Крушение стержня Венгрия, дополненная реальность

Предисловие: кроме стран и мест, где я жил, есть также много мест, где я бывал. Про них я тоже хочу написать рассказы-гиперболы. Пару уже написал. Один из них - ниже:

Ранним утром Эдвард вышел из мертвенно тихой и пустой гостиницы на улицу. Здесь, за дверями старинного доходного дома с высоченными потолками и лёгким привкусом петербургских коммунальных квартир, находился широкий проспект Андраши, одна из центральных транспортных артерий Будапешта. Октогон, в отличие от туристского мирка отеля, был уже избавлен ото сна. В почти восемь утра большой город, конечно же, был уже бодр. Машины монотонно шумели, люди торопливо стекались к метро, птицы порхали над головами своими причудливыми непредсказуемыми линиями.
Иностранец недовольно нахмурился: он не любил пернатых. На самом деле, дело было, конечно не в перьях и крыльях. В первую очередь, ему не нравились люди. Заботливые, увлечённые делом, знающие своё место и готовые тратить свои силы на то, чтобы покормить «несчастных птиц». Вряд ли городских сумасшедших, выходящих с буханкой хлеба в шесть утра в парк, можно было назвать по-настоящему счастливыми, уверенными и свободными. Но для Эдварда голуби, чайки и, конечно же, утки, ассоциировались с родителями, передающими корочку сыну: «иди, покорми уточек!» Улыбки, счастье быть вместе, здоровая эмпатия – такие ассоциации смутно пронзали туман его обычно мрачных мыслей. Его же пустой жизни всего этого не хватало – и голуби вызывали у него плохо скрываемое чувство зависти.
Высокий, похожий на криво выросшее дерево, с чрезмерно заострёнными чертами лица, недовольный турист был неуклюж. Ступая неловко, так будто боясь раздавить какое-то насекомое, он тревожно вглядывался в каждого прохожего. Нет ли в них угрозы? А что они думают, видя его? Буквально недавно, его жизнь вступила в четвёртый десяток. Но то, что обществу казалось естественным и само собой разумеющимся – так и не пришло к нему. Ни хорошей, стабильной работы. Ни семьи (по правде говоря – даже ни намека на сколько бы то ни было продолжительные отношения). Ни даже хладнокровия, характерного для набравшегося опыта взрослого человека. То, что многие делали, походя, не замечая собственных действий, Эдварду давалось с трудом: заговорить с незнакомцем, проявить свою заинтересованность в девушке, отстоять собственное право. Не сказать, что он был совсем уж нелюдимым и беспомощным. Друзья (то есть, те, с кем можно поговорить и проявить участие), работа, полученная «по блату» (непыльное и бесперспективное перекладывание бумажек в конторе одного мимолётного знакомого), способность сориентироваться в чужой стране – чем не навыки полноценного члена общества? Вот, только, за всем этим всегда стояла тотальная пустота дома и вечная тревога в одиноких путешествиях. Отшучиваясь, он говорил, что ему нравится оставаться наедине с незнакомым местом. Мол, есть в этом уникальный, почти религиозный опыт. На самом деле, конечно, ощущения были ровно такие же, как перед телевизоров в родной каморке: за невидимой стеной – жизнь, а внутри кокона – он.
Вот и сейчас: Эдвард сознательно неторопливым шагом (он обходил основные достопримечательности любого города за несколько часов; а ложиться спать раньше 10 вечера – задача невыполнимая) направился в сторону центра. Вчера он уже успел съездить в купальни и на ту сторону Дуная. Сегодня была очередь Пешта – знаменитых этнических районов, сумбурной торгово-развлекательной части города на юг от Парламента, и… последнее было добавлено для количества – руинных баров. Город большой. С перерывом на обед, запланированный маршрут должен был занять Эдварда часов до 6-7. Ну, а уж вечером, когда на пятничный город опустится вирус веселья, путешественник заглянет в сердце их мира. Может, даже выпьет маленький бокал какого-нибудь местного пива. Или – это же Венгрия – вина! Хотя к алкоголю относился насторожено, но немножко, в путешествии – можно.
Подмечая архитектурные особенности, Эдвард быстрым шагом шёл в сторону Парламента. Да, есть что рассказать коллегам! Периодически доставая фотоаппарат, путешественник делал снимки. С одной стороны им двигало плохо скрываемое собственное чувство прекрасного. С другой – делал он фотографии быстро, чтобы его не приняли за туриста.
Гуляет по городу. Мрачные мысли при виде встречных прохожих, их улыбок, обнимашек.
Зудят ноги, присаживается, смотрит на прохожих – вновь мрачно мыслит.
Обед (слишком рано относительно плана) – вкусная, но оказалась небольшая порция еда (около 12 – не завтракал, не выдержал). Продумывает, как это будет описывать коллегам – вкус и интерьер.
Идёт в цыганский квартал. Пугается их незамысловатому, бойкому быта. Отгоняет высокомерные мысли, но не может избавиться от собственных страхов. Находит остановку трамвая. 14:30  Сидит ждёт. Подсаживается цыган предпожилого возраста. Щуплый, щетинистый, одетый просто, но не грязно. Начинает разговор. Сначала Эдвард отмалчивается и отнекивается. Но он чувствое снова голод – до ужина же ещё далеко. (пронзила мысль). А у мужчины в руках папироса, крутка, которое пахнет настолько забойно, что скорее растительностью, чем смолой. Что-то вроде горького зелёного чая. Сам того не замечая, он разговаривается. Делится, что турист (уточняет, что бедный). Что один (нет, семья есть, но живёт он в другой стране – цыган говорит, что так жить тяжело; он так на заработках был во Франции полгода – еле выдержал, когда вернуться). Спросил – есть ли девушка. Эдвард – есть. Но не женаты, так, особой любви нет. Цыган – тяжёло-то так, но хоть не один. Эдвард – ну, да; раздаётся голос со второго этажа – слегка толстая, одетая в цветастый халат женщина с парой холотых зубов, измождённая стиркой (вывешивала бельё) зовёт цыгана – это его жена. Цыган прощается, говорит, что идёт обедать. Почти уходит. Но Эдвард, неожиданно для себя говорит: не подскажете, где можно пообедать? Цыган – у нас можно. И Эдвард (описать как лёгкое сомнение превращается в ощущение прыжка с парашютом – поздно отступать, всё случилось, хотя видимых причин нет так это воспринимать) соглашается. Магазинчик внизу – семьи цыгана. Там классический мигрантский магазин. Цыган заводит в заднее помещение – комнатку-кухню. Туда жена приносит какую-то бурду, которая оказывается весьма вкусной. Когда суп почти доеден, жена приносит вино. Цыган, слыша оправдания Эдварда о трезвенности, махает из кружки из бутылки – мол, чистое вино, домашнее и без отравы. Эдвард мнётся, но соглашается: «культурный опыт» и «приключение для рассказа коллегам» (оправдания – так у него пьющий отец, он боится пить, чтоб не спиться самому).
16:00 – подвыпивший Эдвард попадает на какой-то цыганский праздник. Танцы, гитара, куролесь лиц, он пьёт (не оень много, но уже кружится голова и ноги мягкие. Цыгане вовсе не желают зла, но здесь он чужой. Его новый знакомец говорит, что пора и честь знать (у Эдварда не взят кошелёк и мобильник – как раз на случай грабежа, у него ничего и не взяли – банкноты оставили в кармане; так и не ясно – хотели взять, или нет).
17:00-17:30 – Эдварду стыдно, что он пьян. Но зато мысли веселее – люди ему уже не чужды. Ему кажется – «так вот оно как! Просто они всегда пьяны!» Он находит какой-то восточный ресторанчик, где сладости восточные. Берёт кофе. Берёт пахлаву. Ест (стесняясь нетрезвости – он уже у мусульман в гостях). Решает покурить кальян. Голова окончательно кружится. Ему даже слегка нехорошо. Отлёживается. 18:45. Благодарит, уходит в сторону руин-баров. Мир снова потемнел, Эдвард не очень себя чувствует. В еврейском квартале видит сувенирную лавку. Долго там что-то высматривает («культурно обогащаюсь» - думает). Потом идёт в руин-бар неподалёку. Заказывает квас. Но его нет. Берёт молочный коктейль, тихо сидит в уголке. К нему подсаживается «нормальная» (относительно симпатичная, хоть и не красавица, но и не страшная) девушка черновлосая, средиземноморского вида. Говорит, что заметила его в сувенирной лавке – еврей ли он? – Нет. Просто интересно, никогда не был. – А почему не пьёшь? – Не люблю алкоголь. Она понимающе кивает, но сама берёт пиво. Они почти не говорят, к ней приходит подруга, они беседуют, сидя на диване непротив. Эдвард разглядывает посетитель руин-бара. Альтернативные и просто клубно-тусовочные. Ему они не нравятся. За свободу и счастье. Он смотрит на пьющих напротив девушек, хорохорится, и заказывает пиво тоже. На часах -19:25, вроде всё по плану. Но пиво хорошо заходит. Потом – коктейль алкогольный. Он смущён наблюдая за собой со стороны. Но к девушкам присоединились ещё друзья. Он в компании, с ним ведут беседу. Он берёт сливовицу, как и собеседник. Потом они уходят куда-то  в подворотню курят сигару. И косяк. Он пробует, но буквально пару раз.
Потом смутно. Как-то оказывается у сувенирного магазина. Тот уже закрылся. Но Эдвард туда ломится, пытается разбить окно, что-то кричит. Вроде атеистическое, антирелигиозное, про веселье, про невозможность жить всегда в унынии, что нельзя ниего не делать в шаббат – слишком часто люди бездействуют. Что надо «петь, танцевать и радоваться». Несмотря на буйство, полиция его не берёт. Он не помнит почему. Вроде бы девушка из руин-бара с ними поговорила (наркодиллер, знакома с полицией).
Ищет часы. Но глаза разбегаются, он не может различить время. Он в какой-то комнате, вроде в руин-баре, наверху. А может ещё где-то. Это такие задворки клубов – люди, темнота, светомузыка, какофония вдалеке, шумом, как машина. Вместо птиц – клубы дыма. Кто-то забирает у него часы, кладёт в карман: только различает: «счастливые часов не наблюдают!»
«Как в кино! Я герой кино! Наконец-то!» - мысль, когда он видит тела, поваленные на диванах, поваленные бутылки полупустые, и, кажется, дорожка кокаина чья-то.
Уф. Что за взрыв в голове? Сидит как в кинотеатре, смотрит на своё детство – как он сидит, собирает кубики. А потом звонок в дверь – его зовут играть на улицу. А он прячется в шкафу, и мать говорит, что его нет.
Потом он смотрит фильм, как в Хаусе – он в полуотключке в сптриптиз-баре. И потом – танцует в клубе. И потом – на какой-то квартире, где много людей. Но он не сдит один в уголке, а пьёт пиво, прыгает, залезает на стол и что-то толкает, какюу-то речь. Все вокруг сначала орут ободряющее, а потом стаскивают его вниз и выгоняют на лестницу.
Он на улице. На какое-то мгновение он задумывается: где я? Надо же спать, завтра с утра на Балатон! Вроде ловит такси в гостиницу. Садится, говорит: «на проспект Андраши, Октогон!» Таксист смеётся: «ты и так на Октогоне же!» Эдвард даже на секунду радуется – мол уже на месте, и денег не надо тратить. Хочет собраться, найти ручку и открыть дверь. Но раздаётся голос всё той же средиземноморской девицы из руин-бара. «Он шутит так! Мы живём у метро Мориц Зигмуд» (Буда, частный сектор и советчина, за холмом Свободы). И они долго едут ОТ Октогона. Эдвард было сомневается, но девица притягивает его к себе, целует, и кладёт его руку на грудь (небольшую совсем, Эдвард даже почти не заводится, его волнует сам факт близости – такой для него необычный и редкий; физически он не особо возбуждён). На секунду оторвавшись от процесса целования (вызывающего у него непонимание, ощущение чуждости, «в чём тут соль и откуда столько од этому процессу?»), он на какое-то время отстраняется, нащупывает бутылку виски, и прикладывается из горла.
А затем – темнота.
Очнулся он в какой-то затхлой, совершенно убитой комнате, где валяется одежда на полу, какие-то картинки из журналов эротических, 80-ых годов. Он еле может пошевелиться – так у него всё болит. Он лежит в майке и носках, но без трусов, один, в холодной кровати. Он мычит – и от тяжести, и как бы пытаясь понять, где он и есть ли кто живой, даёт о себе знать. Никто не отвечает. Тогда он слегка приподнимается, нащупывает трусы, надевает их, садится (босые ноги утыкаются в прохладный, пыльный ворс). Часы на стене бьют 11 (автобус на Балатон ухал в 10). «Всего на час. Немного» - Безразлично думает Эдвард. Натягивает джинсы, которые валялись на низком столике у кровати. Видит под столом незаконченную бутылку виски. Небыстро опускает руку, берёт бутылку, открывает, и начинает пить (до дна). Тут заходит черноволосая.
- О, правильно! А у меня ещё кокса немного осталось! Ещё же целое воскресенье!
Эдвард довольно улыбается: «точняк! У меня как раз самолёт улетел два часа назад!» А раз всё упустил – заставлять себя держаться больше не зачем. Погнали!»
Девушка – с тёмными кругами под глазами, бледная и с явным тремором, одетая в чёрные лаггенсы и чёрную майку-топ, слабо ухмыляется, достаёт початый пакетик с наркотиком и садится рядом.