Без амбиций! Я жил тогда в Одессе пыльной Глава 7

Глава 7.  Поехали

Убедив себя, что человек из уважаемой еврейской семьи не может предложить плохого, я закрыл глаза на моральные издержки, оставив себе лишь материальные. Предстояло иметь дело с деньгами немалыми и чужими, а простой гоп-стоп в этом фартово-портовом городе оставался делом неизбывным, передававшимся из поколения в поколение. Да и злачных мест для данного промысла со времен еврейских погромов, несмотря на всеобщую электрификацию, не убавилось. Оставалось уповать на длинные ноги и резвый старт, подтвержденный грамотой межвузовской спартакиады…

А еще, люди... Одесса тогда оставалась Одессой, и в разных ее уголках нет-нет, да и жили одесситы- люди, отличавшиеся особым мнением по любым вопросам, которое они, не церемонясь, спешили высказать. Именно этого, отточенного поколениями о спины соседей языка я больше всего и опасался. Неважно одетый, с отпечатком сельской наивности на лице, я олицетворял собой простодушного растяпу, прекрасную мишень для всякого острослова. Но деваться было некуда. Давши слово, держись…

Впихнув разносимые пакеты в портфель, Майка, на карте города, прилепленной по такому случаю в прихожей, указала маршрут к каждому адресату и, отсыпав мелочь, пояснила:
- Это на сдачу!

На каждом пакете значилась сумма к уплате, мне предстояло получить ее со страждущих:
- Если обещаешь помогать с фасовкой, расскажу секрет дополнительного заработка, - закатив глаза для пущей важности, предложила она. В еврейской семье у каждого должны быть секреты дополнительного заработка, иначе, нет смысла затевать семейный бизнес.
- Со сдачей не торопись, мелочь ищи не спеша. Будут отказываться, не настаивай, поблагодарил и убежал. Алик так вымучивал до пятерки за день.

Знали бы мои родители, что большой город в первый же год научит меня брать чаевые. Оставалось успокаиваться тем, что лекарства эти, возможно, помогут людям.

Либо Алик привирал для пущей важности, либо он эту сдачу вовсе не предлагал, но у меня из этого ничего не вышло. Более того, пришлось пару раз бегать в ближайшие булочные за мелочью. Я боялся, что Майка, рассчитывая на чаевые, сочтет, что я прикарманил их. Но опасения скоро развеялись. Узнав, что у меня ничего не получилось, она заключила: «Я и не сомневалась! Ты из лопухов, которые остаются должны!»- и по-свойски сообщила, что меньше чем за рубль за каждого пациента соглашаться с папашей нельзя. Торговаться я не умел, но на этой цифре решил стоять окончательно.

… Целую неделю тепло осеннего моря боролось с надвигающейся зимой, и по мере того, как город окутывали непроглядные туманы, я погружался в глубины гомеопатического подполья, удивляясь тому, что приличная часть общества не мыслит своего существования без этих пилюль. Одесситы в ответ давили на меня собственной репутацией, заставляя первое время побаиваться их.

Люди, люди, люди... Коллекция встреч
* * *

Так и потекла моя новая внеурочная жизнь. Улочки, переулки, дворики, ароматы зажиточных квартир и запахи коммуналок. Болячки не выбирают по сословиям, а поиск дефицитных лекарств неминуемо приводил к Листенгортам. Теперь эти люди стали для меня пациентами, а я для них - «молодым человеком». Так ко мне обращались персональные пенсионеры и торговые работники, отставные госслужащие и потомственные домохозяйки, жены моряков и любовницы цеховиков. Я не обижался, мне даже нравилось:
- Я вам скажу, Бог не зря дал вам такой рост. Вы просто обязаны мне помочь. Посмотрите на меня и ответьте, как мне с моими «от горшка два вершка» менять здесь лампочки? - говорит пациентка в выцветшем халате и с огненным цветом редких волос.
- Действительно проблема, - соглашаюсь я, - одним Бог дает рост, другим квартиры с высокими потолками!
- Вы шутите, я в вас не ошиблась! Сейчас принесу коробку с лампочками, а вы не стойте, доставайте стремянку, она там, за вешалкой!

В квартире не горит половина лампочек, и я битый час таскаюсь со стремянкой. Назойливая хозяйка всучила мне мокрую тряпку, обязав попутно снимать паутину с замысловатых рогатин развесистых люстр.
- А Ларисе Ильиничне вы кем приходитесь? - продолжает интересоваться мадам, пока я дарую свет то тут, то там.
- Зятем, - чтобы избежать лишних расспросов, отвечаю я.
- У нее такая взрослая дочь? Не знала. Но вы все равно поторопились. Семья врачей, это замечательно. Но у моей приятельницы есть чудная девочка, она учится в школе Столярского на чем-то смычковом, так вот, их семья потомственных ювелиров куда перспективней всяких Листенгортов. Надумаете разводиться - милости прошу. Девочка приличная, дача в Люстдорфе, будете благодарить.

«Дурак, зачем брякнул про родство с Листенгортами, мог бы засыпать под Брамса в неведомо-романтичном Люстдорфе», - сокрушаюсь я по дороге домой.

* * *
Математик!

- Молодой человек, как вам наша Одесса? - спрашивает пожилой мужчина в полосатых пижамных брюках и натянутой на выпирающий живот майке, - Я правильно вижу, вы не местный? А де тот швыцер, что носил до вас?
- Его не будет, он уехал, - объясняю я.
- Надеюсь, в места не столь отдаленные? У него никогда не было сдачи. Он вечно талдычил «в следующий раз, в следующий раз», что-то округлял и выгадывал. Тот еще математик.
- Ну что вы, в армию забрали!
- Так те два рубля, что он не додал можно теперь считать взносом в фонд мира?
- Похоже на то! - соглашаюсь я.
- Чтоб ему ракета на ногу упала, ей богу не жалко! - сокрушается пузатый.
- Ракету или ногу? – решаюсь уточнить я.
- Ракет у нас много, а такие ноги не грех и поучить.

* * *
Шить или не шить…

- Скажите мне, только честно и без обид, вы сами портному такой пиджак заказали или это его инициатива? – спрашивает бледный мужчина средних лет, нервно приглаживая волосы.
- Вы о чем? - недоумеваю я.
- О том, в что вы вдеты! Это же, простите, кафтан из прошлых веков! Фасончик, мастер предложил или вы настояли? Где, интересно, так обшивают? – не унимается он.
- В Рыбнице, - отвечаю я. Пиджак, надетый поверх свитера, выглядит комично, хотя по тем временам был вполне приемлемым одеянием для определенных слоев населения. Почувствовав неловкость, я невольно оттягиваю рукава, словно в них все дело.
- Тогда вопрос снимается, хотя в Кишиневе есть замечательные закройщики, могли бы научить земляков! Вопрос следующий, вы свой внешний вид поправлять будете?
- В плане? – уточняю я.
- В плане приличной одежды, бруки, пиджаки или верхнее на зиму?
- Спасибо, пока нет!
- Так что вы мне тогда голову морочите. Ходите, как сельский счетовод, раз жениться не входит в ваши планы.
- А при чем здесь женитьба?
- При том, что ни одна приличная девочка не взглянет с интересом на юношу в таком пиджаке. А этими бруками вы нарушаете тригонометрические законы столь уважаемого в среде закройщиков Пифагора, поплевывая на репутацию нашего портового города.

Чего греха таить, я всегда был плохо одет, частенько попадая из-за этого в неловкое положение. Вот и этому закройщику не нашел, чем возразить. Через четыре года я обращусь к нему, и он справит мне шикарный выпускной костюм. А пока на мне то, что и бруками сложно назвать.

* * *
Кто же так гроб опускает?

На улице сыро и зябко, мороза нет, но дует сильный ветер. Я захожу во двор. Под ногами разрытый асфальт, вдоль траншеи - старые авто, засыпанные пожухшей листвой. У колонки дворничиха разгоняет метлой лужи:
- Простите, вы не подскажите, где здесь квартира 16? - спрашиваю я. Зафиксировав метлу, она поправляет платок, осматривая меня:
- Кто нужен-то из шестнадцатой?
Я заглядываю в записку: «Семен Викторович!»
- Вот он в беседке со своим песиком.

В углу двора, под облетевшей беседкой в крепком тулупе и кожаной кепке сидит пожилой мужчина, опершись на рукоять трости. Рядом крутится бело-грязная болонка. Листенгорт инструктировал обслуживать пациентов исключительно в их квартирах, и я направляюсь к старику лишь разведать обстановку. На мое приближение ощетинивается остатками шерсти собачонка, оголяя для пущей важности бисеринки зубов. Я лишь успеваю объяснить суть своего визита, как старик огорошивает вопросом:
- Вы видели, как его грохнули? Как вам такое?
- Кого грохнули? - удивляюсь я.
- Ясное дело кого, Леньку нашего!
- Кто грохнул?
- Служивые, генералы, полковники…
- За что?
- Вот и я удивляюсь. Вроде бы не за что! Тем более им.
- Я что-то не пойму, вы про фильм какой-то? - предполагаю я.
- Какой фильм! Про процессию! Гроб с Леонидом Ильичом в могилу опускали и уронили. Не видали что ли?
- О, господи! Скажете тоже, никто никого не ронял!
- Как же не ронял. Упустили, аж громыхнуло!
- Это траурный салют. Пушки громыхнули.
- Какие пушки? Это знак свыше!
- И о чем этот знак? - интересуется, подошедший мужчина, пряча за пазухой пальто рыжего кота.
- О том, что Леня не доволен! - объясняет Семен Викторович.
- Ну, разве что… А чем не доволен? - продолжает интересоваться кошатник. Я, следуя инструкциям Листенгорта, сторонюсь таких разговоров.
- Ясно чем, что зарыли, а не в мавзолей! - настаивает старик в тулупе.
- Там место занято!
- Ничего, в тесноте да не в обиде. Можно валетом или вторым ярусом.
- Только начни, отбоя от желающих не будет. Средний возраст политбюро выше семидесяти. Да и было такое уже. Чем кончилось, а? – аргументирует кошатник.
- Это верно. Не уж-то просто не удержали?
- Может и так, все же пять золотых звезд- ноша! Хотя, я другую версию слышал, что не уронили его вовсе, а перевернули.
- В каком смысле?
- Чтобы лежал попой к верху, такова воля покойного, - оглядевшись по сторонам, полушепотом говорит мужчина с котом.
- Что за чушь, это еще зачем? – удивляется Викторович.
- Предвидел Леонид Ильич, что через пару лет очередь не в мавзолей будет, а поцеловать его в зад за то, что мы так хорошо при нем жили! – заключает сосед, и все дружно смеются, не сдерживаюсь и я.
- Доведут тебя эти анекдоты, сам знаешь до чего. Язык твой- враг твой! – предостерегает старик.
- Это не я, это народное творчество. За что купил, за то и продаю.
- А что думает об этом семья Листенгорт? Так сказать, еврейская общественность? – обращаясь ко мне, интересуется Семен Викторович.
- Я не представляю таковую, - открещиваюсь я, машинально отходя в сторону.
- Можете не оправдываться, это видно по вашим туфлям. Но разговоры же ведутся? Есть у них сформированное мнение на этот счет? – не успокаивается старик.
- Простите, я не в курсе. Думаю, продолжают консультироваться, - отвечаю я, критично оглядывая свои штиблеты, в которые красноречиво ткнул тростью Семен Викторович.
- Ясно, значит опасаются, - отзывается кошатник, -  Им в чутье не откажешь.
- У них всегда так, мнение в стадии формирования, а сами уже все рассчитали и вывели ожидаемую прибыль, - продолжает старик.
- Им-то чего волноваться? Чтобы здесь не случилось, историческая родина всегда примет, - вступает в разговор мужчина средних лет с явными признаками похмелья на лице, занимавший до этого светской беседой дворничиху.
- Все иноверцы- сектанты! Ну, где Филиппович, пора бы уже партейку заложить! - высыпая кости домино на стол, заключает кошатник.

Мальчику из молдавской глубинки, а это совершенно иная глубина привычной всем глубинки, в такие минуты следовало помалкивать, с чем я успешно справлялся.

* * *
Грузите пилюли бочками

- Добрый день, мне нужна Ирина Евгеньевна. Я ей лекарства принес, - начинаю я привычный разговор, взбежав на пятый этаж по чугунной лестнице.
- Ее нет, оставляйте здесь, я передам. Она предупреждала, деньги на тумбочке! - я выкладываю пакет, пересчитываю оставленную сумму.
- Вот вы скажите мне, кто убедил эту старую дуру, что эти пилюли ей помогут? Кто, я вас спрашиваю? Купить внуку апельсины у нее денег нет, а на этот самообман она находит. Вы вот, кто? - интересуется растрепанная женщина, тыкая меня в грудь указательным пальцем, с заблаговременно заточенным ногтем.
- В каком смысле? - опешил я.
- В смысле, откуда вы взялись со своей гомеопатией?
- Врач прописал, я принес!
- Один прописал, другой принес! Прохиндеи и аферисты! - заключает она, я протискиваюсь к входной двери, - С таким ридикюлем, небось, полгорода уже одурачил! - я сбегаю по лестнице вдохнуть свежего воздуха. Ничего не поделаешь, она в чем-то права.


Продолжение   http://proza.ru/2024/11/21/531