я согласилась, не желая казаться несовременной трусихой. Мы оделись и вышли на улицу. Он взял такси, привёл к себе и, сразу, не говоря ни слова, раскрыл свои объятия мне навстречу. Сначала я испугалась: ничего себе, попала в капкан. Сказал, послушаем музыку, а сам…
 ДЕВУШКА
Свечи чёткие мигают,
Ласка нежностью горит,
Неизвестное пугает,
И бокал вина бодрит.
В полутомном полубреде,
В полушёпоте игры
Выплываю — белый лебедь —
До ответственной поры.
То ли ласка, то ли горечь
Губы жадные палит,
То ли любящий, то ль сволочь
В пропасть тёмную манит.
Он успокоил меня, сказав, что мне не стоит его бояться, налил немного вина себе и мне, объяснил, что очарован мною. Я поверила и расслабилась. Обстановка в квартире у него была плачевная: односпальная кровать, прикрытая каким-то старым покрывалом, два стула и небольшой стол с тёмной скатертью. И на нём самом не было ничего стильного, дорогого… Но, втрескавшись до безумия, я зачастила к нему с визитами. Купила ему кое-что из мебели и одежды. Совсем лишившись рассудка, ластилась к нему, говорила о любви… Меня не волновало, тратит он на меня деньги или нет, я - любила и хотела постоянно его видеть. Каждый день смотрела я на его фото, что он мне подарил и целовала. Все мысли были заняты только им. Мечтала о том, как увижу его, обниму, расспрошу, что он делал, о чём думал, не случилось ли неприятностей на работе. Мне часто хотелось сесть рядом с ним и смотреть ему в глаза или прислониться к нему спиной и чувствовать блаженство. Мать, жившая в этом же городе, уехала к себе на родину, как она объясняла: от позора, что творила её дочь. А я стала бегать за ним, потеряв голову. Но он не мог любить долго одну женщину. Ему нравились многие, останавливаться он не умел. Я часто заставала его с другими, устраивала истерики, даже дралась с его новыми пассиями. Иногда подолгу уговаривала его оставить их, обещая ему вечную любовь. Ничего не добившись, наконец, «доигралась». Он вышвырнул меня из своего дома прямо за шкирку, как напроказившего маленького никчемного котёнка.
Я вылетела на улицу с треском. Он со злостью кричал мне в след:
-Прилипала, как ты надоела мне! Вон отсюда! Забудь сюда дорогу навсегда! Вон!
Лицо у него перекосилось от ярости. А его подружка, находясь внутри, смеялась, подбадривая его. Я закричала, что было сил:
-О-о-о! – и, закрыв руками лицо, вылетела кубарем с лестницы.
Очутилась я на улице в диком состоянии. Залетела в магазин, купила пол-литра водки, бросилась к небольшому домику, устроилась там, на завалинке, и начала отгрызать зубами крышку с бутылки. Люди мелькают мимо, а мне всё равно. Я никого не замечаю, объятая своим горем. Слёзы текут из глаз, я реву и срываю крышку. Она не поддаётся. Но я всё грызу её, повалившись вдруг на бок. Неожиданно ко мне подошёл молодой мужчина, взял меня в охапку и унёс в дом…
У меня долго болел позвоночник от падения с лестницы. Первое время я думала даже о смерти: «Он меня не любит, он уже с другими женщинами… Видимо, я недостойна любви… Значит, надо умереть…».
Но время шло, и я передумала умирать. Даже жутко стало от таких мыслей. Но когда он увидел, я не навещаю его, он пришёл сам. Однако я переборола себя и не впустила его к себе. И вот, в один из таких сумеречных дней, я поняла: вся моя надуманная любовь к нему – это ужасное наваждение, отсюда надо бежать. Я быстро продала наш дом, имущество, книги. Сказала себе: «Всё, баста, Аглая!».
То есть, прошлое я отрубила, и вскоре я оказалась уже в Подмосковье. Устроилась в Загорский музей при Троице- Сергиевой Лавре экскурсоводом. Там были очень красивые места: лес, речка. Пока привыкала к новому месту, старалась больше бывать на свежем воздухе. Я всё ещё вспоминала своего «друга». Но мне надо было его забыть. Гуляя в окрестностях, отвлекалась от воспоминаний, любовалась природой, сочиняла стихи. Как-то шла я утром и загляделась на окружающий пейзаж. Сначала было темно и сыро. Вскоре стало светать. Поднялся лёгкий туман, словно земля отдавала свои нежные вздохи вселенной. Затрепетали деревья, зазвенел ветер в их верхушках. Всё пробудилось, зашепталось, раскрылось. И вдруг небо, лес, реку прорезали яркие солнечные лучи. Они рассеяли, как по волшебству, всю хмурь и суровость, ещё оставшиеся от предыдущей ночи. И всё засверкало, засияло, заулыбалось…
СОЛНЕЧНОЕ УТРО
Феб на яркой колеснице
Выплывает из-за леса,
Провожая ночь-царицу,
Гимном славит жизнь — повеса,
Одевается лучами —
Светозарным опереньем,
Рассыпаясь жемчугами,
Негой, лаской, вдохновеньем!
Вскоре я завела друзей. И, в одной приятной компании, познакомилась с Иваном. О, нет, нет, сначала я познакомилась с одним московским художником. Звали его Игорем. Жена у него умерла, остался сын. Мы встречались и только. А я хотела большего. Ну что за положение – ни прописки московской, ни мужа, ни квартиры? Скиталица! Когда я заикнулась об этом, Игорь ответил мне, посмеиваясь:
-Ты что, мокрая курица, что захотела замуж?
-Не курица, а женщина, желающая нормальной жизни. Зачем мне эти не перспективные встречи с Вами? Не объясните?
-Но мы же любим друг друга! – заволновался он. Глаза его потемнели, он напрягся, развёл руками.
-Не уверена, - парировала я, внутренняя дрожь охватила меня. Подумала: «Что я делаю? Теряю последнего друга, останусь одна». Но, наученная горьким опытом, я уже знала последствия «свободной» любви!
Пришлось расстаться. С сыном его, правда, сохранились хорошие отношения… Вскоре Игорь умер… Меня оповестил об этом его сын.
Вот так я и стала женой Ивана. Когда мы венчались, он сказал мне:
Знаешь что со мной сотворялось? Я был на седьмом небе от счастья  и твердил сам себе: «Это ведь для меня колокола звонят!».
-Вот, оказывается, какие они, изумительные зигзаги любви! – проворковала я в ответ.
Жили мы с Иваном хорошо. Он любил меня. Мы с ним вместе много перечитали книг, пересмотрели театральных пьес, переслушали концертов классической музыки. Часто старались делать вылазки на природу, летом – с байдарками и палатками, зимой с лыжами и коньками. Я старалась дома порадовать его вкусными обедами, он меня – уникальными безделушками и украшениями. Но сотрудники на работе у Ивана или завидовали нам, или по какой-то другой причине, не знаю, оскорбляли меня. Называли свиноматкой, мол, столько детей сейчас никто не рожает. Но он не слушал их. В общем, помимо горя, что видела я в своей жизни, увидела и счастье, выпавшее на мою долю…
И это были не праздные слова. Помню, когда, бывало, я гостила у неё, по вечерам, мы все уже находились в кроватях. Но ещё не спали. Только пытались уснуть. Аглая с Иваном уходили в свою комнату, и я слышала её мягкий счастливый переливчатый смех. Он, будто маленький серебряный колокольчик, поражал всеми оттенками нежности, надолго западая в память сердца… Понимая, она безмерно счастлива, я с улыбкой засыпала…Но однажды, словно вихрь, ворвался в её жизнь отголосок прошлого. Пришла она домой из магазина, ходила за продуктами. Муж был на работе. Не успела продукты из сумки вынуть, услышала звонок, раздавшийся с наружной двери.
-Кто там? - поспешно спросила звонившего. Она ждала мастера по ремонту телевизора. Открыла дверь, смотрит, это её старый знакомый немец, очутившийся в Москве.
-Что Вам надо? - ошалело, спросила она. По лицу её пробежала судорога. Глаза расширились, она побледнела и поспешила закрыть собой вход в квартиру. И тогда, невольно приблизившись к нему, она увидела: он очень постарел, однако старался казаться молодым. На нём был франтоватый костюм, модное кепи. Обрюзгшее лицо улыбалось, но в глазах змеилась затаённая злость – он надеялся, его примут с распростёртыми объятиями… А тут…
-Ну что встала, как неродная, впусти, видишь неудобно держать в руках и саквояж, и шампанское, и цветы, и конфеты.
-Нет, не пущу! – сопротивлялась она, желая закрыть дверь. Он не давал это сделать. Вдруг она увидела соседа, выходившего из своей квартиры. Она воспользовалась этим чудесным случаем и закричала:
-Помогите мне прогнать не прошеного гостя. Он рвётся в мою квартиру, - сосед остановился, - я жду мастера, думала это он и открыла дверь. Помогите мне, ради Бога! – застонала она в отчаянии.
-Ах, вот оно что! - воскликнул взволнованно сосед. Подошёл ближе, схватил его обеими руками и толкнул на лестницу, как когда-то он Аглаю.
-Спасибо, - крикнула она ему и быстро захлопнула дверь. Вошла в комнату, села, обхватив голову двумя руками, и сидела так целый час. Потом опомнилась и принялась готовить обед. Более он не давал о себе знать. «Я очень боялась разволновать детей и Ивана. Мне было дорого их спокойствие. И, видно, Бог пожалел меня!», - объясняла она мне потом.
Меня восхищали её любовь к супругу, детям, к домашнему уюту. Квартира украшалась старинными вышивками, напольными часами со звоном, безделушками. Любила она старинные украшения и поделки. В квартире у неё было много интересных книг и репродукций художников. Она мне подарила маленькую скульптурную группу, производства хохломы.
Из продолжительных бесед с Аглаей я поняла: она стала уже по-настоящему верующим, воцерковлённым человеком. Её постоянно окормлял отец Алексей. Умный, добрый, прозорливый монах Троице – Сергиевой лавры. Она много рассказывала мне о нём славного.
Тогда же, Аглая уговорила меня поехать вместе с ней на исповедь в Лавру. Мы быстро собрались. Ехали на электричке, я смотрела в окно. Меня поразил пейзаж, мимо которого мы проезжали. Ранняя весна. Робко истаивающий снег, кое-где - лысые прогалины, а среди них, первый весенний вестник - подснежник. Он несмело выбрался из земли и, казалось, съёжился от холода. Но, как же выглядело это всё - удивительно! Крошечный, одиноко стоит он среди посеревших, хмурых снегов и тревожится: «А вдруг не растает снег, вдруг солнышко не согреет землю, вдруг я погибну, не дождавшись других цветов, своих собратьев?». Его волнения захватили меня, и я подумала: «Быстрее растаял бы снег, наступила настоящая весна с робкой зеленой травкой, клейкими листочками на деревьях, пеньем жаворонков и шаловливым, сияющим солнцем!».
       НАЧАЛО МАРТА
Синева небес, прозрачность,
Тихость снега, снов и грёз,
Многоликая двузначность
И улыбка среди слёз.
Всё душой своей приемлю.
Принимаю и люблю,
Эту красочную землю,
Эту радость, что ловлю -
Первый ранний отголосок
Лени, нежности, весны,
Этот грустный перелёсок,
Жизнью дышащие дни...
Наконец приехали в Лавру, встали в очередь к духовнику и исповеднику Аглаи, отцу Алексею. Батюшка был с виду добрый, мягкий, участливый. Он располагал к себе. Я исповедалась и стала ждать Аглаю. Вдруг смотрю, он вынимает банку с вареньем и говорит ей:
-Меня попотчевала одна прихожанка, но зачем мне такое баловство? А у тебя трое маленьких ребятишек, бери эту баночку, угощайтесь на здоровье! – Она улыбнулась, лицо зарделось, поблагодарила отца Алексея за презент.
После Аглая показала мне всю Лавру, водила в храм Сергия Радонежского, где покоятся его мощи. Мы поставили там свечи, помолились на молебне, набрали святой воды. Затем зашли в музеи самой Лавры и народного творчества, где она работала ранее. Сели на обратную электричку и с очень хорошим настроением вернулись в Москву…
Мы часто созванивались и переписывались с Аглаей. И я узнала: через некоторое время муж её стал кандидатом философских наук, затем доктором. Когда дети уже подросли, Иван увлёкся другой женщиной, ушёл из семьи, квартиру оставил им, не делил. Отец Алексей увещевал его, но он никого не слушал. Полюбил. Однако Иван недолго радовался своему новому счастью. Его вторая жена и, родившийся от неё ребёнок, умерли. А их, общие с Аглаей, дети оперились и уже встали на ноги. Один в Троице - Сергиевой Лавре постригся в монахи, второй стал миссионером, а доченька - художником. Все они получили блестящее домашнее образование. Любовь к искусству привила им их мама Аглая. Я помню, когда приезжала к ним, видела в детской часто сменяющиеся репродукции знаменитых художников. Она объясняла им, кто они такие и учила детей ещё и классической музыке.
Аглая прививала детям и любовь к своим корням. Как-то вместе они посетили места, где ранее жили наши предки. Затем заехали в гости к моей старенькой маме, и взрослые уже дети Аглаи, благодарно целовали мою старушку…
После развода с Иваном Аглая очень страдала. Плакала горючими слезами, вся жизнь, почти, с Иваном прошла… Места себе не находила.  Хорошо, дети не видели. Как же было ей не плакать? Ранее, бывало, какая-нибудь мелочь, царапина, появившаяся у неё, Ванечку волновала… Раз как-то носом кровь пошла. Кажется, не смертельно вовсе. А он даже на работу не пошёл, увидел, что с ней произошло, позвонил к себе и сообщил, он не может появиться на кафедре: жена заболела, останется дома, будет лечить. Или был ещё случай. Поехали они всей семьёй навестить маму Аглаи. Собрались родственники, выпили все немного, побеседовали. С Аглаей стало очень плохо. Догадался Иван, что это была не водка, а самогон плохого качества. После даже сухое вино ей запрещал пить, боялся за состояние её здоровья… Так на ум и шло всё то хорошее, что он делал для неё когда-то. Так всё и всплывало неторопливо перед мысленным взором, в памяти сердца… Больно ещё потому было, одна мысль всё глодала  и глодала: «Ну, почему это со мной случилось, почему?». Казалось ей сквозь слёзы и горе: «Может, это сон? Вот закрою глаза, усну, а проснусь, и всё будет, как прежде?». А ныне… Что ныне? Ничего уже нет ныне, всё ушло вместе с ним… Горько, обидно… Но что сделаешь... Может, всё-таки, поговорить с разлучницей? Пойти к ней, хотя бы посмотреть, что она из себя представляет? Нет, не стоит. Что это даст? Унижение одно. Женщина никогда не отдаст своего. Каждый думает лишь о себе! Кому есть дело до чужих страданий?
Видеть никого не могла. Стала нервной. На всех срывалась. Всё не по ней, всё и все раздражают! Мать, каковую взяла к себе, заела окончательно. Та стала к родным на родину писать, чтоб забрали её от дочки – не может она с ней ужиться, не получается. В её годы трудно терпеть попрёки и обиды. Но там, куда она писала, только посмеивались над ней: «Отдала свою квартиру Аглае, а теперь к нам просится! Умная какая!».
Жила Аглая, вроде, как и не на земле, а в каком-то безвоздушном пространстве, в коем задыхалась… Встанет утром: солнце светит, ласкает, воздух чист, напоён соками жизни, радуйся! Да вот радоваться-то и не получалось… Зыбко всё, как в тумане. Если бы вернулось всё на свои места… Ведь так великолепно бы было! Но, увы, увы! Всё кончено, умерло, погибло! Однако она понимала, что жить так – невозможно. Нельзя всех винить, раздражаться, подозревать. Да вот измениться, стать доброй, приветливой, мирной, как прежде, не получалось! Обстановка в семье - нелегкая. Старая мать не выдержала, почила в Бозе. Новое переживание навалилось на плечи Аглаи. Винила во всём то мужа, то себя…
Затворится Аглая, бывало, в своей комнате, как в келье, и молится, просит себе терпения и силы у Бога всё перенести. И плачет, плачет… Много надо было потрудиться перед Богом, много перестрадать, чтоб Он вернул ей былую тишину душевную. Молитвенно помогал Аглае её духовник, отец Алексей, иеромонах Троице - Сергиевой Лавры. С ним она постоянно поддерживала связь.
Постепенно успокоилась, сказала сама себе: «Значит, я плохая жена, если муж меня оставил». Но жить в мире, где всё ненадёжно, беспокойно, шатко ей уже не хотелось. Желалось очистить душу от всех наслоений, что скопились в ней.
Почувствовал, видимо, Иван её душевное смятение. Пришёл как-то, встал перед ней на колени и заклинает:
-Прости меня, Аглая, не смог я устоять перед этим наваждением Не поминай меня лихом… Прости!
-Что ты, – растерялась она, - не смущай меня, встань, пожалуйста!
Но тут открылась дверь и в комнату вошла их дочь. Увидев отца, она воскликнула:
-Мама не мешай ему, он принёс свою повинную голову! – А Иван вновь повторил мольбу о прощении, не вставая с колен. Наконец Аглая ответила:
-Бог простит, и я прощаю. И ты прости меня! Вся жизнь наша, Иван, наваждение одно, не можем мы, оказывается, ему противостоять… Трудно очень! Буду молиться за тебя!
Вскоре Аглая ушла в женский монастырь, связь у меня с ней потерялась…