Сны в снежную ночь

Всю жизнь Киядзаки верил снам, и они его никогда не обманывали. Перед смертью матери ему снились красные лилии, перед экзаменом в университет — солнце, в ночь рождения сына он видел себя мальчишкой, стоящим рядом с отцом перед воротами храма.
 
Неделю назад ему приснилась Хитоми. Он ждал её на станции. Лил дождь. Пассажиры выскакивали из электрички, раскрывали зонты и, петляя между мокрых скамеек, бежали к зданию вокзала.
Киядзаки стоял на перроне и внимательно всматривался в скользящую мимо него толпу, пытаясь отыскать среди размытых изморосью силуэтов розовый зонтик жены.
Вскоре дождь почти перестал, людской поток поредел, но Хитоми так и не появилась. Когда последние пассажиры исчезли в дверях вокзала, Киядзаки подошёл к вагонам и стал заглядывать в окна.
 
Он брёл вдоль поезда, пока не добрался до последней двери. Она была открыта. На полу вагона, чуть покачиваясь от ветра из стороны в сторону, стоял раскрытый розовый зонт. Киядзаки зашёл внутрь, поднял зонт и принялся крутить его до тех пор, пока не увидел возле одной из спиц нарисованную фломастером кошачью мордочку. Кровь прилила к лицу, руки затряслись, и Киядзаки медленно опустился на одно из сидений. Он прижался лбом к холодному стеклу и закрыл глаза.
 
— Я всегда тебе говорила, что это не кот, а лиса, — голос жены эхом пролетел по пустому вагону и стих.
 
Киядзаки открыл глаза. Перед ним стояла Хитоми. Она подняла с пола зонтик, протянула его мужу и грустно улыбнулась, обнажив два ряда длинных, острых как пики, зубов.
 
— Это не кот, Киядзаки. Слышишь? Лисица!
 
Поезд тронулся с места, и Киядзаки проснулся.
 
*
 
С той ночи прошла неделя. Неделю он не видел ни снов, ни Хитоми, и почти не спал, а лишь изредка проваливался в вязкое беспамятство, в котором не находил ни ответов, ни покоя.
Киядзаки пошевелил затекшими ногами и подполз к окну.
 
В просвете между ставнями виднелась каменная стена, дорожка, ведущая от ворот к дому, и часть сада. Всё было засыпано снегом. От яркого света глаза заслезились. Киядзаки вытер слёзы и снова посмотрел в окно — приоткрытая створка ворот не сдвинулась ни на сун, а на снегу виднелась только тонкая цепочка птичьих следов.
 
— Никто не приходил.
 
Киядзаки обернулся и посмотрел на сына. Тахико сидел на полу и, опустив голову, что-то вырезал ножницами из бумаги.
 
— За другим окном тоже ничего. Я видел, пока ты спал, — не отрываясь от своего занятия, сказал Тахико.
 
Внутри Киядзаки всё похолодело. Он поднялся и подошёл к сыну:
 
— Больше так не делай. Не подходи к окнам и двери. Ты понял, Тахико? А если что-то услышишь, беги за мной. Я скоро вернусь.
 
Тахико молча кивнул, и Киядзаки вышел из комнаты.
 
Прикрыв дверь кухни, Киядзаки включил газовую конфорку, подкурил от огня сигарету и судорожно затянулся.
Вода в чайнике закипала около пяти минут. Ещё столько же времени уходило на то, чтобы приготовить две чашки чая и заварить лапшу в картонном стаканчике. За эти несколько минут Киядзаки успевал размять закостеневшее тело, выкурить три сигареты и подумать, не боясь поймать вопросительный взгляд сына.
 
Жар от конфорки быстро согрел кухню, и Киядзаки стало немного легче. Он достал из кармана брюк телефон и включил его. Связи не было. Заряда оставалось на полчаса, но Киядзаки не отчаивался. Несмотря ни на что, всё ещё надеялся, что Хитоми жива и позвонит ему или напишет сообщение, как он ей в тот день:
 
«Успел забрать Тахико. Едем домой». Успел... Его губы тронула горькая усмешка. Киядзаки вспомнил, как бежал по школьной лестнице, с ужасом вслушиваясь в наступающую со всех сторон тишину, как на мгновение замер перед дверью класса и как заплакал, увидев сына.
«Учительница сказала нам одеться и идти за ней. А я спрятался в шкафу и ждал тебя», — сказал тогда Тахико и вложил свою руку в большую, сильную ладонь отца.
 
Киядзаки нащупал сквозь ткань куртки пистолет, взял поднос и вышел из кухни.
 
*
 
Тахико посильнее закутался в наброшенное на плечи одеяло, сжал в пальцах горячую чашку и сделал большой глоток.
 
— И поешь, — Киядзаки поставил на стол стаканчик с лапшой и подошёл к окну, которое смотрело на южную сторону сада.
 
Он опустился на колени, проглотил подступивший к горлу ком и глянул на двор.
 
Снег начал идти вчера днём, но уже замёл весь сад, лёг покрывалом на крышу беседки, присыпал ветки деревьев, на которых кое-где ещё виднелись жёлтые листья. По земле к облетевшему кусту айвы тянулась дорожка птичьих следов. Под кустом лежала женщина. Теперь её было почти не видно. За ночь тело замело, и оно стало похоже на сугроб, из которого торчал лишь клок длинных чёрных волос. Киядзаки знал её. Это была пожилая торговка фруктами с соседней улицы.
 
Она пришла два дня назад. Тощая и сухая, как ветка, бесшумно проскользнула в ворота и осторожно постучала в дверь. Несколько минут постояла на пороге, что-то изредка бормоча себе под нос, потом снова постучала и, не дождавшись ответа, пошла в сад. Какое-то время её силуэт мелькал между стволов деревьев, а затем раздался глухой вскрик. Киядзаки отскочил от окна, достал из куртки пистолет и встал перед входной дверью. Каркнула ворона, и Киядзаки услышал мерзкий протяжный хруст…
 
*
 
— Больше не хочу, — сказал Тахико, барабаня палочками по краю стаканчика с лапшой. — Съешь ты.
 
К горлу Киядзаки подступила тошнота. После смерти старухи он почти ничего не ел, как и Тахико. Приготовленная лапша почти всегда оставалась нетронутой. Киядзаки выбрасывал остатки в унитаз, а на следующий день заваривал новую.
 
— Пойдём. — он снял с Тахико одеяло и взял сына за руку, тонкую и холодную, как корочка льда.
 
Венчик огня осветил кухню, и в воздухе разлилось тепло. Тахико взобрался на стул, стоящий около плиты, и протянул руки к огню.
 
— Грейся, — Киядзаки снял с себя куртку, накинул её на плечи сына и вышел.
 
 
По дому гулял ветер и стояла такая тишина, что было слышно, как с дерева на дерево перелетают птицы, роняя с веток на землю пушистые хлопья снега. Киядзаки зябко поёжился и подошёл к окну. У ворот, как стражи на посту, прохаживались два ворона. Взгляд Киядзаки застыл на тяжёлой приоткрытой створке.
 
*
 
Нагата пришёл первым. До снега. В понедельник. Когда на улицах уже стихли крики и вой сирен. Сквозь сон Киядзаки услышал, как кто-то ходит вокруг дома и тихонько дёргает ставни — так, как дёргает их ветер тёмной прохладной ночью.
 
— Ты забыл закрыть ворота на засов. Я сначала подумал — закрыто, а потом потянул посильнее, — раздался за дверью голос. — В спешке я тоже всё забываю. Тахико и Хитоми с тобой? Открывай скорее.
 
Киядзаки хотел ответить Нагата, чтобы тот шёл домой, но промолчал.
 
— Впусти, Киядзаки. Это же я — Нагата. Твой друг. Или ты мне не веришь? — Нагата закашлялся и продолжил. — Мы с тобой ели омлет в кафе возле нашей фирмы, когда всё началось, Хитоми плохо готовит чай, а Тахико летом сломал руку.
 
— Папа, открой.
 
Киядзаки бросился к дивану, закрыл сыну рот ладонью и отрицательно помахал головой.
 
— Это был Тахико? Он, да? Я понимаю. Они хитрые. Бояться надо больших. Люди говорят, что они… Те, что упали с неба, забираются внутрь и управляют нами. Моя жена не пустила меня домой, подумала , что я из них... — Нагата рассмеялся, но голос его дрожал.
 
— По телевизору сказали не выходить из дома и ждать. Ты должен впустить меня.
 
Доски на веранде скрипнули, и за окном возник силуэт. Киядзаки вскочил с дивана, достал пистолет и направил его на тень за стеклом.
 
— Я видел, как они едят. Прошу!
Снова скрипнули доски, дверная ручка задёргалась и остановилась.
 
— Может, Ахира пустит.
 
Раздался звук удаляющихся шагов, и Киядзаки подбежал к окну. Нагата стоял у ворот. Он распахнул пошире одну из створок и, не закрыв её за собой, вышел…
 
*
 
Из воспоминаний его вернул стук. На снегу лежала хурма. Из потрескавшейся, покрытой инеем кожицы сочился густой тёмный сок. Снова стукнуло. Склонившаяся под тяжестью ягод ветка стряхнула с себя снег и выпрямилась, уронив на землю ещё один большой оранжевый шар. Киядзаки вдруг невыносимо захотелось выйти и поднять эту хурму, что светилась на снегу ярче мандарина. Взять две — себе и Тахико.
 
— Быть может, нам откроют. Или там никого нет. Мы должны проверить.
 
От неожиданности Киядзаки вздрогнул. Три человека — мужчина, женщина и ребёнок шли по дорожке прямо к дому. Их голоса летели вперёд, оставляя Киядзаки лишь пару минут времени.
 
— Пап, впусти их.
 
Тахико стоял посреди гостиной в наброшенной на плечи отцовской куртке, рукава которой болтались по полу, и от этого казался ещё меньше и беззащитнее.
 
— Мы не знаем кто они. Нет. Беги в свою комнату и спрячься в шкафу, — Киядзаки прижал к себе сына, а потом легонько оттолкнул: — Иди.
 
В дверь постучали. Киядзаки бросился вперёд, но вдруг вспомнил про пистолет.
 
— Открой им. Я хочу есть.
За спиной послышался сухой щелчок предохранителя. Обернуться сил не было.
 
Киядзаки шагнул к двери, повернул ключ и, протиснувшись между гостями, вышел из дома.
 
На распахнутых настежь воротах сидели вороны. Киядзаки поднял из снега хурму и жадно впился в неё зубами...