Сввиухз. второй курс

Третий семестр – СВВИУХЗ

Прошёл мой первый летний отпуск и в самом начале августа нас уже ждало училище. В училище не было никого, кроме нашего второго курса: первый курс уехал в лагеря, четвёртый выпустился, а третий был в отпуске. Но ведь службу никто не отменял, вот и несли мы её за всё училище. До начала третьего семестра ещё месяц, и мы его провели в нарядах и караулах по училищу, в гарнизонных патрулях и караулах на гауптвахте.

Прелести августу добавляли всякие хозяйственные работы, типа подготовки помещений овощехранилища и чанов под засолку капусты, рытьё каких-то траншей, косметического ремонта аудиторий и классной мебели и т.п. Всё это мы делали в промежутках между несением внутренней, гарнизонной и караульной службы. Сильно мне «понравилось» рытьё траншеи в районе училищного клуба, который был переделан из монастырской церкви. Рыли мы её «от забора и до обеда» с неизвестной для нас целью, но старались. Внутри церковной ограды, как известно, хоронили настоятелей монастыря, главный церковных попов, выдающихся церковно-монастырских меценатов и т.п. Так вот нам иногда приходилось проламывать кирпичные стены склепов, разбивать истлевшие гробы, а там везде лежали кости этих уважаемых людей. Курсанты, тем более уже не первого года службы, народ, как правило, не суеверный, поэтому кости просто выбрасывались в отвал. Что с ними было далее – не помню.

Не очень приятным для нас стало известие о том, что училище наше стало не командным СВВХКУ, а инженерным СВВИУХЗ. В связи с этим всю его предыдущую оргштатную структуру решили отменить и начать с нуля. Мы теперь вовсе не первая рота и совсем не первый батальон, а седьмая рота третьего батальона. Взвод наш, естественно, теперь стал не 14-й, а 74-й. Теперь первая рота – это рота первого курса инженеров, набранных на пять лет обучения этим летом. Но делать нечего, пришлось привыкнуть и к этому, слава Богу, что хоть все наши командиры, от комбата Кучерова, до взводного Боговеева, остались на месте.

Но переименованием нас в третий, хорошо хоть по-прежнему Кучеровский, батальон дело не закончилось. Вместе с этим все три роты перевели из нашей казармы, стоявшей в глубине, в другую, расположенную напротив плаца справа от учебного корпуса. Наша, теперь седьмая рота капитана Хабецкого, расположилась на первом этаже. Восьмая рота майора Палазника – на втором, а девятая капитана Чуйко, соответственно, на третьем этаже. Цокольный этаж казармы с отдельным выходом, занимала РОУП (рота обеспечения учебного процесса). Переезд не занял много времени, но переезд есть переезд, потаскать всякого барахла пришлось не мало.

Вместе с этим нашей роте передали уборку плаца, чем мы и занимались все последующие три года. На каждый взвод приходилось по четверти плаца. Четвертью нашего взвода было полоса вдоль учебного корпуса. Наиболее сложно нам было зимой, ведь приходилось вычищать плац от снега до утреннего общеучилищного развода (он в 08.30 начинался). Поэтому в случае снегопада нас поднимали иногда не в 06.00, как обычно, а в четыре, а то и раньше. Зато зарядки в такие дни не было. Чистить надо было так, чтобы даже разметка для построений и занятий по строевой подготовке была видна. Хуже было нельзя, ведь по окончании училищного развода мы сами шли по плацу торжественным маршем, а посему должна была разметка видна, под ногами должен быть асфальт, а не снег со льдом.


Собственно, учебный год и наш третий учебный семестр начался, как обычно, с торжественного построения на плацу всего личного состава, но уже не командного, а инженерного училища химической защиты. Инженеры-первокурсники к тому времени уже приехали из лагерей, которые у них продолжались всего то около одного месяца – это не наши почти два.

На втором курсе стало больше военных и военно-технических дисциплин, типа ТССО (технические средства специальной обработки), приборы РХБР (радиационной, химической и неспецифической биологической разведки), автодело, ОТ (общая тактика), ТХВ (тактика химических войск), Военная топография и т.п. Из педагогов, наверное, никогда не забуду полковника Меркина, который вёл у нас курс приборов РХБР, полковника Клюжина по ТССО, подполковника Аристова по топографии, подполковника Котловского по ТХВ и многих других – хорошие были у нас педагоги, лично я рад, что учился у них. Насколько я помню, и я для них был если и не любимым, то достаточно уважаемым курсантом, впрочем, как и большинство курсантов нашего и не только нашего батальона. Педагоги наши вообще курсантов уважали, даже тогда, когда драли непощадно за незнание их предметов или за нарушение воинской дисциплины во время занятий.

Продолжали мы изучать общенаучные и общеинженерные дисциплины. На втором курсе из значимых появились такие, как ТММ (теория машин и механизмов) и сопромат (сопротивление материалов), продолжилось изучение марксизма-ленинизма (а именно политэкономии капитализма и социализма), английского/немецкого языков и др. Понятно, что также никто не отменял ни изучение Уставов, ни Строевой подготовки, ни Физо.

ТММ проходили мы в третьем семестре и заканчивали курс сдачей курсовой работы по вычерчиванию и обсчёту всяких рабочих параметров редукторов и других шестерёнчатых механизмов. Я хоть и не изучал ТММ в институте, но постиг эту науку достаточно быстро, а чертил я всегда вполне прилично. Вёл ТММ и потом сопромат подполковник Полукаров (подпольная кличка – Полутрактор). Педагог был толковый, но требовательный сильно, получить у него за курсовую «отл» было очень трудно, да и за «уд» попотеть приходилось. Тем не менее мы с Колей Семиколеновым сдали курсовую в числе самых первых в роте и оба на пятёрки. Также быстро и хорошо сдали курсовую наши два Сергея Зебров с Григорьевым (они успели изучить эту дисциплину в институте) и ещё пара парней (Николаев и ещё кто-то) из первого взвода. Но были ребята в роте, которые с трудом продирались сквозь «дебри» этой науку и им надо было помогать. Мы с Колей прикинули, что нам двоим времени на полное оформление одной курсовой (его чертёж плюс мои расчёты параметров) необходимо пара-трёшка вечеров по полтора-два часа в вечер. Учить тех, кто не тянул требовалось гораздо больше времени, поэтому придумали такой ход: мы делаем полностью курсовую, а тот, кому мы это делаем платит нам по 5 рублей. После выполнения расчётов и чертежа ещё за вечер натаскиваем человека по поводу когда, что, как и почему надо говорить при защите курсовой работы. Так мы с Колей выполнили штук 5-6 курсовых, заработали примерно по 10-12 рублей (с друзей брали меньше) и все были вполне этим довольны, а мы особенно, ведь приближался зимний отпуск и деньги были не лишними. Так же, переняв наш опыт, работали и другие пары. Потом мы прикинули и оказалось, что, как минимум, четверти, а то и трети роты (т.е. 30-40 курсантам) наши три пары сделали курсовые по ТММ.

Одним из неожиданных для меня внутриучилищных событий в этом семестре было избрание в комитет комсомола батальона. Почему именно меня – не знаю, но было приятно. Особого напряжения в моей жизни это не добавило, разве что пару раз в месяц надо было поприсутствовать на заседании комитета комсомола и раз в месяц поучаствовать в подготовке батальонного комсомольского собрания.

Также, прямо в начале второго курса, нас с Колей Семиколеновым назначили в ротную редколлегию, где я исполнял роль редактора, а Коля художника-оформителя. Я отвечал за содержательную часть газеты. Обычно это были 3-4 статьи на разные темы и написанные, якобы, разными курсантами, командирами и/или педагогами. Коля же обеспечивал не только её неземную красоту и привлекательность, но и соответствие этой красоты содержанию.

Хоть появились у меня дополнительные общественные нагрузки, но и имеющихся никто не снимал. Я по-прежнему заседал в бюро ВЛКСМ роты, вёл взводный учебный журнал, и работал с Сашей Каплиным книгоношей. Сил и времени хватало на всё – молодой был, полный сил, энергии и энтузиазма.

В начале семестра, по итогам первого года обучения, у нас в Ленинской комнате оформляли ротную доску почёта и моё фото, как отличника и комсомольского активиста командованием было решено поместить на эту доску. Фотографировал меня наш ротный фотограф и он же товарищ по взводу Сергей Мочалин. Фотка получилась не очень хорошая из-за тени на стене, у которой меня Сергей фотографировал. Так и провисела эта фотка все три оставшихся года обучения. С пути к будущей золотой медали я не свернул ни на шаг.

С друзьями Славой Авдеевым и Володей Прониным (оба саратовские) проводили мы много времени и не только в свободные от службы часы. Частенько помогали друг другу учиться, объясняя на сампо (самоподготовка) что-то нужное к очередным занятиям. Частенько вместе ходили в увольнения, я бывал у них дома, был знаком с родителями. Даже старались в карауле попасть на разные посты, но в одну смену. Хорошие ребята, мне с ним было очень комфортно. Это в самом деле была и есть дружба, которая сохранилась и сию пору. По-прежнему оставался очень близок с Колей Семиколеновым (хотя его почему-то перевели во второй взвод), ближе сошёлся с Сашей Рыжковым и с Сергеем Игнатенко из первого взвода.

Особенно близко сдружились мы в конце сентября на сельхозработах, собирая картошку в одном из саратовских совхозов. В Душанбе я студентом хлопок собирал, а тут картошку. Были мы на уборке не долго, недели две, но надоело это мероприятие сильно и если бы не друзья, то и вовсе было бы грустно.

Осенью, где-то в октябре-ноябре, на танцах я познакомился с девчонкой-студенткой саратовского универа. Звали её, по-моему, Наташа и это всё, что могу про неё вспомнить. Очень невыразительная девушка была и внешне и по поведению, хотя и знала много, и вообще умная была. Поговорить с ней было интересно на разные темы, но это и всё. Мы не долго встречались и уже к зимней сессии наши встречи прекратились.

Претензий ко мне со стороны командира взвода лейтенанта Боговеева не наблюдалось, а вот командир роты капитан Хабецкий всё никак не мог забыть моей пьянки на первом курсе и постоянно придирался ко всему, чему было можно и к чему нельзя. Он даже несколько раз грозил посадить меня на гауптвахту, хотя я толком не понимал тогда и не могу понять до сих пор за что конкретно он хотел это сделать. Однако ни разу так он меня и не посадил. Это мне потом стало понятно, что сажать меня на губу было ему не с руки, ведь я отличник, активный комсомолец, уважаемый со стороны сослуживцев и командования батальона курсант. Так что пронесло, а на губе я таки был, правда, всего два раза, да и то лишь неся службу в гарнизонном карауле.

Больше всего в третьем семестре мне запомнился эпизод с мощной дракой, произошедшей между курсантами нашего училища и студентами индустриального техникума (сейчас Саратовский государственный профессионально-педагогический колледж имени Ю.А.Гагарина). Случилось это, по-моему, в субботу где-то в начале ноября. Один из взводов третьего курса под руководством командира взвода старшего лейтенанта Лацуновского возвращался из культпохода в педагогическое училище (сейчас Саратовский областной педагогический колледж), где главным, кроме культурной программы, были танцы и знакомства курсантов со студентками училища.

Такие мероприятия у нас проводились регулярно. Организатором их были, как правило, комсомольские организации нашего училища, а также техникумов и институтов, где основным контингентом обучаемых были девчонки. Ходили не только курсанты к девчонкам, но и девчонки к нам тоже захаживали на подобные культпоходы. Т.е. имело место своего рода сводничество, освящённое комсомолом. И мы и девчонки таким культпоходам были рады и ходили в них с большим удовольствием.

Так вот, взвод шёл в училище практически строем по одной из улиц Саратова, настроение у парней было приподнятое, многие из них познакомились с хорошими девчонками, этим и делились между собой. Вдруг с крыши и из-за угла одного из домов полетели камни, некоторые попали в курсантов, а один булыжник угодил Лацуновском в голову и так сильно, что пошла кровь и он упал, потеряв на время сознание. Парни не растерялись и кинулись доставать нападавших. Сделать это удалось и, естественно, завязалась драка, наши начали давить. Общага индустриков (так их называли в городе) была где-то неподалёку, и подмога к ним подоспела быстро, а посему расклад сил изменился. Теперь подмога потребовалась нашим и пара парней побежали в училище, где, пробежав по ротам третьего курса, быстро собрали довольно большую толпу курсантов, которые через забор выплеснулись в город и успели добежать до взвода Лацуновского ещё до того, как их всех там не перебили студенты. По дороге туда и обратно посыльные отправляли к месту драки встречавшихся курсантов нашего училища, ведь была суббота и увольняемые на улицах попадались довольно часто.

Как вспоминали ребята, участвовавшие в драке, с нашей стороны собралось человек 120, а то и больше. Были не только курсанты третьего курса, но и четвёртого и даже несколько человек с нашего второго. Из нашей роты не дрался никто – мы все были в нарядах и караулах по училищу. Тут уж, после прибытия пополнения, перевес оказался полностью на нашей стороне. Индустриков били и сапогами, и бляхами, и кулаками. Они отступили в общежитие, но и там их доставали, а в итоге, заняв первые два этажа, загнали на последние два, куда наши пробиться не сумели. Естественно, что не только здоровью студентов, но и имуществу их общаги был причинён существенный ущерб. Были побитые и с нашей стороны, особенно ребята из взвода Лацуновского, их всех в тот же вечер отправили в санчасть на осмотр и для оказания помощи.

Ни патрули комендатуры, ни милиция с таким количеством народа сделать ничего не могли, только оцепили район драки, никого туда не впускали, а отдельных, выпадающих из толпы дерущихся, задерживали. Курсанты, поняв, что одержали полную победу решили возвращаться в училище, но не по одному, чтобы не попасть в комендатуру, а всем сразу, построившись повзводно. Так, с достоинством наши гордо покинули поле битвы и никого из них комендачи задерживать не решились.

На следующий день третьекурсники и другие участники драки ходили по училищу королями, многие из них были с перевязанными головами, руками и ногами. Я не видел самой драки, но видел этих парней и очень сожалел о том, что мы вот в наряде, а ребята бились за часть училища и мстили за раненого командира.

Курсанты нашего училища почему-то давно конфликтовали с индустриками и эта драка стала апофеозом этого конфликта. После неё, естественно, был «разбор полётов» на уровне горисполкома, горкомов комсомола и КПСС. В его процессе техникум был признан виновным в драке и к курсантам репрессивных мер не применялось. У нас было проведено общеучилищное собрание, где выступал и начальник училища Кузнецов, и комбат третьего курса Орлов, и замполиты, и парторги, и главные комсомольцы. Все говорили нам, что драться не хорошо, но особо на дравшихся не наезжали. Какие меры применялись к зачинщикам драки – не знаю, но слышал, что некоторых из них отчислили из техникума.

Кем-то свыше было решено подружить два наших учебных заведения с тем, чтобы больше такого не случалось. Нас даже заставили принять у себя кульпоход индустриков, во время которого им рассказывали и показывали училище. Было видно, что студенты (а большинство из них были парни) чувствовали себя очень неуютно. В аналогичный культпоход ходили и несколько взводов нашего третьего курса, но и им было несколько стрёмно в стенах техникума среди явно враждебного окружения. Понятно, что быстро вражда не прошла, были ещё и не раз небольшие стычки, особенно на танцах в Липках, но таких мощных драк больше не было.

Так прошёл третий семестр. Третью сессию, я сдал, как и обе предыдущие, на отлично. В отпуск поехал вовремя, провёл его хорошо, но на столько не выразительно, что не запомнил его вовсе.

Четвёртый семестр

Четвёртый семестр для меня оказался чрезвычайно важным и запоминающимся, но не из-за учёбы и службы, а из-за событий на общечеловеческом и личном фронте. В училище всё шло у меня хорошо и отлично, даже Хабецкий постепенно перестал приставать и грозить гауптвахтой. Во многом перемене отношения ко мне со стороны ротного способствовала подготовка к параду в честь 30-илетия Победы в Великой Отечественной войне. Шёл 1975 год, мы к параду начали готовиться где-то в марте. Нашей роте предстояло пройти коробкой 10 на 10 по Театральной площади – главной площади Саратова – перед руководством города и области, перед ветеранами той войны и тыла. В марте проходила одиночная подготовка и Хабецкий заметил, что я хожу строевым лучше многих, поэтому, как только мы начали ходить шеренгами, поставил в пятую шеренгу правофланговым – именно их лучше видно с трибуны, именно по ним равняется вся шеренга. И вот это, столь почётное место досталось мне. Слов нет, я был доволен, всё-таки было (да и есть до сих пор) во мне некоторое честолюбие.
Так, пройдя все этапы подготовки, мы подошли к параду. Я таки остался правофланговым. Правда матузков (это такой шнурок, прикреплённый за пуговицы фуражки и проходящий под подбородком для того, чтобы фуражка не слетела с головы во время прохождения торжественным маршем) у нас не было, и фуражка в самый ответственный момент на мне стала подпрыгивать, норовя слететь совсем. Лишь неимоверными усилиями мне удавалось подхватывать фуражку при каждом шаге на голове и сохранить её на месте. Потом, уже в училище, я смотрел телерепортаж с площади по саратовским новостям и увидел сам себя с чрезвычайно напряжённым выражением на лице. Мне было понятно почему. Это был первое моё участие в военном параде, пусть и региональном, но всё равно настоящем. Хорошо, что с меня фуражка не слетела – был бы позор на всю оставшуюся жизнь. Хотя в телевизоре такой нехороший эпизод со мной, наверное, не показали бы.

На фронте накопления жизненного опыта также произошло несколько интересных событий. Первое – это драка между девчонками, которая меня повергла в шок и сильно изменила отношение к слабому и прекрасному полу, да и вообще мнение о нём. Я никогда не мог подумать, что девчонки могут так страшно драться между собой.

Мы с Колей Семиколеновым где-то в самом начале семестра попали на танцы в клуб одного из заводов где-то за Третьей Дачной. Посмотрев на девчонок и потанцевав с некоторыми из них, вышли покурить к раздевалке. Через некоторое время туда с криками и руганью спустилась группа девчонок и стали нападать на одну из них, обвиняя в том, что она танцевала с парнем другой девчонки, одной из тут присутствующих. Обвиняемая некоторое время огрызалась, а потом растопыренной пятернёй (пальцы были с длинными ногтями) ударила по лицу главную нападавшую. Та, хоть её лицо и оказалось в крови, но тут же ухватила первую за волосы и со всей дури ударила первую о свою коленку и у этой тоже пошла носом кровь. Однако обвиняемая, извернувшись, каблуком врезала по ноге нападавшую, освободила свои волосы (оставив хороший клок в её руках) и ударив ту коленкой в живот, повалила на пол и продолжала бить острым носком туфли, стараясь попасть в лицо. Нападавшая умудрилась ухватить обвиняемую за ногу и повалить на пол. Драка с ещё большим остервенением продолжилась в партере. Вид у обоих был страшный: разбитые в кровь лица с озверелым выражением на них, всклоченные и драные волосы, перекошенные и местами рваные платья, озлобленное полурычание-полувизг – омерзительная картина. Я попытался как-то встрять и разнять девушек, но Коля удержал меня, сказав, что будет только хуже и для них, и для меня – он саратовский, он знал повадки женского пролетариата своего города. Причём и другие девчонки тоже не лезли в драку, а лишь наблюдали происходящее с каким-то патологическим удовольствием. Чем закончилась драка я не знаю, мы, затушив сигареты, быстро ушли дальше танцевать, но я танцевать уже не мог, мне вообще стало противно тут находиться, и мы ушли с танцев.

Очень неприятным оказался эпизод с воровством в роте и, особенно, в третьем взводе. Имущество наше повседневное хранилось в прикроватной тумбочке, либо на вешалке шинелей (там же и вещмешки лежали), кто-то что-нибудь прятал под матрас. Наиболее важное имущество, такое, например, как парадная форма одежды, хранилось в каптёрке. И вот именно на втором курсе началась какая-то эпидемия воровства. Что-то крали из тумбочек, что-то из вещмешков и даже из каптёрки умудрялись что-нибудь стащить. У меня из тумбочки утащили серебряный перстень-печатку, который я с дуру привёз из Душанбе и иногда носил в увольнениях. В третьем же взводе тащили всё подряд. Особенно часто тырили клеша. Такие брюки некоторые курсанты шили из военной диагонали (это такой вид материи), чтобы красивее выглядеть в увольнении перед девчонками.

Вот однажды в начале четвёртого семестра группа товарищей из трёх человек во главе с одним из командиров отделений (парень он был крепкий, неглупый и вообще положительный, но вот уж очень ретивый в борьбе за правое дело) решили вора поймать и примерно наказать. Они одну из ночей (а может и не одну) почти не спали, но вора поймали. Им оказался курсант Лернер, поступивший в СВВХКУ из суворовского училища. Насколько я помню, он стащил клеша, которые висели на вешалке под шинелями. Били они вора крепко, сначала в расположении роты, потом в туалете. Один из ударов комода попал в живот и вызвал, как оказалось, разрыв селезёнки. По результатам работы медкомиссии Лернера отчислили из училища по состоянию здоровья. Но как бы он мог учиться с нами, когда его поймали на воровстве? Результаты следствия привели к тому, что командира отделения, как зачинщика избиения и того, который нанёс наиболее страшный удар, отчислили из училища и, уже как гражданского, передали под следствие. Двух курсантов, участвующих в этом событии, посадили на губу, впаяв им по 15 суток от имени начальника училища.

Комод отсидел сначала под следствием в СИЗО, а по суду получил год, который отсидел в саратовской тюрьме. Потом, уже после отсидки, в начале четвёртого курса он приходил к нам в роту и в подробностях рассказывал про жизнь ЗК (заключённого) неоднократно приговаривая, чтобы мы даже не пытались делать что-то такое, за что могут посадить, так как там настолько плохо, что даже жить частенько ему было неохота. Таких первоходок как он, прессуют рецидивисты по страшному. А ведь он был крепким парнем, за себя мог бы постоять, но перед одним-двумя, а в камере этих бандитов и воров было много – не отмахнёшься. Его же они особо не любили, так сел он за избиение вора, т.е. их коллеги.

Ещё одно событие было более мирным и даже романтичным. 8 марта на танцах в клубе Саратовского электроприборостроительного завода, который располагался совсем рядом с училищем (всего 2 остановки на трамвае или 15 минут пешком) я познакомился с довольно симпатичной девчонкой Ирой. Как оказалось, она была на полгода- год старше меня (ей к тому времени 20 лет уже исполнилось, а мне ещё два месяца до 20-и), уже закончила какой-то техникум и вообще показалась мне довольно опытной и этим интересной, дамой.

Отношения наши развивались бурно, тем более, что жила Ира совсем рядом с училищем в частном доме в районе Вагонного депо. Мы пару раз встретились ещё в марте и уже вовсю целовались и чаще по её инициативе. В апреле я даже как-то в увольнении привёл к ней домой Славку Авдеева и Вовку Пронина, и мы хорошо провели время. Тогда же она познакомила меня со своим отцом, оказавшимся каким-то сильно заслуженным работником завода холодильников. А 1 Мая она пригласила меня на семейное торжество в квартиру своей старшей двоюродной сестры, где были ещё какие-то родственники. Посидели мы за столом хорошо, тем более, что в увольнении я был до утра. По завершении посиделок нам постелили диван-кровать один на двоих, но кроме поцелуев от меня она ничего не дождалась, так как к тому времени я решил завязывать наши отношения. Уж очень Ира хотела замуж, совсем не хотела уезжать из Саратова, оказалась изрядно меркантильной и поговорить с ней, кроме бытовухи и «любви» было не о чем.

Почти сразу после Первомая я запечатал в конверт фотографию Иры и отправил ей по почте, ничего не написав о причинах этого деяния – считал, что и так понятно. Но не угадал, она ещё несколько раз приходила на КПП и пыталась меня вызвать на разговор, но говорить мне с ней было уже не о чем. Последний раз она пришла аж в июне, когда мы уезжали в лагеря. Но и тогда разговор не состоялся.

День Победы любви


Рассказ так и называется «День Победы любви». Он тут…

1975 год, 30-летие Победы Советского Союза в Великой Отечественной войне. Мы, курсанты-химики, только что прошли парадным строем по центрально площади Саратова перед .руководством области, города, ветеранами той войны и возвращаемся в училище. Сейчас мы придём, нам в училищной столовой подадут праздничный обед и потом многие из нас пойдут в увольнение. На это надеялся и я со своими друзьями-курсантами: Славкой Авдеевым и Вовкой Прониным. Планов у нас было много, но главный их пункт – танцы в городском парке «Липки». Это и обсуждали пока шли с парада в училище и потом, во время обеда.

После обеда около 20-30 человек нашей 7-й роты, построились перед казармой в ожидании увольнения в город. Старшина роты Шура Моисеев со странной, но верной кличкой «Бизон», представил нас командиру роты капитану И.Б.Хабецкому и тут произошло неожиданное. Ротный объявил, что оба моих друга и еще несколько человек лишены увольнения, «в связи с невысокими результатами в учёбе накануне летней сессии». Им предложено вернуться в казарму, взять учебники и продолжить подготовку по тем дисциплинам, по которым у них наблюдаются пробелы. С нашим ротным по этому поводу было спорить бестолково, пришлось мириться. В увольнение хотелось сильно и даже дружеская солидарность тут роли не сыграла, ведь весна, всё цветёт, гормоны играют, а на танцплощадке замечательные саратовские девчонки. А друзьям я обязательно помогу с учёбой, но как-нибудь в другой раз, на самоподготовке и не за счет увольнения. Они это понимали и ни разу не обиделись.

На обеде за столиками в курсантской столовой мы сидели по 4 человека, четвёртым с нами обедал наш хороший товарищ Коля Барыбин. Послушав, он тоже решил сходить в «Липки» вместе с нами. Колю в увольнение тогда отпустили, и мы пошли с ним вдвоём, оставив Славу и Володю в казарме. По давно установившейся традиции сначала зашли в магазин, взяли бутылку портвейна «777» 0,7 литра, у него дома выпили, закусили и к 19.00 уже были в «Липках». Деньги на билеты у нас были, но, к нашему счастью, в парке нёс службу патруль из нашего училища. Патрульные провели нас с Колей на танцплощадку (сейчас вместо танцплощадки какая-то невнятная площадь посреди парка), как якобы задержанных, а там и отпустили. Народу на площадке было уже много, на эстраде какой-то ансамбль исполнял популярные в 70-е годы танцевальные мелодии советских ВИА и западную «Шизгару». Мы с Колей приткнулись около ограды, высматривая подходящие объекты для атаки.

Вдруг, метрах в 5-6 от меня, среди подпрыгивающих и качающихся в танце голов, я увидел девушку (вот эту, которая на заставке к рассказу, она на фото даже в том же платье), которая не танцевала, а говорила с подругой, стоящей ко мне спиной и с любопытством оглядывалась по сторонам. Это было, как вспышка, я видел только её лицо, и оно было прекрасно. Обладая живым и развитым воображением, я буквально за секунды дорисовал весь её облик, который, естественно, также получился совершенным. Умный и любопытный взгляд подсказал мне, что девушка не глупа, а её нахождение на танцах говорил о том, что она не против контакта с лицом противоположного пола. Я тогда сразу решил, что вот она – моя любовь, что именно на ней я хочу жениться и именно с ней у нас будут замечательные дети. Говорят, что любви с первого взгляда не бывает – не верьте, врут!

С девушкой никто не танцевал – тогда это меня несколько удивило. Сильно позже я вычитал и убедился на практике, что многие парни боятся красивых и умных девушек и предпочитают знакомиться с желательно симпатичными, но недалёкими барышнями – к ним и «подъехать» проще и вообще всё проще – от общения до постели. В тот вечер я был немного пьян и может быть поэтому страха не испытывал. Меня накрыл восторг и ещё что-то, что я никогда до этого не испытывал, видимо это и была настоящая взрослая любовь.

Тогда меня только порадовало то, что понравившаяся мне девушка свободна и всяческими жестами попытался привлечь её внимание, а когда она заметила это, так же жестами пытался объяснить, что следующий танец за мной. Когда текущий танец закончился и народ немного успокоился мне удалось пробраться к ней. Вблизи оказалось, что она даже лучше, чем нарисовало мне воображение. Об этом я ей и говорил. Говорил это и многое другое не переставая, мои слова вызывали у неё не отторжение, а улыбку. Иногда она даже отвечала, причём впопад, то есть не только слушала, но и слышала меня. Я забыл про Колю, не сильно обращал внимания на подругу девушки, которую (как позже выяснилось) звали Наташа, только говорил и говорил с Леной – так, оказывается, звали уже любимую мной девушку.

Хоть это и был День Победы, но увольнение не вечно, к 23.00 надо было возвращаться в казарму, да и Лену мама просила не задерживаться долго на танцах. Поэтому мы с Наташей пошли сначала провожать Лену, а потом поехали на одном троллейбусе: я в училище, Наташа чуть дальше домой. Мне повезло, что Наташе надо было ехать на том же троллейбусе – я много информации про Лену выпытал у неё, пока мы ехали. Всё, что говорила Наташа про Лену только подтвердило моё мнение, что Лена – это не просто моя уже любимая девушка, но и та, которую я должен и просто обязан повести в ЗАГС, что и случилось через два года, по окончании мной училища.

Как накрыла меня эта любовь 9 мая 1975 года, так и не отпускает до сих пор. Сейчас, у нас две замечательные дочери, которые уже раз по 30 слышали эту историю с ещё большим числом деталей и нюансов. Я им рассказываю про нашу встречу с их матерью каждое 9 Мая, который для нас стал не только Днём Победы, но и Днём Победы Любви. Может быть это помогло им быть любимыми, любить самим и создать свои семьи – пример родителей очень заразителен для детей.

Вот такой рассказ получился.

Добавлю к рассказу ещё и то, что после встречи с Леной у меня не было больше ни одной девчонки, вернее они были, но не как девушки, а как подруги, коллеги, знакомые и т.п.

Вторая наша встреча произошла уже 11 мая. Я убежал в самоволку для того, чтобы ещё раз встретиться с Леной и место выбрал такое, чтобы она мимо не прошла. Работала она на полставки в проектном институте (вместо института сейчас там Саратовская областная палата Росреестра) про это мне Наташа рассказала. Она дала рабочий телефон Лены, но я звонить не стал, а решил прийти неожиданно и посмотреть на реакцию Лены на моё появление.

Придя к институту, я около 13.00 встал прямо у выхода. В час дня из института пошёл народ, многие на обед, а некоторые, как Лена, домой. Мимо меня она не прошла увидела сразу и приятно удивилась. На сей раз она была не против, чтобы я её проводил до дома, ведь 9 Мая она это мне не позволила сделать, объяснив, что опасалась, ведь меня вечером в Глебовраге могли побить (район Глебучева оврага был одним из наиболее криминальных мест Саратова), а вот сейчас день и она не боится за меня. Ну и пошёл я её провожать. Идти было не далеко, минут 10-12 на улицу Посадского, дом №75, квартира 6. Но это лишь так называется, на самом деле это был двор вот за воротами с тремя небольшими жилыми домиками и уличным туалетом. Домик Лены был в конце двора за калиткой и представлял собой тёмный от времени деревянный трёхэтажный барак, где квартира №6 – это его первый этаж. Сейчас того дома уже нет, он сгорел еще в 2008 или 2009 году, к тому времени его полностью расселили, и, к счастью, никто не пострадал.

В дом я, естественно, не пошёл и мы расстались без поцелуев и объятий во дворе перед калиткой в их дом-барак.

Потом были ещё встречи, а в июне Лена улетела в туристическую поездку в Тбилиси. Мы не виделись дней десять – очень долго для первого этапа любви. Я еле-еле дождался её прилёта и даже, опять-таки в самоволке, встретил её в аэропорту. Как я помню, только после этой её поездки мы стали обниматься и чуть-чуть целоваться.

И в июне же (помню мы сидели в сквере на Театральной площади) я предложил ей выйти за меня замуж, т.е. двух месяцев не прошло с момента знакомства. Однако не отказавшись она и не согласилась – ей было почему-то смешно, никто до этого такого предложения ей не делал. Не получив согласия, я понял, что тактика блицкрига не сработала и пора приходит к тактике длительной осады. Отступать я не собирался.

Окончание второго курса

Потом, в конце июня, и мне подошла пора ехать в лагеря. Предварительно мы сдали основную часть сессии и мне удалось и её всю сдать на отлично. Весна и лето 1975 года выдались на европейской части СССР засушливыми и жаркими. В лагерях было жарко так, что спали мы в палатках задрав пологи, чтобы хоть как-то их продувало. Помогало это не сильно, но хоть что-то. Особенно тяжело было на полевых занятиях по общей тактике, ТХВ, топографии, которых было абсолютное большинство. Но тяжелее всего оказалось на огнемётном стрельбище, где мы отрабатывали навыки стрельбы из ЛПО и ТПО (соответственно, Легкий и Тяжёлый Пехотный Огнемёт). Нам приходилось чуть ли после каждого выстрела, особенно из ТПО бегать с вениками из веток и тушить загоравшуюся траву, особенно если ветер был в сторону леса, который рос в овражке за стрельбищем.

Тяжёлыми, но очень интересными были занятия по топографии, которые с нами проводил подполковник Аристов. Мы бегали по азимутам, по его заданиям искали всякие штуки, которые он прятал. В конце сдавали зачёт во время которого каждый из нас должен был пройти по его заданию из точки А в точку Б, пройдя и собрав все контрольные метки по маршруту, причём у каждого из взвода были свои маршруты со своими метками. Естественно, что, раздав в точке А задания, Аристов встречал нас через час в точке Б, ведь между точками было не больше 200-300 метров по прямой, а нам надо было намотать по жаре и чаще бегом километров шесть, а то и семь.

Занимались мы и спецобработкой техники (в том числе того огнемётного танка, который нас обкатывал год назад) с помощью ДКВ (Дегазационный Комплект Войсковой или, шутейно, Дурак Кто Выдумал). Учились разворачивать замечательные машины АРС-14 (АвтоРазливочная Станция) для проведения спецобработки танков и автомобилей, а также для снаряжения баллонов ДКВ и других индивидуальных приборов спецобработки дегазационными растворами.

Копали и обустраивали окопы, проводили активные атаки и оборонительные бои занимаясь Общей тактикой. Разведывали местность на предмет её радиоактивного и химического заражения на машинах УАЗ-469рх. Много ещё чем военным занимались. В целом, сами предметы и педагоги, которые их с нами проводили, мне нравились. Как обычно, в продолжение летней сессии экзамены и зачёты по военным дисциплинам сдавали в лагерях. Я и их сдал на отлично.

Встретились мы с Леной всего пару раз между лагерями и отпуском – промежуток был не большим, всего около недели. Пришив тройную лычку на рукав кителя, как курсанты уже третьего курса мы разъехались в отпуск. Простившись с друзьями я на сей раз не стал участвовать во всеобщих проводах, а пошёл попрощаться с Леной – для меня теперь она стала важнее.