Глава 14. Горянка

В понедельник Инна договорилась встретиться с братом Петром Константиновичем у Дома быта, в 11.00.
Некоторое время назад он передал ей для соблюдения дресс-кода две юбки. Одна, чёрная, с узкой косой рюшкой, неизвестно каких годов рождения, на Инну налезла, но обтянула, как барабан. Другая, более приятная на вид, светлая, в шотландскую клетку, была маловата. Но Инна заявила, что мала капитально. Она не хотела носить никаких юбок.
- Да! – рявкнул Пётр Константинович по телефону. – Та, чёрная, я сразу сказал, что она тебе не подойдёт. Я передал её Ашоту.
А таинственному Ашоту-то она на что? Он что, главный по раздаче гуманитарки? Или же это старая юбка его жены?
- А с той, - продолжал Пётр Константинович, - ты слишком долго тянула. Её теперь уже не сдашь. Сейчас цены на эти юбки бешеные! Так что пойдём с тобою завтра в Дом быта, пусть там, в ателье, тебе её расширят!
Но с расставлением ничего не вышло: портниха заявила, что у них нет такого материала, а портить вещь они не станут.
- Ничего, я её сдам, - пообещал брат Рождественский. – Меня в этом магазине знают.
Петру Константиновичу было девяносто два года, и он был красивым человеком. И он, как свидетель Иеговы (*запрещённая на территории РФ экстремистская организация) , таскал с собою Библию!
Как старику, ему хотелось поговорить о прошлом. Невзирая ни на что, от него шёл свет. Но брат-старец гнул свою мрачную линию.
- Как вообще можно ходить в мужской одежде, это же мерзость! Это же всё равно, если бы я надел юбку! Представь себе такое!
- Но ведь китаянки их носят! – упрямилась Инна. – И пакистанки тоже!
- Но сверху-то у них – юбочка! – с умилением сказал старик.
Видно, он просто скучал по моде своей молодости.
- Да, шальвары и камиз. А шарф на голову – дупатта.
- Ты знаешь, почему женщины стали носить брюки? Ты же грамотный человек, и должна это знать.
- Коко Шанель адаптировала мужской костюм. Брюки, галстуки. Век скоростей. Автомобиль, авиация. Уже нельзя было мести подолом мостовую.
- Нет, Жорж Санд. Это она первая нацепила брюки! С неё-то и пошло!
И Инна вспомнила, как в свои одиннадцать она даже кричала, когда ей предложили надеть модные штаны-«бананы». Самой не верится. А сейчас наоборот.
Пётр Константинович решил и попроповедовать.
- Вот они, эти православные, носят крест, а в Иерусалиме нигде крестов нет! Там продаются только рыбки, ведь они были рыбаки!
И Инна поняла, почему к багажнику серебристого «пассата» брата Андрея прикручены три изогнутые дугой рыбки! Ну просто магазин «Океан»! Итак, символ христианства – ихтос, рыба! Вот уж воистину – секта! Или масонство!
- Я объездил весь мир, - похвастался брат Пётр Константинович.
- Вы дипломат?
- Нет. Ревизор.
- А разве вас не преследовали за веру?
- Было дело, по молодости вызвали в МГБ.
Инна никогда не слышала о такой организации, и считала, что предшественник КГБ СССР – НКВД. Но НКВД – это же ругательство. А из КГБ такого особо не получилось. Ну, «контора», «гэбуха», «гэбист», «гэбэшник», но в определённых кругах, не очень хороших. Тех, кто страну развалил.
- Вот смотри, здесь написаны, что мы должны воспринимать Христа прежде всего – человека. Потому что он не Бог, а человек!
Вот ещё один арианец выискался!
***
Жизнь Инны стала значительно лучше. Телефон теперь звенел смсками от Валеры. Церковь детей Божьих вошла в её жизнь. Ей снился Валера, Славик, который оказывал ей знаки внимания, какие-то совместные дела.
Но чаще всего сны с героями и декорациями церкви были тревожными. Повторялся сон, что был ещё до Инниного триумфального возвращения, будто церковь открыли на Солянке, где жил Вован, она вся белая, и Инне страшно войти туда, потому что бабы сплетничают. Или же она шла в церковь по Центральной улице, мимо кооперативных домов, только местность была гористая, с ущельями, с мёртвыми деревьями. Церковь была там же, где она и есть, и была там Нина Андреевна, серая и не интересная Инне личность.
***
В четверг у Валеры собрался целый децимет: Инна, Валера, Светлана Михайловна, Марья Михайловна, Сергей Ашотович, Славик, Дима с рукой наперевес, Нина Андреевна, Галина Анатольевна и Батракова. Вована не было.
- Сегодня Марья Михайловна хочет нам что-то сказать, - объявил Валера.
- Я встану, мне так удобнее. Я родилась в 1957 году в Грозном, на границе с Ингушетией. Мой отец – чеченец, мулла, мама – из горских евреев. Мама умерла, когда мне было шесть лет. Онкология… Папа женился на другой женщине, и она заменила мне мать, и я зову её мама!
Инна очень удивилась. До Марьи Михайловны она никогда не видела живых чеченцев, только по телевизору. Вот откуда у неё горбатый нос, и безобразная еврейская фигура!
- Я принадлежу к тейпу мялхи, или мялки, - продолжала Марья Михайловна. – Это один из трёх главных тейпов Чечни, и в него входит и Джохар Дудаев!
Да здесь одни враги России!
- В 1973 году я закончила школу и поступила в медицинский университет. Стала военным хирургом, и работала в международном госпитале в Афганистане вплоть до вывода войск.
Замуж я вышла за чеченца на четырнадцать лет старше. Родила от него четырёх детей. В 1992 году муж стал начальником милиции. Сразу же изменился не в лучшую сторону.
И вот в 1994 году стал он меня колоть ножом. Вот шрамы, - и показала свои руки. – Я говорю: «Так зарежь меня сразу, что ты меня всё ножом тычешь? Ведь я – мялхи, и никого не боюсь! В чём проблема? Не хочешь жить со мной, скажи три раза: «Одарт, одарт, одарт! – Развод, развод, развод!» И тут он напоролся на мой нож, и я пробила ему сердечную мышцу!
- Ай!!! – вскрикнула Батракова.
- А я не знаю, что мне делать. Ведь у нас же – война, и не знаешь, кому звонить! И я позвонила своему брату. И мне дали пять лет. Срок я отбывала в женской колонии Ставропольского края.
- За покушение на убийство? – так же приклеено улыбаясь, спросила мать Валеры.
- За тяжкий вред здоровью. Если бы это было покушение на убийство, то это уже другая статья, и срок другой! Работала я сначала на «швейке», подрубала простыни. Норма двести сорок простыней за смену. Я не успеваю: «Мы тебя посадим в карцер»!
И вот вызывает меня к себе начальник колонии, еврей, и говорит: «Марья Михайловна, я изучил ваше дело. Вы здесь – человек случайный. На швейке вам делать нечего. Хотите, я переведу вас в роддом? (На территории колонии был роддом, там же мамочки). Врачом – не могу, акушеркой. Только помните, Марья Михайловна: там работают вольнонаёмные, они – злющие. Никогда у них ничего не просите. Всё, что вы им ни скажите, тут же будет здесь, в оперчасти».
И так я два с половиной года проработала акушеркой, принимала, прижигала, перевязывала пуповину. А потом объявили амнистию, и меня освободили, как многодетную мать.
Да, в 1997 году была амнистия. При Думе второго созыва они сыпались, как из рога изобилия.
- Меня из колонии забрали мои родственники, - продолжала Марья Михайловна, - и мы поехали за моими детьми. Оказалось, что один сын ходит с мужем по горам, и дома только самый младший.
Я вызвала его: «Как ты? Ты один сейчас?» - «Нет, я с Пати (это сестра мужа). Она бьёт меня, мамочка!» И я сказала: «Вернись домой и возьми всё самое необходимое… Нет, никуда не ходи, пошли сразу со мной, на рынке в Махачкале мы тебе всё купим!»
Вскоре меня устроили в санаторий врачом, и очень боялись, что руководство узнает, где я была три года. А так как на одну зарплату воспитывать четырёх детей очень трудно, я всё отдавала детям и голодала. Я варила молочный суп, крошила туда чёрный хлеб, а мне уже ничего от него не доставалось. И с тех пор у меня диабет, не врождённый, а приобретённый.
Сестра Ненашева тоже голодала, и у неё диабет. И Инна. Как бы и с ней не случилось чего.
- А потом я опять вышла замуж, - продолжала Марья Михайловна. – Второй мой муж был наполовину чеченец, наполовину русский. Родила от него сына. Он его не любил. Я говорила: «Ладно, эти – не твои, ты их не любишь, но своего-то!»
От такой жизни я начала пить. А у меня была ещё подруга, Таня, тоже, как и я, еврейка, она всё время говорила: «Маня, давай выпьем». Пока однажды сын мне не сказал: «Мамочка, не пей больше, мне стыдно!»
А моя двоюродная сестра – дитя Божье. И меня отправили в ребцентр. И когда я вернулась, меня спросили: «Что же ты хочешь?» - «Поехать в Москву поработать у евреев». Это мои братья, у них сейчас свой контейнер на «Садоводе».
Это я специально вам сегодня рассказала, чтобы вам про меня не говорили: вот, она такая!
- Да, - сказал Валера, - пусть тогда каждый расскажет о себе, чтобы мы знали что-нибудь ещё, а не только имена.
Инна и Марья Михайловна вышли вместе, сестра Батракова где-то затерялась.
- У нас в церкви есть Клавдия Антоновна, она тоже, как и я, из Грозного. Она сейчас болеет, у неё гемоглобин – сорок! К тебе приходила Юлия Александровна? – строго спросила Марья Михайловна. – Она, когда мы были на молитвенном, сказала, что к тебе зайдёт.
И Инне стало ужасно стыдно, будто это она пообещала, и не сделала.