Власть силы

Власть силы – таков основной принцип общественной жизни, испокон веков вплоть до наших дней, и до скончания века. Меняется лишь семантика слова «сила». И если на заре человечества мы говорим о силе мускулов, клыков, когтей, чуть позже – оружия: копий и мечей, то впоследствии сила покидает сугубо физический аспект и переселяется в области интеллекта, экономики, технологии, идеологии.
Наделенный силой (в ее синхроническом значении) всегда будет занимать доминантное положение, более слабый всегда будет в положении зависимом. Это справедливо как для небольших коллективов, так и в мировой политике. Причем отношения между отдельными людьми значительно сложнее – сказывается разнообразие характеров и личных интересов. В глобальном масштабе дипломатия по мере возможностей «вытравливает», нивелирует мелкие шероховатости, сводя всю совокупность «сил» к противостоянию систем, к неким общим моделям, к «записанным шахматным партиям».
Сильное подчиняет слабое. Две «сильных» системы противостоят друг другу, стремясь подмять под себя как можно больше «слабых» элементов. У каждой системы может быть несколько центров, границы могут быть переменчивы и размыты. Это не важно, важен основной принцип - различие их состоит в способах подчинения зависимых объектов господствующим субъектам.
Условно назовем первую систему колониальной, вторую – имперской. В обоих случаях господствующие центры развиваются, растут, крепнут за счет поглощаемых слабых периферий.
Колониальный центр, условно - Метрополия, как бы подключает донора к машине по откачке ресурсов. Чем больше доноров, чем плотнее, полноводнее поток «пищи», тем крепче, тучнее Метрополия. Если донор находится на удалении от самой Метрополии, ниже ее в культурном, национальном (расовом), цивилизационном отношении (по мнению самой Метрополии), то откачка ресурсов происходит до полного истощения донора, после чего элемент отбрасывается за ненадобностью, как отработавшая ступень космической ракеты, в царство нищеты, анархии, хаоса. Более приближенные к центру системы доноры поддерживаются в слабом (чтобы не составили конкуренции), но жизнеспособном состоянии (чтобы ручеек ресурсов не иссякал).
Имперский центр поглощает периферию иначе: он вплетает зависимые звенья в собственную структуру, словно бабушка заботливо вяжет свитер или пчелы трудолюбиво лепят восковые соты. Империя тем сильнее, чем больше нитей вплетено в общий узор.
В случае потери донора Метрополия тут же озаботится поиском нового, поскольку постоянно испытывает голод, который необходимо удовлетворять извне. Если у имперского свитера оторвут рукав или подол, то имперская вязальная машина мгновенно включится, чтобы «приметать» его на место или же (при наличии ресурсов) связать новый. В крайнем случае во всеуслышание объявят, что в этом сезоне в моде свитера без рукавов.
Мы находимся в самом центре этого противостояния систем – между «доильной» и «вязальной» машинами, однако совершенно не нам решать, кем быть – донором, подключенным к системе откачки крови, или пряжей, вплетаемой в ткань некоей целостной конструкции. Это решают системы, и только они. А вернее, решает результат их противостояния. Находиться же вне систем, это, как сбежать с орбиты между двумя центрами гравитации, – астрономически невозможно.
И здесь важна не столько эффективность систем, сколько их устойчивость. Противостояние не закончится никогда, наша планета никогда не станет моносистемой, но более выгодную позицию займет та из двух, которая «перебодает» оппонента, окажется более устойчивой, более жизнестойкой.
У нас же все закончится либо в том случае, если мы будем полностью истощены и перестанем представлять интерес для Метрополии, либо тогда, когда мы будем окончательно и бесповоротно (на обозримый и предсказуемый исторический период) вплетены в некий единый узор.
Такова общая картина, если снять с разума мельтешащую пелену новостных рядов, тревожный фон переживаний за судьбы родных и близких, эмоции, смятения, субъективное детализирование из разряда «а вот мы то, а вот они это…», политизирование, идеологическое противостояние, шоры устоявшихся стереотипов, если убрать все внутренние аффекты и внешне предлагаемые аффирмации. Наша беда в том, что мы находимся внутри самой картины, являемся ее «образами», ее участниками. Мы сами - это отдельные мазки кисти, точки, штрихи и линии, а потому мы не можем узреть все полотно с некоторого умственного отдаления, осознать замысел художника по имени История, включиться в логику происходящих событий и, как пел Миронов в образе Остапа Бендера, не можем «оценить красоту игры». Когда играют тобой, то это, скорее, неприятно или даже больно, чем красиво.