Слона-то я и не приметил

Не заметить среди героев пушкинских произведений такую крупную историческую фигуру как Гоголь, всем нашим «гоголеведам» (да и зарубежным типа французского академика Анри Труайя) надо было суметь. Тем более что образ, под маской которого Пушкин спрятал Гоголя, не скрывался среди «потаённых произведений», как, например, это было с Ершовым, изображённым под маской новобранца Якова в комедии «Суворов и станционный смотритель». Не скрывался он и среди малодоступных академических изданий, а наоборот был виден всем! Так, с 1979-го года он красовался в фильме Михаила Швейцера «Маленькие трагедии», а в 1985-м году попал в «макулатурный» трёхтомник Пушкина, изданный тиражом (внимание!) более чем десять миллионов экземпляров! И тут, конечно, остаётся лишь вспомнить басенные слова: «Слона-то я и не приметил».
А теперь конкретно.
О своей первой встрече ни Гоголь, ни Пушкин нигде не говорили, что само по себе странно. Особенно со стороны Гоголя, который стремился увидеть своего кумира и который «тотчас по приезде в Петербург» (его слова) направился к Пушкину. Однако туда его не пустил слуга, сказавший, что хозяин «почивает», т.к. всю ночь играл «в картишки». Ну, а эти «картишки» так сильно поразили нежную душу Мыколы Гоголя и так ударили по «школьной идеализации его» (см. главу «Гоголь – гость незваный»), что он целых два с половиной года (!), проживая с Пушкиным в одном городе, так с ним и не встретился!
И вы, дорогие читатели, верите в это? Я нет! Почему? Да потому, что это не в характере Гоголя, который писал матери из Петербурга: «У вас почитают меня своенравным… Здесь меня называют смиренником, идеалом кротости и терпения». «Своенравным» - это абсолютно верно, а вот «смиренником» - большое преувеличение. Тем более что А.О.Россет так писала об общении Пушкина и Гоголя: «Как Пушкин добр, он занимается приручением строптивого хохла» (Анри Труайя «Николай Гоголь», «Эксмо», 2004, с.101). Однако Труайя, цитируя Россет, почему-то «забыл» заглянуть в Словарь Даля, где давно имеется следующее определение: «строптивый - упрямый, упорный, непокорный, непослушный, своевольный, идущий всему наперекор». Да и не задумался о том, что слово «строптивость» в русском языке означает не только тупое упрямство, перекликающееся с поговоркой «Упрям как осёл», но порой и УПОРСТВО, столь необходимое людям для достижения поставленных целей. Ну, а мы не забываем слова о том, что «В кругу своих домашних Пушкин говорил, смеясь: - “С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя» (П.В.Анненков. «Гоголь в Риме», Спб, 1909, с.20). И при этом начинаем понимать, каким упорным был «строптивый хохол» Гоголь, который почему-то на два с половиной года сдался после первой же неудачной попытки посетить Пушкина.
Но разве французу Труайя был интересен В.И.Даль, когда в своей книге он рядом с Гоголем и Пушкиным ярко описал фрейлину и (самое главное!) «дочь французского эмигранта» Александру Осиповну Россет. А она у Труайя и молодая, и очаровательная, и красивая, и «душа вечера», и…(и, наверно, сам Дюма со своей прекрасной миледи тут просто отошёл бы в сторону!).
А теперь ответим на главный вопрос: и зачем Гоголь хотел встретиться с Пушкиным? Просто посмотреть на своего кумира? Ответ содержится в словах близкого пушкинского друга П.В.Нащокина: «Гоголь никогда не был близким человеком к Пушкину. Пушкин, радостно и приветливо встречавший всякое молодое дарование, принимал к себе Гоголя, оказывал ему покровительство, заботился о внимании к нему публики, хлопотал лично о постановке на сцену Ревизора, одним словом, выводил Гоголя в люди» (из беседы П.Нащокина с П.Бартеневым). И, конечно, ключевое слово тут: «ПОКРОВИТЕЛЬСТВО».
Запомним его и потянем ниточку дальше, обратившись к вопросу «гоголеведа» Игоря Золотусского: «С чем шёл Гоголь к Пушкину?» («Гоголь», ЖЗЛ, М., 2007, с.86). И хотя Золотусский тут же и дал ответ: «Ему нечего было показать Пушкину, кроме «Ганса Кюхельгартена», мы с этим категорически не согласимся. Почему? Да потому, что Золотусский упустил одну очень важную деталь. Т.е. не учёл, что среди талантов Гоголя, с которыми тот хотел «покорить столицу», было не только умение хорошо рисовать и писать посредственные стишки типа «Ганса Кюхельгартена», но и его необыкновенное актёрское мастерство, о котором современники вспоминали так:
1. «Гоголь читал неподражаемо (писатель Иван Панаев).
2. «Никто не думал из нас, чтобы Гоголь мог быть когда-либо писателем даже посредственным, потому что он известен был в лицее за самого нерадивого и обыкновенного слушателя. <…> Довольно бывало ему сказать одно слово, сделать одно движение, чтобы все в классе, как бешеные или сумасшедшие захохотали в одно горло, даже при учителе, директоре» (драматург Николай Сушков).
3. Однажды Гоголь читал “Ревизора” у одной высокопоставленной особы в присутствии большого общества и генералов. «Каждое действующее лицо этой комедии говорило у Гоголя своим голосом и с своей мимикой, Все слушатели много и от души смеялись, благодарили талантливого автора и превосходного чтеца за доставленное удовольствие, и Гоголь получил в подарок превосходные часы …Все мы думали тогда, что Гоголь поступит на сцену, потому что у него был громадный талант и все данные для игры на сцене» (Тимофей Пащенко).
Однако попытка Гоголя поступить в театр (а он ходил на прослушивание к директору Императорских театров Сергею Гагарину) оказалась неудачной. Тут, как говорится, «не судьба»! Но «нет худа без добра» и поэтому, не став театральным артистом, упорный в своих начинаниях Гоголь стал великолепным «актёром по жизни», талантливо разыграв роль великого литературного гения, хотя таковым никогда и не был. И всё это, конечно, под покровительством Великого мистификатора Пушкина и его друзей (Плетнёва, Жуковского, Дельвига и других). И хотя Пушкин и сам был ещё тот артист, т.к. мог:
1. пойти в красной крестьянской рубахе из Михайловского на сельскую ярмарку (позднее в «Коньке-горбунке» он изобразит себя под маской крестьянского парня Ивана, любящего «красное платье»);
2. прекрасно рассказывать всякие «страшилки» и анекдоты;
3. в письмах подписываться «Весь ваш Яблочный Пирог» (Пс 346);
4. прыгать через стулья и даже выпрыгивать из окна дома в Тригорском,
но превзойти самобытного артиста Гоголя он не мог.
Ну и не беда, т.к. он смог показать замечательный актёрский талант Гоголя (да и его самого!) в образе безымянного итальянского импровизатора из повести «Египетские ночи»! Да-да, это тот импровизатор, который уже по одному сюжету может перекликаться со своим прототипом, поскольку он, как и Гоголь:
1. оказался человеком, приехавшим «с юга». А при слове «юг» мы сразу же отмечаем, что Италия, как и Украина, находятся значительно южнее Петербурга.
2. Был талантливым декламатором.
3. Назвал себя «художником», т.е. тем словом, которым Плетнёв назвал Гоголя в уже известном нам письме к Пушкину (Пс 578 от 22 февраля 1831-го года). Правда, Плетнёв понимал его в смысле «художника слова», поскольку перед этим перечислил литературные заслуги Гоголя (см. предыдущую главу). Кстати, в 1952-м году на могиле Гоголя был установлен красивый памятник с надписью: "Великому русскому художнику слова Николаю Васильевичу Гоголю от правительства Советского Союза". Сейчас этот памятник, в соответствии с завещанием Гоголя «не ставить памятников», убрали и передали филиалу Исторического музея, куда, правда, в будущем могут прийти какие-нибудь «демократы-злопыхатели», чтобы лишний раз высмеять «правительство СССР», поставившее памятник лже-автору. Но пока всё спокойно, никто (кроме автора данных слов, конечно!) этим лже-автором не занимается, и слова о «художнике слова» на красивом музейном экспонате сохраняются.
4. Нуждался в покровительстве известного человека, которое принесло бы ему в Петербурге связи, деньги и популярность.
В «Египетских ночах» таким покровителем выступает поэт Чарский, в образе которого многие давно угадали Пушкина. Правда, это обосновывали в основном на «биографическом направлении», т.е. на сходной любви Пушкина и Чарского к поэзии (Чарский всё-таки поэт!) и к печёному картофелю. Хотя от образа Чарского есть и чисто литературное направление, приводящее его к перекличке с Евгением Онегиным. Так, вспоминая Онегина, который получил от дяди большое наследство, мы замечаем, что и дядя Чарского тоже оставил ему «порядочное имение». И при этом Пушкин пишет: «Жизнь его могла быть очень приятна; но он имел несчастие писать и печатать стихи». Вновь обращаемся к «Онегину» и смотрим, где и когда Евгений стал писать стихи? Ответ понятен: конечно, в Петербурге, что и показано в т.н. «петербургской» главе в виде следующих стихов:
Он так привык теряться в этом,
Что чуть с ума не своротил,
Или не сделался поэтом.
Признаться: то-то б одолжил!
А точно: силой магнетизма
Стихов российских механизма
Едва в то время не постиг
Мой бестолковый ученик.
Как походил он на поэта…» (ЕО VIII 38).
Да и правда, а почему бы Онегину не походить на поэта, если даже своё письмо к Татьяне (а его так любил повторять Маяковский) он написал стихами, о чём Пушкин сообщил нам следующим образом: «Вот вам письмо его точь в точь»? Повторю: «точь в  точь»! Т.е. в стихотворной форме.
Слова же Пушкина об Онегине «бестолковый ученик» прямо перекликаются с описанием Чарского, который «никак не мог различить горской породы от арабской, никогда не помнил козырей» и т.д. В свою очередь слова «не помнил козырей» направляют нас к Германну из «Пиковой дамы», который не помнил как «обдёрнулся» при игре в карты. Также вспоминаем и о том, что в подтексте «Пиковой дамы» и в конце «Онегина» (по хронологии подтекста, установленной нами) ранее мы обнаружили 1828-й год. Тем более, что в конце этого года в Петербург приехал и Гоголь, которого мы можем узнать в образе итальянского импровизатора из «Египетских ночей» (далее: ЕН).
Ну, а о том, что этот артист обязательно должен быть итальянцем, мы догадываемся потому, что сам Гоголь сильно увлекался всем итальянским и даже своё первое напечатанное стихотворение назвал «Италия». И при этом он написал его от первого лица со следующими стихами об Италии: «По ней душа и стонет и тоскует» и «Узрю ль тебя я, полный ожиданий?». Ответ на последний вопрос может быть таким: конечно, «узрит», поскольку в зрелом возрасте поедет в свою любимую Италию, где некоторое время будет жить. Упорный, однако!
Когда же мы читаем в ЕН, что «Чарский был один из коренных жителей Петербурга», то автоматически вспоминаем стихи Пушкина об Онегине: «Евгений, добрый мой приятель, родился на брегах Невы».
Далее в ЕН идут слова о Чарском: «Ему не было ещё тридцати лет, он не был женат». Это сразу же возвращает нас во всё тот же 1828-й год, когда Пушкину тоже «не было ещё тридцати лет», да и женат он не был. И при этом мы отмечаем верхнюю границу возможной датировки его первой встречи с Гоголем, т.к. женился Пушкин лишь 18 февраля 1831-го года, в связи с чем его первой встречи с Гоголем в мае этого же года быть не могло. А что тогда было? А была очередная пушкинская мистификация с помощью его ближайшего друга П.А.Плетнёва.
Далее Пушкин пишет: «Вдруг дверь его кабинета скрыпнула и незнакомая голова показалась. Чарский вздрогнул и нахмурился. – Кто там? – спросил он с досадою, проклиная в душе своих слуг, никогда не сидевших в передней. Незнакомец вошёл».
И мы видим, что последние слова опровергают ту «сказку-ложь», которая содержится в анекдоте, который Гоголь рассказывал о своей якобы неудачной попытке впервые встретиться с Пушкиным. Ан нет! Попытка-то незнакомца, под маской которого Пушкин спрятал Гоголя, удалась. И тогда, сравнивая гоголевский анекдот и описание в ЕН удачного прихода импровизатора к Чарскому, можно догадаться, что Гоголь действительно «тотчас по приезде в Петербург» пришёл к Пушкину (в ЕН - Чарскому!) без приглашения, но при этом никаких слуг рядом не было и про «картишки», естественно, никто ему и не говорил.
Ну, а характер его дальнейшего общения с Пушкиным в целом просматривается из сюжета ЕН, а не определяется, как мы могли бы (и хотели!) ожидать, опираясь на дважды повторенное ключевое слово «покровительство», применённое тут в виде обычного пушкинского перевёртыша, т.е. в любимом стиле «задом наперёд». Для примера напомню, по словам-перевёртышам «большое вено» (т.е. «большое приданое») мы в «Осенних вечерах» впервые нашли жену Пушкина, поскольку именно с приданым Н.Н.Гончаровой у Пушкина при его женитьбе были проблемы, а само оно не только не было «большим», но вообще отсутствовало. Но в любом случае проблема была и ключевое слово найдено (см. главу «Безруковский и его жена»).
А вот как подобный перевёртыш звучит в ЕН:
- Что вам угодно? – повторил сухо Чарский.
- Я много слыхал о вашем удивительном таланте; я уверен, что здешние господа ставят за честь оказывать всевозможное покровительство такому превосходному поэту, - отвечал итальянец, - и поэтому осмелился к вам явиться…
Вы ошибаетесь, Signor, - прервал его Чарский. … Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа, и если наши меценаты (чёрт их побери!) этого не знают, то тем хуже для них».
Чтобы разобраться со словом-перевёртышем «покровительство», которое мы ожидали со стороны Чарского по отношению к итальянцу-импровизатору, а получили в отношении самого Чарского, мы смотрим датировку ЕН, которая, к сожалению, указана со знаком вопроса, т.е. около осени 1835-го года. Однако не так уж и давно, т.е. осенью 1834-го года, Пушкин дописал «Золотого петушка», а также негласно написал повесть «Невский проспект», которую потом отдал подставному автору Гоголю (см. главу «Жена Пушкина и царь»). И именно в «Невском проспекте» мы находим прямую перекличку с «покровительством» в отношении образа, под которым, как и Чарский в ЕН, тоже спрятан «сам Александр Сергеич Пушкин». И это образ художника Пискарёва, которому «покровительствовал» грубый и наглый поручик Пирогов, под маской которого мы узнали Николая I (см. главу «Жена Пушкина и царь»).
И при всём этом мы лишний раз убедились в справедливости слов пушкиниста Маймина о том, что все произведения Пушкина связаны между собой. Хотя тут можно и добавить: «пусть даже они и будут у его подставных авторов, которых, кстати, легче и выявить через эту взаимосвязь». Ну, а по своей сути эта взаимосвязь, конечно, определяется постулатом о том, что «Жизнь и творчество Пушкина неразрывны». И поэтому его автобиографические намёки появляются (да и будут появляться!) в т.н. «потаённых произведениях», раскиданных по подставным авторам. Ну, а число этих лже-авторов не исчерпывается только Ершовым и Гоголем. И среди них есть одно имя, которое вообще представить невозможно. Но, как говорится, «это совсем другая история».