Глава 12. Поздняя осень

Морем тоски
Наливается небо,
Серое небо
Свинцовых раздумий.
Вымерло все.
Лишь гонимые ветром,
Туч косяки
Проплывают угрюмо.

За день до отъезда навестил кладбище. Перед тем, как надолго уехать из города, я всегда приезжал сюда, к моей любимой Людочке. За полгода, что здесь не был, так и не обнаружил следов посещения могилы кем-нибудь из ее родственников. Памятник на новом основании теперь стоял надежно, но новая фотография на нем так и не появилась, и предназначенный для нее овал до сих пор зиял пустотой. Что ж, запишу в свой символический список “Работа для Толика”.
За час привел в порядок могилку и заказал окраску оградки.
“Что еще я могу сделать для тебя, любимая? Как жаль, что это уже ничего не изменит в опустевшей без тебя Вселенной. Я не смог сделать для тебя самого главного – спасти от неминуемой смерти. А все остальное – бессмыслица. Оно лишь пустяк для тщетного успокоения твоих родных и близких, которые еще помнят тебя. Ты где-то здесь, любимая, совсем близко, но как далеки мы теперь друг от друга. Как бы хотелось, чтобы хоть на миг исчезла страшная бездна, разделяющая нас. Чтобы я смог протянуть руку к твоей руке и снова ощутить ее тепло и нежность, как тогда, когда часами сидел у твоей постели, любуясь твоей красотой, которую не смогла победить болезнь, но которую безжалостно уничтожила смерть. Но, я помню твое цветение, мой самый яркий неповторимый цветочек. Помню тебя совсем маленькой хорошенькой девочкой, одетой в хлам с чужого плеча. Помню наши детские игры, как я защищал тебя – свою младшую сестренку. Помню тебя маленькой мамой твоей двухлетней сестры. Помню, как мы ухаживали за нашими малышами и играли с ними. Помню, как ты поразила меня блестящим выступлением на соревнованиях, а я понял, что люблю тебя, и буду сражаться за твою любовь хоть со всем миром. Помню нашу весну, когда впервые заглянул в твои глаза и утонул в них навсегда. Помню наши дни счастья, когда мы любили друг друга так искренне и чисто, как бывает лишь, когда любовь взаимна. Помню решимость и одновременно слезы в твоих глазах, когда мы расставались на долгие годы, а я не мог понять, что произошло, и почему ты так внезапно переменилась ко мне. Помню день нашей встречи через столько лет разлуки, искалечившей наши судьбы. Как же прекрасна ты была в тот день, любимая! Помню вечер, когда ты приняла предложение и стала моей невестой. Помню месяцы, проведенные у твоей постели, когда ты безнадежно болела, не жалуясь на судьбу. Помню наш последний разговор накануне твоей смерти. Ничто не подсказало тогда, что вижу тебя живой в последний раз. Ты простилась со мной без слез, с улыбкой, словно мы расставались ненадолго. Помню все наши разговоры в детстве и в юности, и в последний год твоей такой коротенькой жизни. Я помню все, любимая, и никогда не забуду того, что связано с тобой. Потому что не было ничего ярче и светлей в моей жизни, чем наша с тобой дружба и наша большая любовь навсегда”, – мысленно говорил я любимой, а, по сути, самому себе.
И снова заморосил затяжной осенний дождик, а я стоял и стоял у могилы моей любимой Людочки, ясно осознавая, что этот холмик – самое дорогое, что оставляю в родном городе, который теряю окончательно и бесповоротно.

Я вдруг припомнил точно такой же день поздней осени семилетней давности. Точно так же над городом плыли низкие серые тучи. Изредка сквозь редкие просветы пыталось пробиться солнышко. Листопад уже прошел, и деревья стояли скучные, голые. Я ненадолго отошел от постели уснувшей Людочки и смотрел из ее окошка, пытаясь представить ощущения любимой, когда совсем недавно она, как и я, грустила в одиночестве и смотрела на это небо, на эти деревья и окна домов напротив, где жили чужие незнакомые люди.
– Толик, – вдруг услышал голос любимой и обернулся. Людочка уже проснулась и теперь смотрела на меня и улыбалась своей удивительной улыбкой. Тут же бросился к ней, сел у постели и взял ее руку, протянутую мне, – Я уже минут десять за тобой наблюдаю. Чем это ты так увлекся?
– Людочка, ты уже проснулась, а я не заметил, – виновато улыбнулся в ответ, – Изучаю вид из твоего окошка.
– Ну и как? – мгновенно потускнев, спросила Людочка. Я неопределенно пожал плечами, – Да, Толик. Я попала сюда, как в чужой город. До сих пор не привыкла. Там у нас все знакомое, родное. Там хоть изредка могла увидеть тебя. А здесь. Смотрела на незнакомых людей, и мне становилось грустно и одиноко. Особенно в такую погоду. Не люблю осень. Даже зима лучше.
Людочка замолчала, и я удивленно молчал. Не удержавшись, все же спросил:
– Людочка, а разве ты хотела меня видеть? Мне казалось, ты избегала наших встреч, даже случайных.
– Толик, какие же мы с тобой дураки. Почему ты не прислал мне хоть одно твое стихотворение еще тогда? И не было бы этих тоскливых лет, – косвенно ответила любимая на вопрос, который не давал покоя все долгие годы нашей нелепой разлуки, – Толик, а как ты сочиняешь стихи?
– Людочка, я не знаю. Они возникают сами по себе. Иногда мгновенно, иногда мучительно долго. Это как озарение – рождается куплет, за ним другой. Иногда что-то записываю, а чаще забываю. Но всегда помню ключевую фразу. По ней можно сочинить много других стихов.
– Да-а-а. Непросто. Толик, а ты можешь прямо сейчас сочинить стихотворение про осень?
– Людочка, я не знаю, получится ли так, сходу. Никогда не сочинял по просьбе. Но, для тебя попробую, – ответил любимой, и сердце тут же забилось в ускоренном ритме.
“Людочкин экзамен”, – подумал я. В юности она любила меня экзаменовать. “А ты донырнешь до середины реки?” – вдруг спрашивала на пляже. И я, выбиваясь из сил и почти задохнувшись, выныривал на середине. Нырял я лучше, чем плавал, да и река тогда, до строительства плотины, была намного уже, чем стала теперь.

А сейчас – за дело. Людочкин экзамен я обязан сдать с первой попытки. Только что я смотрел на низко нависшие тучи, на едва пробивающееся сквозь них солнце. Правда, эту осень воспринимал необычно радостно, потому что она вернула любовь моей Людочки через долгих пять с половиной лет духовной разлуки. Но, любимая болела, и это не давало радоваться в полную силу. И Людочка грустила по той же причине. Я чувствовал, что временами на нас обоих будто наваливается неодолимая тоска, словно эти свинцовые тучи. Я сосредоточился на сложившемся образе, и мгновенно возникла ключевая фраза.
– Людочка! – вскрикнул так, что она вздрогнула от неожиданности, и испуганно посмотрела на меня, – Есть ключевая фраза! Слушай. “Морем тоски наливается небо – серое небо свинцовых раздумий”. Ну, как?
– Толик, здорово! Я тоже думаю, но у меня ничего не выходит. А ты за пять минут сочинил.
– Да ничего еще не сочинил, – ответил ей, и минуты через три выдал очередную фразу, – Людочка, послушай. “Выглянет солнце и скроется снова, с осени взглядом столкнувшись суровым”. Ну, как?
– Да-а-а. Похоже, мне с тобой посоревноваться не удастся. Я все повторяю твою фразу, а у самой ничего не выходит.
– Выйдет, – успокоил любимую.
Оказывается, она захотела посоревноваться. Она всегда любила со мной соревноваться, особенно в беге. Бегала она хорошо. Я не очень, но выносливости хватало. И мы часто бегали по улицам, взявшись за руки. Как же давно это было.
– Людочка, слушай, – отвлек любимую от ее сочинительства еще минут через пять, – “Смотрит печаль на свое отражение в зелени вод потемневшего озера”. Ну, как?
– А я помню то озеро, – вдруг обрадовалась Людочка, – Я угадала? – улыбнулась она.
Еще бы! Мы ездили туда на электричке. Я уже давно знал зеленоватое от тины, но очень чистое озеро в небольшом лесочке. И когда Людочка и ее подружка Ирочка отказались купаться в нашей грязной речке, предложил съездить на озеро всей нашей компанией. Это было совсем недалеко. Оказывается, она его помнила, хотя мы и были там всего один раз.
Я поколдовал еще минут пятнадцать над текстом и прочел Людочке стихотворение, которое назвал ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ:

В поле стогов
Потемнела солома,
Рыжая грязь
На разбитых дорогах.
Выглянет солнце
И скроется снова,
С осени взглядом
Столкнувшись суровым.

Морем тоски
Наливается небо,
Серое небо
Свинцовых раздумий.
Вымерло все.
Лишь гонимые ветром,
Туч косяки
Проплывают угрюмо.

Смотрит печаль
На свое отражение
В зелени вод
Потемневшего озера.
Кажется, в мире
Застыло движение
Под леденящим
Дыханием осени.

Людочка была в восторге:
– Толик, ты за полчаса сочинил стихотворение! Даже не верится. Прямо на глазах. Знаешь, так хочется сходить в наш парк или в сад Шевченко. Как же там было хорошо! Ты помнишь?
– Людочка, я все помню. Все места, где мы бывали с тобой, когда я был твоим Ромео, а ты моей Людочкой, – слишком смело начал я, но тут же осекся: Людочка взглянула на меня с такой болью и тут же, не сказав ни слова, отвернулась к стенке. Похоже, она не готова к подобным разговорам. Что-то ее удерживало. Наше объяснение состоялось позже, примерно через месяц после этой встречи. А пока мы заново открывали друг друга. Похоже, первый экзамен я выдержал. Через минутку Людочка уже повернулась ко мне, как ни в чем не бывало:
– Толик, а наш клен у входа в общежитие уже осыпался? Он всегда такой желтый-желтый. Я так любила рисовать его листочки. Толик, если там еще осталось что-нибудь, принеси, пожалуйста, букетик кленовых листочков. Принесешь?
– Людочка, ты еще спрашиваешь.
– Толик, а помнишь зимний вечер, когда Светланка захотела спать, и ты расстроился, что мне надо уходить? А потом я вышла, и мы с тобой гуляли вокруг угольной кучи.
– Конечно, помню.
– Ты тогда так меня рассмешил. Сначала, когда попросила достать из моего кармашка платочек. У меня обе руки Светланкой заняты. А ты застеснялся, как девочка. Я сперва не поняла. Думала, боишься испачкаться. А когда догадалась, стало так смешно. Еле сдержалась. Ты же всегда был для меня, как подружка. Я тогда только поняла, что мы с тобой выросли. А потом, когда стал считать, сколько снежинок на моих ресничках. А снежинки падали и таяли, и ты не мог сосчитать. Я потом весь вечер смеялась. И все это у нашего клена.

Людочка еще что-то рассказывала, а я уже не слышал. Передо мной, как наяву, всплыл тот вечер. Крупными хлопьями тихо падает снег. И стоит такая звенящая тишина.
– Людочка, послушай, – перебил любимую, когда она на секунду задумалась, что-то вспоминая, – Ключевая фраза. “Легкие пушинки, белые снежинки, падают и тают на твоих ресницах”. Ну, как?
– Нет слов. Я только что об этом сказала, а ты уже придумал. Нет, Толик, у меня ничего не получится. Буду ждать твое зимнее стихотворение, – слегка расстроилась Людочка.
Но, судя по тому, как пожала мою руку, она нисколько не жалела, что проиграла соревнование. Людочка улыбнулась и на время затихла, очевидно, чтобы не мешать мукам творчества. Минут через десять прочел любимой маленькое стихотворение ЗИМНИЙ ВЕЧЕР:

Легкие пушинки,
Белые снежинки
Падают и тают
На твоих ресницах.
Этот вечер зимний,
Этот воздух синий, –
Долго будет помниться,
Долго будет сниться.

– Толик, ты стихи печешь, как блины. Про осень есть, про зиму есть. Теперь весна и лето, и получится, как у Чайковского – “Времена года”. Ну, как? Одолеешь? – поставила новую задачку Людочка.
А передо мной уже разворачивалась картина весны. Весна – это яркий солнечный свет, это потоки тепла, пробуждающие от зимней спячки. Первый куплет возник мгновенно.
– Людочка, послушай. “В волнах весеннего света, в грозах прозрачного мая рвется чудесное лето, зиму с пути сметая!”
– Здорово. А почему май прозрачный?
– А какой? Я и другие слова подбирал. Он у меня всяким побывал. Но мне показалось, так точней. В мае всё светлое, прозрачное. И люди весной ярче, особенно девушки, – пояснил ей свой выбор.
Когда упомянул о девушках, Людочка рассмеялась. Минут через пятнадцать понял, что больше, чем два куплета, не выходит. Но и с двумя текст выглядел цельным. И я прочел Людочке стихотворение ВЕСЕННИЙ СВЕТ:

В волнах весеннего света,
В грозах прозрачного мая
Рвется чудесное лето,
Зиму с пути сметая!

Тусклые серые краски,
Полосы грязного снега, –
Все исчезает, как в сказке,
В вихре его разбега!

– Ну, Толик, осталось мое самое любимое время года, – подбадривала любимая, – А ты можешь придумать, чтоб летом было море? Я еще ни разу не видела моря. Только во сне. Так хочется увидеть и море, и другие страны. Особенно теплые, где всегда лето, – высказала свои пожелания Людочка.
А я уже почувствовал, что она скоро снова уснет часа на полтора-два.
– Я постараюсь, Людочка, – пообещал ей. Минут через десять взглянул на нее. Она еще не спала, – Людочка, послушай начало. “Волны синего моря мне сегодня приснились. О могучие скалы они с шумом дробились”.
Людочка вяло улыбнулась и прикрыла глаза. Тут же возникло название стихотворения – ЛЕТНИЙ СОН. В полчаса я его окончил:

Волны синего моря
Мне сегодня приснились.
О могучие скалы
Они с шумом дробились.

Серебристым потоком
Брызги к небу взлетали.
Отражалось в них солнце
И лазурные дали.

Те безбрежные дали,
Где незримой чертою
Небо словно сливалось
С голубою волною.

Там, за синим простором,
В море солнца и света,
Неизвестные страны –
Страны вечного лета.

Пока Людочка спала, взял четыре тетрадных листочка и переписал на каждый из них по стихотворению. В верхней части каждого листка написал: “Моей любимой Людочке. Ромео”. Я подписался именем, которым Людочка любила звать меня в нашу первую весну. Рядом с осенним стихотворением нарисовал Людочкин любимый кленовый листочек. Зимнее стихотворение украсила снежинка, весеннее – улыбающееся солнышко, а на летнем изобразил море, скалы и парус.

Эти четыре листочка и пятый с четверостишием, которое вручил любимой в день нашей помолвки, Людочка взяла с собой. Они лежат в кармашке ее любимого платья. В нем она встретила меня после многолетней разлуки, в нем была в день нашей помолвки, в нем похоронена. Так она пожелала, и ее мама все выполнила в точности.
Я долго думал, почему она так распорядилась. Ведь у нее были обе тетради моих стихов, посвященных ей. Мы обсудили с ней каждое стихотворение. Они все ей нравились. Многие знала наизусть. А в свой последний путь выбрала только эти пять.
Иногда мне кажется, я понял ее выбор. Эти стихи возникли, когда мы с Людочкой вновь обрели надежду на счастье. Пусть призрачную.