Постгнев постбожий

«Задача прозаика – воплощать таинства, описывая людские обыкновения, а «таинства» – это ведь для современного ума звучит весьма обременительно. В начале века Генри Джеймс писал о молодой женщине: мол, хоть и будет в грядущий век летать на аэроплане, но понятия не будет иметь ни о таинствах, ни об обыкновениях. Незачем было Джеймсу ограничивать свой прогноз слабым полом (а в остальном он бесспорный). Таинства – наше земное бытие, а обыкновения – те условности, через которые писатель раскрывает его суть…»

Фланнери О’Коннор

«Новое» – это в невесёлом (обычно) приближении всего лишь перемены того, что было, и в конечном итоге начинает походить на седьмой сезон сериала, некогда хорошего. Хорошего потому, что об изначально плохом можно говорить лишь в смысле отрицательного примера. Так что мы неизбежно начинаем говорить не о чём попало, не об «исчезающем на лету», а о чём-то, в начале своём хорошем. В этом смысле традиция, передача, наследование – это просто условия существования этого хорошего. И в этом смысле «старого» вовсе нет. Зато есть «перемены», которых «мы» «ждём». Кто эти «мы», что это за «перемены» – этого мы толком не знаем. Однако сломать – обычный заменитель того, чего мы «ждём», и только потому, что мы не знаем, чего ждём. В этой ситуации разворачивается либо снос мира – либо его медленное умирание, которое также является сносом, но коварным, незаметным. Формы остаются, но их начинка, их смысл, а потом, постепенно, и значения одно за другим начинают увядать.

Тогда приходит «новый» философ, писатель, музыкант, вообще – «деятель культуры» и, поскольку он, будучи этой («новой») культурой произведён, должен её – а не что-то там «устаревшее» – реабилитировать, то этим в основном и занят. Увядшую начинку традиционных форм он обозначит, как, допустим, «прогрессивную»; но поскольку это обозначение быстро становится неубедительным, то он вынет из цилиндра что-нибудь этакое. Не то чтобы он переименует саму форму – он в высочайшей степени скован регламентом приличия, пусть и «нового», – зато присобачит к имени формы «опознавательный знак». Как правило это незамысловатый знак «новизны»: «пост». Это «пост», разумеется, не оператор, безразличный ко времени существования той формы, на которой паразитирует, а тот оператор, которому важна история этой формы (к примеру, литературы), и поэтому он должен эту историю представить по-своему: переписать.

Итогом этой акции становится производство всё более «нового» и «ещё более нового»: некое «тупой и ещё тупее тупого». Включается мельница производства ложных значений изгнанного из формы смысла. Каждому действию внутри этой «новоформы» приписывается предикат уникальности, что ставит её в один ряд с рекламируемым продуктом или фокусом: «только у нас, только один раз!». Продукт подобного действия становится не сущностью, а ожившей самоотсылкой, для которой неважно, существует она сама или же нет: ведь существует обозримое количество отражений предыдущих отражений, у которых неважно есть ли или нет их предмет-источник. Так кончается мир: не взвизг, а ноль.

Ноль – и много-много неповторимого!

И никакой тебе скуки: никаких тебе таинств и обыкновений.