Старый крякаш

            Осенние сумерки сгустились, тьма поглотила утиные чучела. Я намеревался уже закончить охоту, и в это время услышал шум крыльев низко летящей утки, которая опустилась на соседний береговой плес. Сколько я не всматривался в темноту, увидеть ее не смог. Без сомнения - это была старая опытная утка: пролетев над чучелами сородичей она, видимо, опасаясь, не села к ним, а уединилась на свободном плесе.
            По полю в сторону озера, мерцая огнями, с шумом двигались три комбайна, подбирая валки скошенной пшеницы. Первый комбайн, подойдя к краю полосы, стал поворачивать, и свет фар, скользнув по береговому плесу, осветил утку. Прицелившись, я выстрелил, она захлопала крыльями, но плес снова погрузился в темноту, и я не видел, взлетела она или нет. В это время свет второго комбайна опять на мгновение осветил воду и утку, плывущую в мою сторону, и я опять выстрелил. Перезарядив ружье, с нетерпением ждал отставшего третьего комбайна, в свете которого увидел лежащую на зеркальной глади добычу.
            Удивительно то, что подобранный вылинявший кряковый селезень был значительно больше по размеру и весу всех когда-либо добытых мной крякашей, и, как выяснилось позже, оказался очень старым. Его мясо было жестким, словно резина, несмотря на длительную варку. Судя по крепости костей и клюва, ему было, наверное, лет десять, может и больше, ведь окольцованных уток добывали спустя пятнадцать и более лет.
            Горько стало на душе, когда представил, сколько раз этому кряковому селезню приходилось преодолевать тысячи  километров, устремляясь весной на родину с теплых краев, а поздней осенью возвращаться назад, чтобы спастись от голода и морозов.
            Прошло то время, когда человек, чтобы выжить, должен был добывать себе пищу, но страсть к охоте, теперь уже бессмысленной,  у него осталась.