Михаил лаптев

Михаил Петрович Лаптев – поэт, прозаик, журналист. Родился в деревне Лаптево Кировской области, но всегда называл себя вятским по рождению. До учебы в Литинституте он поработал фельдшером в сельских больницах на Вятке. Писал стихи и публиковался в местных газетах. Потом женитьба, учеба в столице и направление в Челябинск. Первое время его поселили во Дворце культуры завода ЧТЗ (Челябинский тракторный завод). Он рассказывал мне, что наконец-то он обрел такой дворянский статус в обществе, что у него теперь есть свой дворец!..
Кто-то из друзей помог найти вариант с трудоустройством и с жильем в городе Миасс, который активно строился в те годы. Работать он стал в газете «Миасский рабочий». Когда я познакомился с ним, он был уже ответственным секретарем газеты. Благополучно перевез семью в новую квартиру и вскоре возглавил местное литературное объединение, поскольку являлся профессиональным литератором, о чем свидетельствовала запись в дипломе – «литературный работник». А до него литературным объединением руководили Владислав Гравишкис, возглавлял студию и поэт Николай Година, его иногда подменял заместитель редактора Соломон Эпштейн. Година часто уезжал в загрантуры и привозил много интересных заграничных сюжетов для новых стихов. Всех этих людей я знал лично.
Я попал к Лаптеву на занятия в 1968 году. Разных руководителей литературных объединений в Челябинске, в Москве я видел потом много. Но такого, как Лаптев, встретить не довелось. Мы подружились практически с первой встречи. Позже я стал бывать в его доме, мы читали стихи друг другу. Разумеется, Михаил Петрович знал толк в поэзии как нашей, так и зарубежной. Особенно мне нравилось, как он читал стихи Киплинга, Бодлера, Гарсия Лорки. После выпитой рюмки он поводил рукой, словно бы останавливая шум в зале, закрывал глаза и читал стихи надрывно, яростно, соблюдая все паузы и модуляции. Делал он это профессионально, хорошо поставленным голосом. А когда завершал стихотворение, он косил глаза в мою сторону и рубил воздух ладонью правой руки, усиливая впечатление от мощи последних поэтических аккордов стихотворения. Особенно сильно это получалось у него при чтении стихотворения Шарля Бодлера «Альбатрос»:
Временами хандра заедает матросов,
И они ради праздной забавы тогда
Ловят птиц Океана, больших альбатросов,
Провожающих в бурной дороге суда…
Так, Поэт, ты паришь под грозой, в урагане,
Недоступный для стрел, непокорный судьбе,
Но ходить по земле среди свиста и брани
Исполинские крылья мешают тебе.
.
Перевод В. Левика
В ноябре этого, 2018 года, Михаилу Петровичу Лаптеву исполнилось бы 90 лет. Я представляю себе поэта, убеленного сединой, но все еще физически крепкого, бодро настроенного и ясно мыслящего человека, к которому по-прежнему тянутся люди, остро нуждающиеся в духовном родстве, участливости и покровительстве. Не знаю, будет ли Миасс отмечать юбилей Михаила Лаптева? Во всяком случае, пока никаких вестей об этом до меня не дошло. А жаль.
Не знаю, как сложится культурная жизнь в Миассе, но без таких ярких людей, какими были Владислав Гравишкис, Александр Филиппоненко (главный редактор газеты «Миасский рабочий»), Михаил Лаптев, Борис Миронов, Соломон Эпштейн, Николай Година, Владимир Белопухов, Артем Подогов, Анатолий Зырянов, Василий Морозов, Галина Шамбадал, Валерий Кузнецов (поэты, журналисты, краеведы, но все они яркие и целеустремленные люди, много сделавшие для подъема духовной жизни в городе). Из упомянутых мной творцов живы только Борис Миронов – автор нескольких книг прозы, в частности о Миассе, и Николай Година. Николай Иванович давно уже переехал в областной центр – в Челябинск, где продолжает вести просветительскую деятельность и выпускать литературный журнал «Графоман».
К счастью, еще находят возможность встречаться и читать друг другу стихи и рассказы Елена Раннева, Александр Петров, Людмила Олиферова-Катаева (приезжает из Москвы на лето), критик и преподаватель литературы в педколледже Борис Фридлянский, Каринэ Гаспарян, Марат Шагиев, Александр Горный; пишет интересные книги о природе Урала краевед и фотограф Виктор Суродин, находит объекты дивной миасской архитектурной старины фотограф Александр Мизуров. Всем им я желаю творческих взлетов и новых публикаций.
На фотографии, которую я когда-то сделал во время прогулки по Машгородку (новый район города в северной части Миасса), мой давний товарищ Толя Борисов и Михаил Петрович Лаптев. В этой части города жили и Михаил Петрович, и Анатолий Борисов, и я. Иногда мы выбирались все вместе пройтись по городу, побеседовать, на людей посмотреть, себя показать… А в тот раз я взял фотоаппарат, потому что Толя Борисов улетал на Камчатку (он очень хотел повидать мир, хватить романтики, а я уже вернулся с севера, и мне нужно было продолжить учебу). Это был июнь 1972 года. Я уже готовился к сдаче вступительных экзаменов в Литературный институт. Словом, это были последние незабываемые дни, которые мы проводили вместе.
Этот материал я опубликовал в Независимой газете по случаю 90-летия Михаила Петровича, то есть 6 лет назад. По случаю 95-летия в Миассе один из учеников Лаптева поэт Марат Шагиев провёл вечер памяти в одной из библиотек города. На 90-летии Лаптева я побывал в Миассе. Тогда там руководила литобъединением Ильменит поэтесса Каринэ Гаспарян. Было много народа в библиотеке, встреч с друзьями, приятных воспоминаний о Михаиле Петровиче. Была его дочь Елена. Теперь уже взрослая женщина. А когда я навещал учителя, то это была девочка 10 лет... Сколько воды утекло!
Боря Фридлянский тогда сказал о нашем старшем товарище такие слова:
«Он был разным. То простодушным, то прихотливым, иногда колючим до ярости, иногда элегически умиротворенным. Часто, что называется «душа нараспашку», но временами как бы отстраненным ото всех, скованным… Общение с ним не было легким, но – всегда притягательным. Он обладал не часто встречающимся умением в корне пересмотреть сложившиеся представления о жизни и творчестве, жестко спросить с самого себя.
Его бурный, истинно поэтический темперамент порою перехлестывал через край. А жизнь располагала по-своему, и не было недостатка для разного рода преград»
На фото Михаил Лаптев в конференц-зале редакции газеты "Миасский рабочий". Лаптев подошёл к столу, за которым сидят поэт Артём Подогов, поэт и зам главного редактора Соломон Аронович Эпштейн, поэтессы Галина Шамбадал и Раиса Завражнова (правда, могу и ошибиться)
Продолжая разговор о Михаиле Петровиче, скажу, что намедни ему исполнилось бы 96 лет. Дата не круглая, и осталось 4 года до его столетия! Что ж, наберёмся терпения и доживём до его серьёзного
100-летнего юбилея!
Лаптев, несмотря на очень трудную творческую судьбу, все-таки смог написать ряд замечательных произведений и выпустить их в Челябинске. Это книга рассказов «Пластинка на винчестере», роман «Костер рябины красной» и сборник стихотворений «Изморось». Его стихи печатались и в столичных изданиях, хотя пробиться туда в те годы было очень сложно. Зато в городской газете «Миасский рабочий» публиковались и стихи Лаптева, и романы с продолжением, и отдельные рассказы этого интересного писателя.
По первому диплому Михаил Лаптев был медиком и лечил людей у себя на родине, в вятской губернии, в Башкирии. Он хорошо знал север, работал среди лесорубов, плотогонов, рыбаков. Его жизнерадостный смех лечил и всех нас, кто когда-то пришли к нему в литобъединение при газете «Миасский рабочий» (тогда оно еще не имело названия «Ильменит»). Это название дал именно Михаил Петрович Лаптев, и оно прочно закрепилось за городским литобъединением. Не так давно я узнал, что на острове Мадагаскар ведутся разработки месторождения ильменита – руды, из которой выплавляют титан. На столе у Лаптева я видел кусок этой руды, которая есть на территории Ильменского заповедника, примыкающего к Миассу.
Михаил Петрович обожал философские беседы, любил обсуждать прочитанные книги. У него было масштабное видение; даже в какой-то незначительной детали он мог разглядеть огромный смысл. За ним надо было ходить с записной книжицей и фиксировать все, что он говорил. Будучи фельдшером, он принимал роды, и говорил он об этом явлении природы, как о чем-то очень значительном, словно бы речь шла о рождении новой планеты, о появлении новой звезды, то есть он вкладывал в него вселенский смысл. По натуре очень внимательный и заботливый, молодых литераторов он поучал ненавязчиво, поправлял корректно. Таковы и его письма, которые я берегу от первого до последнего (более пятидесяти штук). Они скопились за 11 лет нашей безупречной дружбы. Его письма согревали меня, когда я был на севере, и позднее, когда оказался по совету учителя в Литературном институте. Мы никогда с ним не ссорились, хотя споры по тем или иным вопросам могли иметь место. Но правота всегда оставалась за моим старшим товарищем.
Мы с ним бывали на выступлениях в библиотеках города, на областном телевидении в Челябинске, где читали свои стихи, говорили о литературной жизни в Миассе. Раза три ездили с ним на прииск Тыелга, где я водил Михаила Петровича на рыбалку на новые разрезы, оставленные после добычи золота. Мы поднимались с ним на гору Маяк и наблюдали красоту наших пейзажей с пожарной вышки, что на самой макушке горы. Мы набирали с ним настоящих уральских груздей, ели костянику и вообще нам нравилось дышать родным воздухом моих гор. Он мне всегда говорил: “Сережа, ты ходишь по золотой жиле тыелгинской тематики, ты обладаешь таким богатым материалом для написания романа о золотой лихорадке, которую пережила эта земля. Ты не имеешь права не написать этого романа!”
Он был очень компанейским человеком: шутить, рассказывать анекдоты, заигрывать с женщинами – это был его почерк. В Тыелге, куда я привозил его к своим родственникам, всегда накрывали богатый стол, приглашались гости на вечерние посиделки за чаркой вина, где он, конечно же, становился душой коллектива. Потом в доме Булкиных все у меня непременно спрашивали об этом необыкновенном человеке и просили кланяться ему, передавали привет и спрашивали, когда же я снова его приглашу в гости?

Поразительный по экспрессии сувенир стоял на его рабочем столе: лапа хищной птицы, когти которой вонзились в гриб-трутовик. Этот образчик лесной трагедии Михаил Петрович нашел на дереве, когда ходил по грибы. Птицы нет, только ее лапа с когтями. Вероятно, молодой ястреб сел на этот трутовик и по неопытности выпустил когти, не зная, что мягкость трутовика весьма обманчива и коварна. В этом сувенире Лаптев усматривал для себя какой-то потаенный смысл, своеобразный и неведомый рунический знак; символ, вынесенный им из прежних жизней, из запредельных миров. Он словно бы сам по неопытности засадил когти в бытовщину, и не смог потом их выдернуть…
Как-то мы гуляли с Михаилом Петровичем по окраинам Машгородка (новый район Миасса) и говорили о том, что у каждого человека есть свое предназначение, и что не каждый это осознает на данном этапе. Мне кажется, так оно и получилось с Лаптевым. Он всецело отдал себя своему любимому делу и людям, которые составили его окружение. Учитель растворяется в своих учениках. Каждый из учеников подхватывает ту область знаний, ту характерную особенность жанра, который ему ближе. Один из членов литобъединения “Ильменит” Борис Михайлович Фридлянский в знак благодарности к своему старшему товарищу и учителю стал, можно сказать, биографом Михаила Петровича. Но если быть более точным, то биографом литературного Миасса, одним из составителей энциклопедии города. Лаптева хорошо знают не только в одном городе и в одной области.
И на Вятке, откуда он родом, и на среднем Урале, в частности, в Нижнем Тагиле, где он женился и прожил несколько лет, люди помнят его за добрые дела, любят его стихи и прозу. Его знают и помнят друзья по Литературному институту, которые частью остались в Москве, частью разъехались по всей стране. А это уже немало. Можно прожить в огромном городе, но не сделать того, что замышлял, не добиться такого признания, какое тебе дарит благодарная малая родина.

Наш философ Николай Бердяев сказал: “Когда Бог рождается в человеке, человек умирает”. Вероятно, уход Лаптева был предопределен Свыше, кто знает. Он часто попадал в больницу и писал мне в письмах, особенно последних лет, что он отказывается от соблазнов и что если он начнет снова, то врачи ему не гарантируют благополучного исхода. А буквально в следующем письме он делает мне такое признание: “Ты прав, Сергей, я много еще смогу - только не пить не могу. Уж прости...” Это было написано за три месяца до кончины.
А где-то, наверное, в это же время писалось в стол:
...И жизнь
Сама пойдет в другое русло,
Где нет отчаянья, тоски,
Где просто все и безыскусно
До самой гробовой доски...
Там буду хлеба я достоин,
Достоин песни и весны...

Лаптев до конца был романтиком, мечтал о странствиях, о своей звезде. Помнится, мы с моей будущей женой Галей, которую я пригласил в дни каникул на Урал, отправились с Лаптевым на озеро Тургояк, к моим друзьям-яхтсменам. Как он радовался легкому бризу, нашей белокрылой яхте, синим горам вдали и необыкновенно прозрачной воде озера. И он - такой добрый, вальяжный, с бумажкой на переносице, чтобы не облупился нос от загара, стоит под парусом и самозабвенно смотрит вдаль.
Так получилось, что на посиделках у вдовы поэта Полины Петровны по случаю 90-летия Лаптева мы с писателем Борей Мироновым никак не могли понять, почему наша хозяйка никак не хотела нас отпускать. И только из ее заключительных слов мы узнали, что Полина Петровна соскучилась по такого рода «светским раутам». После кончины Михаила Петровича она вторично выходила замуж за крепкого работящего и рукастого мужика. Она пережила и его. Казалось бы, она нашла мужа под стать себе. Ан нет, она призналась нам, что он во всем хорош, а поговорить с ним было не о чем. Да, после такого красноречивого, умного и веселого мужа, каким был Лаптев, все прочие в ее глазах бледнели и меркли. Многолетнее общение с таким интересным и многомудрым человеком наложило свой отпечаток на ее мировоззрение, на ее вкусы, пристрастия. Вот почему она соскучилась по тем старым друзьям, среди которых протекала не только жизнь Михаила Петровича, но и ее жизнь тоже. И жизнь ее детей: Славы и Лены. Вот почему она так долго не хотела нас отпускать.

Как-то снова перечитывая произведения Ивана Сергеевича Тургенева я наткнулся на его миниатюру из цикла «Стихотворения в прозе». Называется она «Кубок». В ней великий русский писатель сетует на житейские неурядицы, на непонимание его идей отечественными литераторами, критиками, на его бесконечное одиночество в любом краю, куда бы ни приехал. Он растрачивает себя на работу со словом и что в итоге он получает: «Я, как ваятель, как золотых дел мастер, старательно леплю и вырезываю и всячески украшаю тот кубок, в котором я сам же подношу себе отраву».
За свои неполных 52 года он успел сделать много: написал несколько крупных прозаических произведений, десятки рассказов и множество замечательных стихотворений.
Он любил поэзию Николая Гумилева, особенно его романтический цикл. И сам замечательно писал в этом ключе:

МОЯ ЗВЕЗДА
Был шаг мой весьма не уверен,
Пугал меня всякий пустяк.
Но стала светить мне Венера -
Звезда пастухов и бродяг.
Я жил небогато и шумно,
Любой презирая багаж.
Порой - точно старая шхуна,
Теряющая такелаж.
Степные снега заметали
Дороги и тропки мои.
Какие цветы расцветали,
Какие гремели ручьи!
И ночью, высокой, как вера,
Мой каждый твердеющий шаг,
С небес одобряла Венера -
Звезда пастухов и бродяг...
.
Сергей Каратов
9 ноября 2024 г.