У вод Невы

Автор: Джон Р. Карлинг... Моей дочери Уинифред.
Эпизод из тайной истории Александра Первого, царя всея Руси.
Опубликовано в октябре 1907 года. Издательство «Альфред Мадж энд Сан»,
 Бостон, Массачусетс, США.
***
I. СОВРЕМЕННЫЙ ФРИЛАНСЕР 1 II. ПРЕДЛОЖЕНИЕ БАРАНОВА 10 III. Гостиница «Серебряная берёза» 22 IV. В СПАЛЬНЕ ПРИНЦЕССЫ 33 V. ОБНАРУЖЕН ИЛИ НЕ ОБНАРУЖЕН? 45 VI. НАСЛЕДНИЦА ТРОНА! 54 VII. УИЛФРИД БРОСАЕТ ВЫЗОВ ЦАРЮ 63
8. ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЙ ТЕТ-а-ТЕТ IX. ПРОПАВШИЙ ДОКУМЕНТ  X. НАЙДЕННЫЙ ДОКУМЕНТ 98
11. «ТЫ ПОБЬЁШЬ ЕГО ПОД КОЛЕНИ»  XII. МРАЧНОЕ НАЧАЛО ПРАВЛЕНИЯ 117
XIII. ТРИУМФ БАРАНОВА 129 XIV. В ПОЛДЕНЬ 137 XV. КАК УМЕР ПАВЕЛ 149
XVI. ПАДЕНИЕ РЕЖИЦИДОВ 160 XVII. КЛЯТВА УБИТЬ! 172 XVIII. МАСКАРАД 180
19. ПОЦЕЛУЙ ПРИНЦЕССЫ 20. УИЛФРИД ПОЛУЧАЕТ ВЫЗОВ 21. «ВАШ ПРОТИВНИК — ИМПЕРАТОР!» 210 XXII. «ЭТА ДУЭЛЬ НЕ ДОЛЖНА СОСТОЯТЬСЯ». ПОХИЩЕНИЕ УИЛФРИДА
 XXIV. ФИГУРА В СЕРОМ ДОМИНО  XXV. ЗАМЫСЕЛ ДОКТОРА 26. БЕЗ ПАМЯТИ!
27. ПОРТРЕТ ЦАРЯ,28. ПОЛИНА РАСКАИВАЕТСЯ 29. УХАЖИВАНИЕ За ЦАРИЦЕЙ
30. ЗА ЗАНАВЕСОМ.32 «Я принадлежу Уилфриду, а не тебе!» ПОБЕГ 300
XXXIII. ПРИМИРЕНИЕ 309
***
ГЛАВА I

СОВРЕМЕННЫЙ БРОДЯГА


Холодной январской ночью в первый год XIX века в Королевском дворце в Берлине состоялся
государственный бал, устроенный по приказу прекрасной юной королевы Луизы.

 Среди тех, кто присутствовал на этом празднестве, было много мужчин, в основном военных.
были равнодушны к полонезу или вальсу и развлекались в
галереях, где, как в современном ресторане, стояли маленькие столики, за которыми
двое или больше человек, поглядывая на танцующих, могли одновременно
угощаться ужином и беседовать на актуальные темы. Эта функция была недавно
введена русским графом Венгерским, и, хотя придворные консерваторы были
в ужасе от этого нововведения, оно получило одобрение королевы Луизы
и принесло графу огромную популярность.

На одном из этих балконов за столом сидели несколько офицеров, которые, несмотря на юный вид, больше интересовались политикой, чем прелестями дам. Их разговор, который был чрезвычайно оживлённым, в основном касался вопроса о том, позволит ли их государь, Фридрих Вильгельм III, втянуть себя в конфедерацию, образованную четырьмя державами — Францией, Россией, Швецией и Данией, — конфедерацию, целью которой было вооружённым путём противостоять праву Великобритании обыскивать в открытом море все суда, подозреваемые в перевозке контрабанды.

Пока эти огнепоклонники беседовали, они бросали осторожные взгляды в сторону
виконта Кортни, англичанина, который сидел в одиночестве за столом и потягивал вино. Будучи членом знаменитого исторического рода и патриотом до мозга костей, вспыльчивый виконт не мог оставить без внимания ни одно оскорбление, нанесённое его стране, а поскольку его репутация фехтовальщика была такова, что с ним не мог сравниться даже «Боец»
Фицджеральд, в расцвете своей славы, прусские офицеры следили за тем, чтобы любое замечание, не лестное для его родной страны, произносилось вполголоса.

Жизнь Уилфрида Кортни должна была пройти в Средние века. Он
был романтиком-фрилансером, чьи идеи были больше сродни эпохе
рыцарства, чем XIX веку. Дух, который находит удовольствие в
опасности, дух, который сделал викингов грозой всех побережий от
Северного мыса до Сицилии, дух, который заставил крестоносцев
сражаться с панами под палящим солнцем Сирии, дух, который
заставил англичан основывать колонии прямо на пути враждебных
дикарей, — этот дух всё ещё жил в крови Куртене.
Таким образом, достигнув совершеннолетия, Уилфрид, оставив заботу о своих наследственных владениях на попечение овдовевшей матери, отправился странствовать по Европе в поисках приключений. В ходе этого поиска он не раз пускал в ход свой меч, заслужив тем самым от не менее знатного человека, чем граф д’Артуа, сам образец рыцарства, гордое звание _Баярд Англии_.

К этому пристрастию к сражениям добавилось другое, резко контрастирующее с ним. Точно так же, как Фридрих Великий в перерывах между кампаниями находил
Странное удовольствие доставляло ему писать то, что его поклонники называли поэзией, поэтому Уилфрид
любил посвящать часть своего досуга изучению живописи, но
в то время как Фредерик в своём искусстве никогда не поднимался выше посредственности, Уилфриду в его
искусстве удалось достичь высокого уровня мастерства.

В остальном он был высоким, со светлыми волосами, голубыми глазами и той
неопределённой манерой держаться, которая всегда сопутствует аристократическому происхождению:
стройный и мускулистый, гигантской силы, не знающий страха,
рыцарственный в своих поступках. Среди его недостатков было то, что он действовал
скорее на импульсе, чем на более холодном рассуждении. Но где были бы великие исторические деяния, если бы их авторы всегда останавливались, чтобы взвесить последствия?

 Теперь, когда виконт Кортни сидел в одиночестве, поигрывая бокалом с вином, знакомый голос внезапно прервал его размышления.

 «Уилфрид, то, что наши страны, или, лучше сказать, наши глупые кабинеты, находятся в состоянии войны друг с другом, конечно же, не повод для разрыва нашей личной дружбы?»

— Князь Уваров! Вы в Берлине! — воскликнул Уилфрид, и его лицо просияло.
Он немного опасался, что тот может отсалютовать
Поприветствовав его по-континентальному, с сердечным поцелуем, он быстро протянул ему руку и с облегчением увидел, что Уварова устраивает английский способ приветствия.

— «Принц», вы говорите? — ответил Уваров почти с упреком. — В былые времена это было «Серж».

— Тогда пусть будет «Серж». Я рад видеть знакомое лицо.

Пришелец был русским по национальности, с явно некрасивым лицом, типичной калмыцкой физиономией, хотя её уродство
компенсировалось мягким выражением тёмных глаз. Но каким бы непривлекательным ни было его лицо, он был высоким и хорошо сложенным, и
облачённый в синюю форму лейб-гвардии Преображенского полка, который, по крайней мере в 1801 году, был элитным подразделением царской армии.

 Во время службы в качестве атташе при российском посольстве в Лондоне
князь стал известен в салонах Вест-Энда, где он познакомился
Уилфрид, несмотря на необоснованные предубеждения против москвичей,
сделал исключение для князя Уварова, оценив его выдающиеся
качества. Таким образом, они быстро подружились.

 В Уварове было что-то загадочное. Его воспитал боярин
высокопоставленный чиновник, который никогда, даже на смертном одре, не раскрыл бы своему
приёмному сыну тайну его происхождения.

«Твой отец жив и знает о твоём существовании. Пусть он говорит, а не я», —
таковы были почти последние слова его опекуна.

Этот вопрос сильно беспокоил Уварова. Он часто обсуждал его
со своим английским другом, и теперь, после первых приветствий, этот друг
вернулся к старой теме.

— Вы ближе к… к открытию?

 Лицо принца приняло несколько мрачный вид.

 — Нет, не ближе, и, по правде говоря, я надеюсь, что никогда не буду ближе, чем сейчас.

Уилфрид поднял брови в искреннем удивлении.

«Помнишь ли ты, — продолжил принц, — ту старую цыганку-гадалку,
которую мы с тобой однажды встретили неподалёку от твоего поместья в Суррее? Она предсказала, что мой отец станет мне известен в тот самый момент, когда я убью его».

«Мой дорогой Серж, неужели ты придаёшь значение её словам?»

«Да, и боюсь, что да». Она предсказала мне три вещи: во-первых, что по возвращении в Россию я стану князем; во-вторых, что я стану
_адъютантом_ цесаревича Александра. Оба предсказания сбылись.
Почему я должен отказываться верить в третье?

“ Почему? Потому что старая сивилла заверила меня, что в течение года я спасу
жизнь прекраснейшей принцессы в Европе, завоевав ее любовь этим поступком.
С тех пор прошло восемь лет, и до сих пор я не спас жизнь
ни одной женщине, будь то принцесса или крестьянка. Поскольку она может пророчествовать как ложно, так и правдиво
отбрось свои мрачные предчувствия.

Уваров сменил тему разговора.

“Что это, я слышал, вы делали в Париже?” заметил он. “Мне сказали
что ваша картина, выставленная там на прошлое Рождество, чуть не вызвала
бунт”.

“Бунт? Чепуха!”

“ Я вижу, вы не любите — как у вас говорят в Англии? — трубить в свою собственную
трубу. Но на этот раз отбросьте свою скромность и расскажите мне эту
историю.

“ Ну, раз уж ты настаиваешь на том, что тебе скучно. Ты, я полагаю, имеешь в виду
мою картину "Последние мгновения Марии-Антуанетты"? Несмотря на то, что пишут французские газеты
, у меня не было политических мотивов. Работа была выполнена просто
в угоду моей собственной фантазии. Когда я закончил, мой бедный старый учитель рисования увидел картину
и попросил одолжить её, чтобы выставить на небольшой выставке
своих работ. Я согласился. Результат был потрясающим. Пришли тысячи людей
чтобы посмотреть на картину. Республиканцы, которые когда-то требовали отрубить голову «австрийке» и с радостью наблюдали за её казнью на эшафоте, теперь плакали при виде её изображения на холсте. Бонапарт прознал об этом и, опасаясь, что это настроит людей в пользу роялистов, приказал уничтожить картину. Жандармы были категорически против. Раздались крики «Долой Наполеона», началась драка,
и галерею пришлось расчищать штыками».

«А правда, что вы вызвали Наполеона на дуэль?»

«Я потребовал компенсацию за потерю моей картины или — удовлетворения на
острие шпаги».

 Уварова не могла не улыбнуться, глядя на колоссальную дерзость своего друга.

 «И генерал Бонапарт ответил…»

 «Полицейским предписанием пересечь границу в течение сорока восьми часов».

 «Вы уехали?»

 «Я остался». Видите ли, сестра первого консула, темноглазая Полина,
с которой у меня были некоторые любовные связи — платонические, конечно, — пригласила
меня на бал, который должен был состояться через две недели. Мой дорогой Серж, как я мог отказаться? В
вечер танцев я явился, к большому неудовольствию
мои друзья, которые знали, что ожидается приезд первого консула. Я
специально договорился о том, чтобы уехать в момент его прибытия».

«Он видел вас?»

«Конечно. Представьте себе его ярость, когда он увидел, как я подношу руку Полины к своим
губам, когда я уходил! Музыка, танцы, разговоры — всё
прекратилось. Тишина была мучительной. ‘ Разве вы не получили приказ
покинуть Францию две недели назад? - прогремел он. ‘ Почему вы не уехали? ‘А
разве ты не получал вызова на бой две недели назад?’ Ответил я.
‘Почему ты не дрался?’

“Он не мог говорить от страсти.

«Что касается отъезда из Франции, гражданин Бонапарт, — продолжил я, — то в таких вопросах, как прибытие и отъезд, мы, Кортни, привыкли поступать по-своему. Я назначил сегодняшний вечер временем своего отъезда, и, как вы теперь понимаете, я… э-э… уезжаю. Прощайте, гражданин».

«С этими словами я, по заранее условленному плану, прошёл через круг
друзей, и прежде чем он успел отдать приказ о моём аресте, я добрался
до частных ворот, где меня ждал экипаж. Поскольку я позаботился о том,
чтобы у меня были наготове сменявшие друг друга лошади, мне удалось
пересекли восточную границу в нескольких сотнях ярдов впереди преследующих их людей
карабинеры.

“ И поэтому генерал Бонапарт отказался померяться с вами силами?

“Бонапарт — корсиканец, то есть итальянский браво, предпочитающий
более темные методы. Слушайте продолжение. Несколько дней спустя, когда я сидел за карточным столом в курзале в Хомбурге, один мужчина внезапно встал, обвинил меня в шулерстве и в завершение своих слов выплеснул содержимое своего бокала мне в лицо. Конечно, встреча была неизбежна. Это должна была быть дуэль на смерть. Позже в тот же вечер мой секундант пришёл ко мне в сильном волнении
Он в отчаянии советовал мне отказаться. Он узнал, что мой противник был тайным агентом Первого консула — не кем иным, как знаменитым или печально известным аббатом Спада.

— Я слышал о нём. Первый фехтовальщик Франции?

— Так называемый. Что ж, мы встретились, и, учитывая, скольких людей Спада убил за свою жизнь, я счёл себя вправе отправить его в ад.

— Вы убили его!

— За три минуты.

Уваров с восхищением посмотрел на говорившего.

— Так Бонапарт расправляется с теми, кто ему не нравится, —
заключил Уилфрид. “ Но я еще поквитаюсь с Маленьким корсиканцем за то, что он
уничтожил мою картину.

Теперь, когда Уилфрид смотрел вниз на танцующих, ритмично раскачивающихся в такт
звукам музыки, его внимание привлекла высокая фигура, стоящая
уединенный и созерцательный, внутри арочного входа, который открывался в
бальный зал. Это был мужчина средних лет с седеющими волосами, на его холодном,
красивом лице застыло несколько мрачное выражение. Он был одет в придворный
костюм, держал шляпу под мышкой и сверкал бриллиантами от напудренного парика до пряжек на туфлях. Это был
бриллианты, которые привлекли внимание Уилфрида; ему не нравилось видеть мужчину
в таком наряде.

“Ты знаешь этого джентльмена, Серж?” - спросил Уилфрид, указывая на
магната, о котором шла речь. “Его лицо кажется мне знакомым”.

“Граф Аркадий Баранов, один из царских министров. Вы, должно быть,
видели его в Лондоне, поскольку раньше он был послом при дворе Св.
Джеймса. Богат, как Крез. Один из тех, — презрительно продолжил принц, — кто в предыдущее правление пришёл к власти через спальню императрицы Екатерины. Он — доказательство власти личных
уравнение в международной политике».

«Как так?»

«Он отъявленный варвар, чья утончённость не глубже напускной. Когда он был в
Лондоне, его грубость оскорбляла мужчин, а грубость женщин, и он покинул Англию, сгорая от желания причинить ей боль, и теперь, по его мнению, время пришло».

«По его мнению!»

«Вы знаете, что после того, как они сражались друг с другом больше года,
Царь Павел и консул Бонапарт теперь закадычные друзья. В основном это произошло благодаря
дипломатии графа Баранова, которого царь отправил в Париж в качестве своего
посланника: именно его рукой был подписан франко-русский договор. Находясь в
Во французской столице он щекотал парижские нервы памфлетом «Может ли англичанин обладать здравым смыслом?».

«О, конечно!» — пробормотал Уилфрид, взглянув на далёкого памфлетиста.

«А теперь, возвращаясь в Санкт-Петербург, он задерживается в Берлине в надежде убедить прусского короля присоединиться к союзу против Англии».

«Хм! Удастся ли ему это?»

«Трудно сказать. Он дважды беседовал с королём. Фредерик
Вильгельм — добродушный, слабовольный человек. Если бы не королева Луиза,
которая настаивает на своём присутствии на этих беседах, Баранов мог бы
Он добился своего. На четвертый день после этого у него состоится заключительное интервью, и — обратите внимание на этот важный момент — королева ничего не знает об этой предполагаемой встрече».

«И князь Уваров, как московский патриот, — улыбнулся Уилфрид, — надеется, что
Баранов добьется своего?»

«Ни в коем случае», — быстро ответил собеседник. «Лично я против войны, и — но пусть это останется в секрете — то же самое говорит и царевич. Зачем нам давать возможность вашему Нельсону заработать новые лавры за счёт России? Но давайте оставим политику — я ещё не всё рассказал
чем надо”, - продолжил он со смехом, а затем, путем изменения
предмет, - добавил он —

“Ты еще не замужем?”

“Нет, и вряд ли будут. Ждет обещанную принцессу, ” сказал Уилфрид
насмешливо. “ Но ты?— А как же леди, которую ты любил пять лет назад?

“ Я все еще люблю ее, ” угрюмо ответил принц.

“ Она остается незамужней?

“ Пока что. Но для меня она ледышка”.

“Мужайся. Нева не всегда замерзает. То, что она не выходит замуж.
должно побудить тебя продолжать сватовство ”.

“Дайте мне ваше лицо и фигуру, и я, возможно, добьюсь успеха. Вероятно ли, что она,
Признаюсь, самая красивая женщина в Москве выйдет замуж за такого урода, как я?

«При чём тут внешность? Как говорит ваша русская пословица: «Я люблю тебя не за то, что ты хороша, а ты хороша, потому что я тебя люблю».

Эти слова не произвели впечатления на Уварова.

«Недавно я обнаружил, что у меня есть соперник, и весьма успешный.
Стремиться к её руке опасно».

Прежде чем Уилфрид успел спросить, что означают эти загадочные слова,
к нему подошёл слуга в ливрее с серебряным подносом, на котором лежало
запечатанный конверт. С поклоном он протянул его принцу, который, открыв его, обнаружил внутри карточку с надписью:

 «_Тот, кто сейчас говорит с вами, — это человек._

 Аркадиус Баранов».




 Глава II

Предложение Баранова


На мгновение Уварофф устремил взгляд на карточку, которую держал так, чтобы её не видел никто, кроме него самого; затем, подняв глаза, он посмотрел на Уилфрида. В поведении принца внезапно появилась холодность, и
Уилфрид интуитивно почувствовал, что надпись на карточке как-то связана с этим.

“Следующий танец, как я понимаю, венгерский вальс”, - сказал Уваров.
Изменившимся голосом. “Эта открытка напоминает мне, что меня ждет дама.
Извините за мое отсутствие на несколько минут. Видите ли, я такой уродливый, ” добавил он
с неловкой улыбкой, - что, когда я добиваюсь согласия на танец, я
не могу позволить себе пропустить его.

Уварофф был самым честным человеком на свете, но слова, которые он только что произнёс, были «белой ложью», как быстро убедился Уилфрид, потому что, оглядываясь во время всего вальса, он не видел принца среди танцующих.

Пока Уилфрид ломал голову, пытаясь объяснить поведение Уварова, он
увидел, как граф Баранов идёт по галерее, с улыбкой перекидываясь
словами с теми, кого знал.

Уилфрид наблюдал за ним и оценивал этого человека. Его глаза, более овальные по форме, чем у жителей Западной Европы,
имели обманчивый, хитрый взгляд азиата.

— Будь я царем, я бы не выбрал такого человека в качестве своего министра, —
прокомментировал Уилфрид.

 — Я обращаюсь к виконту Кортни? — спросил граф, поклонившись и подойдя к Уилфриду.

Да, он обратился к виконту Кортни. Несколько прямолинейно. Уилфрид
не просил о знакомстве с дипломатом и не был склонен быть слишком вежливым с врагом Англии.

 Но посланник не был оскорблен холодными манерами Уилфрида. Он
сел в кресло, которое недавно занимал Уваров. Маленькая группа
Прусские офицеры уставились на эту пару, гадая, что может быть общего между представителем царя и эксцентричным молодым
англичанином.

 Когда Баранов сел, из его кармана выпал бриллиант. Уилфрид
Он поднял его и протянул владельцу, который изящно отмахнулся от него.

«Для Бараноффа ниже его достоинства поднимать то, что он однажды уронил».

«А для Кортни ниже его достоинства принимать это», — ответил Уилфрид, положив камень на то самое место, куда он упал.

Этот трюк с ронянием бриллианта был старой уловкой Бараноффа, когда он хотел расположить к себе незнакомца. Он всегда считал этот метод очень эффективным — с русскими. Но, похоже, с англичанином он не сработал.

 Граф заказал бутылку «Шартреза» и налил себе
Он налил в стакан несколько капель жидкости из пузырька, которую, как знал Уилфрид, называли «дьяволино» — одно из тех итальянских снадобий, которые были в моде сто лет назад и рекомендовались для поддержания тонуса у тех, кто склонен к распутству.

 Уилфрид ещё больше невзлюбил этого человека.

 — У вас ко мне дело, сэр?

 — Ах, как восхитительно по-английски!  Вы сразу переходите к делу.  Дело?
Да, можно и так сказать. В любом случае, у меня есть предложение — великолепное предложение.


Он с любопытством посмотрел на Уилфрида, сомневаясь, как будут восприняты его слова.
И действительно, Уилфрид уже готов был сказать посланнику, чтобы тот
брал себя и своё предложение в Самарканде или где-нибудь ещё, но он воздержался,
подумав, что лучше сначала выслушать предложение.

«Я хочу, — продолжил граф, — дать вам возможность заработать
триста тысяч рублей. Это цена, которую я готов заплатить
за услугу, которую вы окажете».

Триста тысяч рублей, или, грубо говоря, 50 000 фунтов стерлингов по английскому
курсу, были бы желанным подарком для Уилфрида, чьё семейное поместье было заложено. Но, памятуя о характере собеседника,
он решил сначала узнать, может ли это предложение быть с честью принято английским джентльменом и патриотом.

«Триста тысяч рублей! Должно быть, это очень важная услуга, чтобы стоить так дорого».

«Вы говорите правду. Это важная услуга».

«В Европе тысячи подходящих людей. Почему выбрали меня?»

«Тысячи людей — это правда. Но только один Кортни».

Уилфрид не стал оспаривать столь очевидное замечание.

«Работа, — продолжил граф, — требует духа, способного на великие свершения».

“Тогда, кто более подходит для этой задачи, чем граф Баранов?”

“Вы очень хороши”, - улыбнулся посланник. “Но я не был в Саксонии в
летом 1792—вы были”.

“Так тоже было немало других мужчин в году вы упомянули.”

“ Верно, но вы были центральной фигурой в одном деле, забытом
вами, возможно, но запомнившемся другим. Я объясню позже.

Лето 1792 года было примерно восемь с половиной лет назад. Уилфрид,
торопливо вспоминая своё недолгое пребывание в Саксонском королевстве, не мог
припомнить ничего, что объясняло бы слова Баранова.

“То, что мне нужно для моего трехсот тысяч рублей заключается в том, что вы должны
заниматься любовью—успешным любовь, заметьте—с некой леди.”

Уилфрид дал презрительным смехом.

“Я думал, что "энтерпрайз" требует высокой степени мужества!”

“Так оно и есть. В этом большая опасность”.

“Это делает его интересным. Где можно найти эту леди Опасную?”

“В городе Санкт-Петербурге”.

“Эта дама молода или стара?”

“Ей двадцать третий год”.

“На семь лет моложе меня. Неприятный, может быть, и поэтому не могут
получить поклонник?”

“Она была самой прекрасной лица в Санкт-Петербурге”.

“ Не дурнушка? Дочь вульгарного торговца или какого-нибудь богача.
Крепостной, желающий заполучить дворянина в зятья?

“ Напротив, ее отец - принц.

Уилфрид вздрогнул. Он подумал о пророчестве цыганки.

“ Это дама падшего состояния?

“Она может распоряжаться миллионами рублей”.

“ Пленница, замурованная в крепости, из которой вы хотите, чтобы я ее вызволил
?

“ Ничего подобного.

“ Монахиня-одиночка, раскаивающаяся в своих обетах?

“ Вовсе нет. Она свободно вращается в придворных кругах.

“ Сумасшедшая или склонна к этому?

- Такая же здравомыслящая, как и женщины в целом.

— Страдает ли она каким-нибудь наследственным недугом? Эпилепсией или чем-то подобным?

— Она так же здорова, как и вы.

— Тогда, во имя всего святого! — воскликнул Уилфрид в приступе недоумения, — объясните, почему у знатной, красивой и богатой дамы нет женихов среди её соотечественников? Почему любовником должен быть чужеземец из далёкой Англии?

“ Потому что в Санкт-Петербурге нет никого, кто был бы достаточно смел, чтобы взять на себя
эту роль, поскольку разоблачение означает верную смерть для влюбленного,
возможно, смерть для нее.

“ Смерть? ” переспросил Уилфрид, несколько удивленный этим словом.

“ От рук государства.

— Ах! — сказал Уилфрид, начиная что-то понимать. — Она важная политическая
фигура?

 — Очень важная, — ответил дипломат, и его взгляд подтвердил его слова.

 — Каковы мои шансы завоевать расположение этой
дамы?

 — Я обнаружил, что вы единственный мужчина в Европе, который может добиться успеха.

 — Неужели! Это очень льстит моему тщеславию, — рассмеялся Уилфрид. — Полагаю, леди не посылала вас с этим поручением?

 — Она сама скромность и скорее умрёт, чем пошлёт кого-нибудь с таким поручением.

“Я прошу у нее прощения за то, что мысленно оскорбил ее. У вас есть ее портрет?”

Граф на мгновение заколебался, а затем достал миниатюру из слоновой кости.

“Написана три месяца назад. Едва ли это воздает ей должное.

Когда взгляд Уилфрида упал на миниатюру, у него буквально перехватило дыхание. Это было
лицо прекраснее любого, что он когда-либо видел. Нежные фиалковые глаза
и прекрасные тонкие черты лица с милым серьёзным выражением,
говорящим о задумчивой и _духовной_ натуре, вполне могли бы
вдохновить на любовь даже самого холодного человека, а тем более
такого романтичного, как Уилфрид.

“Ну, и что вы об этом думаете?” - спросил Баранов.

“Это лицо ангела”, - ответил Уилфрид, возвращая миниатюру.
"Как ее зовут?" - спросил я. “Как ее зовут?” он добавил.

“Вы ее не узнаете?”

“Нет”.

“Я подумал, что, возможно, вы узнали это лицо. Ее имя?
Простите меня, я дам его вам, если вы готовы взять на себя роль
любовника, а если нет, то в интересах дамы будет сохранить это в тайне».

 — размышлял Уилфрид. Дама с политическим весом, как назвал её Баранов,
которой государство угрожало смертью, если она прислушается к любовным клятвам!
Уилфрид достаточно хорошо разбирался в русской истории, чтобы знать, что правящая династия была младшей ветвью Романовых и что возвращение к праву первородства лишило бы нынешнего царя его короны. Была ли дама с ангельским лицом потомком старшей
линии и, следовательно, настолько близкой родственницей престола, что при дворе
мрачного и подозрительного Павла Первого любому мужчине, даже самому знатному из
российской знати, было бы опасно претендовать на её руку?
Воодушевлённый этой мыслью, Уилфрид начал плести целый политический роман
вокруг прекрасной незнакомки. Была ли она, хотя и номинально на
свободе, фактически пленницей при царском дворе, под присмотром сотни
подозрительных глаз, тоскующей по любви, но запрещённой к замужеству?

 Попытаться освободить её из такой мрачной обстановки было не более чем его
долгом.

 И Уилфрид, если Баранов говорил правду, был уверен, что завоюет её
любовь! Ухаживать за прекрасной принцессой и похитить её из-под власти ревнивого
царя — вот что было по душе его рыцарскому и романтическому характеру. Он больше не мог колебаться.

«Вы согласны?»

— Согласен! — эхом отозвался Уилфрид. — Разве можно не согласиться? Вы говорите, что, если я женюсь на этой леди, вы добавите к этому удовольствию выплату мне трёхсот тысяч рублей! Право, ваше предложение настолько необычно, настолько заманчиво, что я почти склонен думать, что вы со мной шутите. И, — добавил он более серьёзным тоном, — не стоит шутить с Кортенеем, сэр.

— Я не имел в виду ничего легкомысленного. Но, простите, я, кажется, не совсем ясно выразился. Вы, должно быть, меня неправильно поняли. Я говорил о _любви_, а не о _браке_».

Уилфрид пристально посмотрел на говорившего, на губах которого появилась зловещая улыбка. Затем, словно вспышка в тёмную ночь, до него дошёл смысл предложения. Его намеренно заставляли развращать невинную женщину! Эта дама чем-то оскорбила могущественного дипломата, который выбрал такой дьявольский способ мести.
Падение с высот чистоты, позор, который хуже смерти, разрушил бы
всё её влияние в придворных кругах и, вероятно, в то же время устранил бы
политическое препятствие на пути Баранова.

Какие бы грехи ни приписывали Уилфриду, он ещё не был распутником. В эпоху, когда галантность считалась одним из признаков джентльмена, и даже духовенство не отличалось чистотой нравов, он сохранил своё имя незапятнанным благодаря влиянию доброй матери, которая учила его видеть в каждой женщине святую.

 Можно представить себе его гнев. Он винил себя за то, что разговаривал
с таким хладнокровным варваром.

 «Я заслужил это оскорбление, — пробормотал он. — Чего ещё я мог ожидать? Разве можно
возиться с смолой и не испачкаться?»

— Вы не должны говорить о браке, — продолжил Баранов. — Я хочу, чтобы леди была вынуждена скомпрометировать себя.

 — Чтобы весь мир узнал о её падении? — спросил Уилфрид, опасно улыбаясь.

 — По правде говоря, мне будет мало пользы, если _amour_ останется в тайне.

 Искренность, с которой говорил Баранов, показывала, что он был совершенно уверен в том, что Уилфрид согласился с его планом.

«Но вы сказали, — заметил Уилфрид, — что, если этот роман станет известен,
она может быть приговорена к смертной казни».

«Так и будет, если он станет известен, пока она находится на русской земле. Но я
Я устрою всё так, что и у вас, и у неё будут все возможности для побега. Как только вы пересечёте границу, вы будете в безопасности. Как я уже сказал, опасность велика. Но и награда велика. Подумайте! Триста тысяч рублей!

— Ваше превосходительство, — сказал Уилфрид с видом человека, принявшего бесповоротное решение, — я немедленно отправлюсь в Санкт-Петербург.

— Хорошо!

— Я найду эту даму.

 — Отлично!

 — И я предупрежу её о ваших гнусных замыслах.

 — Ха! — пробормотал Баранов, словно громом поражённый.

 Когда он заметил гневный блеск в глазах Уилфрида, его внезапно осенило.
он сказал ему, что он ошибся в своём человеке. Воспитанный в атмосфере двора Екатерины,
который в своё время был самым распутным в Европе, Баранов утратил всякое
чувство чести и не понимал, как человек может устоять перед двойным искушением
приятной любви и богатой взятки.

— Я так понимаю, вы отказываетесь от моего предложения?

— К чёрту ваше предложение!

Баранов приподнял брови и изобразил крайнее изумление.

«Я предлагаю вам _любовь_ с красивой и очаровательной женщиной,
а также бесплатный подарок в триста тысяч рублей, а вы отказываетесь!»

— Повторяю своё пресловутое предложение, и я — да, чёрт возьми! — сброшу тебя с этого балкона!

 Баранов невольно отступил от стола, потому что Уилфрид выглядел
 вполне способным привести свою угрозу в исполнение.

 Наступило короткое молчание. Затем заговорил Баранов.

— Итак, вы поедете в Санкт-Петербург и поставите даму на уши, — усмехнулся он, довольный тем, что не назвал её имени. — Боюсь, что если вы попытаетесь въехать в Россию в настоящее время, вас примут за шпиона Питта. Как царский министр, я обязан буду отдать приказ о вашем аресте.

— О, конечно! Вы действительно надеетесь вернуться в Россию?

— А что мне помешает?

— Я сам.

— Вы! — презрительно воскликнул Баранов.

Уилфрид приятно рассмеялся.

— Я, конечно, сделаю всё возможное, чтобы обеспечить вам могилу в
песках Бранденбурга. Стремясь выставить меня виновником позорного деяния
вы нанесли оскорбление, которое английский джентльмен не оставит без внимания.
Вам придется защищать свое поведение мечом. ”

Баранов заметно вздрогнул, и его лицо
побледнело. Хотя он и был хорошо сведущ в искусстве фехтования, он не осмелился измерить
Он скрестил шпаги с человеком, который за три минуты пронзил аббата
Спада, лучшего дуэлянта Франции.

Он пытался прикрыться привилегиями своего высокого положения.

«Это было бы нарушением этикета, — высокомерно заметил он, — если бы _charg;
d’affaires_ принял вызов. Мой императорский повелитель никогда не простит мне, что я поставил свою жизнь под угрозу, участвуя в дуэли во время выполнения дипломатической миссии, иначе…

 — Теперь вы говорите глупости, — прямо перебил Уилфрид. — Царь любит дуэли, ведь всего несколько недель назад он пригласил всех монархов
Европа обратилась к его двору, чтобы уладить свои международные споры в
поединке».

И Баранов, прекрасно зная, что эксцентричный царь так и поступил, почувствовал,
что лишился своего аргумента.

«Вы должны сразиться со мной! Я заставлю вас».

«Заставите меня? В самом деле! — сказал граф. — Каким образом?»

«Публично заклеймив вас трусом; оскорбляя вас на каждом собрании,
которое вы посещаете». Например, если вы окажетесь среди мужчин, я подойду к вам с ножницами и спрошу: «Почему эти
москвичи носят такие длинные бороды?» и начну стричь вас. Если
Вы сидите с дамами, и я расскажу им и вам историю о том, как вы предлагаете поступить с одной из них. Возможно, из-за страха передо мной вы будете сидеть в своём отеле, и в этом случае мне придётся повесить объявление у главного входа, указав причину вашего вынужденного уединения! Короче говоря, сэр, я сделаю вашу жизнь в Берлине настолько невыносимой, что вам придётся драться из-за стыда.
Должна состояться встреча, если вы не хотите, чтобы имя Баранова
стало нарицательным для труса».

Граф слушал с тайным ужасом, уверенный, что этот
упрямый англичанин сдержит свое слово. Человек, который этого не сделал
не побоялся бросить вызов Первому консулу прямо в лицо, вряд ли стал бы проявлять
большое уважение к статусу дипломатического посланника.

И у кого он мог искать защиты? Только не Фредерику Вильгельму. Пока королева Луиза была рядом с ним, этот монарх, справедливо или нет, признавал, что не в силах контролировать действия человека, который не был его подданным по рождению. Не перед британским послом в Берлине.
Магнат, учитывая враждебные отношения между Великобританией и
Россией, был бы очень рад унизить московского посланника.

Пока он размышлял обо всём этом, Уилфрид тоже размышлял, и ему вдруг пришло в голову, что есть другой, более эффективный способ
наказать Баранова, который к тому же нанесёт удар по Бонапарту.

— Поскольку вашему превосходительству, по-видимому, не нравится дуэль, я предлагаю вам
покинуть Берлин в течение двадцати четырёх часов.

 Баранский мгновенно почувствовал облегчение. Это был выход из положения.
сбежать. Тогда он начал размышлять о том, что если он уедет в отведённое ему время,
то ему придётся пожертвовать обещанной встречей с королём Фридрихом
и вернуться в Санкт-Петербург, так и не добившись присоединения Пруссии к
Северной Конфедерации, — печальный удар по его надеждам!

 Склонный смотреть на вещи оптимистично, он в тот же день отправил
царю депешу, в которой говорилось, что король Фридрих, похоже, постепенно
приходит к русским взглядам. Теперь он должен вернуться и доложить о провале своей миссии, а если он скажет всю правду, то должен признаться, что
был напуган в Берлине одним-единственным англичанином! Нейтралитет Пруссии означал потерю стольких военных кораблей для Конфедерации и был практически равносилен бескровной морской победе со стороны Уилфрида.

От этой мысли Уилфрид улыбнулся. Баран, быстро читавший его мысли, был охвачен тайной яростью.

Нет, он не покинет Берлин по приказу Уилфрида, и он так и сказал.

— Так и быть, — ответил Уилфрид. — Как генерал Бонапарт, ваш дорогой союзник, изгнал меня из Франции, так и я, в свою очередь, изгоняю вас из Пруссии. ‘Tit
«Услуга за услугу», как говорят наши английские дети».

Баранов нахмурился, испытывая непонятную ненависть.

«Сколько Луиза заплатила вам за это дело?» — ухмыльнулся он.

С презрением на лице Уилфрид встал.

«Когда в следующий раз будете писать памфлеты, пусть тема будет «Может ли русский быть джентльменом?» Мой нынешний адрес — отель «Норд». Если завтра вечером в шесть часов вы не покинете
Берлин и не пришлёте мне своего секунданта, можете готовиться к унижению. Я откланиваюсь. _Адью_ или _До свидания_, как вам будет угодно.

С этими словами Уилфрид удалился в тишину своего номера в отеле
чтобы все обдумать.

Это была захватывающая мысль, что во время краткого пребывания в Саксонии его
увидела девичья и прекрасная принцесса, на воображение которой он
произвел впечатление настолько сильное, что по прошествии восьми лет
она все еще помнила о нем. Верно, Баранофф был человеком, на чьи
заявления мало можно было полагаться, но в данном случае
Уилфрид был уверен, что не солгал.

«Эта дама реальна, — пробормотал он. — Как же мне поступить в этом деле?»

Было тяжело, что принцесса, которая с любовью хранила память о нём,
не получила взаимности. Но, с другой стороны, для них обоих было бы
неловко, если бы он не смог ответить ей взаимностью.

 Если бы он отправился на поиски, то вряд ли нашёл бы её,
так как у него было мало зацепок.

 Сможет ли его друг Уваров опознать её? Едва эта мысль пришла в голову Уилфриду, как он вспомнил странное высказывание принца в связи с его собственным ухаживанием. «Стремление к её руке смертельно опасно». Вряд ли это было совпадением — Уваров
«Должно быть, эта дама — княгиня Баранова», — подумал Уилфрид.

 «Хм! Если бы Серж был первым в очереди, — подумал Уилфрид, — было бы нечестно лишать его возможности. Но если княгиня не захочет его видеть…»

 Рано утром следующего дня он зашёл в покои Уварова. К своему крайнему разочарованию, он обнаружил, что князь уехал, оставив записку о том, что его срочно вызвали в Санкт-Петербург.
Петербург по приказу царевича. «Простите, что я уезжаю, не попрощавшись, —
написал он, — но служба Александра не терпит промедления».

 Уваров был не единственным москвичом, покинувшим Берлин в тот день, поскольку
вечером политические круги были удивлены и, вероятно, почувствовали облегчение, узнав
новость о том, что граф Баранов внезапно отбыл в Санкт-Петербург,
таким образом, отказавшись от своей попытки сделать Пруссию членом Вооруженного сообщества
Нейтралитет.

И сейчас был Уилфрид постоянно преследует симпатичный лицо
миниатюра. Она заполнила его разум днем; по ночам она смешалась с его
мечты. Иногда он видел лицо, губы которого изгибались в чарующей улыбке,
словно приглашая к поцелую; иногда глаза принимали печальный, задумчивый
вид, словно взывая к нему о помощи.

Ехать в Петербург или не ехать? — вот вопрос, на который
он долго не мог найти ответа. Все еще сомневаясь, однажды ночью он выглянул
из окна гостиницы и увидел, что небо стало совсем другим.облако. Но пока он смотрел, в облаках появилась брешь, и сквозь неё
проглянула яркая планета.

Гесперис, звезда Любви!

Это было похоже на ответ на его мысли. Любовь в облике прекрасной
принцессы манила его. Он принял решение — он отправится к ней!




Глава III

Гостиница «Серебряная берёза»


Зимняя ночь, морозная и тихая. Северные звёзды, сияющие на
стально-голубом небе, мерцали над равниной, покрытой замёрзшим снегом, — равниной,
такой огромной, что её видимая граница касалась горизонта. На всём этом бескрайнем пространстве не было
Ни города, ни деревушки, ни даже одинокого домика не было видно;
вид был однообразным, лишь кое-где виднелись группы тёмных елей,
которые казались ещё темнее на фоне окружающей белизны.

Высокие столбы, окрашенные чередующимися чёрными и белыми полосами и
расположенные на расстоянии версты друг от друга, указывали обычный путь
через заснеженную пустошь, и по этому пути с такой скоростью, какую
могли обеспечить три резвых кобылы, двигались сани с закрытым
кузовом, и колокольчики на дуге, или деревянной арке, мелодично
звенели на свежем снегу.

В санях сидели двое: ямщик, по имени Изак, маленький подвижный русский, который сидел на облучке, чтобы при необходимости придерживать повозку, выставив ногу на снег, и Уилфрид Кортни, закутанный в меха, который сидел или, скорее, полулежал сзади, под навесом.

Автомобиль мчался по русской земле, направляясь в Санкт-Петербург.
Петербург, до которого теперь было около ста миль.

 Уилфрид столкнулся со значительными трудностями при входе в царские покои
владения. Двадцать дней он пробыл в приграничном городе Ковно
без всякой причины, насколько он мог судить, кроме каприза
мелких чиновников, чья наглость и жадность так оскорбляли англичанина,
что он несколько раз был готов повернуть назад.
 Однако он передумал и, когда наконец ему разрешили
идти вперёд, пошёл вперёд. На собственном опыте убедившись, что
путешествие в собственном экипаже более удобно и, в конечном счёте, более
экономично, чем обычная почтовая пересылка, Уилфрид приобрёл
Kowno крытой машине, вместе с тремя конями, чтобы нарисовать его, принимая за
то же время протянул услуги yamchik, который хвастался, что он
знал каждую версту пути от Kowno в Санкт-Петербург.

И вот он мчится со скоростью двенадцати миль в час.
Резкий холодный воздух в сочетании с быстрым покачиванием машины заставил его
впасть в полудремоту, из которой его вывел голос Изака.

«Если маленький отец соизволит посмотреть, он увидит деревню Гора», —
прокричал он, указывая кнутом на свет, мерцающий вдалеке, как
звезда.

Добрые вести для замерзшего и голодного Уилфрида. Гора должна была стать его
ночлегом.

 Еще пятнадцать минут, и они добрались до безмолвной, спящей деревни,
которая, как и большинство подобных ей в России, состояла всего лишь из ряда
деревянных домиков по обеим сторонам почтовой дороги с рядом деревьев перед ними.

На одном конце деревни стоял единственный в ней дом развлечений — постоялый двор «Серебряная берёза», сильно отличавшийся внешне от большинства постоялых дворов такого типа. На самом деле изначально он был резиденцией богатого боярина, владельца деревни и окрестных земель. Это был
Большое и красивое деревянное строение с колоннами и балконами, с резными карнизами и фронтонами. С трёх сторон росли высокие берёзы с серебристой корой; четвёртая сторона была открыта взорам путников.

«Это двадцатая гостиница, которую я вижу выкрашенной в красный цвет», — заметил Уилфрид.

«Такова воля царя», — ответил ямщик. «Несколько недель назад он
устроил бал, и на него пришла дама в красном платье. «Какой красивый
цвет!» — сказал Павел. И вот! сразу же был издан закон о том, что все почтовые
станции и мосты должны быть выкрашены в красный цвет. Велико слово царя! Он
захочет, и — пуф! — это сделано».

“ Тогда жаль, что он не хочет теплой погоды, ” проворчал Уилфрид.
ступая полузамерзшими ногами по твердой земле.

Деревня была такой же, как и гостиница, тихой, как могила.
Однако на зов Уилфрида вскоре к дверям подошел хозяин, мужчина с
несколько меланхоличным видом. Его сопровождала высокая, красивая
девушка лет восемнадцати, достаточно бы, чтобы он был узнаваем, как его
дочь.

Несмотря на то, что они были закутаны в овчины, они дрожали от пронизывающего ледяного
ветра, который охлаждал тёплый воздух внутри и мгновенно понижал температуру
шел мокрый снег, явление, достаточно знакомое всем четверым, свидетелями которого они стали
без удивления.

Теперь, когда девушка увидела Уилфрида, в ее глазах появился
внезапный свет. Это не был свет узнавания, потому что она никогда не могла
раньше видеть Уилфрида, но этот взгляд, казалось, говорил, что она
ждала его и была рада, что он пришел. По крайней мере, таково было
впечатление, которое сложилось у Уилфрида из-за ее странных манер.

Повернувшись к хозяину, Уилфрид попросил разрешения переночевать у него.
Но хозяин с мрачным видом отказал ему.
объясняя, что он был вынужден отказать маленькому отцу не из-за нехватки места или провизии, а потому, что всю гостиницу на ночь сняла небольшая компания, которая сейчас крепко спала. Они были настолько великодушны, что настояли на том, чтобы не принимать других путешественников, чтобы шум, каким бы незначительным он ни был, не потревожил их сон.

 — Они искали под подушкой розовый лепесток? — спросил Уилфрид.

Но эта классическая отсылка ускользнула от внимания домовладельца. Это его огорчило,
он продолжал, отказывая путнику в столь поздний час, но что он мог поделать? Он дал слово. В двадцати верстах отсюда была другая гостиница; не согласится ли его превосходительство…

 Нет, его превосходительство не согласится, особенно когда он заметил на лице хорошенькой девушки выражение разочарования, вызванного, очевидно, словами её отца.

 — Как вас зовут? — спросил Уилфрид, обращаясь к хозяину.

«Борис, сын Петра».

«Добрый Борис, приказ твоих гостей распространяется только на шумных и пьяных
хулиганов, но не на такого порядочного и тихого джентльмена, как я. Веди
— Я не буду тревожить их сон.

Борис колебался, но, казалось, его убедил шёпот девушки.

— Его превосходительство может войти, — сказал он.

Глаза девушки заблестели; она не могла бы выглядеть более радостной, даже если бы путешественником была она сама, а не Уилфрид. Пока Борис вёл ямщика с экипажем и лошадьми через двор к конюшням, Уилфрид последовал за девушкой, которую, как она сказала, звали Надя, в большую комнату на первом этаже, где было тепло не от уродливой закрытой печи, которая обычно стоит в русских комнатах, а от
В каменном очаге пылал огонь из сосновых поленьев, и его красноватый отблеск создавал
радостный контраст с заснеженным пейзажем за окном, который смутно виднелся
сквозь двойные рамы.

В углу комнаты висела небольшая картина с изображением Мадонны,
перед которой горела свеча.

Уилфрид небрежно проходил мимо, когда Надя тихонько вскрикнула.

— Ах! Ты еретик! — воскликнула она. — Пойдём, ты должен поклониться иконе — вот так. Она показала ему, как это сделать, и, чтобы угодить ей, Уилфрид поклонился. — Теперь ты крестишься, сложив пальцы вот так.
Уилфрид повторил ее движение. “Правильно. Теперь ты член
Истинной Церкви”.

Она так мило улыбнулась, что Уилфрид не смог удержаться от улыбки.

Накинув огромную медвежью шкуру на спинку и сиденье стула, Надя пододвинула его к огню и, предложив гостю сесть, начала суетиться, говоря, что все слуги спят и было бы жаль их будить, так что она сама приготовит ему ужин.

 Когда Уилфрид сел, из кухни, где он оставил ямщика, который, закончив трапезу, свернулся калачиком, вошёл хозяин гостиницы.
— Встаньте и поспите по-крестьянски, на печке.

 — Ваше превосходительство сегодня далеко ездили? — спросил Борис. Его манеры резко контрастировали с непринуждённым и живым стилем Нади. Он стоял в
смирении, словно не желая даже в собственном доме садиться в
присутствии гостя; но, когда Уилфрид пригласил его сесть у
огня, он сел, мысленно противопоставляя любезность англичанина
высокомерию русских вельмож, спавших наверху.

— Вы сегодня издалека? — повторил он.

— Из, — ответил Уилфрид, принимаясь за еду, — из
место под названием — дайте-ка подумать — Виа-Виа-

«Вязьника?» — вмешалась Надя.

«А! Так вот как оно называется — Вязьника».

«Вы выехали поздно вечером?» — продолжил трактирщик.

«Около полудня».

Борис выглядел так, будто Уилфрид сделал очень странное заявление.

«Ваши лошади кажутся достаточно быстрыми», — пробормотал он.

— У вас есть основания сомневаться в их скорости? — улыбнулся Уилфрид.

 — Ну-ка, взгляните, господин. Сейчас полночь, а вы говорите, что отправились в путь в полдень.
Значит, вы шли двенадцать часов, чтобы пройти тридцать шесть вёрст.

 Если считать, что верста — это примерно две трети английской мили, то получится, что
Было видно, что Уилфрид ехал с великолепной скоростью около двух миль в час! Но как это было возможно, если лошади всё это время шли лёгкой рысью? Надия сидела молча, уставившись в землю. Странно, но у Уилфрида почему-то сложилось впечатление, что разговор ей неприятен. С чего бы это?

— Вы не ошиблись в расчётах расстояния между Вязниками и здесь? — спросил Уилфрид у трактирщика.

Теперь, какие бы недостатки ни находили английские путешественники в России и её обычаях, все они будут свидетельствовать о превосходстве её почтовых карт.
Один из них, поставленный перед Уилфридом, быстро убедил его в том, что Борис
был прав. Расстояние по почтовой дороге между Вязниками и Горой составляло
чуть больше двадцати четырёх миль. Поездка на трёхколёсном экипаже
заняла двенадцать часов, в то время как пешеход мог бы пройти это
расстояние вдвое быстрее. Было ясно, что ямщик ехал не по обычному маршруту; на самом деле Уилфрид знал об этом ещё тогда, потому что под предлогом поиска кратчайшего пути Изак часто сворачивал то вправо, то влево. Подозрения Уилфрида усилились.
он начал изучать карту и обнаружил, что путешествие, совершённое накануне,
можно было бы проделать за значительно меньшее время, чем
потребовалось ямщику. Поведение этого достойного человека
было, безусловно, странным. Его мотив вряд ли мог быть денежным, поскольку Уилфрид, понимая все недостатки почасовой оплаты, по обоюдному согласию установил определённую сумму на всё путешествие, так что, очевидно, в интересах Изака было не замедлять, а ускорять продвижение Уилфрида.

 — Где вы нашли этого человека? — спросил Борис.

“В Kowno. Он пришел ко мне по собственному желанию, заявив, что, как он слышал
Я собирался совершить путешествие в Санкт-Петербург я принимаю его
услуги? По его собственному признанию, за последние десять
лет он совершил путешествие из
Ковно в Санкт-Петербург более ста раз”.

“Его лицо кажется мне странным. Он никогда не останавливался в "Серебряной березе”.

“ Нет, отец, ” вмешалась Надя. — Я помню его в двух или трёх случаях.

 Она поймала взгляд Уилфрида, когда говорила, и покраснела.

 Уилфрид удивился, почему.

 — Давайте пригласим этого человека сюда и допросим его, — сказал он.“Он не придет в себя к этому времени”, - сказала Надя осторожно. “Это будет жалко
надо ему мешать”.

Получив такой совет, Уилфрид отложил перекрестный допрос ямчика до
утра, и разговор перешел в другое русло.

“Вы _vitch_ или _off_?” - внезапно спросила Надя.

“Я не совсем уверена, что понимаю”.

“Ну, послушайте, мой отец, сын некоего Петра, - Борис Петров.
Вот если бы он был боярином, он был бы Борисом Петровичем”.

“Понятно. Что ж, полагаю, я должен причислить себя к ведьмам, потому что я
дворянин в своей стране.

Лицо Нади вытянулось, когда она услышала это. Голосом, в котором, казалось, слышался привкус
негодования, она спросила:—

“Сколько у вас душ?”

“У нас в Англии их всего одна. В России по-другому?

“Один!” - эхом повторила Надя. “У некоторых наших великих бояр по десять тысяч душ”.

“Они, должно быть, умирают бессовестно долго! А сколько их у Нади?”

— Никого, — ответила девушка, сверкнув глазами, словно угадав в вопросе скрытое
оскорбление. — Мы сами души, мой отец и я.

— У наших бояр в моде, — объяснил Борис, — называть своих крепостных
«душами».

“Хорошее имя”, - добавила Надя с горечью в голосе, - “потому что у них есть мы, как тело
, так и душа”.

“И таких, как мы, двадцать миллионов”, - сказал Борис.

Он пришел на Уилфрида, как болевой шок, узнав, что это достойно
хозяин гостиницы и его миловидная дочь были крепостными. То, что крепостничество существовало в
России, конечно, не было для него новостью, но оно существовало как нечто
отдаленное и, следовательно, столь же призрачное, как илотия древней Спарты. Совсем другое дело — столкнуться лицом к лицу с системой, узнать, что Борис, староста деревни, арендатор
государственная почтовая станция, а значит, и сам хозяин слуг и
владелец многих рублей, не имел никакого значения в глазах закона. Его и
Надю в любой момент могли вызвать обратно в поместье их господина,
одеть в крестьянскую одежду, заставить выполнять унизительную работу,
и, как домашних животных, их могли выпороть или продать по желанию их владельца.

 Неудивительно, что при таких страхах, постоянно терзавших их,
Борис должен постоянно выглядеть меланхоличным, а вспышки
живости у Нади должны чередоваться с мрачным настроением!

Если бы Уилфрид был каким-нибудь недалёким русским боярином, он бы
отказался от дальнейшего разговора с трактирщиком и его дочерью,
но, будучи английским джентльменом, он и не подумал бы, что теряет
статус, разговаривая с крепостной, и поэтому продолжал говорить,
и под его сочувственными словами Надя, казалось, снова оживилась.

— Вы знаете, — заметила она, глядя на него с полуулыбкой, — что вы
говорили о предательстве? Вы несколько раз использовали слово «свобода». Это
запрещённое слово».

«Запрещённое?»

— Я не шучу, господин. Царь Павел хотел бы упорядочить язык своего народа, поэтому он издал указ, запрещающий произносить некоторые слова. Среди них «свобода» и «вольность».

— Чёрт возьми! — пробормотал Уилфрид.

— Можете так говорить. Это не запрещённое слово.

— Было бы неплохо, Надя, если бы вы дали мне список этих запрещённых слов.

«Я не знаю их всех. Однако вы не должны использовать слово «революция».

 Уилфрид начал понимать, почему чиновники в Ковно
изъяли из его небольшой дорожной библиотеки книгу с таким названием
«Революция небесных тел». Очевидно, это сочли опасным политическим трудом!

«Что-нибудь ещё?»

«Ну, «насмешка» запрещена».

«Боже мой! Какая измена таится в этом простом слове?»

«Это будет воспринято как оскорбление царя, чей нос направлен ввысь».

«Что-нибудь ещё?»

— «Берегись слова «лысый».

— Ах!

— Потому что, если бы царь поклялся своими волосами, клятва не имела бы
силы. Вы знаете, что однажды он забил солдата до смерти за то, что тот
назвал его «лысым»?

История подтверждает правдивость слов Нади.
Это не очень воодушевляло Уилфрида, потому что, если царь мог казнить человека за столь незначительное преступление, он наверняка поступил бы так же с тем, кто победил его посланника в Берлине. И о приезде Уилфрида в Санкт-Петербург быстро стало бы известно подчинённым Баранова, поскольку от каждого приезжего требовалось регистрироваться в полицейском участке. Неужели граф Баранов упустит возможность отомстить царю? Но хотя
Уилфрид начал яснее, чем прежде, понимать, насколько опасен этот человек
Несмотря на то, что он был уверен в успехе своего предприятия, он всё же решил продолжить его, полагая, что, как он с триумфом вышел из предыдущих опасностей, так и из этой он выйдет.

Он попытался увести разговор от политики, расспросив о других постояльцах.

Хозяин гостиницы, покачав головой, высказал своё мнение, что в них было что-то таинственное, поскольку все они отказались назвать свои имена, и это заявление лишь подстегнуло его интерес.
Любопытство Уилфрида.

«Сегодня около полудня, — сказал Борис, продолжая рассказывать всё, что знал, — там
К дверям гостиницы подъехала тройка, в которой сидели четыре человека: два конюха в сине-серебряной ливрее и две женщины, которые…

«Которые, — вмешалась Надя, — судя по их нарядам, могли бы сойти за великих княжон, но в итоге оказались всего лишь горничными».

«Этих четверых послали готовиться к приезду их госпожи, боярыни, как они сказали, высочайшего ранга». Они хотели снять на ночь всю гостиницу. Они настаивали на том, что во время сна их дамы не должно быть ни малейшего шума, и чтобы обеспечить это, они
оговорили, что я должен исключить всех других посетителей, и я согласился с этим,
поскольку они обещали хорошо заплатить. Затем они обошли гостиницу,
выбрав те комнаты, которые сочли подходящими.”

“И манеры и грации горничных!” - сказала Надя. “Они расхаживали с важным видом,
высоко задрав носы. Ничто не было для них достаточно хорошим”.

“Они выбрали гобеленами зале, а в спальне их леди”
продолжил Борис.

— Да, и ворчали, потому что не было возможности напрямую с ним связаться. Они хотели быть рядом со своей госпожой и на самом деле хотели, чтобы мы подключились
Гобеленовая палата с примыкающей к ней комнатой, а затем прорубить дверь в стене».

«И когда я отказался, — продолжил Борис, — на том основании, что я не могу вносить какие-либо изменения в государственную собственность без согласия правительства, я думал, что они никогда не перестанут смеяться, хотя, с моей стороны, я не видел ничего смешного. Вечером, около семи часов, прибыла боярыня со своей свитой».

«И какой милой и любезной она была!» — заметила Надя. — Совсем не похож на её свиту. Вам не нравится этот уродливый надменный мужчина в
мундир с длинными шпорами и свирепыми усами. Он огнедышащий, если хотите! После обеда он целый час фехтовал
с другим офицером, таким же знатным, как и он сам. Одна из служанок снизошла до того,
чтобы сказать мне, что он каждый день тренируется в фехтовании,
чтобы иметь возможность убить одного англичанина».

«Он должен позаботиться о том, чтобы англичанин не убил его», — улыбнулся
Уилфрид: — Полагаю, они все легли спать?

 — Все, — ответил Борис. — Боярыня в Гобеленовой палате; в комнате справа от нее две служанки, в комнате слева — ...

“ Тот, Уродливый, ” вставила Надя.

“ А остальные тут и там, в разных комнатах.

“ И они останутся только на ночь? ” спросил Уилфрид.

“Только на ночь. Они отправились в десять утра в Санкт-Петербург".
”Вы не слышали имени боярыни?"

“Мы не слышали имен ни одной из них.” - Спросил я. - "Мы не слышали имен ни одной из них." - Спросил я. "Вы не слышали имени боярыни?"

“Мы не слышали имен ни одной из них. Они хотят остаться неизвестными.
«Имя, — сказал офицер со шпорами, который, по-видимому, был правой рукой боярина, — имя, под которым мы предпочитаем быть известными, —
Платите-хорошо. Задавайте вопросы, и это будет Платите-плохо».

«У некоторых наших благородных дам вошло в моду, — заметила Надя, —
провести неделю или две в религиозном уединении в каком-нибудь монастыре. Судя по нескольким
словам, оброненным кем-то из гостей, я полагаю, что боярыня возвращается
откуда-то с таким визитом».

«Может быть», — ответил Уилфрид. «Она молодая или старая?»

«Ей чуть больше двадцати», — ответила Надя.

«А как она выглядит?»

«Как она выглядит!» — повторила Надя с энтузиазмом. «Как она
выглядит!» Ах, господин, как можно описать то, что неописуемо? Мне
рассказывали, что есть немецкая герцогиня, такая красивая, что однажды, когда она
проезжала через одну итальянскую деревню, простодушные крестьяне
преклонила колени, думая, что это Мадонна. Я думаю, что наша боярыня, должно быть, та самая герцогиня, такая она милая и красивая.

 — Смуглая или светловолосая?

 — Светлее дня, с золотистыми волосами и голубыми глазами.

 — Тогда она похожа на тебя.

 Надя презрительно рассмеялась.

 — У меня светло-голубые глаза, а у неё прекрасные тёмно-синие, и они сияют, как
звёзды. На расстоянии наши волосы могут показаться похожими, но приглядись поближе. Мои волосы
соломенного цвета, а в ее сплетаются солнечные лучи, и они мягкие, как шелк. Но то, как
она их укладывает! Должно быть, она очень боится царя”.

“Почему так?”

“Это видно по ее прическе”.

— Что! Этот старый деспот диктует, как дамы должны носить волосы?

 — Так и есть, господин. И тут Надя, заплетя свои длинные волосы в несколько толстых кос, нелепо уложила их вокруг головы, сказав с улыбкой: «Это идеальная причёска для Павла, и именно так дамы должны выглядеть при дворе». Но мы, те, кто не ходит ко двору, можем носить его как нам заблагорассудится. С этими словами она распустила волосы, и они рассыпались вокруг неё, словно золотой дождь, и, откинув их назад, она с улыбкой посмотрела на Уилфрида.




Глава IV

В спальне принцессы


Они перекинулись ещё парой слов, а затем Уилфрид, взглянув на часы,
решил, что ему пора ложиться спать.

— Надя, не покажешь ли ты господину его комнату? — спросил трактирщик.

— Пусть сначала снимет эти тяжёлые сапоги, — предложила девушка.

И Уилфрид, зная, что она права, добродушно подчинился.

— И ты не встанешь до десяти? - взмолился Борис. “ Боярыня не должна
знать, что я нарушил свое слово. И я должен держать твоего ямчика подальше от
дороги, пока она не уедет.

“ Очень хорошо. Чтобы доставить тебе удовольствие, я продлю свой сон, ” согласился Уилфрид,
“ хотя, признаюсь, мне бы хотелось взглянуть на прекрасную боярыню. И
пожелав трактирщику “спокойной ночи”, Уилфрид последовал за Надей, которая шла впереди
с зажженной лампой.

“Ступай осторожно”, - сказала она со сдержанным смехом. “Не нарушай покой
Уродливого, что бы ты ни делал. Он такой свирепый на вид, что не задумается проткнуть тебя своим длинным мечом, если проснётся раньше времени».

 Помня больше о боярине, чем об Уродце, Уилфрид ступал бесшумно.

 «Твоя комната, — сказала Надя, когда они поднимались по лестнице, — прямо над моей».
спальня боярина, так что вы должны передвигаться бесшумно, как
призрак».

 Разговаривая так шёпотом, она свернула в коридор, ведущий со
второй площадки.

 «Это ваша комната», — сказала она, останавливаясь перед закрытой дверью.

 Уилфрид, взяв у неё из рук лампу, пожелал ей «спокойной ночи».

 «Последний англичанин расстался со мной совсем иначе». Невозможно было не заметить дерзкое приглашение в её глазах и на губах. Красивые лица созданы для того, чтобы их целовали, и Уилфрид сделал то, что сделал бы любой другой здравомыслящий парень в подобной ситуации, и в результате приятного занятия лампа погасла
случайно погасла.

«Ну вот! Ты сам должен её зажечь», — сказала она, сунув ему в руку трутницу. «Я не могу больше здесь оставаться», — и, втолкнув его в комнату, она закрыла за ним дверь и поспешила прочь.

Первым делом Уилфрид, оказавшись в одиночестве, запер дверь, как он всегда делал в незнакомых гостиницах. Затем, поскольку в комнате было совершенно темно, он попытался зажечь огонь, что оказалось не так-то просто из-за сырости тряпки в трутнице. Только через десять минут ему удалось разжечь пламя, достаточное для того, чтобы зажечь лампу.

Когда он стоял на коленях над этим заданием, ему не раз казалось, что
он уловил звук, похожий на вздох, и в момент получения света
он убедился в реальности звуков.

Ровная череда легких вздохов стала слышимым доказательством того, что он был
не единственным человеком в комнате. Поднявшись на ноги и держа лампу
на высокой, Уилфрид огляделся, и обнаружил, что дыханий
пришел с кровати некотором расстоянии. Занавески, висевшие вокруг кровати,
мешали ему разглядеть спящего. Было ясно, что через какое-то
Странная оплошность: Надя привела его не в ту комнату.

Затем…

— Боже мой! — пробормотал Уилфрид.

Его взгляд упал на поразительное зрелище — поразительное в том смысле, что оно было неожиданным.

На стуле у туалетного столика лежала аккуратная стопка нижнего белья, а из-под того же стула выглядывала пара атласных туфель, предназначенных для самых маленьких ножек.

[Иллюстрация: ВСТАВ НА НОГИ И ПОДНЯВ ЛАМПУ ВЫШЕ ГОЛОВЫ, УИЛФРИД
ОГЛЯДЕЛСЯ.

«_У вод Невы._»

_Страница 34._]

За занавесками был не человек!

К счастью, Уилфрид двигался так бесшумно, что не потревожил
хозяина. Тогда ему ничего не оставалось, кроме как немедленно уйти.

 Он уже собирался улизнуть, когда его внимание привлекли
искры света, исходившие от шкатулки с драгоценностями, которая лежала на туалетном столике. Не нужно было быть ювелиром, чтобы понять, что драгоценные камни и кованое золото стоили очень дорого. Хозяйка, очевидно, была богатой дамой, и — о святая Венера! — в этом не было никаких сомнений: он стоял в самой спальне прекрасной боярыни!

Надя, возможно, слишком внимательно прислушиваясь к разговору Уилфрида, не заметила, что вместо того, чтобы подняться на _третью_ лестничную площадку и пройти по коридору, ведущему от неё, она по ошибке остановилась и развернулась на _второй_ лестничной площадке, в результате чего Уилфрид оказался не в комнате над комнатой боярина, а в самой комнате боярина!

«Что бы подумал Уродливый со шпорами и усами», — пробормотала
Уилфрид мрачно спросил: «Если бы он знал о моём присутствии здесь?»

Чем скорее он уйдёт, тем лучше. Он уже провёл в комнате больше
не больше десяти минут. Если Надя вспомнит о своей ошибке и с криком ворвётся в комнату, ситуация может оказаться неловкой как для неё, так и для него.

 Как только он собрался выйти за дверь, его ухо уловило движение на кровати.

 Его сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Какой-то инстинкт подсказал ему, что это
движение не было бессознательным шевелением во сне; дама была
полностью бодрствующей и, вспомнив, что заснула в темноте,
несомненно, недоумевала, откуда взялся свет, проникающий сквозь
занавески на её кровати.

Его первым порывом было погасить свет, но он подумал, что страх, вызванный внезапной темнотой, может заставить её закричать. Лучше стоять на месте и быть на виду, чем выскользнуть из комнаты пугающей чёрной тенью.

 Взглянув на кровать, он увидел, как из-за занавесок показалась рука — белая, как рукав ночной рубашки, в которую она была одета.

Занавеска раздвинулась, открывая прекрасное лицо и фигуру — живой оригинал миниатюры!

Ошеломлённый Уилфрид стоял, затаив дыхание и не двигаясь, как будто
он вдруг подпал под магическое заклинание.

Он любил ее с самого первого момента установления взгляд на ее портрет,
а теперь собственно видно из жизни принцесса увеличила любовь
в десятки раз. Могло ли это быть правдой, что он, и только он, занимал место в ее сердце
и это на протяжении более чем восьми лет? Если восемь лет
ранее в Саксонии он проявлял настолько мощное впечатление на нее
девичьего воображения, она, конечно, его знаете? Но, хотя он
надеялся и искал этого, она не выказала никаких признаков узнавания. И действительно,
единственной эмоцией, отразившейся в ее расширившихся глазах, было удивление.

“ Что ты здесь делаешь? ” спросила она.

Ее голос — и еще один мягкий и музыкальный - никогда не принадлежал Уилфриду
ухо, казалось, разрушило чары, сковывавшие его.

Он поклонился со всей грацией, на которую был способен.

“Я английский путешественник, прибывший в полночь, которого ошибочно
заставили поверить, что это была его спальня. Я не могу в достаточной мере выразить
своё сожаление по поводу того, что побеспокоил вас столь бесцеремонным образом».

 В Уилфриде чувствовалась та утончённость, которая выдавала в нём аристократа.
джентльмен, и придал своим словам правдоподобный вид.

Её подозрения, если они у неё и были, рассеялись в мгновение ока.

— Тогда, сэр, прошу вас удалиться, — сказала она с мягким достоинством.

— Сию минуту, — ответил Уилфрид, поворачиваясь к двери, — надеюсь, мне будет позволено засвидетельствовать вам своё почтение утром и извиниться более подробно.

На её лице промелькнула лишь тень страха.

«Нет, нет, вы не должны этого делать! Если вы любите свою жизнь, сохраните эту встречу в тайне! Я говорю это не просто так. Уходите! Но постойте — одну минуту. Как вас зовут?»

«Уилфрид, лорд Кортни».

Слабый крик вырвался у принцессы, как Уилфрид так держал лампу, которая ее
свет однозначно пал на лице свое.

Она знала, что хотя бы его имя, если она его не узнала; что гораздо было
наверняка. Столь же несомненно было и то, что его имя или его присутствие наполнили ее
каким-то глубоким волнением. У нее перехватило дыхание; краска пришла и тут же сошла.
Если эти симптомы были вызваны любовью, то это была любовь, смешанная с тревогой, и
тревога, казалось, преобладала.

Хотя благоразумие подсказывало Уилфриду, что пора уходить, он не мог
устоять перед искушением задержаться и спросить:

«Мы с вами раньше не встречались?»

— Однажды, — ответила принцесса смягчившимся голосом, — и только однажды, когда
ты спас меня от смерти!

Должно быть, это было во сне, потому что он ничего не помнил!
Приключений он повидал немало, но спасать жизнь женщины или девушки
ему ещё не доводилось, и он сказал об этом.

Принцесса слегка улыбнулась.

«Это было настолько странное событие, что я не удивляюсь, что вы не связали его со мной».

 Более загадочное утверждение, поскольку сама странность этого события, несомненно, должна была стать дополнительной причиной, чтобы запечатлеть его в памяти.

Уилфрид пристально посмотрел на нее в тщетной попытке понять, что она имеет в виду.
он увидел, как ужасная перемена произошла на ее лице. Расширенные глаза, губы
раздвинуты, а на щеках совершенно нет крови — все говорило о том, что ее охватило
внезапное чувство страха.

Еще мгновение, и Уилфрид тоже почувствовал страх, но не за себя, а за
ее.

Рокот голосов и топот были слышны на
другую сторону двери в спальню. В коридоре снаружи собралась небольшая толпа. Что послужило причиной
собрания? Его удар кремнем сопровождался очень слабым звуком. Голоса
Голоса и принцессы, и его самого были едва слышны за пределами комнаты. Почему же тогда внимание было приковано к спальне принцессы? Осознала ли Надя свою ошибку? Была ли она снаружи и рассказывала другим, что по ошибке привела английского путешественника в эту комнату? Отправилась ли свита принцессы в спальню, предназначенную для него, и обнаружила, что она пуста? Решили ли они тогда обыскать спальню принцессы? Обнаружение мужчины в глухую
ночь в спальне дамы, которая проспала пятнадцать минут
не поднимая тревоги, это, несомненно, поставило бы ее в компрометирующую ситуацию
.

Смущенный ропот снаружи прекратился. Затем раздался тихий стук в
панели двери.

Теперь, если бы Уилфрид последовал своему собственному порыву, он бы немедленно открыл
дверь и объяснил все в точности так, как это произошло, поскольку
мнение, что правдивый путь - всегда лучший путь, но, взглянув на
принцессу, он увидел, что она приложила палец к губам, и это действие он
воспринял как знак того, что ему не следует говорить.

В тишине, что трудный момент он мог почти услышать биение
ее сердце.

Стук повторился, на этот раз сопровождаясь поворотом ручки и давлением на дверь, которая не поддавалась, поскольку, как уже было сказано, Уилфрид, войдя, запер её.

«Что это?» — воскликнула принцесса, стараясь унять дрожь в голосе.

«Разве ваше высочество не звала нас?» — последовал ответ низким басом, в котором Уилфрид сразу узнал голос принца.
Уварофф, или, как невежливо назвала его Надя, Урод,

 этот голос стал для Уилфрида одновременно неожиданностью и удовольствием — удовольствием,
ведь его нынешнее положение сейчас принял бы объяснение, определенных
получать принца, который не быть может вменить
бесчестных поступков, чтобы его старый друг. Действительно, Уилфрид был почти готов
ответить, но счел более благоразумным дождаться разрешения
принцессы.

“ Я не звал, принц. Я бы позвонил, если бы мне что-нибудь было нужно.

Уилфрид мысленно застонал. Дело было сделано. Если принцесса не была скомпрометирована раньше, то теперь она точно была скомпрометирована своими собственными действиями. Её
слова были равносильны заявлению, что ничего необычного не происходит — в
По сути, это было молчаливое отрицание его присутствия.

«Но если бы вы позвонили, мы не смогли бы к вам прийти, — сказал женский голос,
принадлежавший, очевидно, одной из служанок принцессы, — поскольку ваше высочество
заперли дверь от нас».

«Разумная предосторожность в чужом доме. Я не звонил и ничего не хочу. Возвращайтесь в постель, глупышки. Вы… вы мешаете мне отдыхать».

Послышался тихий шепот, за которым последовал звук удаляющихся шагов, и, хотя в коридоре снова стало тихо, Уилфрида терзало ужасное подозрение, что говорившие просто
переместился в какое-нибудь отдалённое место для наблюдения, чтобы дождаться его появления. Если так, то как ему удалось остаться незамеченным?

 Единственный другой выход из комнаты был через окно, но Уилфрид
хорошо знал, что в начале зимы русские окна настолько плотно закрываются от холода, что их можно открыть с большим трудом. Более того, если бы ему удалось пролезть сквозь решётку и спуститься на землю — что было бы достойно мужчины,
Куртенэ! — его следы на снегу выдадут его. И что ему делать?
Как ему вернуться в гостиницу, не привлекая внимания? Он не мог
оставаться в спальне всю ночь, даже если бы принцесса, уступив
необходимости, позволила ему это, потому что утром, когда придут служанки,
всё откроется. Он мог выйти только через дверь, но его снова
охватило тревожное предчувствие, что в коридоре могут быть
наблюдатели, решившие дождаться конца дела, даже если им придётся
ждать всю ночь. Если бы это было так, то каждое мгновение его пребывания здесь
только усиливало бы — нет, подтверждало бы — подозрения.

Он всё ещё стоял на том же месте, где стоял, когда зажег лампу, и не решался пошевелиться, чтобы движение света или звук его шагов не выдали его. Но теперь принцесса жестом подозвала его. Она хотела поговорить и по понятным причинам говорила шёпотом. Уилфрид молча двинулся вперёд. Принцесса
указала на стул у кровати, и Уилфрид, сев, поставил лампу на туалетный столик и наклонил голову, чтобы прислушаться.

То, что говорила принцесса, было почти неслышно для Уилфрида: он скорее догадывался.
По движению её губ, а не по звукам, которые они издавали, он понял, что она говорит:

«Я сказала то, что сказала», — намекая на то, что она отрицала его присутствие, что, конечно, простительно, учитывая обстоятельства, — «чтобы спасти тебя от того, чтобы тебя разорвали на куски у меня на глазах — такова была бы твоя судьба, если бы тебя нашли здесь. Не уходи — пока — пока они снова не заснут».

С этими словами она откинулась на подушку.

Сидеть у постели прекрасной и юной принцессы было очень
очаровательно, но у этого были свои недостатки. Если бы их обнаружили,
Тогда, если бы принцесса не была ангелом, как бы она смогла простить мужчину, из-за которого её невинность выглядела как вина? От неё, чью любовь он так стремился завоевать, чего он теперь мог ожидать, кроме как обиды? Нежное впечатление, которое он произвёл на неё, спасая ей жизнь, хотя, по правде говоря, он не помнил об этом, теперь будет полностью стёрто этим злополучным ночным вторжением не в ту комнату.

Когда перед ним живо предстало лицо Баранова с его насмешливой улыбкой,
Уилфрид похолодел при мысли, что он сделал именно то, что
министр хотел, чтобы он это сделал! Если бы об этом стало известно, как бы он
торжествовал, видя позор принцессы! Как быстро он бы раскрыл это всему миру! Уилфрид вспомнил его слова: «Смерть от рук
государства как для принцессы, так и для её любовника». То, что в этом высказывании была доля правды,
подтверждалось словами самой принцессы: что его убьют у неё на глазах, если найдут в её спальне. Такой
страх слишком явно свидетельствовал о её положении, ибо если она была бессильна
помешать своей свите расправиться с ним, то было ясно, что она не
на самом деле их госпожой. Она была своего рода почётной заключённой,
свободно путешествовавшей по своему желанию, но в сопровождении эскорта,
которому было приказано следить за любым подозрительным поведением. Предсказывая его вероятную гибель, она
не упомянула о своей собственной. Возможно ли, что он действительно навлекал на неё такую же участь?

 Он осмелился украдкой взглянуть на её лицо. Как оно было прекрасно, с
мягкими фиалковыми глазами, оттенёнными длинными тёмными ресницами? Как бы она ни укладывала волосы вечером, теперь они лежали на подушке, словно яркий ореол вокруг её лица, а одна золотистая прядь свисала на
обвила её белое горло, словно виноградная лоза, оплетающая мраморную колонну.

 Если у какой-то женщины и была причина злиться на Уилфрида, то это была она,
принцесса, и всё же на её лице не было ни малейшего признака недовольства;
Напротив, что-то в её взгляде говорило ему, что, что бы ни случилось, она будет последним человеком на свете, кто станет упрекать его за невольно совершённый поступок. В ней была всепрощающая нежность, которая ещё больше располагала к ней Уилфрида, но в то же время усиливала, а не уменьшала его отчаяние.

Полчаса прошло без единого слова с обеих сторон. Затем
Принцесса наклонилась вперед, так что ее золотистые волосы оказались так близко к его собственным, что
он почувствовал ее теплое дыхание на своей щеке.

“Лорд Кортни”, - сказала она в слабый шепот: “прежде чем вы идете,
несколько слов. Вы слышали, как я назвала ‘Высочество’. Вы знаете мое имя и
звание?”

— К сожалению, я вынужден ответить «нет», — ответил Уилфрид таким же приглушённым тоном.

 Поскольку она не пыталась просветить его, было ясно, что она предпочитает оставаться неизвестной.

 — Вы сохраните эту встречу в тайне?

 Уилфрид кивнул в знак согласия.

«Когда вы найдёте подходящий номер, позвольте мне попросить вас остаться там до десяти утра».

 Он вспомнил, что в десять часов она должна была продолжить свой путь.

 «Я имею в виду, что если кто-то из моей свиты узнает, что вы провели ночь в этой гостинице, последствия для меня могут быть…» Она помедлила, подбирая слово, и в конце концов выбрала «неприятными».

Уилфрид не сомневался, что она имела в виду Уварова, и на мгновение ему захотелось сделать для Уварова то, что он сделал для аббата Спада.

“ Ваше высочество, ни слова больше. Я не выйду из своей комнаты до истечения назначенного часа.
- Кто еще, кроме меня, знает, что вы здесь? - Спросил я.

“ Кто еще, кроме меня, знает, что вы здесь?

“ Хозяин гостиницы и его дочь, но ради их же блага они не станут
говорить обо мне с вашей свитой. Там моя yamchik тоже, но они будут принимать
хороший уход, чтобы сохранить его в сторону”.

Хотя княгиня намекнула, что ему пора уходить, она не стала торопить его с отъездом.

«Почему вы, англичанин, путешествуете по России в такое опасное время, как сейчас?» Сложный вопрос, но прежде чем он успел его обдумать,
не зная, что ответить, княгиня заговорила снова.

«Лорд Кортни, — сказала она серьезным тоном, — в каком-то смысле я рада, что встретила вас, потому что могу вас предупредить. Мне стало известно, что ваша жизнь в России в опасности. Покиньте страну как можно скорее. Возьмите другое имя, смените внешность, подделайте новый паспорт, отправляйтесь куда угодно, только не в Санкт-Петербург, где у вас есть враг, который не пощадит вас».

— Вы имеете в виду графа Баранова?

 — Кого-то более значимого, чем Баранов.

 Но когда Уилфрид спросил, как зовут этого человека, принцесса сжалась.
Она ответила со странным и обеспокоенным видом, так что Уилфрид воздержался от
повторения вопроса, поскольку он прекрасно понимал, о ком идёт речь,
хотя было загадкой, почему она медлит с его именем.

 Кто-то выше Баранова? Кто, кроме царя, может быть выше царского министра? И причиной вражды царя, несомненно, было поражение его политики в Берлине, поражение, которое он потерпел из-за Уилфрида. И всё же казалось маловероятным, что у Баранова хватит смелости
рассказать о собственном трусости и бегстве. Однако это могло быть так,
что он изложил дело таким образом, чтобы оправдать себя,
утверждая, что его победа была бы неизбежной, если бы не тайный
посланник Питта, лорд Кортни по имени, который, втеревшись в доверие к Фридриху Вильгельму, убедил этого монарха встать на сторону Великобритании.

 Предупреждение, сделанное принцессой, ещё больше убедило Уилфрида в том, что его поездка в Санкт-Петербург, скорее всего, закончится арестом. И всё же он не повернул назад, после того как однажды встретился с принцессой, вся манера поведения которой говорила о том, что она живёт в атмосфере подозрений и
опасность, от которой он, если возможно, избавил бы ее.

“ Ты не поедешь в Санкт-Петербург? - ты не поедешь в Санкт-Петербург? - спросила она мягким умоляющим тоном.
это отозвалось в его сердце.

Уилфрид почувствовал, что говорить он не склонен идти будет, но увеличит смотреть
печаль на ее прекрасное лицо. Поэтому он temporised.

“Я подумаю над этим вопросом”.

“Я предупредил тебя. Если вы не заберете моего предупреждения вы не потеряли. Я
больше нечего сказать”, - добавила она,—слова, что Уилфрид расценить как намек на ходу.

“Ваше высочество”, - сказал он, поднимаясь, - “ты знаешь мое имя. Ты не пользу
мне с твоими прежде чем я уйти?”

Она кокетливо тряхнула своими блестящими распущенными волосами.

«Что тебе это даст? — сказала она с грустной улыбкой. — Позволь мне остаться
неизвестной. А теперь иди, и да хранит тебя Господь!»

«И тебя тоже, принцесса!»

Уилфрид поклонился, взял лампу и пошёл к двери. Подойдя к ней,
он бросил на принцессу последний долгий взгляд. Она сидела на кровати, глядя на него, прижав руку к груди, словно пытаясь унять
учащённое сердцебиение. Было ли это учащённое сердцебиение вызвано
страхом, или любовью, или их сочетанием?

 Он потушил лампу,
понимая, что даже в темноте
Принцесса не сводила с него глаз.

Он осторожно повернул ключ в двери, стальной язычок замка
почти бесшумно отодвинулся. Уилфрид помолчал несколько минут, опасаясь, как бы не
звук, слабый, хотя это было, должно быть привлечено внимание.

Обнаружив, что все осталось по-прежнему, он решился открыть дверь и
смотрим далее. При слабом свете лампы, подвешенной к потолку,
он увидел, что коридор пуст. Его натренированный слух не уловил ни торопливых шагов, ни звука закрывающихся дверей; ничто не указывало на то, что кто-то из свиты принцессы
на страже.

Успокоившись, он вышел в коридор, тихо закрыв за собой дверь.

Для Уилфрида было в новинку красться по коридору ночью, как вору,
боясь, что его заметят или услышат, — унизительное
ощущение, которое можно было вынести только при мысли о том, что это необходимо для
чести, безопасности, возможно, даже жизни принцессы. Двадцать шагов — у него была причина для точных измерений — привели его к
площадке, откуда короткая лестница вела на этаж выше, где находился
коридор, во всех отношениях похожий на тот, из которого он только что вышел.

Пройдя вдоль коридора двадцать шагов, Уилфрид остановился перед определённой дверью.

«Прямо над комнатой принцессы, — сказала Надя. Значит, это она.
Теперь молю небеса, чтобы я не потревожил чей-то сон».

Он осторожно открыл дверь и, тихо пробираясь в темноте, подошёл к кровати. Она была пуста. Снова включив лампу, он обнаружил, что находится в комнате, обстановка которой, казалось, свидетельствовала о том, что она предназначалась для мужчины.

 Неважно, была ли это та комната, которую Надя приготовила для него.
немного; он не собирался искать кого-то другого; поэтому, заперев дверь, он
лёг в постель и вскоре крепко заснул.




Глава V

НАЙДЕНЫЙ ИЛИ НЕ НАЙДЕННЫЙ?


«Уже больше десяти часов, господин».

Эти слова произнесла Надя, которая некоторое время пыталась разбудить
Уилфрида, стуча в дверь его спальни, и наконец ей это удалось.

“ Начало одиннадцатого! ” эхом отозвался Уилфрид, поняв, что означают эти слова.
“ Значит, Прин— я имею в виду боярыню и ее спутников, ушли?

“ Полчаса назад.

Уилфрид с немалым огорчением услышал эту новость. IT
Он намеревался спрятаться в каком-нибудь укромном месте, чтобы понаблюдать за отъездом принцессы и её свиты. Однако продолжительный сон лишил его этого удовольствия.

 Спустившись к завтраку, он вскоре сменил досаду на новое чувство — любопытство, не знает ли Надя о своей ошибке. Если она вскоре после этого осознала свою ошибку, но, охваченная смятением и страхом, оставила его разбираться с трудностями самостоятельно, то

 если она не осознавала своей ошибки, то лучше было бы позволить ей
продолжать пребывать в неведении — тем безопаснее будет тайна принцессы. Но как ему расспросить Надю, не раскрыв того, что он хотел скрыть? С этой задачей мог бы справиться адвокат, но Уилфрид не был адвокатом, потому что был слишком импульсивен в речи, что является недостатком, и слишком прозрачен в мотивах, что является достоинством.

Когда он сел завтракать, то пристально посмотрел на Надю, которая зарделась, поймав его взгляд, как любая девушка, чьё последнее расставание с мужчиной было отмечено поцелуем, так что её внезапный румянец ничего ему не сказал.
он хотел знать. Она была единственной служанкой за столом, так как её отец в тот момент
следил за разгрузкой повозки с дровами.

— Господин хорошо спал? — спросила она.

— Превосходно. Через пять минут после того, как я ушёл от вас, — сказал Уилфрид, пристально глядя ей в лицо, — через пять минут после того, как я ушёл от вас, я крепко спал.

Если бы она была среди тех, кто собрался у спальни принцессы,
она должна была знать, что он говорит неправду. Если она знала это,
она ничем не выдала своего знания.

“Есть не что иное, как долгая поездка в морозном воздухе, для одной
заснуть,” был ее тихое замечание.

“Кстати”, - добавил Уилфрид небрежным воздуха, “как я был процесс возврата
от мне показалось, что я услышала шум на полу подо мной—говорить, или
движения ногами—приглушенные звуки какой-то. Мне это приснилось?

“Этаж прямо под вашим, должно быть, комната боярыни”, - сказал
Надя широко раскрыла глаза от удивления. — Вы говорите, что шум доносился оттуда?


— Оттуда или откуда-то рядом, по крайней мере, мне так показалось. Вы слышали шум?

“_ Я!_ Я была на кухне, готовила кое-что вкусненькое для
боярыни на завтрак”.

“Кто-нибудь из гостей боярыни жаловался на шум ночью?”

“Никаких”.

“Ах! Тогда мне, должно быть, приснилось”.

Во время этого короткого диалога Уилфрид не сводил глаз с лица Нади
и по её естественной и непринуждённой манере поведения понял, что она
не осознаёт своей оплошности прошлой ночью.

 То, что она выглядела немного бледной, не имело значения, ведь
она всю ночь не спала, готовя изысканные блюда для боярина и его гостей.

В этот момент, покончив с дровами, вошел Борис, чтобы посмотреть,
какие услуги он может оказать. Вполне естественно, что Уилфрид желал
узнать о принцессе все, что мог.

“ Полагаю, вы прислуживали боярыне за завтраком? - спросил он,
обращаясь к паре. “ Как она выглядела?

“ Довольно бледная и встревоженная, - ответил Борис. “Она почти не разговаривала. Фактически,
ее оживленная манера поведения прошлой ночью полностью исчезла ”.

— А Ув — я имею в виду того, кого Надя называет Уродом? Он тоже завтракал, я полагаю?


— Сидел напротив боярина, — ответил Борис, который, казалось,
внимательно следил за посетителями. “Он тоже выглядел довольно серьезным. Я не раз замечал, что
он с любопытством наблюдал за ней. Ее глаза опускались, когда она
осознавала это ”.

“Короче”, - сказал Уилфрид с безрадостным смехом: “она может быть
приняли за ребенка, что поступил плохо, и он для родителей, которые были
бранить ее”.

Трактирщик с некоторым удивлением пробормотал слова, которые Уилфрид точно
нажмите ситуация.

Для появления ради Уилфрид продолжал жевать, но аппетит у него был
нет. Им овладело ужасное замирание сердца; он подозревал, что,
Нет, он был уверен, что его долгое пребывание в спальне принцессыстало известно, что принц Уваров склонен был приписать этому событию худшие последствия.

 Мысль о том, что прекрасная и невинная принцесса сидит молча и несчастная среди своих сопровождающих, подвергаясь холоду и подозрениям и не имея возможности оправдаться, наполняла Уилфрида почти невыносимой болью.

 Он навлек жестокий упрек на женщину, чьей любви он жаждал больше всего на свете. Уилфрид уже представлял себе насмешливый смех и непристойные шутки, которыми
безнравственный двор царя осыпал принцессу. «Она такая же, как и все мы».

Однако, поразмыслив, Уилфрид пришёл к выводу, что, возможно, в конце концов, он беспокоился без причины.

 Кажущееся отсутствие радости как у принцессы, так и у Уварова могло быть вызвано совершенно другой причиной.  Уилфрид внезапно понял, что принцесса была не кем иным, как той самой дамой, к которой когда-то стремился сам Уваров, пока предостережение правительства не заставило его умерить свой пыл. Возможно, несмотря на запрет государства, Уваров снова отважился — это могло быть даже на
прошлой ночью — чтобы возобновить ухаживания с тем же результатом, что и раньше.
 Следовательно, их встреча этим утром обязательно
будет тихой и несколько неловкой.

Не было никаких сомнений в том, что англичанин, вызвавший такой смертоносный гнев Уварова, был не кто иной, как сам Уилфрид, хотя было трудно понять, как принц мог узнать, что его бывший друг стал его соперником, поскольку, если бы княгиня действительно питала тайную привязанность к Уилфриду, она была бы последним человеком на свете, кто бы об этом рассказал.

Было одно обстоятельство, которое наводило Уилфрида на мысль, что его разговор с принцессой остался незамеченным, — это странное поведение Уварова. Конечно, если бы принц что-то заподозрил, он бы разыскал Уилфрида и потребовал объяснений по поводу ночного инцидента. Но принц не сделал ничего подобного; напротив, на следующее утро он отправился в путь, по-видимому, не подозревая, что его старый друг находится под крышей «Серебряной берёзы».

Но едва эта благоприятная перспектива появилась, как тут же исчезла.
Уварова, зная о цели визита Уилфрида, возможно, оставляла его на милость властей в Санкт-Петербурге.

После завтрака Борис, который очень гордился своим постоялым двором,
предложил, что, возможно, его превосходительство захочет осмотреть
помещение; если так, то Надя будет рада провести его по дому.

Уилфрид с готовностью принял это предложение, движимый исключительно
желанием снова увидеть комнату, в которой провела ночь княгиня. Он
соответственно сопровождал Надю по разным комнатам, слушая, как она
Должен признаться, что я почти не прислушивался к её замечаниям, пока мы наконец не добрались до Гостеприимной комнаты. Это была изящно обставленная маленькая комната, но теперь, без своей прекрасной обитательницы, она казалась такой пустой!

 Уилфрид задумчиво и печально огляделся. Вот туалетный столик, на который он поставил лампу, а вот стул, на который он положил её нарядное платье; вот кресло, в котором он сидел у её постели, а вот подушка, на которой до сих пор виднеется вмятина от её золотистой головки.

Слабый аромат, который Уилфрид заметил прошлой ночью, всё ещё витал вокруг подушки. Движимый внезапным порывом, он приподнял её и с удивлением и радостью увидел под ней сложенный носовой платок.

 По принципу «найденное — моё», как говорят дети, Уилфрид завладел этим предметом, который был из тончайшего батиста, слегка надушен и отделан красивым кружевом.

Хотя титул принцессы иногда носят — по крайней мере, в России — люди сомнительного происхождения, Уилфрид чувствовал, что с его принцессой дело обстоит иначе, и, развернув платок, он
Он получил поразительное доказательство правильности своего мнения, потому что в центре камзола была изображена фигура двуглавого орла, вышитого золотыми нитями.

«Императорский герб!» — пробормотал Уилфрид.

Его выражение крайнего удивления не шло ни в какое сравнение с выражением Нади.
Она, казалось, была не только поражена, но и напугана этим открытием.

«Царский герб!» — выдохнула она. — «Является ли она членом императорской семьи —
великой герцогиней?»

 Похоже, что да, если носовой платок можно считать доказательством, но насколько она близка к трону,
сказать было невозможно. Возможно, она была очень дальней родственницей
Родственница царя; с другой стороны, она могла быть его племянницей или даже дочерью! От этой мысли у Уилфрида закружилась голова. Неудивительно, что он рисковал быть убитым её свитой, если бы его застали в её спальне!

 Этот орёл, вышитый золотыми нитями, был не только пугающим, но и нежелательным зрелищем для Уилфрида; казалось, он внезапно оборвал его любовную мечту. Для него мысль о браке с принцессой императорского
дома Романовых была бы верхом дерзости, и всё же, если бы сама
дама была согласна — и если бы она нежно взглянула на него своими тёмно-синими глазами
Её взгляд вселил в него надежду влюблённого — он был готов рискнуть всем ради неё. Если бы она была Романовой, разве он не был бы Кортни, с императорской кровью в жилах, потомком византийских императоров, которому Орден Подвязки позволил носить гордое звание _;quus
C;saribus_ — равный Цезарям?

 Но вскоре его мысли обратились к более приземлённым вещам.

— Мы слишком поспешно сделали выводы, — сказал он Наде. —
Наличие платка не обязательно доказывает, что она —
великая княгиня. Возможно, это подарок царя.

Такой взгляд на вещи, казалось, немного успокоил Надю, хотя Уилфрид не понимал, почему она так встревожена этим открытием.

«Кроме того, — продолжил он, — если бы она была императорской герцогиней, её свита выбрала бы для ночлега замок какого-нибудь знатного боярина, а не придорожную гостиницу».

Но Надя посчитала, что в этом аргументе нет смысла, поскольку сама великая Екатерина однажды останавливалась в «Серебряной берёзе» и спала в этой самой комнате. И Уилфрид был вынужден признать, что
он сам сказал, что это был аргумент в пользу имперской теории о том, что
начальник ее эскорта был не меньшей личностью, чем личный адъютант Царевича
а именно, принц Уваров. Если бы она не была великой герцогиней,
она, по крайней мере, должна была быть кем-то выдающегося ранга.

Складывая платок, сейчас самое драгоценное из всех его вещей,
он положил ее в грудь, и снова спустился в
завтрак-в номер.

— А теперь, — сказал он, — пришлите мне моего ямщика, и я спрошу этого негодяя, что
он имеет в виду, когда говорит, что ему нужно двенадцать часов, чтобы проехать двадцать четыре мили.

Надя ушла и вскоре вернулась, ведя за собой ямщика, который
стоял с фуражкой в руке, улыбаясь и заискивая.

Да, стыдно ему, что он так долго ехал из Вязников в
Гору. Ах! зачем он свернул с почтовой дороги, решив срезать путь? В тот раз ему не хотелось говорить об этом господину, но он знал, что сбился с пути, и блуждал, и блуждал — о! как же он блуждал!

 — Прямо как сейчас, — перебил его Уилфрид. — И всё же ты говоришь, что совершал это путешествие сотню раз?

Да, это было самое удивительное — что он, проехавший по этому маршруту сто раз, сбился с пути на сотом. Но ведь человек должен совершить определённое количество ошибок в своей жизни; даже могущественный царь иногда ошибался, а уж бедный ямщик тем более.

Но когда с помощью карты было указано, что он точно так же удлинял этапы в другие дни, ямщик, хотя и осмелился отрицать это, стал менее разговорчивым, заявил, что, не умея читать, не может понять осуждающую его карту, и в конце концов замолчал.
настолько туп, что Уилфрид, отчаявшись вбить хоть какие-то ясные мысли в его
тупую башку, велел ему пойти и запрячь лошадей для следующего
этапа.

Был ли этот парень дураком или мошенником?

Уилфрид склонялся к тому, чтобы причислить его к последней категории, подозревая, что все эти манёвры ямщика были вызваны каким-то корыстным мотивом, который, однако, Уилфрид совершенно не мог постичь.

 Едва ли стоило теперь отпускать этого человека, когда до Санкт-Петербурга оставалось всего три-четыре дня пути, но, оставляя его при себе, Уилфрид
Он решил не полагаться на своё суждение в этих последних этапах. Поэтому, бегло изучив карту, он выбрал маршрут и остановки; и, поскольку из соображений осторожности он не хотел ни обгонять принцессу, ни казаться идущим по её следу, он выбрал окольный путь в столицу вместо прямого.

 И вот снаружи донёсся звон колокольчиков и ржание коней, возвещавшие о том, что его карета ждёт.

Уилфрид встал, попросил счет и оплатил его с большим запасом.
Борис и его дочь проводили его до дверей гостиницы, где собралась небольшая толпа слуг, чтобы посмотреть на отъезд богатого
англичанина.

 Уилфрид повернулся, чтобы попрощаться с Надей. По её поведению было ясно, что ей жаль расставаться с гостем, который, движимый благородным порывом,
отозвал хорошенькую крепостную в сторону.

 — Надя, — прошептал он, — не грусти. Как долго я пробуду в Санкт-Петербурге?
Петербург, я не знаю; но когда я снова вернусь сюда, я выкуплю вас и вашего отца из крепостной зависимости — да, даже если это будет стоить мне пятьдесят тысяч
рублей».

Он думал увидеть, как ее щеки зарумянятся от восторга, глаза заблестят,
а губы задрожат от благодарности; это была единственная награда, которую он хотел.

Но, к его удивлению, ее эмоции приняли совсем иную форму. Она отпрянула.
Она смотрела на него, ее щеки были белыми, как у мертвеца; в ее глазах было выражение
дикого, навязчивого ужаса.

“ Разве это обещание не стоит поцелуя? ” улыбнулся Уилфрид.

Она не дала ему поцелуя, а вместо этого подставила щеку, и,
прикоснувшись к ней губами, он почувствовал, что она холодна как мрамор.

 Несколько смущенный таким странным приёмом его предложения, сделанного
Уилфрид добросовестно помахал Борису рукой, вскочил в сани
и в следующее мгновение уже мчался по замерзшему шоссе.

Надя скорее пошатнулась, чем пошла, в свою маленькую гостиную.

“ Что тебе сказал англичанин? ” несколько подозрительно спросил Борис.

“ Сказать? ” ахнула Надя, которая, казалось, едва могла говорить от волнения. - слова
он хотел сказать слова надежды, но для меня это слова отчаяния. Я
предпочел бы, чтобы он пырнул меня ножом. И он посмотрел на меня, о! с такой жалостью. Боже мой
! если бы он только знал правду!”

Дрожь сотрясла ее с головы до ног.

Её удивлённый отец повторил свой вопрос.

«Он обещал купить нам свободу, тебе и мне».

«Слава Богу!» — воскликнул Борис, горячо сжимая руки.
«Слава Богу, который вложил эту мысль в сердце англичанина!
Моя молитва за тебя, Надя, моя молитва днём и ночью на протяжении многих лет наконец-то услышана. Он сдержит своё слово, этот англичанин. Англичане всегда держат слово». И он не потеряет из-за своей доброты. Я буду работать, работать день и ночь,
пока не заплачу ему наш выкуп дважды, нет, трижды. Но,
Надя, Надя, почему ты грустишь? Разве есть из-за чего грустить?

“Предложение в день приходит слишком поздно, мой отец”.

“Один день слишком поздно?”

“Мы уже свободны”, - ответила она, со смехом ужасные в своем хотят
веселье. “Свободен милостью исчадия преисподней, который сейчас насмехается надо мной, совершив
поступок, который не нужно было совершать”.




ГЛАВА VI

НАСЛЕДНИЦА ТРОНА!


На пятое утро после отъезда из Горы Уилфрид и его ямщик
мчались по пейзажу, который представлял собой не что иное, как
огромное белое пространство, сверкающее под лучами бледного северного
солнца, которое дарило свет, но не тепло.

— Санкт-Петербург! — вдруг закричал ямщик, указывая кнутом на далёкий северный горизонт, который до сих пор представлял собой ровную линию, а теперь начал прерываться.

По мере того, как лошади мчались вперёд, поднимаясь всё выше и выше из бескрайнего белого моря, перед ними предстало любопытное и, на западный взгляд, фантастическое смешение дворцов и минаретов, куполов и крестов, каждый из которых постепенно становился всё более отчётливым на фоне бледно-лилового арктического неба.

Теперь Уилфрид как никогда ясно осознал безумие своего предприятия.

Он спешил в город, где находились по меньшей мере два его врага, а именно:
граф Баранов и недавно порвавший с ним Уваров; к ним, вероятно,
можно было добавить и третьего — царя Павла, что было равносильно
тому, чтобы сказать, что против него была целая империя.

Теперь, с помощью друзей, человеку часто удавалось, несмотря на полицию
и шпионов, ускользнуть от бдительности правительства; но Уилфрид не питал
таких надежд, видя, что во всём огромном городе не было ни одного человека,
к которому он мог бы обратиться за помощью.

«Я въезжаю в Санкт-Петербург, — размышлял он. — Уеду ли я отсюда когда-нибудь? Это
сомнительно. Я чувствую себя так, словно еду на гильотину. Неважно! Честь не позволяет мне вернуться. То, что моя принцесса находится здесь, — достаточная причина, чтобы идти вперёд. Если её жизни что-то угрожает, пусть заберут и мою.

  И он утешил себя афоризмом отчаявшегося человека: «Чему быть, того не миновать».

Теперь они покидали тишину и однообразие степи. Деревянные
хижины, от которых поднимался голубой дымок, начали появляться у обочины
сначала их было немного, но постепенно их становилось все больше, пока они
образовали сплошную линию. Только появление каменных домов и
сказал Уилфрид красивый магазинов, транспортных средств и пешеходов, что он
вступил на окраинах города.

“Отель д'Англетер”, - был его ответ на вопрос ямщика о том,
куда повезут господина.

В этом роскошном отеле, принадлежавшем англичанину, которого звали Джон Смит, розовощёкому, круглолицему, но в то время весьма мрачному из-за плохого состояния дел, жил Уилфрид.
покровительствовали английским гостям, которые в панике бежали после
объявления войны, оставив огромное здание почти пустым.

Несомненно, патриотичным британцам было приятно читать
о своих победах на море и на суше, но война тяжело сказалась на
английских жителях Санкт-Петербурга.

Всё это и многое другое подробно описал Джон Смит, чьи мрачные перспективы Уилфрид пытался скрасить заверениями, что это была просто игра в блеф со стороны Пола, который, как только узнал бы, что флот Нельсона подходит к Финскому заливу,
Уилфрид быстро заключил бы мир.

 Расплатившись и отпустив ямщика, Уилфрид попросил стопку ежедневных газет за последние три недели. Он не смог купить ни одной газеты ни в одной из почтовых станций по пути и поэтому не знал, что происходит в мире.

Выйдя из комнаты, хозяин вскоре вернулся с пачкой русских журналов и, осторожно оглядевшись, сказал: «Если ваша светлость интересуется новостями за последние четырнадцать дней, у меня есть пачка английских «Таймс», и это
то, чего вы не найдёте ни в одном другом отеле Санкт-Петербурга. Я получаю их
из Английского клуба, который умудряется ввозить их в Россию так, чтобы
цензор их не заметил и не «зачеркнул». Никому об этом не говорите,
иначе ко мне домой придёт полиция».

Взяв бумаги, Уилфрид сел и начал с папки «Таймс», бегло просматривая содержимое.
В ходе этой операции он наткнулся на абзац, который заставил его на целую минуту оцепенеть от удивления.

Абзац, который русский цензор наверняка бы «зачеркнул», попади ему в руки этот журнал, якобы был написан корреспондентом «Таймс» в Санкт-Петербурге и звучал следующим образом: —

 «Странная история, к которой следует отнестись с осторожностью, распространяется в политических кругах: говорят, что несчастный царь Иван VI, чья жизнь, как известно, прошла в темнице, тайно женился на дочери своего тюремщика, девушке исключительной красоты.

 «Единственным потомком этого союза является внучка, которой сейчас двадцать три года, и говорят, что она необычайно грациозна и прекрасна. До недавнего времени она жила в Москве, тщательно скрывая тайну своего романтического происхождения, но каким-то образом эта история стала известна.

 «Говорят, что царь Павел был убеждён документальными доказательствами
её легитимности и императорского происхождения, что имело для него
большое значение, поскольку в России нет Салического закона, если
 Если следовать правилу первородства, то эта внучка Ивана
VI, как старшая из оставшихся в живых представительниц дома Романовых,
должна была бы сейчас носить царскую диадему.

 «Чтобы присматривать за ней, Павел несколько месяцев назад
перевез её из Москвы ко двору в Санкт-Петербург, присвоил ей титул
великой княгини и поместил в число фрейлин царицы.
 Если предположить, что эта история правдива, то он был бы смелым пророком, который, учитывая мрачный и подозрительный характер Павла,
 осмелюсь предсказать, что дни этой дамы, столь опасной в политическом плане для него и его наследников, сочтены».

 Газета выпала из рук Уилфрида. В тот день ему больше не хотелось ничего читать. Политические и военные события на
континенте отошли на второй план по сравнению с этим поразительным абзацем. Английские читатели «Таймс» могли счесть эту историю романтической выдумкой; у Уилфрида были причины полагать иначе.

Газетная статья заканчивалась зловещим предсказанием,
предсказанием, которое вызвало у него дрожь страха. Единственный способ
Единственным способом предотвратить это было выдворение герцогини из России; но
как он мог в одиночку организовать побег дамы, за которой, несомненно,
день и ночь следили?

«Дела становятся всё интереснее, — пробормотал он. — Внучка
царя! Прямая наследница престола! Так вот почему у дамы не должно быть
женихов; ей нужно помешать передать свои права. И Уварова,
и я, и все потенциальные любовники должны быть «предупреждены». Что ж, со своей стороны,
я отказываюсь принимать это предупреждение. Я испытываю к этой даме не просто симпатию.
Я намерен продолжить ухаживания, потому что, если её глаза что-то и говорили прошлой ночью, то это была любовь».

Несколько вопросов, заданных хозяину дома, позволили выяснить, что царица Мария, царевна Елизавета, великие княгини и дамы императорского
двора каждый день в два часа пополудни ездили кататься по Невскому проспекту.

Подумав, что _его_ великая герцогиня — корреспондент «Таймс»,
к сожалению, забыл назвать её имя, — могла быть в этой компании,
Уилфрид решил встать у входа в Михаэльхоф в надежде мельком увидеть её.

Зная, что в Санкт-Петербурге человек в гражданском костюме не имеет
никакого значения, Уилфрид решил надеть форму одного австрийского
полка, в котором он имел почётное звание полковника, пожалованное ему
венским двором за храбрость в битве при Чертовом мосту, где он сражался
бок о бок с русскими и австрийцами.

Пикантная тёмно-синяя форма, расшитая золотой тесьмой, была
прекрасно подобрана, чтобы выгодно подчеркнуть его изящную фигуру, и когда он, надев плащ и саблю с драгоценной рукоятью, взглянул в
Посмотрев в зеркало, он остался доволен тем, что выглядит наилучшим образом.

 В таком наряде он отправился пешком осматривать Михайловский дворец, новую резиденцию царя Павла.

Здание, когда он увидел его, стало настоящим откровением для Уилфрида, который до сих пор, за время своего краткого знакомства с городом, видел лишь два основных архитектурных стиля: варварский, полувосточный, встречающийся в основном в церквях, и фасады, скопированные с парижских бульваров, встречающиеся в основном в отелях и особняках.

Но Михаэльхоф отличался от обоих стилей.  Здесь, в самом сердце
Санкт-Петербург был феодальным замком с донжоном и башнями, зубчатыми стенами и бойницами, решётками и подъёмными мостами и, наконец, окружающим его рвом, который, однако, в тот момент мало что мог дать для обороны, поскольку был замёрзшим.

 Уилфрид видел множество фантастических замков в своё время, но ни один из них не мог сравниться с этим странным сооружением. Можно было бы подумать, что средневековый архитектор, любивший выпить, заснул и увидел сон, и что этот дворец — окаменевшая крепость из его сна, хотя
ощетинившиеся пушки и часовые с их винтовками со штыками выглядели
несколько неуместно с этим пережитком ушедшей эпохи.

Здание привлекало Уилфрида не столько своей странностью
, сколько тем фактом, что оно было резиденцией его принцессы.
В какой из этих мрачных башен жила она? По какому разводному мосту хотели пройти
Царица и ее фрейлины?

— Англичанин, как я понимаю, — раздался голос рядом с Уилфридом. Он
обернулся и увидел рядом с собой фигуру в плаще и с мечом, одетую в форму генерала Преображенского полка. Это был высокий и сильный мужчина.
широкоплечий и коренастый, с несколько вульгарными чертами лица и
пылающим румянцем, очевидно, из-за пристрастия к крепким напиткам;
более того, в тот самый момент от него пахло спиртным. У него были
светло-голубые глаза, курносый нос и воинственные рыжеватые усы, и
держался он с какой-то наглой развязностью, которую, вероятно, принимал
за непринуждённость.

Уилфрид вполне мог задаться вопросом, как такой заурядный человек мог носить генеральскую форму.
Однако этому человеку предстояло войти в историю. В будущем он должен был удивить Европу и, возможно, самого себя блеском своего ума.
его кампании против вторгшихся французов.

— Англичанин, как я понимаю, — повторил он с улыбкой.

— Что за доказательства? — спросил Уилфрид.

— Вы идёте пешком. Русский джентльмен никогда не ходит пешком, если может ехать верхом.

— По тому же правилу вы не русский — э-э — джентльмен.

— Вы правы. Я ганноверский генерал Беннингсен. К вашим услугам,
сэр, — ответил тот, поднимая руку в воинском приветствии.

Это имя могло бы удивить Уилфрида, поскольку Беннингсен был
человеком, известным своими семейными связями, если не чем-то ещё.  В юности он
Он отправился из Ганновера на поиски счастья и поступил на
русскую военную службу. Ему посчастливилось привлечь внимание
великой Екатерины, и в конце концов он женился на родной дочери этой
императрицы.

 Но, несмотря на то, что Беннингсен был кем-то вроде зятя царя, он не пользовался
уважением при дворе. По сути, он был сослан на какое-то время, и, хотя его отозвали и восстановили в звании генерала, он был исключён из Совета Империи, членом которого он, естественно, мог бы стать благодаря своим связям с императорской семьёй. Это было открыто
шептались, что это исключение, вместе с его изгнания, добилась
Беннигсен расположена к смене власти, несмотря ни на что, так что
пока это было изменение. Более того, утверждалось даже, что от него слышали
, как он говорил, что отомстит “маленькому орангутангу”, как его
звали в честь царя Павла.

“Как англичанин и солдат, ты мой брат”, - воскликнул
Гончая театрально.

Поскольку царь враждовал с Англией, Беннингсену было приятно покровительствовать всему и всем, что исходило из этой страны. Узнав об этом,
Назвав имя своего нового «брата», Беннингсен громко выразил своё восхищение и радость от встречи с тем, кто показал русским войскам, как пройти по Дьявольскому мосту, вскарабкавшись на скалы над ним, под самым огнём противника.

«Ваш доблестный подвиг, — заверил он Уилфрида, — с благодарностью и восхищением вспоминается каждым офицером в Санкт-Петербурге».

Для Уилфрида было характерно то, что он думал не о том, какое впечатление его поступок может произвести на царя, а о ком-то другом. Если его подвиг доставил удовольствие принцессе, ему было всё равно, как
Павел и другие рассматривали его.

Беннигсен, с размаху руку, обратил внимание Уилфрид к
Michaelhof.

“В доме моего отца много особняков’, ” заметил он. “И это их стиль", - продолжил он, указывая на дворец.
"И это их стиль”. “Поистине, у ангелов
есть любопытные идеи относительно архитектуры”.

По выражению лица Уилфрида стало ясно, что он не понимает, о чём идёт речь.
Генерал продолжил объяснять:

 «Очевидно, вы не знаете, что однажды ночью моего августейшего шурина посетил архангел Михаил, который показал ему планы
и воздвиг дворец, повелел ему построить такой же. Факт! По крайней мере,”
он добавил, боковой взгляд на Уилфрида, “это то, что Павел говорит так,
и это не разумно подвергать сомнению слово царя”.

“Вы говорите свободно”.

“Ну, с англичанином можно говорить свободно. С великим герцогом было бы
иначе. Вернемся к Павлу. Как только он получил приказ от Архангела, он
поспешил его выполнить. Пять тысяч человек ежедневно трудились. Чтобы
быстрее высушить стены, к ним прикрепляли раскалённые докрасна
пластины. Всё было напрасно. Место настолько сырое, что
Царь, императрица и великие княгини постоянно кашляют. И сколько всё это стоит? — Восемнадцать миллионов рублей!

 Уилфрид не перебивал его, понимая, что он из тех людей, которым больше всего нравится слушать собственный голос.

 — Видите то окно на третьем этаже, — продолжал Беннингсен, указывая на него. “Как ты думаешь, что за комната находится за ней?”

“Тюрьма, если судить по многочисленным перекладинам”.

“Неправильно. Спальня Пола. Трудно войти снаружи, да?

— Вы обдумываете этот подвиг? — улыбнулся Уилфрид, потому что Беннингсен действительно
выглядел так, будто у него в голове была какая-то мысль.

— Окно забрано решёткой, — пробормотал генерал, словно продолжая какую-то
мысль, а не обращаясь к Уилфриду, — а дверь в спальню трудно открыть,
потому что, чтобы добраться до неё, нужно пройти по лабиринту коридоров,
и чтобы найти дорогу, нужна нить Ариадны.

— Необходимы ли такие меры предосторожности?

 — Так считает дорогой царь.

 Узнав, с какой целью Уилфрид пришёл на Михайловскую площадь,
Беннингсен сделал неутешительное заявление о том, что из-за мучительного кашля,
которым страдала императрица, — «из-за этого проклятого дворца» — она и
императорские дамы не смогут выехать в тот день.

Беннингсен, который был членом Английского клуба, расположенного на Минерва-
Проспекте, предложил Уилфриду сопровождать его туда, и Уилфрид согласился,
движимый скорее надеждой избавиться от генерала, чем какой-либо другой причиной. И они отправились в путь пешком,
потому что, как заметил Беннингсен, это было «так по-английски».

Минерва-проспект, когда мы добрались до него, оказался широким и благородным
_бульваром_, оживлённым пешеходами из низших сословий и
санями более состоятельных людей. Варварские, но красивые наряды бояр, яркие платья и богатые меха дам, их сияющие глаза и смеющиеся голоса, бешеный галоп коней и звон серебряных колокольчиков создавали яркую, динамичную и шумную картину, которая резко контрастировала с тишиной, пустотой и однообразием Михайловской площади.

Затем, в одно мгновение, всё изменилось!

«_Государь здесь! Государь здесь!_»

 — такой крик «Царь идет!» передавался из уст в уста
по всему проспекту.

Пешеходы останавливались на ходу; экипажи спешно притормаживали, и на лицах всех появлялось смятение, когда под звуки военной музыки на проспект Минервы внезапно выходил полк гренадер, перед которым, размахивая тростью в такт музыке, вышагивал странный маленький человечек, который, очевидно, получал огромное удовольствие от солдат, от марша, от музыки.




Глава VII

УИЛФРИД БРОСАЕТ ВЫЗОВ ЦАРЮ


— Чёрт бы побрал этого орангутанга! — злобно пробормотал Беннингсен, заметив странную маленькую фигурку. — Бежим, пока он нас не увидел. Быстрее! Сюда!

 — Зачем мне бежать? — надменно спросил Уилфрид. Он не получил ответа.
 Беннингсен, закрыв лицо плащом, словно чтобы его не узнали,
бежал по боковой улице так быстро, как только могли нести его ноги.
Уилфрид в изумлении наблюдал за ним.

«Боится встретиться лицом к лицу с царем, своим шурином! Неужели этот человек самозванец,
присвоивший себе имя Беннингсена, чтобы одурачить меня?»

Но когда Уилфрид снова повернулся, он сразу понял, почему Беннингсен и ещё несколько человек исчезли в переулках; понял он и то, почему на площади перед Михайловским дворцом не было никого, кроме часовых и тех чиновников, которые по долгу службы находились там.

По правде говоря, даже лояльные москвичи стали считать встречу с царём чуть ли не катастрофой, поскольку он требовал, чтобы всякий раз, когда он проезжал по улице, движение останавливалось, пешеходы прекращали прогулку, а пассажиры экипажей
должен был спешиваться, и все, от крепостного до боярина, должны были преклонять колени с непокрытой головой, каким бы пронизывающим ни был ветер или каким бы глубоким ни был снег, пока «маленький отец» — это выражение не следует понимать иронично — не проезжал мимо. Эта практика, старинный обычай, восходящий к варварским временам империи, была отменена здравомыслием Петра Великого, но Павел, вступив на престол, возродил этот обычай во всей его строгости, так что
Уилфрид, взглянув вдоль проспекта, увидел две шеренги коленопреклоненных людей,
некоторые из которых даже с истинно восточной покорностью касались
земли лбом.

Рядом с Уилфридом стояло ландо, из которого вышли две дамы,
одна пожилая и слабая, другая молодая и изящная, обе явно благородного происхождения,
поскольку на панелях их кареты был изображен герб;
и все же они стояли бок о бок со своими кучерами и лакеями,
преклонив колени на дороге в ужасной смеси снега и грязи, которая
пронизывала их до костей и пачкала их меховые плащи.

И горе им и любому другому человеку, который встанет слишком быстро после того, как
пройдёт царь! Если его заметит императорский взгляд, брошенный назад
для нарушителей было хорошо, если они избегали кнута или Сибири.

Когда Уилфрид увидел явный дискомфорт этих двух дам, в его груди вспыхнул неистовый
гнев против государя, который требовал такого
унизительного повиновения. Все это время полк, походный двенадцать
в курсе, приближалось к тому месту, где стоял Уилфрид.

Некоторые из стоявших на коленях, догадавшись по его позе, что он иностранец, осмелились дать ему добродушный совет.

«Преклони колени перед царём, батюшка!» — кричали они. «Преклони колени, если не хочешь получить плетью. Видишь! Он смотрит на тебя».

Этот факт никак не повлиял на позицию Уилфрида. Полный решимости заявить о своей английской мужественности, он стоял прямо, как пальма.

 Другие англичане, помимо Уилфрида, отказались преклонить колено, но они были уверены, что смогут заручиться поддержкой лорда Уитворта, британского посла. У Уилфрида не было такой надежды, поскольку отъезд этого министра в начале войны позволил Полу делать с этими упрямцами всё, что ему заблагорассудится.
Англичане, которые отказывались признавать его божественность.

«Стоять!» — закричал маленький человечек, который, несмотря на свой рост, обладал удивительной силой.
сила легких. “Стой! Останови эту музыку!”

Полк прекратил маршировать, оркестр - играть. Наступила
жуткая тишина, когда царь, сверкая глазами, направился прямо
к Уилфриду. Дрожь ожидания пробежала по толпе. Некоторые
подались вперед на коленях, чтобы занять лучшую позицию
для просмотра продолжения.

Уилфрид, который в своё время повидал немало королей, подумал, что существо, которое сейчас приближалось к нему, было самым жалким образцом монархии, с которым он когда-либо встречался, — настоящий Калибан среди королей. Он едва мог заставить себя
трудно было поверить, что это гротескное существо, перед которым все преклонялись как перед богом, действительно могло быть венценосным правителем огромной империи.

Он увидел невысокого, лысого и морщинистого мужчину со свинцовым цветом лица и большими, сверкающими тёмными глазами.  Лицо было типично
калмыцким, настолько уродливым, что, если верить истории, его обладатель избегал смотреть в зеркало. (Говорят, его жена упала в обморок при
первой встрече с ним.) Несомненно, что, в отличие от своих предшественников,
он запретил чеканить своё изображение на монетах, в результате чего
что со времён его правления на российских монетах не изображалась царская
голова.

Словно персонаж комической оперы, роль которого заключалась в том,
чтобы пародировать королевскую особу, он носил потрёпанную старую военную шинель, доходившую до пят, сапоги со шпорами и огромную треуголку, которую держал под мышкой. Сколько бы градусов мороза ни показывал термометр, этой шляпы на его голове никогда не было. Казалось, он решил опровергнуть распространённое мнение о том, что Санкт-Петербург — самая холодная столица в Европе. Холодная? когда человек может
гулять на свежем воздухе без шубы и без шапки! Фу, не говорите таких вещей, сэр!

В таком наряде он привык играть в солдатики, маршируя по улицам во главе
полка пехотинцев, размахивая дубинкой, шагая на цыпочках с важным видом и
выглядя таким маленьким, что, если бы он взмахнул руками и закричал: «Ку-ка-ре-ку!»,
это не вызвало бы особого удивления.

 Сопровождавший его полк был знаменитым Павловским гвардейским,
созданным по его инициативе и достойным его. Лицо каждого солдата, как
У его императорского величества был курносый вздёрнутый нос, и, словно для того, чтобы сделать лицо ещё более гротескным, усы были зачёсаны вверх к ушам.

Не только прямая осанка Уилфрида вызывала недовольство, но и его рост в шесть футов,
красота и атлетическое телосложение также были оскорблением для правителя,
который из-за своего маленького роста и уродливой внешности так часто
смеялся над высокими и красивыми придворными своей матери, что в конце концов
начал ненавидеть людей с хорошей внешностью и завидовал даже росту и красоте
своего собственного сына.

Бросив на Уилфрида грозный взгляд, царь заговорил, и этим поступком
Уилфрид, сам того не зная, стал очень выдающимся человеком.
«В России есть только два великих человека, — сказал однажды Павел, — я и
тот, с кем я сейчас разговариваю».

— Почему, — спросил царь, и хотя Уилфрид никогда раньше не видел и не слышал его, в его лице и голосе было что-то странно знакомое, — почему вы отказываетесь преклонить перед нами колени?

— Потому что, сир, — ответил Уилфрид, поднимая руку в знак приветствия, — я
почитаем память великого Петра, который имел обыкновение бить палкой по телам тех, кто преклонял перед ним колени!»

Это было ударом для Павла, потому что если он чем-то и гордился, так это подражанием своему прадеду.

«Мы следуем, — нахмурился царь, — обычаю, более древнему, чем правление Петра». А затем, уверенный, что смелость Уилфрида может быть объяснена только его происхождением, он добавил: «Вы англичанин?»

«Человек не может выбирать себе родителей, сир».

«Как вас зовут?» — воскликнул Пол, всё больше злясь.

«Уилфрид, лорд Кортни».

Царь задумчиво закрыл глаза. Казалось, он пытался что-то вспомнить
. Уилфриду стало интересно, связывает ли император его имя
с именем принцессы. Внезапно снова резко открыв глаза, Поль
сказал— “Мы слышали о вас от Баранова. Вы художник, который пытался с помощью
картины вызвать бунт против установленного порядка?”

“ Я нарисовал картину, изображающую убийство этой королевской особы, чья
дочь до недавнего времени находилась под вашим покровительством, сир.

Пол поморщился, вспомнив, в каком состоянии он встретил дочь
о Марии-Антуанетте, а затем о том, как он немедленно отправил ее собирать вещи
просто чтобы угодить своему новому союзнику Наполеону.

“Мы слышали о вас”, - повторил он. “ Шпион Питта, чьим золотом
вы подкупили Фридриха Вильгельма, чтобы тот держался в стороне от союза с Россией.

Обвинение в шпионаже пришел с хорошим Грейс, подумал Уилфрид, от
голова и передняя часть шпионская система.

“ Никакой Кортни никогда не был шпионом. Спросите ваших собственных офицеров, сир, и они
скажут вам, что я пролил свою кровь на службе России.

“ Чтобы эффективнее скрывать свое призвание. Шпион Питта. Молчать!
Ты смеешь смотреть царю в лицо? На колени, негодяй, или…

 И он поднял палку, которой часто бил своих подданных.

 Уилфрид, слегка побледнев, отступил назад и наполовину обнажил меч, и так они стояли, глядя друг на друга. В глазах
Уилфрида был блеск, говоривший о том, что, если его ударят, он ударит в ответ, и ударит сильно. Словно осознав это, жалкий коротышка медленно опустил свою палку, и так же медленно клинок Уилфрида вернулся в ножны, издав тихий лязг.

Во время этого эпизода ни один человек, ни солдат, ни гражданское лицо, не пошевелился, чтобы
встать на защиту царя. Значение этого факта,
который не ускользнул от внимания Павла, лишь усилило его ярость.

«Вы хотите, чтобы вашего царя убили?»
 — закричал он, повернувшись к своему полку.

«Лейтенант Воронец, арестуйте этого человека».

 Молодой офицер, жестом приказав четверым солдатам следовать за ним, подошёл к Уилфриду.— Ты мой пленник, — сказал он, взглядом умоляя пленника не доставлять ему лишних хлопот.

На мгновение Уилфрид заколебался. Дикая кровь его предков-викингов
она танцевала в его венах, призывая его бросить вызов своим врагам. Теперь он был убежден
что в любом случае смерть будет его уделом; тогда почему бы не умереть героически,
когда острый клинок вращается над его головой?

“Отдайте мне его шпагу”, - крикнул Пол, которому это оружие понравилось. Он
был коллекционером шпаг и держал небольшой запас в своей спальне.

«Этот меч, — сказал Уилфрид, обнажая клинок, — подарок прусской королевы,
никогда не должен быть в руках московского варвара».

 И прежде чем стражники успели его остановить, Уилфрид переломил клинок пополам и
бросил два обломка на снег.

“Достойный способ обращения с подарком королевы”, - усмехнулся Поль; и затем,
обращаясь к офицеру, он добавил: “В Цитадель с ним. Чтобы быть привлечены
на Красную площадь в первый парад завтра. Свою жизнь на его, если он
убегает. Вперед”, - воскликнул он, обращаясь к полку и помахивая тросточкой.

Оркестр заиграл марш, и гротескные гвардейцы Павловского с
Царь во главе их снова двинулся вперёд, и когда они проходили мимо уставших
петербуржцев, те поднялись и распрямили затекшие конечности. Они старались держаться на почтительном расстоянии от Уилфрида и соблюдать тишину.
Выражать сочувствие было опасно.

По сигналу Воронецкого четверо солдат заняли позиции: двое впереди Уилфрида и двое позади, а лейтенант встал справа от пленника.

«Сабли наголо. Шагом марш».

Четыре меча одновременно выскочили из ножен, и, когда стража двинулась вперёд, Уилфрид машинально пошёл за ними, едва успев осознать, что он пленник, — всё произошло так быстро.

«Господин, — сказал Воронцов, — когда обезьяна играет на флейте, вы должны танцевать. Вы поступили глупо».

“Мудро; ибо я сохранил достоинство англичанина”.

“И отправь себя в тюрьму”.

“В тюрьме не больше, чем в тебе самом, добрый Воронец. Россия - тюрьма”.

“ Значит, он довольно большой. Господин, если кто-то не готов подчиняться
законам России, ему следует держаться подальше от России.

“В этом аргументе что-то есть”, - засмеялся Уилфрид. “Куда ты
меня везете?” он попросил время.

“К Petropaulovski крепость”.

“Животное—? Это мелодичное название”.

“ Для краткости это называется Цитаделью.

“ Где расположена?

“ На другом берегу Невы.

“ Далеко или близко?

- В трех верстах отсюда. Если господину угодно, он может нанять экипаж, чтобы отвезти
нас туда.

“Спасибо; но я не особенно тороплюсь попасть в вашу многосложную
крепость. Кто ее губернатор?”

“Граф Аркадий Баранов”.

“Дьявол!”

“ Я полагаю, что да, или это его близкий родственник. Этот пост был дан ему в качестве своего рода
награды за успешную миссию во Франции. К нему прилагается
прекрасное жалованье».

 Мысль о том, что он окажется во власти своего врага, Баранова,
несколько встревожила Уилфрида. Тёмная камера и кандалы были
Наименьшее из милосердных наказаний, которого он мог ожидать от злобного губернатора.

 Положение Уилфрида, казалось, мало волновало болтливого лейтенанта,
и пока они шли, он взял на себя труд показывать своему пленнику
различные примечательные здания, возможно, думая, что, поскольку Уилфрид
недолго пробудет в этом мире, было бы жаль, если бы он покинул его,
не узнав ничего о таком прекрасном городе. — Смотрите
«Петербург, а потом смерть», — таков, очевидно, был его девиз. И поскольку лучше быть весёлым, чем мрачным, Уилфрид попытался заинтересоваться предложенными замечаниями.

“А что это за место?” - спросил он, когда они проходили мимо широкого открытого пространства.

“Это известно как Красная площадь”.

“А тот холм в центре?..”

“Это то место, где стоит осужденный преступник”.

“А деревянный столб?..

“Столб, к которому его привязывают, пока он получает кнут”.

“Кнут. Что это? ” спросил Уилфрид с притворной невинностью.

— Вы шутите, господин. Это кнут.

— Это… а! — больно?

— Скоро вы сами сможете судить.

— Как так?

— Вы слышали, как царь сказал, что вас приведут на Красную площадь на
первый утренний парад.

“Ты хочешь сказать, что меня выпорют?”

“Так же верно, как то, что завтра взойдет солнце. Если у господина есть при себе деньги
или драгоценности, ему лучше доверить их мне.

“ С какой целью?

“Чтобы подкупить палача, чтобы он мог приспособить вас в соответствии с
вашим вкусом”.

“Я несколько не понимаю, что вы имеете в виду”.

— Ну что ж, похоже, ты каким-то образом связан, потому что царь
придёт посмотреть, как выполняются его приказы. Итак, есть три способа
нанесения ударов плетью.

 — Правда? Вы меня заинтриговали.

 — Во-первых, есть милосердный способ. Удары наносятся сверху вниз.
только на спине; в этом случае есть шанс пережить порку, даже если
порох втирают в раны и поджигают».

«Это одна из особенностей милосердного пути?»

«Люди иногда требуют этого; им это нравится, и это не причиняет вам вреда».

«Как можно избежать боли?»

— «Взятка палачу, и он перед началом работы незаметно введёт вам одурманивающее вещество».

«Хорошо! А второй способ?..»

«Ах, это ужасно, господин, ужасно! Палач заставляет плеть обвиваться вокруг тела, рассекая плоть, как
острие бритвы, обнажающее кости и внутренности. Никто не может
выжить при таком способе, который он и выберет, если только его не подкупят, чтобы он поступил
иначе.

 — А третий способ?

 — Это быстрая смерть; он убивает с первого удара, ломая позвоночник.  Вам нужно лишь сказать, какой способ вы предпочитаете, и Владимир
окажет вам услугу. Вы всегда найдете друзей осужденного у дверей Владимира
накануне порки кнутом.

Уилфрид не боялся смерти как таковой, при условии, что она наступит быстро
и безболезненно. Но смерть от кнута! Стоять полуголым на
Серое зимнее утро на глазах у изумлённой толпы, когда его плоть свисает
полосками с рёбер и позвоночника, было настолько ужасным концом, что могло бы
потрясти даже самого Зенона.

Как раз в тот момент, когда он приготовился броситься наутёк, свернув в какой-нибудь переулок,
ворота или любое другое удобное место, и внимательно смотрел вперёд, чтобы
быть готовым к такому повороту событий, он заметил неподалёку, на своей
стороне дороги, человека в ливрее какого-то дворянина. Этот человек
привлекал внимание своим ростом, ведь он был ростом в два метра.
высокий и пропорционально широкоплечий. Он стоял, покуривая сигару и развалившись
у подножия лестницы, которая вела к двери величественного
особняка. Хотя этот человек, по-видимому, не обращал внимания ни на что, кроме своей сигары,
на самом деле он внимательно следил за приближающимся эскортом,
лейтенант которого шел сбоку от ступенек.

Хотя Уилфрид был каким-то образом поражен поведением этого человека, он не был готов к
его поступку.

Когда маленькая группа приблизилась и уже собиралась пройти мимо, доселе
вялый великан внезапно проявил удивительную активность.
своими могучими руками он схватил двух ближайших стражников, а именно того, который
шел перед Уилфридом, и того, кто шел позади, и швырнул их,
каждый бросился на своего соседа с такой силой, что все четверо растянулись на земле.
их сабли полетели вместе с ними. В тот же момент Уилфрид
почувствовал, что его запястье сжимает рука молодой леди, одетой в красивое платье из
соболей.

“Скорее”, - сказала она, и в ее глазах заплясали огоньки возбуждения. “ Поднимитесь по этим ступенькам, и
вы в безопасности. Быстрее!

Уилфриду не потребовалось повторных уговоров. Леди потянула его в сторону, и
Повиснув на великане, он взлетел по ступенькам к двери;
она открылась от прикосновения, и все трое исчезли на глазах у
изумлённого эскорта. Самым удивительным было то, что всё это
произошло за шесть секунд.

Оправившись от удивления, Воронец позвал своих людей следовать за ним,
и, размахивая саблей, он взбежал по ступеням, намереваясь ворваться
в особняк, но вдруг остановился, увидев несколько букв
на стеклянной лампе над дверью.

— Мы не можем войти сюда, — сказал он, безвольно опустив руку с мечом, а затем, осознав последствия побега Уилфрида, пробормотал: — Святой Николай! Я потеряю за это голову.

 Пока Воронец стоял там, нерешительный и отчаявшийся, Уилфрид, пройдя через двойные двери особняка, оказался в величественном холле с позолоченной галереей, поддерживаемой мраморными колоннами. Гобелены и зеркала, статуи и картины соперничали в великолепии с Версалем.

Четыре лакея в расшитых золотом ливреях, стоявшие в разных местах, придавали
сцена приобрела дополнительный оттенок величия. Два хорошо одетых джентльмена,
которых Уилфрид принял за секретарей, проходивших в этот момент по залу, с любопытством посмотрели в его сторону.

 Леди, которая спасла Уилфрида, было около двадцати пяти лет, у неё были тёмные волосы и тёмные глаза. Уилфрид, который, не будем забывать, был художником, с тайным удовольствием рассматривал её высокую и грациозную фигуру.
Он видел только одно более прекрасное лицо, и вполне возможно,
что если бы его принцесса и эта незнакомка встали рядом, то
Беспристрастный судья мог бы присудить пальму первенства за красоту последней.

Она рассмеялась со всей веселостью школьницы, совершив только что
подвиг.

«Я была свидетельницей вашего ареста, — сказала она, — и поспешила уйти раньше вас.
Я знала, что ваши стражники пойдут по Невскому проспекту, потому что это
прямой путь к Цитадели, и я знала, что они пойдут по этой стороне
проспекта, потому что там светлее». Поэтому я поставил Франсуа у подножия лестницы с приказом вырвать вас из их рук. И нам это удалось. Вы в безопасности. Царь и все его войска не посмеют войти сюда.

— Что это за место?

— Месье виконт, — сказала она, изящно присев в реверансе, — добро пожаловать во французское посольство.

При этих словах лицо Уилфрида помрачнело.

— Благодарю вас, мадемуазель, — сказал он, запахивая плащ и делая шаг к выходу, — но я должен с вами попрощаться. Будучи врагом Франции, я не могу с честью принять это убежище.

“Задержитесь на минутку”, - ответила она, с очаровательным видом поднимая указательный палец.
“Франция состоит из двух частей: роялистской и республиканской. За которую вы?”

“За роялистскую Францию, несомненно”.

“Вы ненавидите Бонапарта?”

“Я его не люблю”.

“Позволь мне прошептать секрет. Я ненавижу Бонапарта; да, это правильное слово — ненависть.
Разве это не ужасное признание, исходящее от дочери
посла, который представляет его интересы? "Mon p;re" - республиканец, слуга
Консульства; но что касается меня — ‘Да здравствует король’ - вот мой девиз. Итак, если я, враг Республики, не стесняюсь жить под крышей французского посольства, то почему бы вам не принять его гостеприимство хотя бы на день или два?

— Вы позволите мне увидеться с господином послом?

— Сейчас его нет. Он скоро вернётся.

— Вы очень добры, что предлагаете мне убежище, но ваш отец может возразить.
Моё присутствие здесь наверняка доставит ему неприятности. Царь потребует моей выдачи, и…

Юная леди гордо выпрямилась.

— Вы мой гость, потому что я приглашаю вас сюда. _Mon p;re_ — джентльмен, и
он не отдаст на смерть гостя своей дочери только потому, что у того хватило мужества не преклонить колени перед тираном».

 Уилфрид начал колебаться. Почему бы ему не принять её приглашение?
Он не только избежит ужасной участи, но и получит
новая ситуация придавала пикантное очарование его любви к озорству. Он
на фото первого консула ярость, узнав, что англичанин, который был
бросили ему вызов в лицо, сраженные его-учителем фехтования, и победил его политики
в Берлине, уже сейчас ставят последний штрих к его наглость, беря
убежище на несколько дней под самой крышей посольства Франции! “Это будет
включите его седыми волосами”, - подумал Уилфрид.

“Давай, ты не должен уходить отсюда. Вы лишите меня своего общества,
когда я так долго его ждал?

«Черт бы вас побрал», — подумал Уилфрид.

Юная леди достала письмо и обратила внимание Уилфрида на подпись: «Луиза Р.».

«Вам знаком этот почерк?» — спросила она.

«Кажется, я узнаю подпись моей подруги, королевы Пруссии».

«В детстве мы дружили, — сказала дочь посла, — и хотя наши жизни теперь далеки друг от друга, мы продолжаем переписываться». В этом письме она просит меня присмотреть за её любимым рыцарем, лордом Кортни, который сейчас направляется в Россию, потому что, цитирую её слова: «Если я правильно оценила его характер, он не будет
«Проведите двадцать четыре часа в Санкт-Петербурге, не вступая в
конфликт с властями». «Видите, как хорошо она вас раскусила, — улыбнулась
молодая леди, складывая письмо и убирая его в карман. — Вы не пробыли в
столице и суток, а уже попали, как вы, англичане, говорите, в
переделку. Добрая королева поручила мне присматривать за вами, и я
намерена оправдать её доверие».

Её улыбка была такой лукавой, а манеры — такими очаровательными, что Уилфрид
не смог больше сопротивляться. Он примет её гостеприимство, но при условии, что
конечно, при условии, что это одобрит её отец, посол.

«Это хорошо», — сказала молодая леди, услышав его решение.

Теперь она неформально представилась как Полина де Воклюз, дочь
Анриона, маркиза де Воклюза.

«Но вы не должны давать ему его титул», — добавила она. «Он _ci-devant_, то есть бывший дворянин, республиканец. Он отбросил «_де_», и теперь к нему следует обращаться как к гражданину Хенриону».

«А вы гражданка Полин», — улыбнулся Уилфрид.

«Боже мой, нет!» — энергично ответила молодая леди. «Я
Баронесса де Рунё по праву носит этот титул. Затем, повернувшись к спасителю Уилфрида, который во время этого диалога стоял рядом, но вне пределов слышимости, она сказала: «Франсуа, проводи
виконта Кортни в Порфирные покои. Милорд, — добавила она, грациозно склонив голову, — я надеюсь увидеть вас снова через полчаса».

«Воистину, мои слова пришлись кстати», — подумал Уилфрид, следуя за Франсуа в отведённые ему покои.




Глава VIII

Очаровательная беседа тет-а-тет


Когда Полина собиралась покинуть вестибюль, двойные двери, ведущие
с улицы, внезапно распахнулись, и вошел ее отец, гражданин
Анрион, посол Республики.

Он был человеком, на его шестьдесят лет, с серебряными волосами и
достойное присутствие. Его лицо выражало мягкость и дружелюбие,
а не силу характера или дипломатическую тонкость; по правде говоря, его
назначение было обусловлено скорее его отточенными манерами, чем чем-либо еще.
Послы-выскочки из Республики часто из-за отсутствия достоинства
и незнание этикета вызывали насмешки и смех при иностранных дворах. Маркиз де Воклюз был отправлен в Санкт-Петербург, чтобы показать, что во Франции не перевелись дворяне и что новое правительство может рассчитывать на то, что среди его сыновей есть люди, отличающиеся как происхождением, так и манерами. Он добросовестно стремился выполнять свой долг перед Республикой,
и когда его упрекали в том, что он отказывается от традиций своего ордена, он
обычно отвечал: «Я служу Франции, а не Наполеону: народу, а не правительству».

 В этот момент на его лбу появилась морщинка, и Полина заметила её
причиной тому был лейтенант Воронец, который с очень мрачным видом следовал по пятам за послом.

«Вам, может, и весело, баронесса, — заметил он, — но для меня это означает смерть».

«И, естественно, вы не хотите умирать, — ответила Полина. — Но ведь и лорд Кортни тоже».

— Значит, история, которую мне рассказал этот лейтенант, правдива? — спросил посол,
в замешательстве переводя взгляд с одного на другого.

— Совершенно правдива, _mon p;re_.

— Где этот человек? — спросил маркиз, оглядываясь по сторонам.

— Вероятно, в этот момент он любуется гобеленами в Порфировой гостиной,
где он должен оставаться, пока не утихнет эта буря».

«Вы поселили его в покоях, предназначенных только для наших именитых гостей!»

«Что ж, он именитый гость. Происходит из одного из старейших семейств
Европы. Среди его предков были греческие императоры. Может ли Наполеон
сказать то же самое?»

«Он должен быть передан лейтенанту Воронцову».

— Он не будет отдан, — твёрдо сказала Полина.

 Маркиз забеспокоился.  Когда его дочь смотрела на него так и говорила таким тоном, он прекрасно понимал, что она поступит по-своему, несмотря на него.  Неужели он единственный мужчина, которым управляет его дочь?

“Зачем ты это сделал?” спросил он, сминая перчатки в
беспомощной манере.

“Чтобы научить тирана, что свобода в Санкт-Петербурге еще не умерла”.

Маркиз бросил на нее взгляд, призванный предостеречь от излишней откровенности.
в присутствии царского наместника. Затем, после минутного
пауза, он обратил ее в стороне от рассмотрения Voronetz.

— Конечно, матушка, — сказал он, используя ласковое обращение, которое
иностранец в России вскоре начинает применять ко всем женщинам без разбора, —
конечно, матушка, мы-то с вами знаем, что это коленопреклонение
по отношению к царю — это унизительное проявление раболепия, и я вполне могу сочувствовать лорду Кортни в его позиции. Но ваши действия, Полин, поставили нас всех в неловкое положение. Если вы хотели, чтобы его освободили, это нужно было сделать должным образом. Совместная нота послов обеспечила бы его освобождение. При нынешнем положении дел Павел будет вправе потребовать выдачи лорда Кортни. Самый кротчайший правитель в мире
не может смириться с тем, что его власть попирается, как это сделала ты. _Боже мой!_ Полин, о чём ты думала?

— Не в тонкостях дипломатического этикета, можете быть уверены. Но не волнуйтесь так, _mon p;re_. Царевич поможет нам выбраться из затруднительного положения. Пойдите и изложите ему дело. Попросите его убедить отца помиловать англичанина. Он наверняка добьётся успеха. Вы знаете, как Павел — это его единственное достоинство — уважает мнение Александра. «Я должен посоветоваться с великим князем, — говорит он, когда сомневается. — У него прекрасное чувство справедливости». Поезжайте немедленно, пока Павел не узнал, что его пленник спасён. Тогда вам будет легче его убедить».

— Александр, конечно, мог бы устроить это для нас, — задумчиво сказал маркиз. — Вопрос в том, захочет ли он?

 — Захочет, если вы скажете, что этого хочет Полина.

 Посол бросил на неё острый, проницательный взгляд, словно желая
узнать причину её уверенности.

 — Разве он не был на нашем балу на прошлой неделе? — заметила Полина,
отвечая на невысказанный вопрос отца. «Он танцевал со мной четыре раза
и был чрезвычайно любезен; более того, разве он не сказал, что если у меня когда-нибудь возникнет
проблема, которую он сможет решить, я могу без колебаний обратиться к нему?
_Mon p;re_, мы заставим его сдержать это обещание. Скажите ему, что Полина
де Воклюз находится в заключении в посольстве своего отца, не имея возможности выйти,
потому что она сама напросилась на арест, воспротивившись воле царя. Он
скоро всё уладит, и вы вернётесь с помилованием для лорда Кортни и вашей
озорной дочери. Но сначала вы увидите нашего гостя?

Её отец согласился и, велев лакеям подать Воронцу вина, попросил
лейтенанта подождать его возвращения.

Затем, по старинному обычаю, он предложил ей руку и повел её
дочь в изящно обставленную комнату, служившую ей будуаром.

«А теперь запомни, — предупредила Полин, — что с лордом Кортни нужно обращаться осторожно,
потому что он патриотично настроен и вспыльчив.
Если он решит, что его присутствие здесь, хотя и приятно нам лично,
с политической точки зрения нежелательно, он сразу же уедет». Как только он узнал, что это французы
Посольство, он снова собирался уйти, его честь не позволяла ему искать здесь
убежища. Его пришлось уговаривать остаться. Так что, _mon p;re_, будь
осторожен».

— Боже упаси, — сказал маркиз, — чтобы я сказал что-нибудь, что могло бы его смутить.

И посол сдержал своё слово, потому что, когда Уилфрид вошёл, он приветствовал его так учтиво и дружелюбно, что Уилфрид сразу почувствовал себя непринуждённо. Полин посмотрела на своего гостя с улыбкой, которая ясно говорила: «Разве я не говорила, что мой отец примет вашу сторону?»

“Месье л'Амбассадеур”, - сказал Уилфрид, “наших соответствующих стран
на войне, моя позиция под крышей посольства Франции, безусловно, является
особая судьба.”

“ И для меня счастливый, ” ответил маркиз с поклоном. - И все же,
какова бы ни была ситуация, она создана не вами, а Полиной. Ты
ее гость и мой; и ты должен оставаться здесь, пока мы не убедим
царя взглянуть на ситуацию в другом свете ”.

Сказав еще несколько любезных слов, де Воклюз, взяв с собой Воронца
, отправился выполнять свое примирительное поручение, оставив свою дочь
развлекать незнакомца.

И она была очаровательной собеседницей, совершенно очаровав Уилфрида живостью и умом своей речи. Часть времени она посвящала тому, чтобы показать гостю различные интересные предметы.
в её будуаре, среди прочих, был шёлковый вышитый ею самой
портрет в серебряной рамке. На нём был изображён
замок, причудливый, но красивый.

«Замок Руно», — объяснила Паулина. — «Построен на одном из островов
Невы Петром Великим, чтобы удовлетворить прихоти его жены Екатерины. Я
надеюсь, что когда-нибудь окажу вам честь и приму вас там, потому что и замок, и остров принадлежат мне, моей собственной персоне, унаследованной от моей русской матери.
 Владение ими даёт мне титул, который делает меня баронессой по праву.

 — Значит, вы наполовину русская? — улыбнулся Уилфрид.

Хотя, судя по её поведению, это должно было быть так, баронесса, тем не менее, казалось, возмущалась этой мыслью.

«Нет, конечно, я стопроцентная француженка, что я вскоре докажу. Вера, подойди сюда на минутку», — сказала она, обращаясь к своей горничной.

Девушка подошла и по просьбе своей госпожи опустилась на колени у камина.

«Вера — чистокровная москвичка», — сказала баронесса. “Теперь посмотри на ее ухо”,
она продолжила, ласково дотрагиваясь до него. “Ты видишь это? Посмотри на мое и
скажи мне, в чем разница”.

“ У нее нет мочки уха, ” заметил Уилфрид с некоторым удивлением.

“ Верно. Разве вы не замечали подобного раньше? ” спросила Полина. “ Нет? O,
Какой же вы невнимательный человек! Что ж, теперь обратите внимание, и вы увидите, что
у каждого истинного русского нет мочки на ухе.

 Уилфрид задумался, есть ли эта особенность у его великой княгини. Он надеялся, что нет, потому что жемчужная раковина уха Полины
была красивее, чем у Веры.

 — Полагаю, — заметил он, — что все члены императорской семьи
носят эту московскую отметину?

— Не совсем, потому что в династии едва ли есть хоть капля настоящей русской крови, и
она скорее гордится этим. «Я немец, а не русский», — сказал
царь Иван, и все его потомки говорили то же самое.

До сих пор Полин была весёлой и жизнерадостной, но вся её весёлость и
жизнерадостность исчезли в тот момент, когда она увидела, что Уилфрид открыл маленький альбом, лежавший на столе.

«Можете посмотреть», — сказала она с тяжёлым вздохом, потому что Уилфрид, увидев содержимое альбома, закрыл его.

«На самом деле, я бы предпочла, чтобы вы его прочитали».

Уилфрид снова открыл альбом и обнаружил в нём печальные
воспоминания о терроре в виде личных писем, написанных
друзьями Полины, которые стали жертвами гильотины;
Многие из них были написаны накануне казни. Их стиль, искренний, как и подобает людям, стоящим на пороге смерти, придавал этим письмам пафос, который тронул бы даже самого равнодушного.

«Эти письма дороги мне, — сказала Полина. — Они — топливо, которое поддерживает огонь моего патриотизма. Каждый день я читаю их, чтобы никогда не перестать любить Республику, ту Республику,«Это убило моих друзей».

 С некоторой грустью Уилфрид закрыл альбом, восхищаясь кремовой белизной переплёта.

 «Это знаменитая кожа Торджека?» — спросил он, проведя указательным пальцем по гладкой поверхности.

 Ответ Полины был необычным. Она наклонилась вперёд и, взяв Уилфрида за руку, подняла её и медленно провела пальцем, который касался книги, по своей щеке, сопровождая свои действия странной улыбкой.

«Разве это не то же самое прикосновение?» — спросила она и, не дав ему времени ответить,
Не дождавшись ответа, она продолжила: «Вы слышали о принцессе Ламбаль?»

«Боже мой! Вы хотите сказать, что…»

«Вы когда-нибудь видели её в Тюильри во времена старого режима?»

«Нет, но…»

«Что ж, с сегодняшнего дня вы можете сказать, что имели честь прикоснуться к её коже!»

Зная, что среди ужасов, порождённых французами,
Революция, человеческие кожевенные заводы, Уилфриду не нужно было спрашивать больше
с этим переплётом, белым и блестящим, смотрящим ему в лицо.

«Это всё, что осталось от принцессы Ламбаль», — сказала Полин, её
глаза с каменистой горе, горе слишком глубоким для слез. “Мы привезли
с детства вместе. Она была моим самым близким другом. Она была молода; она
была красива; она была хорошей. И вы знаете ее конец? Отправили в тюрьму
Ла Форс, ее единственным преступлением было то, что она была подругой королевы, она
была выброшена за ворота тюрьмы в руки ревущей толпы. И
потом.... Боже мой! об этом невыносимо думать... Куски тела, насаженные на пики,
проносили по улицам... Некоторые попали на виселицу...

Погрузившись в воспоминания, она несколько мгновений молчала, а когда заговорила снова, то была в яростном и мрачном настроении.

«Теперь ты удивляешься, почему я ненавижу Республику? Пусть мой отец служит ей, если хочет. Я же работаю над её падением».

Из этого, а также из её предыдущих замечаний Уилфриду стало ясно, что единственной страстной целью жизни Полины было свержение Республики и восстановление Бурбонов. Эта цель сама по себе была достойна похвалы, если бы она была кем-то другим, но едва ли соответствовала её положению дочери посла.
Французская Республика.

«Работать над её падением», — повторила она. «И я добьюсь успеха», — продолжила она с улыбкой, словно предвкушая триумф. «Запомните, — добавила она, — улыбайтесь, сомневайтесь, называйте это хвастовством, если хотите, но когда тайная история сегодняшнего дня будет написана, окажется, что я, Полина де Воклюз, баронесса Рунё, была главной причиной падения Бонапарта».

Но когда Уилфрид спросил, как она собирается это сделать, она
в ответ лишь многозначительно покачала головой.

 Какими бы странными ни были её слова, в её поведении было что-то такое, что
заставить его поверить, что это было не просто хвастовство. И все же, каким бы великим ни было его желание
стать свидетелем их исполнения, ему не нравилось видеть, как
дочь работает в оппозиции к своему отцу, особенно если — он доверял ему
это предположение не причинило ей вреда — она должна была воспользоваться
политическими секретами, полученными благодаря ее резиденции в посольстве.

Однако, будучи еще недостаточно продвинутым в дружбе с ней, он
воздержался от принятия на себя должности Наставника.

По знаку баронессы её служанка Вера вышла и вернулась с
ярким самоваром или чайником.

“ Вы пьете сахар? ” спросила Полин, которая, казалось, оправилась от
уныния, вызванного ее воспоминаниями. “ Да? Боюсь, я не могу предложить вам ничего другого,
кроме "Барта".

“А кто такой Барт?”

“Человек, который делает свое состояние на свекле. Мы должны полагаться на
он с тех пор, как Пол запретил импорт вашего колониального сахара”.

— Мне кажется, — проворчал Уилфрид, — что этот Пол налагает свою деспотичную руку на все сферы жизни.

 — Совершенно верно. И он относится к своей семье не более снисходительно, чем к обществу. Он неделями держал своих дочерей взаперти
на хлебе и воде только за то, что зевал в церкви. А в
греческой церкви, знаете ли, нужно стоять, а не сидеть, и
служба обычно длится три часа».

«Кто бы мог стать великой княгиней?» — улыбнулся Уилфрид.

«Времена изменятся, когда маленький Саша взойдёт на престол».

«А кто такой маленький Саша?» — рассеянно спросил Уилфрид.

«Царевич, конечно, — Александр».

— Конечно, его называют маленьким, потому что он похож на своего отца ростом?

 Это замечание вызвало смех у баронессы и улыбку у её служанки.

 — «Маленький» — это ласковое обращение. Его рост — шесть футов два дюйма.
его сапоги”.

“Мой рост точно”, - заметил Уилфрид.

Полина остановилась со своей чашкой на полпути ко рту, и посмотрел с сомнением
на Уилфрида.

“Я не думаю, что ты _ вполне_ такой высокий, как Александр”.

“Шесть футов два дюйма в моих ботинках”, - подтвердил Уилфрид.

Полин задумчиво отпила чай. Вскоре она сказала:—

“Ты сочтешь меня глупым, но мне весьма любопытно узнать, кто из них
выше, ты или Александр”.

“Как мы решим этот важный вопрос?”

“Достаточно легко. Точный рост Александра виден на панели
за этой занавеской. Он звонил в посольство на прошлой неделе, и, да ладно, отец_
Поскольку меня не было, мне пришлось развлекать его императорское высочество. Он пил здесь чай, как и мы с вами сейчас, и, если вы поверите, разговор зашёл в то же русло, что и у нас, то есть мы говорили о его положении. Я действительно осмелился усомниться в словах царевича,
и, чтобы убедить меня, он со смехом встал у той стены, как новобранец,
которого собираются измерить, а я с помощью чёрного карандаша
отметил его рост на панели и обнаружил, что он, как я уже сказал,
шесть футов два дюйма. Смотрите! Подойдя к указанному месту, Полина нарисовала
отодвинув гобелен, она увидела на белой панели за ним короткую чёрную горизонтальную линию и кое-что ещё, о чём она не упомянула,
потому что линия проходила по силуэту человеческого профиля в натуральную величину,
нарисованному чёрным карандашом, предположительно, это был профиль Александра.

«А теперь, если вы хотите помериться силами с маленьким Сашей…» — сказала Полин.

Итак, чтобы угодить ей, Уилфрид встал спиной к панели, и
Полин увидела, что макушка его головы находится на одном уровне с линией,
проведённой углём, что говорит о том, что его рост мало чем отличается от роста
Царевича.

— И это, я полагаю, его профиль, — сказал Уилфрид, отступая назад, чтобы лучше рассмотреть. — Нарисованный…?

 — Вашим покорным слугой. Александр, стоявший рядом, сказал: «Удивительно, что ты не нарисовал мой профиль тоже!» — Что ж, так и сделаю, — ответил я и, поставив лампу на эту колонну, заставил его встать так, чтобы его профиль был виден на панели, и — вот оно! Теперь, лорд Кортни, вы художник, то есть человек, у которого есть или должен быть острый глаз на красоту. Вам не кажется, что профиль Александра идеален?

Уилфрид осмелился возразить, хотя и с некоторой нерешительностью, потому что было
ясно, что его прекрасная хозяйка считала эту голову идеальной.

«Ну что ж, сэр критик, в чём недостатки?»

«Чтобы соответствовать моему идеалу красоты — а мой идеал, конечно, может быть ошибочным, — линия лба должна быть чуть ближе к перпендикуляру. Нос был бы идеальным, если бы не это.
небольшая впадина у переносицы, а подбородок, на мой взгляд, немного выступает вперед.
немного больше, чем следовало бы. ”

“ И ваше мнение о его характере, насколько это можно понять по этому
силуэту?

“Любезной и интеллектуальную молодежь, склонны творить добро, но, скорее всего,
не из-за отсутствия сильной волей. Конечно”, - засмеялся Уилфрид, “это
отзыв шахты открыт для исправления. Нужно видеть все лицо целиком, с
его выражением, прежде чем выносить суждение ”.

Надутые губы Полин показывали, что она не совсем довольна взглядами Уилфрида
.

— «Мне критиковать критика?» — спросила она и, попросив Веру поставить лампу именно на то место, где она стояла во время рисования Александра, постепенно изменила позу Уилфрида, пока наконец он не принял нужное положение.
профиль — бровь, нос, губы, подбородок — совпал, насколько это было возможно,
с профилем Александра.

“Все, теперь не двигайся”, - сказала она. “Давайте посмотрим, насколько велика разница
и кому она выгодна”.

Взяв кусочек черного карандаша, она нарисовала профиль Уилфрида поверх
профиля Александра, и результат удивил Уилфрида не меньше, чем ее саму.

Недостатки, или предполагаемые недостатки, которые он отметил в профиле Александра,
были исправлены в его собственном профиле. Линия лба стала
вертикальной, придавая лицу более интеллектуальный вид;
впадина под носом исчезла, а подбородок стал более твердым
.

Хотя Уилфрид старался не быть тщеславным, его собственное суждение подсказывало ему, что
второй профиль предпочтительнее первого, и так считала Полин.

“Хм, несомненно, улучшение”, - сказала она, склонив голову набок
и рассматривая дело своих рук. “Итак, я должна таким образом понять ваш характер”,
добавила она насмешливо. «Любезный и умный, в этом он похож на Александра, но отличается от него сильной волей. Я
надеюсь, что в случае с Александром вы ошибаетесь, потому что будет жаль, если
Слабость воли должна помешать ему провести хорошие реформы, которые он
намеревается осуществить».

Они вернулись к своим креслам и чаю.

«Раз уж вы так хорошо знаете царевича, — сказал Уилфрид, — полагаю, вы
знаете и его адъютанта, князя Уварова?»

«А вы его знаете?» — спросила она.

— Мы с Сержем дружим уже несколько лет, — ответил Уилфрид,
однако сильно сомневаясь в том, что слово «дружба» по-прежнему применимо к их отношениям с Уваровым.

 На лице Полины появилось несколько странное выражение. — Бедный Уваров!

“Почему ты так вздыхаешь?” - улыбнулся Уилфрид.

“Влюбленные могут приходить, и влюбленные могут уходить, но Уваров остается верным навсегда
”.

Для Уилфрида это было самой неожиданной новостью.

“Когда мы виделись в последний раз, принц говорил о безымянной леди, которая в течение нескольких лет
говорила ему "нет". Может ли быть, что...”

“ Он не примет моего ‘Нет”.

Её слова показали Уилфриду, что он был не прав в своих предположениях.
Полина, а не безымянная герцогиня, была возлюбленной Уварова.  Пока всё хорошо!  Между ними не было соперничества в любви.  Но почему же тогда
Принц ежедневно упражнялся в фехтовании? Был ли объект его негодования
какой-то другой англичанин, а вовсе не Уилфрид? И что он имел в виду
говорят, он недавно обнаружил, что это была смерть в суд дама
его выбор, языка идентичны тем, что используются Баранова говоря
“Принцесса”? Были ли там, тогда, в Питере две дамы, которых он
смерть в суд? Итак, хотя вполне возможно, что опасность
подстерегала бы любого, кто осмелился бы приставать к внучке Ивана VI,
но почему бы не адъютанту царевича
Уилфрид задумался, стоит ли ему обращаться с посланием к дочери посла, не опасаясь смерти.

Может показаться странным, что Уилфрид, находясь наедине с той, кто был близко знаком с Уваровым, не спросил, знакома ли она с дамой, которую принц сопровождал, но, по правде говоря, у Полины были такие очаровательные и соблазнительные манеры, что Уилфрид не решался затронуть эту тему, чтобы она не потребовала от него рассказа о ночном происшествии в гостинице «Серебряная берёза», который мог бы
он нарушил бы своё обещание, данное принцессе. Поэтому он решил хранить молчание.

— Ещё чашечку чая, лорд Кортни? — спросила Полин, прерывая его размышления. — Нет? Вы действительно закончили? Что ж, тогда…

 Взяв фарфоровую чашку, из которой пил Уилфрид, она на мгновение задержала её над
плиточным камином, а затем уронила. Чашка разлетелась на куски.

Уилфрид задумался, как ему следует поступить.

«Это значит, — сказала Паулина, словно прочитав его мысли, — что никто другой
никогда не будет пить из этой чаши. Это московский способ почтить память
гость. Видите ли, я, в конце концов, наполовину русский. У наших великих бояр
после пира принято выбрасывать всю посуду в окна на головы ожидающей внизу толпы,
считая недостойным использовать одну и ту же посуду во второй раз. Павел
сделал всё возможное, чтобы указом отменить этот обычай, главным образом
для того, чтобы сохранить свою посуду.

Уилфрид признал оказанную ему высокую честь, добавив—

“Это, должно быть, несколько дорогостоящая привычка с вашей стороны?”

“Не совсем так, милорд”, - ответила Полина с очаровательным реверансом. “Это не так
«Я так обращаюсь с каждым гостем».




Глава IX

ПОТЕРЯННЫЙ ДОКУМЕНТ


Пока Уилфрид размышлял о том, что если поведение Полины с Уваровым было таким же
очаровательным, как и её поведение с ним, то неудивительно, что у бедного
принца помутился рассудок, служанка Вера, которая вышла по какому-то поручению
своей хозяйки, вернулась с подносом, на котором лежали две визитные карточки.

“Посетители, моя госпожа”.

Просто след хмурый взгляд появился на лице Полины, как она взяла
карты в руке. Общество Уилфрида было гораздо интереснее, чем
общество графа Баранова и генерала Беннингсена. Она была на грани
придумав какое-то оправдание, чтобы не принимать их, Вера заметила:

«Они говорят, что у них потрясающие новости».

«В таком случае мне лучше их увидеть».

И, попросив Уилфрида извинить её за кратковременное отсутствие, она спустилась в ту самую прихожую, где впервые встретилась с ним.

Баранов и Беннингсен случайно встретились на ступенях посольства.
Каждый из них принёс одну и ту же новость: граф намеревался сообщить её послу, а генерал — Полине.

 Хотя Баранов и знал о прибытии Уилфрида, он ничего не знал о
Он узнал о его аресте и побеге только в промежутке между ожиданием, от Беннингсена. Эта новость наполнила графа тайной яростью. До сих пор он немного ненавидел Полину, но теперь стал ненавидеть её ещё сильнее. Подумать только, что если бы не она, то этой ночью Уилфрид мог бы стать узником Цитадели, подвергнуться оскорблениям и унижениям! Вместо этого Уилфрид нашёл могущественных защитников в лице посла и его дочери!

К гневу Баранова примешивался сильный страх. Из соображений
самообороны он скрыл от Пауля причину своего провала в Берлине,
и, обманув таким образом царя, он совершил своего рода государственную измену. Итак,
если бы Уилфрид изложил Полин правильную версию этого дела, это
возможно, обошло бы все общество Санкт-Петербурга, навлекая на него
насмешки и унижение, не говоря уже об увольнении с должности — или
хуже того, если дело дойдет до ушей царя.

Если бы он не отправил свою открытку дочери посла, он бы сейчас
отступил. Будучи трусом в глубине души, он с опаской взглянул на дверь,
через которую должна была войти Полина. А что, если она появится в компании с
Уилфрид, и он с язвительным языком должен возобновить вызов! За пределами посольства
Баранов был великим человеком, человеком, которого следовало бояться, человеком, который
несколькими росчерками пера мог отправить противника в Сибирь; но его
пауэр остановился у дверей посольства; внутри он был беспомощен и
не мог сравниться с насмешливой баронессой и беззаботным англичанином.

Для него было облегчением, когда Паулина вошла одна.

Полин не питала особой симпатии к грубому и крепкому Беннингсену, но
из-за общих политических интересов была вынуждена поддерживать с ним дружеские
отношения.

Совсем иначе обстояло дело с Барановым: его она ненавидела, как и всякая непорочная женщина.
бывшая любовница распутной Екатерины должна была ненавидеть. Это
Полине всегда стоило усилий обращаться с ним с обычной вежливостью.

“Ага, баронесса!” - воскликнул Беннингсен. “Что это вы делали?
Спасать средь бела дня царского пленника и тащить его в посольство.
Посольство. Боже мой, какая вы смелая!

 — А вы нет, — ответила Полин, которая привыкла говорить генералу то, что думает, а он привык говорить ей то, что думает. — Я
отметил тебя, убегающего от лица Павла, ставящего жизнь выше чести.

“Вера, моя дорогая!” - сказал он с усмешкой, нисколько не смущенный ее упреком.
“Честь, когда она потеряна, можно вернуть; жизнь - никогда”.

“Ты пришел с новостями, я так понимаю?”

“Неприятная новость”, - ответил Баранов, влияющие скорбный воздуха, в
реальность тайно в восторге, зная, что известие встревожило бы ее.
— К сожалению, я вынужден сообщить вам неприятные новости…

— Постойте! Баронесса должна заплатить за наши новости. Заплатить, — многозначительно добавил
Беннингсен. — Вы знаете, чего я хочу.

— Так и есть, но, к сожалению, плеть не здесь, а в Цитадели. Граф
 будет рад услужить вам.

 Шутка была правдивой. Ничто не доставило бы Баранову большего удовольствия,
чем увидеть Беннингсена привязанным к позорному столбу. Баранов гордился тем,
что именно он, и только он, убедил Павла начать войну с Англией. Беннингсен был насмешливо уверен, что граф первым подпишет мир, как только британский флот появится в
Финских водах.

«Плата!» — повторил Беннингсен. «Бутылка — чего бы вам хотелось? Кто это был
«Портвейн для мальчиков, кларет для мужчин, бренди для героев»?

«Луи, бутылку портвейна для генерала», — мило сказала Полин.

«Ах! сегодня ты не в духе», — ухмыльнулся Беннингсен.

Однако на бутылке, которую принесли, была этикетка с надписью «Коньяк».

«Штопор? Нет», — сказал Беннингсен, останавливая руку слуги. И, выхватив саблю, одним ударом перерубил горлышко бутылки, так что осколки разлетелись по всему салону.

 — Вот как мы делаем это в лагере.

 Пока наливали ликер и разбавляли его по вкусу, Баранов осмелился
выпьем за прекрасную Полину.

«Вы виновны в измене, — сказала она. — Вы знаете, что Маленький Поль претендует на первый тост».

«О, чёрт бы побрал этого Маленького Поля!» — яростно воскликнул Беннингсен, говоря с таким безрассудством, что Полина засомневалась, не пил ли он бренди где-то ещё, кроме посольства. «Маленький! Хм, это правда, но того, что от него осталось, вполне достаточно! Будь прокляты власть имущие!»
За тех, кто будет править, да? — добавил он, поднимая свой бокал и многозначительно подмигивая Полине, которая, нахмурившись, попыталась остановить его.

— Что у вас за новости? — спросила она.

— Английские консулы поднимаются наверх, а русские спускаются вниз, —
ответил генерал.

 — Очень похоже, спасибо графу, — сказала Полина, — но вы пришли сюда не только для того, чтобы сказать мне об этом.

 — Нет. Как вы думаете, в чём последнее увлечение Маленького Поля? Вы никогда не угадаете, так что
я вам скажу. Сегодня днём он арестовал царевича!

— Наш маленький Саша! — с тревогой в голосе произнесла Полина.

 — Да, наш маленький Саша! — повторил Беннингсен. — И Константин тоже. Оба
брата в заключении, каждый в своей комнате. Завтра их отправят в крепость.

“И "Да ладно, отец" только что отправился в "Михаэльхоф" на собеседование с
Александром”.

“Тогда, поверьте, он вернется без этого!”

Увы для Полины надежде получить прощение за Уилфрида и сама
благодаря посредничеству Александра! Поручение ее отца во дворец было
как закончится провалом.

Вопросы стали носить серьезный взгляд. Совершив поступок, который наверняка понравится царю, она не осмеливалась покинуть посольство, опасаясь ареста. А что случилось бы с её отцом, если бы он ослушался приказа царя выдать лорда Кортни?

— Что натворили эти двое юнцов, или, скорее, что, по словам Пола, они натворили?

 — Никто не знает, что у него на уме, — сказал Беннингсен. — Но вот что он сказал, отдавая приказ об их аресте: «Не пройдёт и нескольких дней, как люди будут поражены, увидев, как падают головы тех, кто когда-то был мне очень дорог». Я уверен, что он сдержит своё слово, — продолжил генерал. — Он помешан на подражании своему прадеду Питеру. А Пётр казнил своего сына,
знаете ли.

 Взгляд Полин стал ещё более обеспокоенным.

 — Пусть русские порицают Париж за его террор, — сказала она.  — Это
Это было всего лишь короткое время. Но в Санкт-Петербурге жизнь превратилась в
долгий период террора. Утром встаёшь с постели, не будучи уверенным, что вернёшься в неё вечером. Наша жизнь стала невыносимой из-за череды
бессмысленных указов. Наша торговля разрушена, национальный кредит падает, казна пуста. Со всех сторон идут войны; казаки собираются в Астрахани
для сухопутного похода в Индию; войска стягиваются к прусской границе,
чтобы заставить короля Фридриха присоединиться к «вооружённому нейтралитету». И вскоре у нас
появится враг на Балтике, я полагаю, — добавила она, повернувшись к
— Баран, — донесение верно, флот Нельсона отплыл.

Граф с кислой миной согласился, что это так.

— Значит, с таянием льдов начнётся бомбардировка Кронштадта.

— Тысяча чертей! — воскликнул Беннингсен, — а я только что купил виллу в
Ораниенбауме. Прямо на линии огня. Тридцать тысяч рублей выброшены на ветер! Прикинь, эта война имеет свое творение. Отменить работу.
Уговорить пола, чтобы помириться. Сегодня утром должны утилизировать его
это.”

“Текст?” - спросила Полина вопросительно.

“Текст!” - повторил Беннингсен. “Его последнее увлечение - превратить Библию в
книга священного прорицания. Каждое утро он открывает Священное Писание, и
первый стих, на который падает его взгляд, воспринимается как прямое послание с
Небес. Сегодняшний текст гласил: «Ты поразишь его в пяту». Не совсем понимая, как это относится к нему, он обращается со стихом к
архиепископу Платону. «Этот отрывок, сир, следует рассматривать в связи с предыдущим предложением: «Он поразит тебя в голову». Голова — жизненно важная часть тела, в отличие от пятки. Таким образом, смысл в том, что ваши враги, англичане, причинят вам больше вреда, чем вы причините им».

“Доверяйте Платону в том, что он заставляет Священные Писания выражать его собственные взгляды”, - сказал
Баранофф с насмешкой.

“Текст, ” продолжал Беннингсен, игнорируя замечание графа, “ заставил
нашего маленького царя задуматься. Весь день он время от времени говорил,
‘Ты ушибешь ему пятку’, так что— Но вот идет месье
Посол, ” сказал он, прервавшись на середине предложения. — Теперь,
возможно, — прошептал он на ухо Полине, — я смогу поговорить с тобой о — не начинай — о том, что касается нашей личной безопасности.

 Маркиз де Воклюз вошёл в зал приёмов в
встревоженный вид из-за того, что царевич был заперт в своих покоях и ему было запрещено общаться с внешним миром.

Несколько мгновений все четверо обсуждали этот новый этап
императорской политики, а затем Баранов, желая поговорить наедине с де Вокленом, отвёл его в сторону, оставив Беннингсена беседовать с Полиной.

— Как вы думаете, — сказал Баранов маркизу, — как долго мы сможем
поддерживать жизнь царя?

 Де Воклюз, не поняв, что имеет в виду собеседник,
удивлённо посмотрел на него.

— Я имею в виду, дорогой гражданин, частное мнение главного врача Павла, Уайли.

 Посол нахмурился.  Он думал, что собеседник собирается объявить о существовании заговора с целью убийства царя.

 — Прогнозы врачей не всегда верны.  Что говорит шотландец?

«У Павла за последнее время было несколько апоплексических ударов, и каждый из них был серьёзнее предыдущего. По мнению Уайли, следующий удар, скорее всего, окажется смертельным. Ни вы, ни я не можем позволить себе потерять Павла, потому что восшествие на престол Александра будет означать конец франко-русского союза».

Этот факт был так же хорошо известен маркизу, как и Баранову.

«Любое чрезмерное волнение, — продолжил граф, — любая чрезмерная ярость сведут его с ума».

«Средство очевидно, — улыбнулся де Воклюз. — Его ближайшее окружение
должно принять все меры предосторожности, чтобы не дать ему разволноваться».

“Это очень хороший совет с вашей стороны”, - сухо сказал Баранов, - “но,
к сожалению, ваша очаровательная, но слишком великодушно-импульсивная дочь
в этот день было совершено деяние, способное довести гнев царя до опасной точки
”.

“И поэтому”, - отметил Маркиз, “он должен держать в неведении
Поступок Полины”.

— Но когда он потребует своего пленника утром, что тогда?

— Тогда вам, губернатору Цитадели, будет целесообразно заявить, что пленник умер ночью.

Де Воклюз, будучи дипломатом, без зазрения совести предложил Баранову солгать, как и Баранов в других обстоятельствах.

— Мне кажется, месье посол, — высокомерно сказал граф, — что вы пренебрегаете самым безопасным выходом из затруднительного положения.

 — И каким же?

 — Отдать лорда Кортни в руки правосудия.
Петропавловскую крепость в соответствии с пожеланием царя».

«Я был бы очень рад согласиться с вашим предложением, дорогой граф, если бы не одно маленькое обстоятельство».

«Ах!»

«Я дал лорду Кортни честное слово, что не сдам его».

Поведение посла ясно показывало, что он имел в виду именно то, что сказал, и что дальнейшие аргументы против его решения были бы пустой тратой времени.

«Конечно, господин посол не стал бы так говорить, если бы не был уверен, что его действия получат одобрение первого консула?»
Улыбка Баранова не была дружеской. Для маркиза это было внезапным откровением, показывающим, каким зловещим может быть граф, когда ему перечат в его намерениях.
...........
........... “Вы упомянете об этом в вашей следующей депеше ему, а?”

“Этот человек замышляет недоброе”, - подумал де Воклюз. “Он позаботится о том, чтобы
Генерал Бонапарт узнает об этом деле. И тогда...?

Послу не нравилось думать о «тогда». Никогда прежде за всю свою
дипломатическую карьеру он не оказывался в таком затруднительном положении, как сейчас, и всё
из-за этой своенравной Полины! Он мрачно взглянул на дочь.
немного подумав, что на тот момент у нее гораздо больше оснований для
беспокойство, чем он.

“Генерал, вы пьяны!” - так она откровенно сказала Беннингсену, как только
нашла возможность поговорить с ним наедине.

“Хей-хо! Хотел бы я быть таким, ” ответил воин.

“Ты должен быть таким, иначе ты никогда бы в присутствии Баранова не выпил
за силы, которые будут”.

“Пух! — Что имеет значение?

 — Многое. Он разгадает наш секрет. Он достаточно подл, чтобы донести на тебя
Полу. Ты хочешь, чтобы тебя отправили в изгнание во второй раз?

“Я думаю, это случай изгнания для всех патриотов. Я покидаю город
сегодня ночью. У вод Финляндии я сяду и заплачу, когда вспомню
тебя, о Петрополис, ибо мне придется оставить все позади, включая мою
виллу в Ораниенбауме. Я рад, что за это не заплачено.

“Говорите яснее, генерал”, - сказала Полин, выглядя пораженной.

— Хм, разве я недостаточно ясно выразился? Не догадываешься, почему маленькую
Сашу арестовали?

 Теперь она всё поняла и глубоко вздохнула от страха.

 — Пол обнаружил…?

 — Боюсь, что так.

Последовало многозначительное молчание, во время которого они оба сидели, глядя друг на друга.

«Кто нас предал?» — наконец спросила она.

«Никто. Это был несчастный случай. Вы знаете — у вас есть основания знать, — что
существует важный документ, содержащий автографы тех, кто обязался…»

Она нетерпеливо прервала его жестом.

«Зачем говорить мне то, что я уже знаю?»

«Наш дорогой друг, граф Пален», — продолжил Беннингсен, назвав министра иностранных дел, который был вторым по влиятельности человеком в империи после царя.
“был ли человек, которому мы все согласились доверить наш общий документ,
документ настолько ценный, что он не осмелился хранить его в своем бюро, запертым в
секретер, чтобы его не обнаружила какая-нибудь любопытная секретарша. Он
поэтому носил его при себе”.

“Поступил неразумно”.

“Так оно и оказалось, ибо он потерял нашу великую хартию”.

“ Потеряла его! ” в смятении воскликнула Паулина.

«В час дня он был при нём, а в два часа его не стало. Либо он его уронил, либо его у него украли. Вопрос в том, в чьи руки он попал? Возможно, его подобрал какой-нибудь муджик, который тоже
Тот, кто не умеет читать и поэтому не может оценить его ценность, может использовать его, чтобы раскурить трубку. Кто-то, не слишком довольный правлением Павла, мог найти его, и в этом случае он может передать документ одному из тех, кто на нём расписался, или, по крайней мере, промолчать. Но я с грустью опасаюсь, что документ был найден, если не врагом, то, по крайней мере, тем, кто, увидев в находке возможность получить вознаграждение, поспешил с ней к Паулю. Во всяком случае, через три часа после того, как Пален обнаружил пропажу, маленький Саша был арестован.

— Это ничего не доказывает. Он один такой? Почему не арестовывают всех остальных?

— Кто знает, что может происходить в этот самый момент? Я пришёл предупредить
вас. Этой ночью вам лучше отправиться со мной в Финляндию, чтобы утром
Маленький Поль не потребовал вашей головы.

— Улетайте! И оставьте Александра на произвол судьбы! Нет, я этого не сделаю. Втянув его в заговор, я буду поддерживать его до последнего и, если понадобится, разделю его судьбу».

Наступило короткое молчание.

«Если бы Пол только умер!» — пробормотал Беннингсен.

— О, если бы он только умер сегодня вечером, наши шеи были бы в безопасности! Но, с другой стороны,
люди никогда не умирают, когда их хотят убить. Посмотрите на моего богатого дядю,
который…

 — Разве граф Пален не разработал какой-нибудь план действий?

 — Через час он соберётся у себя дома, чтобы обсудить положение дел. Но, помяните моё слово, ничего не будет сделано. Все их
решения пойдут прахом. Страх охватит их, когда они услышат, что компрометирующий документ находится в руках врага. Каждый будет думать о собственной безопасности. Все побегут. Нет, некоторые
думая о том, как бы спасти свои шкуры, добровольно выйдут вперёд, чтобы предать своих товарищей. И что же подумает господин посол, когда узнает, что его доверенная дочь является участницей заговора с целью свержения царя и более того — использовала посольство как место встреч заговорщиков?»




 ГЛАВА X

НАЙДЕННЫЙ ДОКУМЕНТ


Из двух посетителей посольства граф Баранов первым отправился
домой.

«В Цитадель», — сказал он, садясь в карету, и в следующее
мгновение его понесло по проспекту в сторону Невы.

Красивых каменных мостов, которые сейчас пересекают эту широкую реку, в начале XIX века не было.
Троицкий мост тогда представлял собой цепь понтонов, которые,
покрытые гладкими досками, служили ровной дорогой от одного берега к
другому.

Пока вода оставалась замёрзшей, а затем, когда течение
возобновилось, можно было рассчитывать на то, что мост будет на месте,
но ранней весной (а сейчас было двадцать третье марта), когда лёд
таял, а течение усиливалось, всё было совсем по-другому.
Из-за дрейфа айсбергов мост разбирали и
собирали по два-три раза в день.

Мост был на месте, когда подъехала карета Баранова, и его быстро провезли по дрожащим брёвнам к северному концу моста, где возвышалась Петропавловская крепость, столь же знакомая петербуржцам, как Тауэр в Лондоне, с той лишь разницей, что если Тауэр — это памятник ушедшему прошлому, то крепость для петербуржцев — объект нынешнего страха.

Здание, построенное Петром Великим, изначально предназначалось для защиты
его новой столицы, но стало бесполезным для этой цели, поскольку
находится в самом сердце города. На самом деле это кирпичное здание,
снаружи облицованное гранитом, с пятью бастионами, возвышающимися
над водой, и несколько величественным видом.

Войдя через Ивановские ворота, часовые у которых преклонили перед ним
колено, министр направился в свой кабинет, где, к своему удивлению, обнаружил
ожидавшего его брата Лориса, который был младше его на два года.

Лорис Баранов был мужчиной среднего роста, с холодным, похожим на топорик лицом и серыми глазами, которые, казалось, могли читать мысли. Его появления на любом собрании — а все собрания в Санкт-
Петербурге были для него открыты — было достаточно, чтобы вызвать тревогу в сердце любого мужчины или женщины, которые в разговоре были настолько неосторожны, что хотя бы вскользь касались государственных дел. Лорис Баранов был главой тайной полиции. «Пусть человек скажет всего три слова, — сказал Ришелье,
— и я возьмусь найти в них измену». Лорис Баранов нашёл бы
измена, если человек вообще ничего не говорит!

Он непринужденно откинулся в кресле у яркого камина, вытянув перед собой ноги и сложив руки на затылке. Обычно невозмутимый, в этот раз он смотрел на брата с каким-то внутренним волнением; по крайней мере, так показалось старшему брату.

“У тебя есть новости, Лорис?” - спросил он, усаживаясь напротив. “Хорошие
новости?”

“Новости!” - повторил другой с каким-то яростным ликованием. “ Новости! Да!
Госпожа Фортуна наконец-то улыбается нам.

“Вовремя она это сделала. В последнее время она нанесла нам несколько неудач. Какое счастливое
открытие вы сделали?”

“Давайте сначала разберемся с мелкими делами, прежде чем перейдем к большому”, - сказал
Лорис, доставая записную книжку и сверяясь с какими-то записями в ней,
написал собственным сокращенным почерком. “Во-первых, мой шпион Изак ямчик"
прибыл сегодня утром с вашим англичанином, лордом Кортни.

“Я уже в курсе этого”.

— Сегодня днём лорд Кортни случайно встретился с царем…

 — Я знаю всю историю: его отказ преклонить колени, его арест и его
спасение этой шлюхой Полиной де Воклюз.

— О, так вы знаете! Что ж, что же делать? Пока он остаётся там, где он есть, сам царь не сможет его тронуть.

— Пусть остаётся. Его арест — лишь вопрос времени. Вы следите за этим местом?

— Можете на меня положиться! Он и чихнуть не сможет, не сказав мне об этом. Стоит ему сделать шесть шагов за пределы посольства, и он будет арестован.— Вернёмся к нашему полезному другу Изаку. Он прекрасно рассчитал время своего путешествия и прибыл в «Серебряную берёзу» в ту самую ночь и в тот самый час, которые вы назначили, не вызвав никаких подозрений у лорда Кортни.

“ Это я тоже знаю. Лорд Кортни любезно оказал мне услугу, сделав
бесплатно то, за что я был готов заплатить ему триста тысяч рублей
. Тем лучше для моего кармана! Все встало четко, как
Я это планировал. Спасибо Наде, что роман, кажется, двигался так гладко
как часть часового механизма. Итак, великая герцогиня Мария, гордая и добродетельная.
красавица, посмотрим, как ты посмотришь, когда услышишь, что твоя репутация подмочена.
пропала ”.

Заметив мстительный блеск в глазах брата, Лорис сказал:

«Ты так и не сказал мне, почему так сильно её ненавидишь».

Аркадиус помедлил, затем с усмешкой сказал:

«Самый мудрый человек совершает по крайней мере одну большую ошибку в своей жизни. Я совершил свою, когда занимался с ней любовью».

Ни один человек не умел лучше Лориса Бараноффа контролировать свои эмоции. Однако в тот момент он был в полном ужасе.

«Ты — занимался — с — ней — любовью!»

«А почему бы и нет?»

— Герцогиня императорская!

— Фу! Снисхождение с моей стороны! Разве императрица не принимала меня в свои
объятия?

— Ба! Не сравнивай эту проклятую старую ведьму Екатерину с молодой и
прекрасной герцогиней. Значит, ты занимался с ней любовью! И каков был её ответ?

Как будто он отдал бы его! — отдал бы, то есть слово в слово. Нет, даже своему брату. Сначала он бы выдержал суровые условия Сибири. Его
щёки, редко краснеющие от стыда, зарделись, когда он вспомнил
обжигающие слова герцогини, полные презрения.

«Она восприняла моё предложение руки и сердца как смертельное оскорбление».

Лорис не удивился этому, хотя из уважения к брату он и не сказал об этом.


«В тот день, — продолжил Аркадий, — я нажил себе врага, и опасного врага.
Она хочет отстранить меня от должности и сделать так, чтобы я не вернулся».
к этому. Либо я должен уничтожить ее, либо она уничтожит меня. Теперь ты видишь мою
причину, по которой я бросил этого англичанина на ее пути. Почему ты улыбаешься?”

“Из-за количества ненужных хлопот, которые вы доставили”.

“Ненужных?”

“Совершенно верно. Теперь мы слишком высоко ценим отношение Пола к ней, чтобы предубеждать
его против нас?”

“Согласен”.

— Она надеется причинить нам вред через Александра?

— Только через него.

— Что ж, если её сила зависит только от Александра, то,
услышав мои новости, вы поймёте, что вам больше не нужно бояться ни его, ни её.

“Дай мне услышать эту новость”, - сказал Аркадий, с сомнением, как он поселился сам
в кресле, чтобы выслушать“, - и я буду лучше судить.”

Лорис поднял записную книжку и начал свой рассказ с похвальной
прямота.

«Сегодня утром, когда я был в Михаэльхофе по делам, царь случайно увидел меня, подозвал к себе и начал разговор, расхаживая в своей беспокойной манере из комнаты в комнату, а я следовал за ним. Войдя в один из кабинетов, мы внезапно увидели Палена, стоявшего у окна и изучавшего какой-то документ. Прежде чем граф успел
Заметив наше присутствие, Пол с присущей ему резкостью выхватил документ из его рук и потребовал объяснить, что это такое. Внезапное изменение выражения лица Палена подсказало мне, что это была бумага,
содержание которой он хотел скрыть; на самом деле, хотя я и не знал этого в тот момент, его жизнь висела на волоске, потому что, если бы Пауль начал читать эту бумагу, с могущественным канцлером империи было бы покончено. Однако, как вы знаете, Палена нелегко сбить с толку. Он был готов ко всему.

— Одну минуту, государь, — сказал он, осмелившись взять бумагу из рук царя, — от документа пахнет табаком, а я знаю, что вы не любите этот запах. Позвольте мне. — И, достав флакон духов, он начал опрыскивать документ и, небрежно обратив внимание царя на что-то, происходящее за окном дворца, он…

— Подменил другой, более безобидный документ.

— Именно так. Это было сделано аккуратно, но от меня это не ускользнуло. Убеждённый, что
этот документ должен быть очень важным, я решил завладеть им
об этом. Зная, что Пален собирался отправиться на Монетный двор, чтобы принять делегацию
купцов, я под каким-то предлогом последовал за ним, предварительно, однако,
тайно отправив записку в полицейское управление.

— Что было в записке?

— Вот эти слова: «Немедленно пришлите ко мне Годовина. Я на Монетном дворе».

— А кто такой, чёрт возьми, Годовин?

— Когда-то он был самым искусным карманником в Санкт-Петербурге, а теперь — честный, кхм, полицейский!

 — Я понимаю ваш замысел.

 — Ближе к концу собрания, когда Пален заканчивал свою речь перед купцами, вошёл мой человек. — Годовин, — прошептал я, — внутри
В нагрудном кармане Палена лежит документ, который мне нужен. Ты можешь забрать его
без его ведома? Парень улыбнулся и кивнул».

«И ему это удалось?»

«Годовин никогда не подводит. Я уже нанимал его раньше. Когда Пален выходил,
Годовин просто прошёл мимо него, а в следующий миг сунул мне под плащ нужный документ».

«Полезный мошенник!» А содержание этого документа?

— В высшей степени подходит для того, чтобы мы порадовались.

— Почему?

— Потому что документ — затаитесь — касается заговора с целью свержения царя; в нём есть автографы заговорщиков;
и, поскольку многие из них являются препятствиями на пути нашего будущего
продвижения, нам остаётся только донести на них Павлу, и Сибирь или смерть
станут их судьбой».

Аркадий яростно хлопнул себя по бедру.

«Я знал это, — воскликнул он. — Я догадался, что что-то подобное происходит,
когда Беннингсен начал проклинать царя в моём присутствии и пить за будущие силы! Конечно, эта немецкая свинья — один из
заговорщиков! Наконец-то он у меня в руках! Вы принесли с собой
документ?

 В ответ Лорис достал свиток пергамента и развернул его.

 —
Прочтите его.

— Чёрт возьми! Ты же не просишь меня читать всё это, верно? — запротестовал Лорис,
показывая документ брату. — Он чертовски длинный и скучный, но в нём нет ни капли измены, а это всё, что нам нужно. Он начинается с заявления, составленного организацией, которая называет себя «Комитет общественного блага».

 — В чём суть?

«Комитет начинает с заявления о том, что они не являются ни революционерами, ни республиканцами, и переходит к перечислению преимуществ наследственной монархии. В то же время они признают, что могут возникнуть обстоятельства,
оправдать отстранение законного правителя от престола, например, когда правитель демонстрирует признаки безумия. Такой кризис сейчас происходит в России, и Комитет продолжает указывать на странные слова, указы и действия Павла, которые, как утверждается,
доказывают, что царь лишился рассудка».

 Именно об этом долгое время думали все в Санкт-Петербурге, но никто не осмеливался говорить об этом открыто.

«В этих печальных обстоятельствах долг всех добрых
патриотов — объединиться для мирного свержения Павла, который должен быть
содержаться в почётном плену до тех пор, пока к нему не вернётся рассудок; в противном случае он останется в плену до дня своей кончины».

«Красиво сказано, но заговорщики знают, что подписывают Павлу смертный приговор».

«Как так?»

«Какой монарх долго жил после свержения с престола?»

«Честность Александра — надёжная гарантия безопасности его отца».

«Обстоятельства окажутся слишком серьёзными для Александра. Заговорщики позаботятся о том, чтобы Павел не прожил достаточно долго, чтобы помешать новому правлению.
Однажды утром его найдут мёртвым в постели, и люди скажут: «Увы!
 Бедный маленький папа! Он умер от апоплексического удара. Его врачи всегда говорили, что он так и сделает». Доктор Уайли уже готовит общественность к этому событию. — Что ж, мы разрушим их планы. Утром этот документ будет передан в руки Паулю. Но вы говорили о подписях. Конечно, там будет имя царевича?

«Что заставляет вас так думать?»

«Люди не стали бы замышлять возвести Александра на престол, если бы сначала не получили его согласия; они потребовали бы его подпись в качестве гарантии своей безопасности в будущем».

“Ты прав. Имя Александра возглавляет список”.

“Это его смертный приговор; и пусть он умрет! Мы не хотим царей-реформаторов.
И поскольку враги человека - это его собственные домочадцы, я гарантирую, что
вторая подпись принадлежит великому князю Константину.

“ Верно. Он следует за своим братом. Вот его имя, написанное греческими буквами”.

“Бабушка Екатерина надеялась, что однажды он станет королем Греции”,
сказал Аркадий. “Теперь этот день никогда не наступит. Чья следующая
подпись?”

“Графа Палена”.

Дикая радость исказила лицо Аркадиуса.

«Хорошо! Могущественный соперник устранён с моего пути. Я ещё могу дожить до того, чтобы стать диктатором
России. А кто следующий?»

«Это автограф почтенного отца церкви, архиепископа
Платона. Его совесть не мучила? Подпись несколько неуверенная».

«Я уверен, что заговорщики перевернули небо и землю, чтобы заполучить его. Кто
теперь будет держаться в стороне от предприятия, освящённого Церковью?»
Он англофил, да сгинет он в пучине!»

«Затем идёт князь Уваров. После него царские министры».

«_Все_ они?» — сказал Аркадий, делая ударение на первом слове.

«Вы — единственное исключение».

Аркадиус горько улыбнулся.

«То, что они скрыли от меня все сведения о заговоре, — явное
доказательство того, что мне не будет места в новом министерстве. Они ненавидят меня как
автора франко-русского союза. Пусть говорят, что хотят, о безумии Павла; их настоящая цель — свергнуть его, чтобы
примириться с Англией».

«Вот имя, которое вам нравится, — генерал Беннингсен!»

— Хвастливый осел! Пьяный гуляка! Ганноверский, почти англичанин!
 Пол поступил плохо, не послушав моего совета. Он _мог_ бы вернуть его из ссылки.
 Вот его благодарность!

“Далее следует имя, почти неразборчивое, но у меня есть сильное подозрение, что оно
предназначено для Джеймса Уайли”.

“Личный врач Пола в заговоре?”

“Похоже на то”, - сказал Лорис, просматривая имя. “Это мерзкие каракули”.

“Его шотландская хитрость. Если заговор провалится, он сможет
отрицать свою подпись.

“ Вполне вероятно, ” согласился Лорис. “Вас бы удивило, если бы вы узнали, что
в этом деле замешаны женщины?”

“Вовсе нет. И ведущая среди них - Полин де Воклюз”.

“Верно. Насчет подписи _her_ можно не сомневаться. Вот она, крупно,
твердая, смелая и отличающаяся от других тем, что написана красными чернилами.

“Чернилами?” - переспросил Аркадиус, рассматривая подпись. “Я уверен, что это
написано ее собственной кровью. Я не сомневаюсь, что именно она начала
сюжет. Она ненавидит Павла; она ненавидит меня; она ненавидит войну с Англией.
Заговорщики может смело встретиться под ее крышей, так как шпионы не можете получить
найти опору там. Кроме того, кто бы заподозрил иностранное посольство в
замышлении измены против царя. Она также послужила бы отличной приманкой,
поскольку половина молодых людей в Санкт-Петербурге влюблены в неё
Поэтому в последнее время в посольстве так много балов.

 — Кстати, зачем ждать утра, чтобы показать этот документ Полу?
 Почему бы не взять его сегодня вечером?

 — Нужно ли нам быть такими нетерпеливыми?

 — Да, учитывая отчаянное положение Палена.  Когда он обнаружит — а он должен был обнаружить это раньше, — что его предательский документ пропал, что он сделает? Понимая, что о заговоре стало известно другим, он и его сообщники
увидят необходимость нанести удар, прежде чем Павел успеет узнать об их измене. Им следует действовать,
и действовать немедленно. Промедление будет для них фатальным».

Этот вывод, столь поразительный и в то же время столь ощутимо очевидный, наполнил Аркадиуса
внезапным смятением.

“ Тысяча чертей! ” пробормотал он. “ Чего только не происходит сейчас в
Михайловском дворце? Мы должны— ах! что это, черт возьми, такое?

До сих пор за пределами Цитадели царила тишина, но теперь в одно мгновение
воздух наполнился серией звуков, достаточно жутких и громких,
чтобы напугать самых смелых. Словно подвергшаяся прицельному обстрелу из тяжёлой артиллерии, крепость задрожала до основания под
смутные крики, скрежет дерева и грохот льда.
вперемешку с глухим всплеском тяжёлых тел, падающих в глубокую воду.

«Боже мой! Мост обрушился!» — воскликнул Лорис.

Мост! Единственный путь к Михайловскому дворцу! Братья бросились к ближайшему окну. Открыв его с трудом, Лорис
разбил стекло рукоятью меча.

Какой бы тёмной и беззвёздной ни была ночь, они всё же могли видеть, что на том месте, где недавно был мост, не осталось ни одного понтона. Природа разрушила дело рук человека. Между Цитаделью и противоположным берегом простиралось широкое пространство чёрной воды, на которой
быстрое течение призрачные айсберги упал и разбился, танцевали и кружились, как
если в хоре в процессе разрушения. То тут, то там, на середине потока,
цепляясь за обломки дерева, можно было услышать человеческие фигуры, издающие
крики о помощи.

Братья посмотрели друг на друга с бледными лицами и глазами, полными
сдерживаемой ярости.

Катастрофа положила конец предполагаемому визиту в Михаэльхоф.
Ни одна лодка не смогла бы выдержать такой прилив. На несколько часов, а может, и на несколько дней,
пара была бы отрезана от императорского квартала так же надёжно, как если бы
они находились в далёкой Сибири.

“Никакой переправы сегодня ночью”, - сказал Лорис. “Теперь, Пален, делай, что хочешь.
Никто не остановит твою руку”.




ГЛАВА XI

“ТЫ УДАРИШЬ ЕГО По ПЯТКЕ”


После ухода генерала Беннингсена из посольства Полин де
Воклюз осталась жертвой тревожных мыслей.

Франко-российский союз был дорог сердцу её отца, и всё же она, его дочь и доверенное лицо, тайно работала над тем, чтобы свести его на нет, и, казалось, всё было напрасно.

 Быть успешной предательницей — уже плохо, но быть неудачливой предательницей — это ужасно!

В слишком меланхоличном настроении, чтобы снова искать общества Уилфрида, она оставила отца развлекать его и, сославшись на головную боль, удалилась в свою комнату, гадая, что принесёт ей завтрашний день. Помимо беспокойства, вызванного потерей компрометирующего документа, её мучило чувство вины из-за чего-то неопределённого в поведении Уилфрида. Ей не потребовалось много времени, чтобы понять, что он был
из тех, кому любой обман неприятен, и в этом отношении его характер резко контрастировал с её собственным. Если бы кто-нибудь
упрекнул бы её в двуличии, она бы с улыбкой спросила, как можно добиться успеха в этом мире, не лгая; но теперь, вспомнив серьёзное выражение лица Уилфрида, когда он получил намёки на то, что она тайно работает против своего отца, она сначала забеспокоилась, а потом разозлилась; хотя она и не понимала, почему мнение Уилфрида должно её беспокоить. Дело было в том, что её отношение к отцу впервые предстало в
недоброжелательном и ненавистном свете, и в основном из-за Уилфрида.

Другое обстоятельство, хотя и само по себе абсурдно незначительное, усилило её
раздражение. До сих пор она привыкла считать царевича своим идеалом героя, красивым и храбрым, учтивым и обаятельным, и вот появился англичанин, более красивый и храбрый — разве он не отказался поклониться тирану, даже рискуя жизнью? — более учтивый и обаятельный, и, прежде всего, правдивый, хотя последний эпитет не всегда применим к Александру, как свидетельствует история. Она разозлилась
на Уилфрида, как будто в том, что он лучше Александра, была его вина!

Это странное настроение помешало ей выспаться в обычном количестве
и когда она проснулась утром, то вздрогнула при виде своего бледного
лица и отяжелевших глаз, отраженных в зеркале.

Вызвав служанку, Полина приступила чтобы сделать ее туалет, выборе ее
красивой и изысканной одежды; и не было никогда Вера находит свою хозяйку больше
трудно угодить, чем в то утро. Она была положительно более
критична к себе, чем в день приема Царевича!

Спускаясь по лестнице, она случайно встретила одного из старейших друзей своего отца
секретари, которые были на раннем езды, и она остановилась на
момент общаться с ним. Может быть, они были в Англии; они говорили о
погода!

“Это самая замечательная оттепель”, - заметила секретарша. “Старейший
житель Санкт-Петербурга не может припомнить такой быстрой оттепели”.

“Когда начались перемены?” - спросила Полин.

«Термометр начал подниматься незадолго до полуночи и с тех пор неуклонно растёт. Троицкий мост унесло движущимся льдом».

«Тогда граф Баранов, если он в своей Цитадели, ничего не сможет сделать».
еще несколько дней будет причинять вред по эту сторону Невы.

“Его изоляция не продлится долго”, - улыбнулся секретарь. “По мнению
экспертов, река по прошествии многих часов станет проходимой
для лодок”.

“Тогда мы проведем церемонию вручения Золотого кубка”, - сказал
Полин разговаривала сама с собой, продолжая свой путь вниз. — Забавный обычай,
который я бы хотела показать лорду Кортни, но мы здесь, и нам нельзя выходить.

 Полин двинулась дальше и, проходя через вестибюль,
остановилась в удивлении, увидев внезапно вошедшего Беннингсена. На нём был
несколько изможденный взгляд, имеющий, по сути, измученный вид человека
который провел ночь не в постели; и Полин быстро заметила это,
хотя накануне вечером его походка была достаточно твердой, сейчас он
слегка прихрамывал.

“Что?! Генерал!” - воскликнула она. “В конце концов, не поехал в Финляндию?”

“Пален убедил меня остаться”, - сказал Беннингсен с улыбкой, которая заставила его замолчать.
Сердце Полины забилось быстрее, потому что эта улыбка предвещала что-то хорошее.
«Мы с ним и со многими другими священниками вчера вечером отправились в Михаэльхоф,
чтобы провести давно запланированную встречу с Павлом».

— Чтобы заставить его отречься от престола? — сказала она, затаив дыхание.

— Именно так.

— Как он воспринял это предложение?

— Мир полон сюрпризов, — сказал генерал. — Мы могли бы избавить себя от этого визита. Павел уже отрёкся от престола.

— Вы шутите, — сердито сказала она.

— Факт! — улыбнулся генерал. — Отрёкся в пользу Александра.

— Зачем ему понадобилось так любезно поступать?

— Ну, если говорить проще…

 Тут Беннингсен наклонил голову и прошептал короткую фразу. Полин
устремила на него острый, холодный, пристальный взгляд, который, казалось,
несколько смутил его.

“Счастливый конец для нас”, - сухо заметила она, - “учитывая, в каком затруднительном положении мы
оказались. Теперь не имеет значения, кто нашел наш потерянный документ”.

“Нашедшему было бы разумно сжечь это”, - сказал Беннингсен. “Александр
не поблагодарит его за то, что он обнародовал это”.

“Когда будет объявлено о событии?”

“В течение часа с этого момента. Сам Александр сделает объявление
с балкона Зимнего дворца. Люди уже собираются на площади».

«Как? Они знают?» — спросила она с некоторым удивлением.

«Они не знают ничего, кроме того, что Александр собирается
объявить о каком-нибудь важном событии. Отсюда большое волнение на
улицах. Иностранные послы уже собираются в Зимнем дворце
. Где господин маркиз? Я должен сообщить ему эту новость. Он должен
не отсутствовал в то время как другие тендеры свое поздравление с новым
правитель”.

“Моя вера! нет”, возвращается Полина. “Mon p;re" можно найти в его кабинете
в данный момент он просматривает утреннюю корреспонденцию. Людовик проводит
вас к нему, - добавила она и, обратившись к лакею, приказала ему проводить
Беннингсена в кабинет посла. “ Но останьтесь, генерал, ” продолжала она,
— Какие у вас ужасные сапоги, — со смехом, который не был совсем смехом, —
они грязные и мокрые! Уважайте наши ковры. Вы должны снять эти огромные
гессенские сапоги.

Беннингсен странно посмотрел на неё, на мгновение замешкался, а затем,
поняв, что она говорит серьёзно, рассмеялся, снял сапоги и последовал за лакеем.

«Прошлой ночью он не хромал так сильно, хотя был в тех же ботинках», —
подумала Полин, наблюдая, как генерал поднимается по лестнице. —
Кажется, у него болит правая нога».

Как только Беннингсен скрылся из виду, Полин, к большому удивлению своей горничной,
подняла один из длинных сапог и поднесла его к свету, чтобы лучше рассмотреть.


Её следующий поступок был ещё более удивительным. Вытащив носовой платок,
она тщательно вытерла с каблука налипшую грязь и снег. И там,
на коже прямо над каблуком, был двойной ряд отверстий,
очевидно, сделанных чем-то острым, что проникло в кожу снаружи.

«Вера, — сказала Полин, странно глядя на неё, — скажи мне, как ты думаешь, что стало причиной этих следов?»

Служанка внимательно посмотрела на них, а затем сказала: “Они
мне кажутся очень похожими на укусы зубами, миледи. Смотрите!” С этими словами Вера сняла
свою хорошенькую маленькую туфельку и, сильно прикусив каблук,
оставила на красной коже двойной ряд отметин, очень похожих по
виду на те, что на мешковине Беннингсена. “У него были крепкие зубы, которые
бит этот ботинок”, - добавила она.

- Боже мой! - пробормотала Полина. “Что случилось?” И ботинок выпал
из ее дрожащих рук.

“Миледи, вы больны”.

У нее были основания для своего замечания, поскольку Полина внезапно побледнела. Но
Баронесса ничего не ответила. Она стояла молча и неподвижно, погрузившись в
размышления, и когда через пять минут появился Беннингсен, она
посмотрела на него таким странным и отталкивающим взглядом, что он
интуитивно почувствовал, что она узнала его секрет.

«Разве можно что-то утаить от женщины?» — подумал он, натягивая
гетры.

— Генерал, на какой библейский стих вчера наткнулся Павел? — спросила она небрежным тоном, и генерал, на мгновение потеряв бдительность, ответил:

«Ты поразишь его в пятку».

«Этот текст быстро исполнился».

— Верно, — сказал Беннингсен, искоса взглянув на служанку, которая стояла рядом,
не понимая, что всё это значит, — и чем меньше об этом говорить при других,
тем лучше.

В его тоне было что-то угрожающее,
и глаза Полины гневно сверкнули.

— Вы опорочили благородное дело, — сказала она.
— Отныне мы больше не друзья. Больше не навещай посольство,
или я прикажу тебя выпороть».

«_L’Ambassade, c’est moi!_» — сказал Беннингсен,
что-то среднее между смехом и усмешкой, и принял позу Людовика XIV.
— Но если маркиз решит принять меня…

— Я прикажу выпороть тебя, — повторила она, и последнее слово прозвучало как удар кнута, — как дикаря, которым ты и являешься. Что касается _monp;re_, рассказал ли ты ему всю историю? Нет! Ты не осмелишься. Ты солгал ему, как солгал мне. _Mon p;re_ — джентльмен, и когда он
услышит правду, он тоже запретит вам здесь находиться. Убирайся, трус!
 — добавила она, топнув ногой и указывая на дверь.

 Широкое лицо Беннингсена покраснело, когда он увидел, что двое клерков
Послы, проходившие через зал по своим повседневным делам, остановились, чтобы
послушать этот пикантный диалог между зятем царя и дочерью их начальника.

«Трус?» — повторил Беннингсен. «Но, чёрт возьми! Глупо спорить с женщиной. Если бы ты был мужчиной!..» — добавил он, отворачиваясь.

— Подождите минутку, генерал, — ласково сказала она, — я приведу вам человека.

Он знал, что она имеет в виду Уилфрида, с чьим мечом он не осмелился бы встретиться, и
без лишних слов удалился.

Почти в тот же миг маркиз де Воклюз спустился по лестнице.
поднимается по лестнице в состоянии смятения, очень необычном для него.

“ Беннингсен сказал вам? ” начал он. “ Вы знаете, что...

“Он рассказал мне, mon p;re”, - ответила Полин. “Я знаю больше, чем ты думаешь", - добавила она про себя.
"Я знаю больше, чем ты думаешь”.

Посол был слишком взволнован, чтобы заметить, насколько удрученной выглядела его дочь
.

— Лошадей к двери! — крикнул он и, пока приказ исполнялся, расхаживал взад-вперёд, бормоча: «Боюсь, это событие не принесёт ничего хорошего первому консулу».

 И с очень печальным видом он поехал в Зимний дворец.
Если посол был мрачен, то и его дочь тоже. Погрузившись в
тяжёлые мысли, она стояла там, где её оставил отец, пока
голос Уилфрида не прервал её раздумья. И было очень любопытно
заметить, как быстро просветлело лицо Полины, как только она осознала
его присутствие.

«Не хочешь ли прогуляться со мной?» — Что вы делаете здесь этим утром? — был её первый вопрос;
в сложившихся обстоятельствах он удивил Уилфрида.

— Не слишком ли опрометчиво с вашей стороны? — возразил он. — Спасая
царского узника, вы подвергаете себя риску ареста.

— Царь, — ответила Полин, не назвав, _какой_ царь, — собирается
объявить амнистию всем политическим заключённым.

— И мы подпадаем под это определение?

«Я так думаю. В любом случае, мы можем идти, не опасаясь ареста. Я
получил это заверение из… из авторитетного источника».

«Хорошо. В конце концов, царь не такой уж плохой человек».

— Нет, конечно, это не так, — сказала Полин со смехом, сбивающим с толку своей весёлостью. — Хотя вчера вы отзывались о нём не слишком лестно.

 По мнению Уилфрида, он и вполовину не был так жесток, как Полин.

 — Что вызвало такую внезапную перемену в нём?

 — Пойдёмте со мной, и вы узнаете, — сказала Полин с очаровательной таинственностью. — Я мог бы сказать вам это сейчас, но предпочитаю быть с вами драматичным.
Сам царь объявит о том, что сделает царь.

 И Полина, приказав подать карету, удалилась, чтобы надеть шляпку и мантию, а Уилфрид, привлечённый необычным шумом за окном,
Посольство, подойдя к двери,

увидело, что Невский проспект кишит толпами мужчин и женщин,
все они двигались в одном направлении, все были охвачены одним и тем же порывом.

Толпа состояла в основном из низших сословий, но то и дело
появлялись величественные экипажи знатных бояр.

Иногда мимо проезжали небольшие отряды казаков, которые, размахивая невероятно длинными пиками и сидя на косматых пони, пытались ускорить шаг людей, крича: «К Зимнему дворцу! К Зимнему
дворцу!»

«Интересно, из-за чего весь этот переполох?» — сказал Уилфрид, возвращаясь в посольство.

— Правда? Что ж, тогда давайте отправимся в Зимний дворец и выясним причину, — ответила Полина, которая вернулась и выглядела ещё очаровательнее, чем обычно, в своих роскошных мехах.

 Что касается Уилфрида, то у него не было выбора в одежде, и он был одет в ту же австрийскую форму, что и накануне. Полина, будучи очень внимательной, заметила, что у него не было меча, и, подумав, что ему будет жаль отправляться в путь без полного снаряжения, достала красивое оружие из коллекции своего отца и даже помогла ему надеть его.

Усадив Полину в карету, Уилфрид уже собирался занять место рядом с ней, как она воскликнула, нетерпеливо махнув рукой:

«Вот! Я оставила свой винный соус в холле».

Пока Уилфрид возвращался за ним, мимо проезжал отряд гвардейцев.  Во главе
их ехал князь Уваровский, который, как показалось Полине, выглядел бледным, больным и меланхоличным.

— Что же его беспокоит? — пробормотала она.

 Как только Уварова увидела Полину, его меланхолия, казалось,
исчезла. На его лице появилась улыбка, которую он никогда не видел, кроме как в её присутствии.

Он остановил свой отряд, приблизился к Полине и, отдав ей честь, как если бы она была самой царицей, сказал:

«Полагаю, вы, как и все мы, направляетесь в Зимний дворец?»
И, узнав, что это так, он продолжил: «Вы должны позволить мне сопровождать вас.  Поставьте свой экипаж между моими доблестными солдатами, и мы расчистим вам путь сквозь толпу».

— Благодарю вас, принц, но мой сопровождающий уже выбран, — ответила Полина,
указывая на Уилфрида, который в этот момент спускался по ступеням
посольства.

Уилфрид улыбнулся своему старому другу, с которым он так хотел встретиться.
Уваров мог многое рассказать ему о загадочной великой
герцогине.

— Насколько я понимаю, вы с лордом Кортни друзья, — сказала Паулина.

— Раньше были.

Тон принца был таким резким и презрительным, что Уилфрид, чей высокий
дух плохо переносил оскорбления, зловеще поджал губы. Причина пренебрежительного отношения Уварова была ему ясна. Должно быть, принц видел, как он крался в спальню герцогини. Лицо Уилфрида потемнело, и он потянулся к рукояти меча, но, узнав
Понимая, что не стоит пускаться в объяснения, он повернулся к принцу спиной и подождал, пока Паулина закончит с ним разговор.
В тревожном недоумении она переводила взгляд с одного на другого, гадая, что
Вильфрид сделал, чтобы оттолкнуть своего старого друга.

— Знаете, принц, когда вы так хмуритесь, вы напоминаете мне — да, Поля.

Это замечание, высказанное без задней мысли, произвело на принца Уварова очень странное
впечатление. Словно уловив скрытый смысл в её словах, он резко выпрямился, как человек, которого неожиданно окликнули.
Столкнувшись со своей виной, он на мгновение уставился на неё диким взглядом,
из-за чего стал ещё больше похож на Пола, а затем, пришпорив коня,
внезапно поскакал галопом, оставив свой изумлённый отряд
следовать за ним или нет, как они пожелают. Полин наблюдала за ним с обеспокоенным лицом.
Она знала то, чего не знала ещё минуту назад.




Глава XII

Мрачное начало правления


— Что нам теперь делать? — спросила Паулина у Уилфрида, когда их карета подъехала к Императорской площади и они поняли, что не смогут попасть в Зимний дворец из-за плотной толпы. — Мы не можем рассчитывать на
эти добрые люди, чтобы расчистить нам путь к фронту, и всё же, как мы есть, мы ничего не увидим!»

 Её положение в тот момент резко отличалось от положения её отца. В то время как _он_ находился в величественном дворце и занимал высокое положение в императорской _свите_, она была снаружи, на открытой площади, в гуще взволнованной толпы.

Её взгляд, блуждая по сторонам, остановился на фасаде Дома
государственного совета, где располагались различные правительственные департаменты. Он
стоял на южной стороне Императорской площади, и его фасад, почти в два фарлонга
Он тянется вдоль великолепной дуги и выходит на южную сторону Зимнего дворца. В окнах и на балконах этого огромного здания
собрались группы хорошо одетых мужчин и женщин, которым с высоты
открывался прекрасный вид на происходящее.

 — Вот куда мы пойдём, — сказала Полина, взглянув на одно из этих окон.

Она подъехала к главному входу в отель и, будучи хорошо знакомой с
местными властями, вскоре получила для себя и Уилфрида место
среди небольшой группы на одном из верхних балконов.

Когда Уилфрид посмотрел вниз, ему показалось, что все пятьсот тысяч жителей города собрались на площади перед Зимним дворцом. Им не давали подойти слишком близко к
императорскому дворцу шеренги кавалерии и пехоты, число которых с каждой минутой увеличивалось.

 Уилфрид, со своими полувоенными наклонностями, с удовольствием наблюдал за прибытием различных полков, которые постоянно выходили на площадь с разных сторон. То тут, то там из какого-нибудь нового
квартала доносились удары барабанов и дикие звуки военной музыки
возвещал о приближении очередного отряда, пока не стало казаться, что там должно быть не только всё гражданское население Санкт-Петербурга, но и вся огромная царская армия.

А какое разнообразие и необычность мундиров!

Там были черкесы в блестящих шлемах со стальными забралами, спадавшими на плечи, в кольчугах и с длинными копьями, напоминавшими о временах средневекового рыцарства; польские гайдуки, чьи верхние губы украшали тройные усы: первый закручивался вверх, второй был прямым, а третий закручивался вниз; запорожские казаки,
чьи штаны были испачканы дегтем, чтобы показать презрение владельца к
дорогостоящей алой ткани, из которой они были сшиты.

«Гордость солдата должна быть в его оружии, а не в его одежде», — заметила
Полин, имея в виду этих последних, и добавила, что эта странная практика была разрешена правительством.

Марши, повороты и эволюции этих войск были направлены на формирование трёх основных групп, первая из которых растянулась вдоль всего фасада дворца; на каждом конце более короткая группа была выдвинута вперёд под прямым углом к основной группе, так что расположение
они образовали три стороны прямоугольника.

Четвёртую сторону прямоугольника образовали передние ряды
людей, которых удерживали от продвижения внутрь конные
казаки, которые всякий раз, когда толпа продвигалась вперёд под давлением
сзади, без колебаний безжалостно хлестали своих лошадей.

На открытой местности, которую казаки расчищали плетьми,
были многочисленные конные офицеры, которые неторопливо разъезжали взад и вперёд, то разговаривая
друг с другом, то отдавая какие-то приказы.

 Среди них выделялся генерал Беннингсен на своём знаменитом чёрном коне
конь Плутон; и там же был князь Уваров, командовавший
Преображенским полком.

Эти двое, будучи единственными известными Уилфриду офицерами, привлекали его внимание. Наблюдая за ними некоторое время с помощью монокля, он заметил, что, хотя Беннингсен, казалось, находил что сказать почти каждому из своих сослуживцев и подчинённых, он не обращал никакого внимания на Уварова, который, в свою очередь, игнорировал генерала. Было очевидно, что между двумя мужчинами, которые ещё вчера были в хороших отношениях, возникло отчуждение, и Уилфрид не мог этого не заметить.
он гадал, чем это вызвано.

 Из трёх дивизий та, что справа, стоявшая, как уже было сказано, под прямым углом к основной массе войск, состояла из пехоты, чьи курносые носы и закрученные вверх усы выдавали в них Павловский полк.

 — Я не вижу среди них моего друга Воронца, — пробормотал Уилфрид. — Надеюсь, его не уволили.

Осматривая эти войска в свой бинокль, он заметил, что на лицах
всех без исключения солдат было угрюмое выражение, и Беннингсен
остро это ощущал, потому что время от времени поглядывал на них.
как будто опасаясь каких-то беспорядков с их стороны.

«Павловская гвардия, кажется, недовольна этим утром?» — заметил Уилфрид
Полин.

«Естественно, ведь их собираются расформировать».

«Любимый полк Павла расформируют! Почему?»

«Потому что они слишком преданы его интересам».

Уилфрид приподнял брови.

— Верность — необычная причина для расформирования полка.

 — Тем не менее это истинная причина, — ответила Полин.

 Хотя Уилфрид и был несколько раздражен этой мистификацией с её стороны, он обуздал
своё любопытство.

Из толпы его взгляд переместился на заднюю часть Зимнего дворца, где
текла Нева, широкий извилистый поток ярко-синего цвета. На его поверхности
плавали миниатюрные айсберги, варьируя оттенок от белого до розового цвета.
Увлекаемые течением и принимающие все мыслимые формы, они
разбивались, ныряли и взбирались друг на друга, как будто пытались
каждый быть первым в гонке к морю.

Звуки, которые издало столкновение, были похожи на резкий грохот
артиллерии, и их было слышно даже сквозь шум толпы.

На другом берегу реки, мрачно-серая в утренних лучах солнца, возвышалась Петропавловская крепость, представлявшая интерес для Уилфрида как место, где он в тот момент оказался бы в плену, если бы не смелое спасение Полины.

 На водах реки перед главными воротами Цитадели плыла своего рода государственная баржа, богато украшенная позолотой и разноцветными флагами. Этот Букентавр быстро заполнялся чиновниками из
Цитадели, среди которых выделялся губернатор, граф Баранов.

 Как только он занял своё место в барже, из неё повалил белый дым
с крепостных валов раздались пушечные выстрелы, сопровождаемые артиллерийскими залпами, которые
повторялись через равные промежутки времени.

«Этот выстрел — сигнал о том, что река становится судоходной, —
сказала Полина. — Мы станем свидетелями интересной церемонии».

«Какого рода?»

«Переправившись на этот берег, губернатор отправится в
Зимний дворец, взяв с собой кубок с водой из Невы.
Независимо от того, каким делом занят царь, обычай предписывает, чтобы
он вышел и выпил из кубка на глазах у всего народа.
Затем он возвращает чашу, наполненную золотыми монетами. Эта церемония — своего рода дань уважения Неве, признание преимуществ, которые даёт свободное судоходство.

 — Значит, петербуржцы очень ценят Неву?

 — Настолько, что я видел, как юношу, вернувшегося из путешествия, встречали не шампанским или чем-то подобным, а кубком с водой из Невы.

 Уилфрид наблюдал за движением Букентавра. Пока гребцы работали
вёслами, люди, стоявшие на носу и вооружённые шестами, расчищали
путь от плавающего льда. Вслед за государственной баржей
за ними следовала длинная вереница лодок, заполненных купцами и горожанами, одетыми в парадные наряды.

Граф Баранов, сидевший на почётном месте, в то утро пребывал в ликующем настроении, как и подобает человеку, который видит, что стихии благоприятствуют его интересам.  Ледоход за одну ночь был явлением, почти не имевшим аналогов в истории Невы.

Он хранил в себе тайну, раскрытие которой устранило бы всех
его врагов и открыло бы ему путь к самым высоким должностям
в государстве. Он с радостью отказывался верить, что что-то может пойти не так.
случилось с Павлом — хотя его брат, сидевший с ним в лодке,
был терзаем сомнениями, — он решил после того, как царь совершит
обычную церемонию с кубком, попросить о личной встрече, во время
которой он вложил бы в руки Павла предательский документ со словами:
«Прочтите это, государь».

С нетерпением ожидая этого момента, Баранов подстегнул гребцов, чтобы они
поспешили, и как только баржа заскрежетала о ступени гранитного
причала, он поспешно выскочил на берег и занял своё место среди отряда
в сопровождении военных, посланных его сопровождать, он направился к Императорской площади.

Его появление вызвало у Полины саркастическую улыбку.

«Вас ждут сюрпризы, господин граф», — пробормотала она.

Он подошел к главному входу в Зимний дворец, высокому и арочному, с просторным балконом, на котором Павел, когда ему было в духе, любил показываться народу. К этой арке примыкала лестница,
покрытая алой тканью, которая вела на балкон над ней.

 Придав себе подобающий случаю величественный вид, Баранов поднялся по лестнице.
Он медленно поднимался по лестнице, держа в обеих руках исторический золотой кубок, наполненный
водой из Невы.

 Когда он медленно поднялся наверх, все взгляды на площади и вокруг неё устремились на него.  Его появление было встречено громкими возгласами «Ура!»
толпы.  Их долгое ожидание закончилось.  По традиции царь должен был без промедления
выпить из этой знаменитой чаши.

По правде говоря, ещё до того, как Баранов поднялся по лестнице, войска
выстроились в каре, и военный оркестр, стоявший под балконом,
заиграл воодушевляющую музыку российского государственного гимна.

Высокое окно, ведущее на балкон, распахнулось настежь, и оттуда
вышла высокая и величественная фигура, облачённая в богатое одеяние.
За ним следовала свита магнатов, гражданских, военных и церковных;
среди последних, с высоким золотым крестом в руках, был архиепископ Платон, выделявшийся своими длинными седыми волосами и бородой, величественной осанкой и роскошными одеждами.

Поезд остановился, пока фигура в богатом мундире подошла к
краю балкона и поклонилась народу, который приветствовал это
действие громкими аплодисментами.

Но хотя фигура была далеко, Уилфрид, не прибегая к помощи
подзорной трубы, мог сказать, что это был не Маленький Павел. Кто же
тогда присвоил себе все царские почести?

 Уилфрид просто удивился, а Баранов был
в абсолютном, всепоглощающем ужасе.

 Первым в списке заговорщиков, которых он должен был
разоблачить, было ненавистное имя заключённого в тюрьму Александра, и вот! это был сам Александр, который
повернулся к нему и протянул руку за кубком!

«Никто, кроме царя, не может пить из этой чаши», — хрипло сказал Баранов,
отступая на шаг или два.

— Верно, и царь перед вами, — ответил другой.

— Вчера это был Павел.

— А сегодня — Александр. Завтра может быть — кто знает? Всегда ли Фортуна
постоянна?

 Баранов машинально передал кубок Александру, который, повернувшись
к притихшему народу, громко воскликнул:

 — За здоровье русского народа!

Он выпил и вернул кубок Баранову, предварительно попросив кого-то из присутствующих
наполнить его золотыми монетами в соответствии с древним обычаем.

Народ молча наблюдал за происходящим.  Что за настроение овладело Павлом
что он должен был поручить эту обязанность цесаревичу? Нужно ли было давать какие-то объяснения? Да, нужно. Тише! Маленький Саша говорит.

«Жители Санкт-Петербурга, мой отец Павел…» — его голос дрожал от волнения. Он остановился и повернулся к стоявшему позади него министру, словно желая, чтобы тот выступил с речью. Граф Пален, а это был он, продолжил делать важное заявление.

«Жители Санкт-Петербурга, я с грустью вынужден сообщить, что прошлой ночью нашего маленького отца Павла хватил удар, и он скончался без четверти двенадцать». Он сделал паузу, а затем добавил: «Царь
мёртв» — и, указывая на Александра, — «Да здравствует царь!»

На мгновение люди онемели от удивления. Новость казалась слишком хорошей, чтобы быть правдой. Затем воздух разорвал могучий крик.

«Да здравствует маленький Саша!»

Кавалерия спонтанно взмахнула саблями в порыве преданности;
среди пехотных касок, насаженных на штыки, плясали на ветру;
однако это замечание не относится к Павловской гвардии, которая, несмотря на
обращения своих офицеров, не выказала ни малейшего признака энтузиазма.


Однако толпа гражданских была вне себя от восторга; казалось, что
Их радостные возгласы не смолкали. Не было никаких сомнений в том, что Александр был популярен среди широких масс народа, и министры на балконе, которые по причинам, известным только им самим, опасались, что известие о смерти Павла может вызвать совсем другие чувства, начали испытывать облегчение, которое несколько уменьшилось, когда они заметили поведение павловских гвардейцев, многие из которых, опустив ружья, опирались на них с угрюмым и мрачным видом.

Их действия, конечно, не были замечены большей частью народа,
которые, по обычаю толпы, начали комментировать услышанное.

«Великая Екатерина была права. Она сказала, что Павел не проживёт долго после её смерти».

«Верно. Он не правил и пяти лет».

«Это ужасный удар для императрицы Марии».

«Удар! Скорее, удача! Но вчера, как говорят,
Павел пригрозил отправить её в монастырь на всю жизнь».

«Александру тоже повезло. Подумать только, вчера он был узником,
которому грозила смерть, а сегодня он царь!»

Никто не оспаривал тот факт, что уход Павла из этого мира
Это было очень кстати для Александра, и тот самый ангел, который
распоряжается такими вещами, очень кстати — настолько кстати, что,
возможно, это был вовсе не ангел, но…

Теперь радости было меньше. Люди начали с подозрением смотреть друг на
друга. Но каждый думал о своём, помня о московской поговорке: «Если
видно, что трое разговаривают, один из них — шпион». Сколько же шпионов должно быть в такой огромной толпе! В России
мудрый человек — это молчаливый человек.

 Уилфрид находился далеко, и поэтому не слышал
Граф Пален объявил об этом, но он быстро узнал об этом из громогласных криков: «Ура, Александр! Ура, новый царь!»

«Павел мёртв!» — воскликнул он, повернувшись к баронессе. «Так вот в чём секрет, который вы от меня скрывали? Когда он умер?»

«Поздно вечером, внезапно, от апоплексического удара, как говорит Беннингсен. Мы увидим полный отчёт об этом в сегодняшнем «Петербургском журнале».

 Уилфрид, вооружившись лорнетом, долго и критически рассматривал
нового императора.

 Он увидел человека, внешне столь же непохожего на своего отца Павла, как
день от ночи. Александр воплощал в себе всю красоту
семьи Романовых. Его фигура, ростом более 180 сантиметров, была
хорошо сложена и грациозна в движениях; его светло-каштановые волосы
были слегка вьющимися. Его лицо было необычайно красивым; у него
были тёмно-голубые глаза, чисто греческий профиль и кожа, чистая и
почти бесцветная, как мрамор. Короче говоря, неудивительно, что все дамы в Санкт-Петербурге были в него влюблены, потому что внешне он был именно таким мужчиной, который пленяет женское воображение. Вдобавок ко всему
его привлекательность... Изящество его ума, по словам Полины,
намного превосходило достоинства его личности. Его разговор был живым и
очаровательным. В учености он намного превосходил своих ровесников; действительно, его
бабушка Кэтрин приковывала его к учебе так пристально, что это несколько
ухудшило его зрение.

Уилфрид с некоторым безразличием слушал, как Полин пробежалась по списку
достижений царя. По правде говоря, Уилфрид испытывал скрытое
недовольство по отношению к новому правителю, находя — как ни странно,
надо признаться, — повод для недовольства в том, что он был обязан
восстановленная свобода в действиях этого царя, ибо власть освобождать подразумевает также и власть заключать в тюрьму. То, что свобода англичанина и Кортни зависела от безответственной воли двадцатитрёхлетнего самодержца, оскорбляло его благородную душу. Этот молодой человек, не советуясь ни с судьёй, ни с присяжными, мог изгнать Уилфрида из своих владений и, если бы захотел, мог приказать выпороть Полину. В России ничто не могло его остановить. Богатство, свобода, жизни
шестидесяти миллионов людей были в его полном распоряжении.

Когда Полин заговорила об искусстве фехтования Александра и о том, что
в этом искусстве он превзошел всех офицеров своей армии, Уилфрид стал
более чем когда-либо критичным и уничижительным. Империя может принадлежать
Романовых, но когда дело доходит до вопроса о владении мечом, пусть не
слишком много предполагаю.

“Может побить любого офицера в своей армии, не так ли?” - пробормотал Уилфрид. “Хм! Я
никогда не буду счастлив, пока не скрещу шпаги с его императорским величеством».

 Александр не удалился сразу после провозглашения его императором,
а оставался на балконе в течение двух или трёх минут.
возможно, чтобы дать людям время хорошенько рассмотреть своего нового правителя.

А затем произошёл мрачный и знаменательный инцидент, который никогда не забудут те, кто был его свидетелем.

Когда архимандрит Платон готовился благословить народ и с этой целью поднял руку, что вызвало торжественную тишину в огромном собрании, раздался звук, похожий на звон стекла. Стекла в окне в нижней части
дворца вылетали наружу из-за ударов изнутри, и
Из образовавшейся таким образом бреши выскочила дикая фигура.

 Приземлившись на четвереньки позади конного отряда, он тут же вскочил на ноги, и, хотя его пытались остановить руками и даже саблями, он ловко увертывался и проскальзывал под брюхами лошадей, чтобы избежать плена и выйти на открытое пространство перед дворцом, где его могли увидеть царь и его свита на балконе. Этот инцидент не ускользнул от внимания Уилфрида, который направил свой
бинокль на это внезапное появление.

Примерно за двадцать часов до этого Уилфрид видел лицо этого человека, но теперь,
полностью покрытое пластырями, оно было едва узнаваемо.

«Боже мой! Это лейтенант Воронец!» — воскликнула дама, сидевшая рядом с Полиной.

«А кто такой лейтенант Воронец?» — спросила её спутница.

«Офицер, в обязанности которого входит охранять спальню Поля по ночам».

Это был поручик Воронцов, и более ужасной фигуры я никогда не видел.

 Движимый каким-то непреодолимым порывом, он, очевидно, сбежал с
кровати, на которую его уложили по доброте или по обязанности.
врач. На нем не было никакой одежды, кроме бинтов, которые
были перекрещены по всему туловищу и конечностям, наводя на мысль, что он был
изрублен острым оружием с головы до ног. Напряжение
Из-за движения его раны открылись заново; его льняные бинты
потеряли всю свою белизну — от шеи до лодыжек он был одного красного оттенка!

На его лице была смерть, смерть в самом ближайшем будущем; почему же тогда,
вместо того чтобы мирно лежать на кровати, он решил выйти
в таком пугающем виде?

Воронец, дико озираясь по сторонам, едва успел заметить
группа на балконе, чем он поднял правую руку и яростно потряс ею
перед Александром. С ужасом Уилфрид заметил, что поднятая рука была
без кисти — она была отрублена по запястье!

 Те, кто в тот момент смотрел на царя,
потом шептались, что он дрожал и побледнел. Благословение, которое
архимандрит собирался произнести, замерло у него на устах.

Повернувшись от балкона, мрачная красная фигура побежала или, правильнее сказать,
поплелась в сторону Павловского дворца.
Сзади, тихо труся, словно для того, чтобы не спускать с него глаз, ехал
Беннингсен на своем вороном коне Плутоне.

“ Люди из Павловской гвардии, ” выдохнул Воронец глухим голосом, “ не смейте
... звать... Александр! Послушайте! У меня есть история ... чтобы... рассказать....

“Тогда скажи это в аду!” - прорычал Беннингсен, взмахнув саблей.
высоко.

Люди ещё несколько дней говорили об этом мощном ударе. Когда Беннингсен
снова поднял саблю, Воронец лежал на земле, рассечённый от
головы до груди!

Павловские гвардейцы разразились гневными криками. Многие из них подняли
оружие.
винтовки на Беннигсена, который, надо отдать ему должное, не дрогнул в этот
критический момент.

“Глаза направо!” - прокричал он.

Так хорошо, если бы эти войска были просверлены, что в момент их глаза, в
вопреки своей воле, повернул направо.

Нет необходимости Беннигсена сказать больше. Охранники увидели то, что он
хотел, чтобы они увидели.

Пехотный отряд неподалёку внезапно отступил на шесть или более шагов,
обнаружив поразительный факт: они были выставлены в качестве
экрана, чтобы замаскировать батарею из двадцати пушек, чьи сверкающие стволы,
наклоненные под углом, были направлены прямо на всю линию Павловского
Гвардия. Рядом с каждым орудием стоял наготове канонир с зажжённой спичкой. Если бы эта батарея была приведена в действие, то, несомненно, погибло бы много мирных жителей в тылу, но сами павловские гвардейцы были бы уничтожены, и с осознанием этого факта, по крайней мере на тот день, исчезла всякая надежда на восстание.

«Сложите оружие, курносые!»— Это были павловские гвардейцы! — сказал Беннингсен
с оскорбительной улыбкой.

 Медленно и угрюмо расстроенный полк начал строиться и
вышел с площади, сопровождаемый с обеих сторон конными казаками, которые
Он радостно ухмыльнулся, радуясь тому, что пришёл конец привилегированному полку с его высокими привилегиями и высокими зарплатами.

Молодой император отвернулся, и на его лице уже появилась тень той меланхолии, которая никогда его не покидала.

«Какое начало правления!» — пробормотал он.

«Сир, его будущая слава заставит людей забыть о его начале», — сказал граф
Пален.




Глава XIII

ТРИУМФ БАРАНОВА


С балкона царь спустился в парадный зал, чтобы принять министров своего покойного отца.

Когда они один за другим приближались, Александр с любезной улыбкой приветствовал каждого
продолжал исполнять свои обязанности. Однако, когда Баронов
подошёл, выражение лица царя изменилось, и граф понял, что его
скоро уволят. Франко-российский союз был создан в основном
благодаря ему, и ни для кого не было секретом, что Александр
относился к нему неодобрительно.

«Граф, — начал император, — ваша политика в прошлом…»

Но в этот момент Баранов, хотя это и противоречило придворному этикету,
смело прервал монарха на полуслове, понимая, что если его отставка будет объявлена, Александр может
не мог без потери достоинства отказаться от него.

«_Моя_ политика, сир, — сказал он, делая ударение на первом слове. — Ваше Величество
ошибается, приписывая мне какую-либо политику, кроме той, что
«воля короля — высший закон». Он, несомненно, лучший
министр, который подчиняется своему государю без вопросов».

Александр колебался. Не было никаких сомнений в том, что война с Англией была политикой его отца.

Баранов набрался смелости, видя нерешительность Александра.

«Позвольте мне уйти в отставку. Я требую лишь, чтобы вы написали на моем _cong;_
«Уволен за верность царю».

“Верность государю может зайти слишком далеко”, - сказал Александр, который
не забыл уроков своего наставника-республиканца Ла Гарпа.

“Верно, сир”, - ответил Баранов, который знал, как выровнять паруса, чтобы соответствовать
меняющемуся бризу. “И, следовательно, когда верность перестала быть добродетелью
Я отказался от своей преданности ”.

“С каких это пор ты отказался от своей преданности Полу?” - усмехнулся
Беннингсен.

— Со вчерашнего дня в три часа пополудни, — парировал Баранов. — Сир, увольняя меня, вы увольняете человека, которому обязаны и жизнью, и троном.

— Ну, это язык изменника, — сказал Беннингсен, поглаживая рукоять сабли и очень сожалея, что не может обойтись с Барановым так же, как с Воронцовым.

 — Говорите, — сказал Александр, мысленно сравнивая почтительность графа с грубостью генерала.

Беннингсен и Пален оба были склонны играть роль хозяев; возможно, было бы неплохо, если бы в министерстве была противовесная сила в лице
Баранова.

«Видя, что ваш отец Павел, — продолжал Баранов, обращаясь к царю, —
заключил вас и великого князя Константина в тюрьму за незначительное нарушение
военный этикет, до какой степени возрос бы его гнев, если бы он узнал,
что вы возглавляете заговор, целью которого является лишение его короны?

Министры обменялись многозначительными взглядами.

— Я повторяю, сир, что вы и все присутствующие здесь обязаны своими жизнями моему
сдержанному поведению.

— Объясните.

Баранов достал документ с подписями заговорщиков и положил его на стол перед царем.

«Эта газета попала ко мне в руки вчера в три часа дня».

 На самом деле он увидел её только через восемь часов, но
он хотел выжать из этого максимум.

«Если бы я показал это царю Павлу, каков был бы результат?»

«Почему вы скрыли это, если были так верны ему?» — спросил
Александр, играя с бумагой.

«Подумайте, государь!» — ответил Баранов с видом
высокого безразличия. «Если бы я так поступил, ваша жизнь, как и жизни других
подписавшихся, была бы загублена. Я не стал бы проливать
благороднейшую кровь государства. И всё же примкнуть к вашей
партии было бы неблагодарностью по отношению к моему императору. Поэтому
Я выбрал единственный достойный путь. Я остался нейтральным».

«У афинян, — заметил Пален, — тот, кто оставался нейтральным,
подвергался наказанию».

«Использование древнего языческого города в качестве прецедента для современного
христианского государства недопустимо», — таков был ответ, вызвавший тайное проклятие
Палена, который видел, что царь поддался обаянию Баранова.

— Да, сир, мне неприятен триумф любой из сторон, и я держался в стороне от обеих. К счастью, ход событий помешал вам поднять руку на своего отца. Кто настолько глуп, чтобы не видеть
рука Провидения в этой внезапной кончине его величества?»

 Говоря это, Баранов бросил на министров тайную улыбку, которая
заставила Палена прошептать на ухо Беннингсену:

 «Этот парень что-то подозревает».

 «Какая разница, если царь одобряет».

 Баранов был искусным лицемером. Никто из тех, кто видел его в присутствии Александра, не заподозрил бы, что всего за два часа до этого он покинул Цитадель, намереваясь уничтожить того самого принца, чьё расположение он теперь так стремился завоевать.

 Александр был полностью обманут искренним видом Баранова и более чем
Наполовину склоняясь к тому, чтобы оставить его в числе своих министров, хотя и прекрасно понимая, как это не понравится остальным,

Баранов, всё больше воодушевляясь, видя смущённые взгляды министров, решился на очень смелый шаг.

«Насколько верно я следил не только за интересами Павла, но и за вашими, я могу наглядно показать, если ваше величество позволит мне говорить только с вами».

В министерстве послышался ропот.

«Пусть то, что вы хотите сказать, будет сказано открыто», — заметил Пален.

«Это дело только для ушей царя», — возразил Баранов с важным видом
с достоинством. «Его Величество может раскрыть это позже, если пожелает. Я надеюсь, что Ваше Величество окажет мне эту милость, возможно, последнюю, о которой я могу просить».

 В манере Баранова было что-то такое, что убедило царя в том, что у него есть важное дело, о котором лучше сообщить тайно.

— Мы будем рады угодить вам, — сказал Александр и тут же выполнил своё обещание,
велев остальным членам правительства удалиться в приёмную.

 — Что за историю собирается рассказать этот плут? — пробормотал Паллен. — Его хитрый язык
Это погубит нас. Он сохранит своё место, и мы увидим продолжение войны».

 В этом предсказании канцлеру суждено было оказаться истинным пророком.

 «Итак, граф, — сказал Александр, как только дверь закрылась, — мы
наедине. Что вы хотели сказать?»

 «Дело касается вашей чести, сир. Отсюда и моя просьба о секретности».

— Будьте кратки.

 — С болью и сожалением, Ваше Величество, я выдвигаю обвинение против одного из членов императорской семьи.

 На мгновение царь, казалось, усомнился в том, что услышал.

 — Обвинение?  — надменно воскликнул он.  — В чём?

— Ах! Сир, я боюсь говорить, зная, каким ударом это будет для вас.

— Тс-с-с! Я что, ребёнок? Слабый король, который не хочет слышать ничего, кроме приятного, никогда не услышит правду. В чём заключается это обвинение?

— Оно касается чести дамы, которая… как бы это сказать?

— Продолжайте, — резко сказал Александр, когда Баранов снова замолчал.

«Ваше Величество, несомненно, поймёт меня, когда я скажу, что та, кого любит царь,
должна быть неприкосновенна для царя».

Судя по его озадаченному виду, Его Величество, похоже, не понял.

«Что вы имеете в виду?»

— Зная, сир, как велика ваша любовь к великой герцогине Марии, — прошу
прощения, я должен называть её…

 — Сейчас не время для титулов? Вы обвиняете _её_? В чём? Говорите,
и говорите правду, ибо, если над нами есть Бог, за каждое лживое слово вы получите удар плетью. Он говорил с настоящим гневом, но
под всем этим было легко заметить страх, что слова Баранова могут оказаться правдой. — В чём вы хотите её обвинить?

 — В том, что она разлюбила царя.

 — Кого?

 — Англичанина.

 — Как его зовут?

 — Лорд Кортни.

Казалось, что это имя было знакомо царю; во всяком случае, он не стал спрашивать, кто такой лорд Кортни.

«Ваши доказательства?» — спросил он, изображая пренебрежение, которое не обмануло
Баранова.

«Она носит на груди медальон с его портретом».

«Естественно, что она хранит какой-то сувенир в память о человеке, который однажды спас ей жизнь».

“Сир, две недели назад она получена санкция Павла оставлять ул.
Петербург в течение нескольких дней. Почему?”

“Для молитвы и медитации в монастыре Вознесения.”

Баранов сатирически улыбнулся.

«На обратном пути она остановилась в придорожной деревушке под названием Гора и
провела ночь в гостинице под названием «Серебряная берёза».

«Вы рассказываете мне то, что я уже знаю».

«Знаете ли вы, сир, что лорд Кортни был в этой гостинице в ту же самую ночь?»

Нет, царь этого не знал, если судить по его удивлённому взгляду.

«Они виделись?»

“Сир, в глухую ночь он был замечен на краже из ее
опочивальня”.

“Ложь, черная, как ад!” - воскликнул Александр во внезапной вспышке гнева,
еще более поразительной после его предыдущего вынужденного спокойствия. Не в силах больше сдерживаться.
не в силах совладать с собой, он вскочил на ноги, одновременно наполовину обнажив меч, словно намереваясь ударить другого мертвеца. Затем, когда к нему вернулся рассудок, оружие выскользнуло из его ослабевших пальцев и снова опустилось в ножны, а император вернулся на своё место, поглядывая на дверь, словно опасаясь, что его голос дойдёт до ушей министров в приёмной.

«Если это ложь, припишите её не мне, а князю Уварову, от которого
я получил эту историю».

«Я выслушаю Уварова. Я допрошу его — под пыткой, если понадобится. Если вы
и он окажутся лжецами, вы умрёте. Если вы скажете правду… Но я пока не буду об этом думать. Где сейчас этот лорд Кортни?

«В Санкт-Петербурге, сир, во французском посольстве».

«Во французском посольстве! Как он там оказался?»

Баранов объяснил обстоятельства.

«Каковы были мотивы баронессы?»

Граф пожал плечами.

«Проделки, одни только проделки! Полина де Воклюз иногда бывает женщиной,
а иногда — девушкой. Как девушка, она наслаждается тем, что бросает вызов
установленной власти. Маркизу было неразумно поддерживать её
поступок дочери, ибо любая тайна, которую этот англичанин может выведать
в посольстве, вскоре будет передана его собственному правительству».

«Как? Вы считаете его шпионом?»

«Я _знаю_ его как шпиона», — ответил Баранов, который, всегда умевший лгать правдоподобно, в то утро превзошёл самого себя.
«Этот лорд Кортни, который путешествует по Европе, якобы в поисках приключений, и чей титул позволяет ему входить в высшие круги, на самом деле является секретным агентом британского правительства. Молодой, красивый, преуспевающий и благородного происхождения, он как раз тот, кто может
женское воображение. Каким-то образом он узнал о том, что герцогиня Мария
влюблена в него, и приехал в Санкт-Петербург с коварным намерением
использовать её как посредника для получения государственных тайн. Будьте
уверены, сир, что всё, о чём вы ей расскажете, вскоре станет известно
его хозяину Питту».

«Тому самому Питту, — мрачно сказал царь, — с которым Пален
советует мне заключить мир!»

— Предлагает или советует?

 — Царь многозначительно поджал губы. Баранов улыбнулся про себя.
 Ему было ясно, что Пален намерен играть роль хозяина положения.
юный государь, и что юному государю не понравилось это ярмо.

«Я показал вам, сир, бесчестные методы, к которым прибегает английский премьер-министр. И всё же вы заключите с ним мир только потому, что Пален
умоляет вас? — Плохой прецедент для начала правления! Министры царя — его слуги, а не советники. Государь, который принимает советы, — не правитель, а управляемый».

А затем, вопреки своим собственным словам, Баранов начал давать советы.

«Неужели вы в одно мгновение измените политику своего отца? Отправьте
отправить гонца к первому консулу, чтобы разорвать союз ещё до того, как ваш
королевский отец будет предан земле? Будет ли это прилично?

 Из его уст полилось ещё много слов на ту же тему. Его лицемерные мольбы,
но особенно ложь о Уилфриде, начали действовать на Александра,
заставляя его юный и податливый разум сомневаться в своём дружелюбном отношении
к Британии. Почему бы не позволить войне продолжаться — по крайней мере, какое-то время, хотя бы для того, чтобы показать министрам, выступающим за мир, что воля царя должна быть превыше всего?

 Любовная интрижка Уилфрида была неизвестна европейским канцеляриям
в тот день. Их бы удивило — и уж точно удивило бы Уилфрида, — если бы они узнали, что это стало важным фактором, повлиявшим на внешнюю политику царя. Ещё одно доказательство того, что великие события происходят из-за пустяков. Разве все войны великого монарха не начались со спора из-за окна?

В этот момент раздался стук в створчатые двери, и вошли два камердинера, которые, низко поклонившись, объявили, что новая
царица желает поговорить с царём, которого она не видела с момента его
воцарения.

Александр нахмурился, услышав это сообщение.

«Я занят государственными делами и не могу сейчас её видеть».

В приёмной, одетая в глубокий траур, который скорее подчёркивал, чем скрывал её красоту, стояла жена Александра, юная
Елизавета, с любезной улыбкой принимая поздравления министров с её возведением в императорский сан.

На этот маленький кружок холодное и резкое послание императора обрушилось как гром среди ясного неба.

Слишком гордая, чтобы появиться перед Александром после такого отпора,
императрица отвернулась, изображая безразличие, хотя в её глазах
блестели слёзы.

— Чёрт возьми! — прорычал Беннингсен. — Баранов насмехается над нами. Он стал важнее самой царицы!




Глава XIV

В глухую ночь


На вторую ночь после смерти царя Павла случилось так, что
Уилфрид сидел за газетой в своём кабинете в Английском отеле,
когда какой-то звук заставил его поднять голову.

Там, в нескольких шагах от него, стоял молодой человек, закутанный в длинный плащ,
который блестел от влаги, выпавшей, по-видимому, из-за густого тумана. Ему
было, пожалуй, не больше двадцати лет, он был необычайно кроток и
спокойное выражение лица и светло-голубых глаз, отмеченных несколько
странным выражением; казалось, они смотрят прямо на Уилфрида, не
видя его.

“ Я обращаюсь к лорду Кортни?

Его голос был, как он выглядит. Он совершенно покорил воздух.

“Мое имя, сэр,” ответил Уилфрид, несколько обижаясь на это внезапное
вторжение. “А тебя?”

“Алексис Воронец”.

“ Воронец, Воронец, ” задумчиво повторил Уилфрид. “ Кто-нибудь из родственников
некоего лейтенанта с такой фамилией?

“ Его брата.

“ Этого не может быть.

“Почему нет?”

“Я понимаю, что человек, который убил его, все еще жив”.

“Я слеп”, - со вздохом ответил незнакомец.

“Прошу прощения, добрый Алексис. Я не знал об этом”.

Уилфрид подвел незнакомца к креслу и предложил ему вина. “А что
брат лейтенанта Voronetz хотите со мной?” он спросил, когда
другой поставил свой стакан.

“Мое поручение является странным. Я послан определенным человеком, чья воля
заключается в том, чтобы я сопроводил вас в место, расположенное неподалеку отсюда, где ожидают вашего прибытия
.

- В какое место?

“ Мне запрещено разглашать его название. Ты узнаешь, если придешь.

“ Без сомнения, ” улыбнулся Уилфрид. “ Но зачем мне идти к этому человеку? Если
он хочет меня видеть, я здесь, легкодоступен».

«Это невозможно, — он замялся, подбирая слово, — чтобы этот человек навестил
вас».

«Почему? Он болен? Умирает? В тюрьме? Кто он?»

«Я дал клятву не раскрывать имя моего начальника. Вы подозрительны,
Я понимаю, и ваши подозрения, возможно, естественны, но, во имя
Бога, — и тут говоривший поднял руку, — вам не причинят вреда.

Уилфрид знал, что, когда московит ругается именем Бога, ему обычно можно доверять. И всё же…

«Я не сомневаюсь в ваших словах, добрый Алексис, но я сильно подозреваю, что
основные мотивы, кто сам себя одежду с такой секретностью. Сейчас
закрыть по двенадцать часов. Почему я не могу пойти с тобой завтра, и в
дневной свет?”

“Завтра будет слишком поздно”.

“Слишком поздно для чего?”

“Это ответ, который мне велели дать. Это должно произойти сегодня вечером или никогда”.

“ Значит, вы не знаете, с какой целью я разыскиваюсь?

Алексис дал понять, что нет.

 Уилфрид задумался. Безопасно ли в полночь приходить в чужой дом, чтобы встретиться с человеком, который заранее не назвал ни своего имени, ни рода занятий? Он был уверен, что в городе есть только один
Враг, Баранов, если не больше, и это поручение Алексиса могло быть
первым шагом к тому, чтобы отдать его в руки этого врага. Однако, немного поразмыслив,
Уилфрид отверг эту теорию. Зачем Баранову было прибегать к такой
секретности? Если он хотел избавиться от врага, ему нужно было просто
подписать приказ о депортации этого врага в Сибирь, и дело было бы
сделано.

Затем ему в голову пришла мысль, от которой его кровь забурлила от приятного волнения.

«Итак, — сказал он Алексису, — вы не назовете мне имя _той дамы_, которая вас прислала?»

Это было случайное заявление, но оно нашло подтверждение во внезапном удивлении Алексис.
"Я не говорил, что мой директор - леди".

“Я не говорил, что мой директор - леди”.

Верно, но он тщательно избегал местоимения мужского рода,
и отсюда вывод Уилфрида. Кто была эта леди, если не таинственная
герцогиня?

Атмосфера опасности, в которую она переехала, без сомнения, оставил ее нет
другой способ увидеть его только в полночь и в обстановке строжайшей секретности.

Она хотела его, и немедленно: завтра будет слишком поздно! Хотела ли она
предупредить его о какой-то опасности, которая угрожала ему, или ей, или, возможно, им обоим?

“ У леди были какие-то причины выбрать вас своим посыльным?

“Упоминалась смерть моего брата, и мне сказали быть серьезным в
убедить вас сопровождать меня, поскольку это может привести к наказанию
его убийцы”.

Говоря это, Алексис умоляюще устремил свои незрячие глаза на Уилфрида. Было
что-то трогательное в облике этого юноши, чья немощь
лишила его возможности отомстить за себя. Жестокая расправа с лейтенантом
Воронцов вызвал у Уилфрида отвращение, и это чувство, едва ли менее сильное,
испытывал и царь, когда этот правитель,
вместо того, чтобы наказать дикаря, дал ему место в министерстве.
 Уилфрид больше не колебался, когда услышал, что его поездка с Алексисом
может привести к падению Беннингсена, на которого Паулина
намекала в своих разговорах. Уилфрид не стал выяснять, как это должно
произойти. Вооружившись мечом и парой пистолетов, он заявил, что готов к путешествию.

Выйдя из отеля, Уилфрид обнаружил, что город окутан таким густым туманом, что он не видел ничего дальше, чем на расстоянии вытянутой руки.

Ни голосов, ни шагов, ни колес: нигде ни малейшего звука.
Было что-то странное в тишине, нависшей над всем. Петербург
был похож на город мертвых.

Уилфрид только начал видеть, что он был с экскурсоводом характерных
передового опыта; реальная причина, возможно, поэтому он был выбран для
доверие. В туманный ночной слепоте лучше, чем зрение.

Спускаясь по лестнице отеля, Уилфрид вёл за собой Алексиса;
на улице настала очередь Алексиса вести Уилфрида. Взяв
Уилфрида под руку, он пошёл вперёд без колебаний
чем обычный человек бы показал в обход улица Широкая
дневной свет. Это было чудесно чтобы отметить легкость, с которой он направил его
конечно, сейчас направо, а теперь налево. Для него темнота вовсе не была темнотой
.

Двадцать минут бесшумной ходьбы, а затем эти двое были остановлены
внезапным вызовом. “Кто там идет? Стой!”

Едва различимая в тумане, из него вырисовывалась фигура, одетая в
длинное серое пальто с поясом и вооружённая винтовкой со штыком.

Алексис прошептал что-то, чего Уилфрид не расслышал, и солдат,
По-видимому, удовлетворившись ответом, он снова растворился в тумане.

«Страж и пароль, — подумал Уилфрид. — Либо правительственное здание, либо императорский дворец. Я склоняюсь к дворцу».

Они пошли вперёд, ступая по деревянному полу, который издавал гулкий звук. Движимый любопытством, Уилфрид достал монету и подбросил её в воздух. Его спуск, как он и ожидал, сопровождался
небольшим всплеском.

«Мост и вода, — подумал он. — Канал Фонтанка или ров вокруг
Михайловского замка? Думаю, ров».

В конце предполагаемого моста их встретил второй
стражник. Алексис прошептал что-то, и, как и прежде, им разрешили пройти, теперь уже по мощеной булыжником дороге.

«Двор Михаэльхофа», — пробормотал Уилфрид.

Вскоре Алексис остановился и протянул руку; Уилфрид тоже остановился и почувствовал, как его пальцы коснулись влажного камня, несомненно, стены самого дворца. Повернув направо, Алексис пошёл вдоль стены и, наконец, остановился перед небольшим арочным входом. Достав ключ, он вставил его в замок обитой железом двери. Отперев её, Алексис вошёл внутрь, а за ним последовал
Уилфрид. В помещении было темно, как ночью.

“ Производите как можно меньше шума, ” тихо сказала Алексис.

Он двинулся вперед в темноте, и Уилфрид молча последовал за ним,
его рука и нога говорили ему, что он пересекает коридор,
стены и пол которого были каменными.

Через несколько мгновений они подошли к широкой дубовой лестнице, едва различимой
в слабом свете, исходящем из какой-то невидимой точки наверху.

Эта лестница вела в длинную и широкую галерею, украшенную
гобеленами и картинами. Несколько ламп, расставленных через равные промежутки вдоль
Стена лишь слегка рассеивала тьму.

 Уилфрид, справедливо или нет, верил, что в каждом коридоре царского дворца
стоит вооружённый часовой, и удивился, увидев, что эта галерея
осталась без охраны, пока до него не дошло, что, возможно, отсутствие стражи
было связано с какими-то тайными манёврами тех, кто нанял Алексиса.
 На полпути по этой галерее Алексис остановился и, открыв дверь, сказал: —

— Мне приказано, чтобы вы подождали здесь.

 «Здесь» — это была просторная комната, очень богато обставленная, с высокими стеллажами,
наполненными книгами, что указывало на то, что она служила библиотекой. A
На центральном столе стояла красивая бронзовая лампа для чтения с очень ярким пламенем.

Но почему было решено, что в этой комнате всегда должна царить ночь, оставалось загадкой для Уилфрида, но так оно и было.  Окон не было, а проёмы, которые когда-то пропускали дневной свет, теперь были заложены кирпичом, судя по всему, совсем недавно. Алексис никак не объяснил эту странность; возможно,
будучи слепым, он не осознавал её. Уилфрид не мог не заметить,
как странно он себя ведёт в этот момент; казалось, он был под чьим-то влиянием.
Нервничая, если не испытывая настоящего страха, он не сводил глаз с определённой двери в дальнем конце комнаты, как будто, несмотря на слепоту, видел то, чего не видел другой. Отвернувшись, он сказал: —

«Я должен ненадолго вас оставить. Я пойду объявлю о вашем прибытии».

 С этими словами он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Слишком сильно возбужден, чтобы тратить интервал в сидя, Уилфрид развивающийся к
взад и вперед в течение нескольких минут.

Внезапно он резко остановился и, сам не зная почему, бросил
подозрительный взгляд на дальнюю дверь. Что находилось по другую сторону
он не знал этого, но чувствовал удовлетворение от того, что пришёл с мечом и пистолетами.

Он снова принялся расхаживать взад-вперёд, но теперь медленнее, и даже когда он стоял спиной к двери, он, как сказал бы испанец, держал бороду на плече.

Эта дверь не давала ему покоя!

Напрасно он пытался отвлечься, рассматривая предметы искусства,
находившиеся в комнате: деревянный прямоугольник размером семь на три фута
привлекал его больше, чем восточные алебастровые или порфировые вазы. Прошло уже много минут, но Уилфрид по-прежнему оставался единственным
человек в квартире.

Начиная терять терпение из-за этой долгой задержки, он подошел к двери, через которую вошел
, и выглянул в галерею.

Он никого не видел и не слышал приближающихся звуков.
Шаги. Вообще ни звука, ни далеко, ни близко.

“ Воистину, в Михельхофе живут тихие люди, ” пробормотал Уилфрид,
снова закрывая дверь.

Полуночный час и мертвая тишина, таинственный характер
этой комнаты, в окна которой не проникал дневной свет, но
прежде всего странная дверь — все это начало действовать Уилфриду на нервы.

Показалось ли ему, или он действительно услышал какой-то звук?мельком увидел, как она закрывается, когда он отвёл взгляд от галереи?

Чем больше он размышлял о странностях Алексиса, тем сильнее становилось его
подозрение, что дверь ведёт к чему-то странному, к чему-то, чего Алексис боялся.

Если бы тайну можно было разгадать, просто открыв дверь, то
Уилфрид бы решил эту задачу; если бы дверь была заперта, его любопытство,
конечно, было бы удовлетворено; даже его смелость вряд ли дошла бы до того,
чтобы взломать замок на двери царского дворца.

Взяв со стола лампу, единственную в квартире, Уилфрид
хотя и несколько медленно, но двинулся вперед, воображая при этом, что видит
дверь вибрирует - иллюзия, возможно, вызванная колеблющейся лампой.

Достигнув двери, он постоял там некоторое время, не решаясь при всех его
смелость. Он держал его близко ухо к панели, но не удалось обнаружить
любой звук или движение, он приложил глаз к замочной скважине; темнота была
на другой стороне.

Он обнажил меч в качестве меры предосторожности, сам не зная против чего. Поскольку человеку, держащему в каждой руке по предмету,
несколько трудно повернуться
взявшись за дверную ручку, Уилфрид решил поставить лампу на пол в таком
положении, чтобы ее лучи осветили комнату за дверью, как только он
откроет дверь.

Когда он наклонился, чтобы опустить лампу, его внимание привлекли какие-то темные пятна,
различающиеся по форме и размеру. Он снова поднял лампу и огляделся
по сторонам. Пятна были только там, вокруг двери, и вдоль одной из стен у подножия ковра.

Что-то произошло там, и именно осознание этого события
вселило страх в душу Алексиса.

Поставив лампу на пол, Уилфрид выпрямился во весь рост и,
положив пальцы на ручку, повернул её и в то же время толчком ноги распахнул дверь настежь.

 В следующий миг он с досадой вскрикнул, осознав, что слишком поздно
подумал об этом.

Внезапное открытие двери вызвало сквозняк,
достаточно сильный, чтобы погасить пламя лампы прежде, чем он успел
хотя бы мельком взглянуть на комнату. Не имея при себе кресала и
стальной искры, он не смог разжечь пламя.

В качестве меры предосторожности, чтобы не быть пронзённым вражескими клинками, Уилфрид, открыв дверь, отступил на несколько шагов и теперь стоял, держа меч наготове, ожидая, что на него нападут или, по крайней мере, обратятся к нему какие-нибудь невидимые враги. Ни движения, ни звука.
В комнате было тихо, и темнота казалась не обычной ночной темнотой, а чем-то гораздо более мрачным. Уилфрид интуитивно почувствовал, что это связано с тем, что окна в этом помещении тоже были заделаны.

Теперь, когда он колебался, стоит ли пройти вперёд на несколько шагов, просто чтобы
Уилфрид хотел выяснить, не является ли эта предполагаемая комната коридором, но его слух был встревожен звуком, донёсшимся из дверного проёма. Что-то двигалось внизу, медленно и бесшумно шурша по полу у подножия стены. Уилфрид не сомневался, что кто-то крадётся в комнату с какой-то смертельной целью, иначе зачем эти тайные и безмолвные действия?

 Уилфрид не стал задавать вопросов, не предупредил.

Быстро, как вспышка молнии, его меч опустился в ту сторону, откуда доносился звук, и он с мрачным удовлетворением понял, что
он ударил не напрасно. Чутье подсказало ему, что острие
лезвия не только рассекло гобелен, но и прошло сквозь какое-то
мясистое препятствие, разорвав его надвое.

Но странное дело! — жертва не издала ни звука!

Уилфрида охватило ощущение, какого он никогда прежде не испытывал.
Мгновение он колебался, затем, почти против своей воли, наклонился, не забывая, однако, быть начеку на случай возможной атаки, и, нащупав левой рукой то место, где должен был находиться его клинок,
нанеся удар, он схватил что-то, от чего тут же отказался, поняв, что это было.

_Человеческая рука!_

И человек, которого он так изувечил, перенес боль без стона! Апатия, столь чуждая человеческой природе, что Уилфрид содрогнулся от ужаса.

И вот он стоял, уставившись на то место, где, как он знал, должна была быть рука,
и ему казалось, что он видит её, призрачно-белую, в темноте. Если
то, что было рядом с ней, действительно было человеческой фигурой, а не просто
рисунком на гобелене, то у этой загадки могло быть только одно решение.
тайна. Жертва должна быть немым человеком, принадлежащим, возможно, к классу
тех безъязыких евнухов, которых часто можно встретить в сералях Востока,
хотя редко, если вообще когда-либо, бывал во дворце царя.

Корчился ли он в безмолвной агонии?

Уилфрид прислушивался к любому звуку, указывающему на присутствие человека. Но там
не было никакого движения; не было слышно даже дыхания в том месте, где
должен был находиться безрукий человек.

Оправившись от охватившего его страха, Уилфрид медленно вышел вперёд и
провёл остриём меча вдоль плинтуса, не
Осветив владельца руки. Что с ним стало? Невозможно было поверить, что человек, получив удар мечом,
поднялся на ноги и бесшумно скрылся. Где же тогда…?

 Уилфрид снова наклонился и, подавляя естественное отвращение,
вызванное такой задачей, начал искать отрубленную руку, которую вскоре нашёл. Его пальцы в перчатках не могли определить,
тёплая рука или холодная, но прикосновение изуродованного члена к
его щеке подсказало ему, что она ледяная. Когда он поднёс её к своим ноздрям,
от неё исходил запах разложения, что доказывало, что с момента отделения от тела прошло несколько часов, если не дней.

 Она лежала у двери у подножия стены, возможно, скрытая краем гобелена, и Уилфрид, целясь в воображаемого противника, по счастливой случайности наткнулся на эту мёртвую руку, и остриё его клинка срезало часть запястья. Звук, который он принял за крадущееся движение человека, возможно, был не чем иным, как возвращением голодной крысы к оставленной еде
помешало появление его самого и Алексиса.

Удержавшись от искушения отбросить от себя ужасную реликвию, Уилфрид
положил её на стол со словами:

«Возможно, это была рука храброго человека».

Он только что закрыл дверь предполагаемой внутренней комнаты и вернул
лампу на место, когда его слух уловил звук шагов в галерее.

«Друзья или враги?» — пробормотал он, держась за стол, чтобы не оказаться лицом к лицу с
дверью, и положив руку на меч. Его глаза, так долго пробывшие в темноте,
внезапно вспыхнули, когда дверь открылась.

“В темноте!” - произнес приятный голос с оттенком укоризны.
удивление. “Вы оставили лорда Кортни здесь без света?”

“Ваше Высочество, нет”, - ответил Алексис.

Голос первого диктора послал трепет в сердце Уилфрид, за это
был голос той дамы, он мечтал встретить.

Изящный рисунок, и величественный в подшипник, она двинулась вперед с
все достоинства императорской принцессы. В глазах Уилфрида она казалась ещё прекраснее, чем когда-либо, в облегающем платье из самого дорогого шёлка, с изящной кружевной накидкой на лице и волосах. Сияющая
и молодой, что ей было нужно в камере, так что грим с предложениями
трагедии? Он был рад отметить, что в этот момент Мертвая рука лей
в тени. Рядом с герцогиней, справа от нее, шел Алексис, настолько верный
слуга, насколько позволяла его слепота; сзади, неся
маленькую серебряную лампу, которая отбрасывала мягкий свет вокруг, шел третий человек, которого
Уилфрид приняла ее за фрейлину.

— Оставайтесь здесь, — сказала герцогиня, обращаясь к двум своим служанкам, и
с этими словами направилась к Уилфриду. Она оставила его, чтобы
присутствие слуг в комнате было очевидным. Когда юная герцогиня встречается с мужчиной глубокой ночью, хорошо иметь свидетеля,
который подтвердит, что эта встреча — именно то, чем она должна быть.

 Первый вопрос герцогини был личным и по существу.

 — Лорд Кортни, вы уже узнали, кто я?

 — Я не ошибся, предположив, что вы — великая герцогиня?

Она замешкалась, и на её губах появилась странная улыбка.

«Я была — когда-то».

«Когда-то? Но ваша служанка называла вас высочеством!»

«Алексис забывает, что…» — и она замолчала. «Неважно. Называйте меня так. Это подойдёт не хуже любого другого».

Больше не герцогиня! Что она имела в виду? Неужели ревнивый Александр
лишил её титула, пожалованного Павлом? Это он мог сделать, но не мог лишить её императорского происхождения и царственной красоты, которая его сопровождала. Было ясно, что в глазах Уилфрида она по-прежнему хотела оставаться _инкогнитой_.

— Вы, — сказала герцогиня, — если позволите называть вас по-прежнему этим именем, — вы
ожидали увидеться со мной сегодня вечером, когда сопровождали Алексиса?

— Возможно, с моей стороны это было самонадеянно, — улыбнулся Уилфрид, — но я не без
надежды предполагал, что приглашение могло исходить от вас.

Герцогиня ответила с некоторой долей высокомерия в голосе:

 «Тогда знайте, что не я вызвала вас на эту встречу». — Надежды Уилфрида рухнули. — «Мне сообщили о вашем приезде только час назад». Надежды Уилфрида возросли.  То, что она пришла к нему сразу же, как только узнала о его прибытии, было доказательством того, что она _хоть немного_ интересуется его судьбой. — Возможно ли, — серьёзно продолжила она, обращаясь скорее к самой себе, чем к нему, — что я приглашу вас на такую встречу, где вас убьют, если вас увидят мои враги?

Её враги? Уилфрид хотел бы выстроить их всех в ряд и сражаться с ними,
одного за другим, от рассвета до заката, с перерывами на отдых и
подкрепление. Он бы никого не оставил в живых!

— Тогда, раз вы не посылали за мной, не соблаговолит ли ваше высочество
сказать мне, кто это сделал?

— Императрица.

— Елизавета? — спросил Уилфрид, назвав юную жену Александра.

— Нет, вдова Павла. Вдовствующая императрица, я должна была сказать. Она
хотела встретиться с вами лично, но обстоятельства помешали ей, и я
выступаю в качестве её посланницы.

Уилфрид безмолвно благословил бывшую царицу за то, что она
выбрала её в качестве посланницы.

«И какова же воля императрицы в отношении меня?»

«Выполнить работу, которая… но на ваш вопрос лучше всего ответят в той комнате», —
ответила герцогиня, указывая на дверь таинственной комнаты.
«Графиня, зажгите свет».




Глава XV

КАК УМЕР ПОЛ


Дама, к которой обращались как к графине, вышла вперёд с лампой, и маленькая группа направилась в приёмную — так она называлась, — и сам Уилфрид открыл дверь.

Герцогиня, словно претендуя на первенство, вошла первой, и
Уилфрид заметил, что, переступая порог, она смотрела вниз, словно следила за тем, куда ступает.

Уилфрид последовал за ней. Графиня и Алексис стояли у двери, как и прежде, вне пределов слышимости.

В комнате не было другого выхода, кроме двери, через которую они вошли. Как и в других комнатах, все окна были заложены кирпичом.
Простая раскладушка посередине указывала на то, что это место использовалось как
спальня. Остальная мебель была самого простого вида,
вполне соответствовала кровати.

“ Вы ступаете туда, - торжественно произнесла герцогиня, - куда послезавтра,
нога человека больше никогда не ступит сюда».

«Значит, это…»

«Комната смерти царя Павла».

Тогда Уилфрид вспомнил, что при русском дворе после смерти царя принято заколачивать окна и запечатывать двери его личных покоев. Если так делать постоянно, то со временем живой царь будет изгнан из дворца своих предков.

«Завтра будет слишком поздно», — так Алексис убеждал Уилфрида
сопровождать его. Это было верное замечание, если речь шла о посещении этой
комнаты, но зачем ему было её осматривать?

— Да, Пол умер здесь, — сказала герцогиня. — Но почему я говорю «умер»? Это не то слово. Умер! Хорошо, что они погасили свет в этой комнате! Пусть здесь будет вечная тьма; это будет достойным символом... работы, проделанной здесь. Если бы эти стены могли говорить!

 Она на мгновение замолчала, а затем, повернувшись к Уилфриду с выражением внутреннего ужаса на лице, сказала:

— Вы знаете, как умер Пол?

— Ваши слова заставляют меня усомниться в официальной версии о том, что он умер от
апоплексического удара?

— Это ложь, ложь! — воскликнула она с такой яростью, что удивила Уилфрида.
«Павел был убит в этой самой комнате — жестоко и варварски убит.
 И те, кто совершил это злодеяние, до сих пор живы. Живы, я говорю? Они — царские министры, высшие чины государства, самые почитаемые из всех людей! А врачи Павла не стыдятся подписывать лживые прокламации о том, что он умер от апоплексического удара; они расклеены по всему городу. И редакторы печатают эту историю,
и люди верят в неё — все, кроме нескольких, и они не смеют открывать
рты, потому что говорить правду — преступление против государства.
Только в России такое возможно».

Охваченная волнением, она опустилась на стул у кровати. Уилфрид
подумал, что она вот-вот упадёт в обморок, и подал знак графине, чтобы та подошла. Однако её помощь не потребовалась.

— Откуда вы узнали об этом? — спросил Уилфрид.

— От того, кого до конца дней будет преследовать память об этом поступке, — от князя Уварова.

— Ваше высочество не расскажет мне эту историю?

«Такова воля императрицы, чтобы вам об этом рассказали».

 Уилфрид не мог не задаться вопросом, почему вдова Павла удостоила его, из всех людей на свете, такой доверительной беседы, учитывая, что только двое
За несколько дней до этого он сильно оскорбил её мужа. Несомненно, вскоре он
получит объяснение тому обстоятельству, которое на данный момент было совершенно необъяснимым.

 Сделав паузу перед тем, как начать свой рассказ, и часто делая паузы после того, как она
начала, герцогиня приступила к описанию смерти Павла, одной из самых мрачных историй в анналах царской России.

За два дня до этого — чтобы рассказать эту историю более связно, чем это сделала герцогиня, — ровно в одиннадцать часов двадцать человек в плащах появились у одних из ворот дворца. Это были министры,
родственники и друзья царя, среди которых граф Пален,
руководитель заговора; генерал Беннингсен, дикарь, когда его поднимали на
гнев; и принц Уваров, патриот, движимый лучшими и чистейшими из мотивов
.

Солдат на страже позволил им пройти, даже не подозревая, что
под блестящей униформой и орденами, которые
свидетельствовали о ранге и достоинстве, скрывалась измена. Оказавшись во дворце, они молча поднялись
в апартаменты императора.

На страже у двери спальни стоял лейтенант Воронцов. Догадываюсь
Выполняя их поручение, он закричал: «Предательство!» — и, верный своему долгу, обнажил саблю, хотя и знал, что сопротивление означает смерть.

«Мы не хотим с вами ссориться, — сказал Беннингсен. — Отойдите от этой двери! Не хотите? Что ж, тогда, если вы предпочитаете умереть…»

Дюжина клинков вонзилась в Воронецкого, ему отрубили руку, и он упал, изувеченный и стонущий.

Дверь крепится на внутренней стороне; жестокий удар лопнет его открытия, и в
бросился на заговорщиков.

Царя не было видно.

“Он не бежали далеко”, - сказал Беннигсен. “ Его постель еще теплая. А!
Вон тот экран!

Из-за ширмы вышла маленькая фигурка, одетая только в
халат.

Заговорщики, готовые броситься вперёд, сдержались. В этой фигурке было
что-то величественное, что внушало им благоговение, несмотря на их решимость. Каким бы незначительным он ни был, он всё же был царём,
потомком длинной череды царей, единственным сыном великой Екатерины
и ближайшим кровным родственником самого могущественного Петра. Его портрет висел в
миллионе домов; каким бы тираном он ни был, десять миллионов человек
всполошились бы, если бы Маленькому Отцу причинили вред; десять миллионов голосов
потребовали бы мести
на убийц!

Потрясённые масштабом задуманного, некоторые из заговорщиков
отпрянули и с отвёрнутыми лицами направились к двери.

Но главный герой сцены, Беннингсен, преградил им путь с обнажённой саблей.

«Не проявляйте слабость, или я убью вас».

Фигура заговорила.

«По чьему приказу вы пришли сюда?»

“Властью царя Александра”.

Глаза Пола вспыхнули.

“Александр не царь”.

“Он будет им, когда... Вы подпишете это”, — сказал Беннингсен, протягивая бумагу
. “Это ваш акт отречения”.

“Я никогда не отрекусь от престола!”

“Знак!”, - сказал Беннигсен, грозный царь с шашкой.

Павел проигнорировал их. Как часто они повторяются так часто их требованию он
отказать. Наконец он, казалось, выход.

“Дайте мне бумагу”.

Документ был вручен ему. Он разорвал его на куски и бросил их
к их ногам.

Торжествующая улыбка, сопровождавшая этот акт, привела Беннингсена в ярость;
в порыве гнева он ударил Павла по лицу. Слишком поздно он
понял, что натворил.

«Я ударил царя! Мы все погибнем, если он не умрёт!»

 Заговорщики содрогнулись; пути назад не было.

Бросился на царя, Беннигсен вывел его на пол.
Ободренный его примером, остальные сгрудились вокруг. Вспышка
сталь.

“ Стойте! ” крикнул Беннингсен. “ Никакого кровопролития. Никаких обезображивающих следов на теле.
Пояс, кто-нибудь!

Пол, до этого момента не понимавший, что сопротивление может закончиться
смертью, внезапно потерял мужество. Его слова были уже не угрожающими, а умоляющими.

«Пощадите — меня — я отрекусь — от престола!»

Он мог только выдыхать эти слова.  Огромная рука Беннингсена давила на его трахею.

«Слишком поздно!  Никто не поможет?» — сказал Беннингсен, потому что царь был
отчаянно пытаясь сбросить своего противника. «Должен ли я делать эту работу
один?»

 Несколько человек опустились на колени и прижали сопротивляющегося Павла к полу. Беннингсен
встал и руководил их действиями. Горлу царя туго затянули пояс, но в предсмертной агонии ему удалось просунуть левую руку в петлю и затянуть её на подбородке.

— Дайте мне время — ради Бога — всего минуту — чтобы помолиться!

 Его затуманенный взгляд, блуждавший в поисках сочувствия, внезапно остановился на
князе Уварове, который с озабоченным видом вышел вперёд.
склонный, даже ценой своей жизни, предпринять попытку помешать совершению преступления.

“Уваров — _ мой родной сын!_ — среди этих людей! — ты увидишь, как убьют твоего
отца?”

Принц, чей разум совершенно застыл от ужаса при этом внезапном и
неожиданном откровении — откровении, которое, как он чувствовал, было правдой, — уставился на царя
ужасным взглядом. Ассасины, от неожиданности, на мгновение остановились.
прекратили свою работу. Затем принц с диким смехом, как у внезапно сошедшего с ума человека, слабо качнулся вперёд и упал без чувств.

«Я и не знал, что среди нас есть женщина», — рассмеялся Беннингсен. «Боже мой!»
— продолжал он, обращаясь к сопротивляющемуся царю, — разве когда-нибудь человек так кричал?

 Он поставил подошву своего огромного сапога на пасть жертвы; каблук
проскользнул между челюстями царя, который вцепился в него с такой яростью, что
зубы прокусили кожу и вошли в плоть. С рычанием от боли
Беннингсен убрал ногу. До самой смерти он носил на каблуке
след, оставленный царём.

Наконец они накинули петлю ему на шею, и двое мужчин, по одному с каждой стороны, потянули за свободные концы. Работа была трудной и долгой; прошло целых десять минут, прежде чем они поднялись с колен.

И теперь, когда дело было сделано, их мужество снова покинуло их, и они уставились друг на друга в каком-то оцепенении. Им предстояло предстать перед судом,
а именно перед нацией, и что она скажет об этом тёмном деянии?

Беннингсен всё ещё сохранял самообладание, по крайней мере внешне.

«Кто бы мог подумать, что в этой маленькой обезьянке столько жизни?» — усмехнулся он,
глядя на тело. «Мы немного его повредили. Но немного краски
и мастерство врача вскоре сделают его пригодным для публики. Вы все свидетели того, что он умер от апоплексического удара.

Когда они крадучись вышли из тускло освещённой комнаты, оставив Уварова
просыпаться рядом с телом его убитого господина, они услышали слабый стон
лежащего ничком Воронца.

«Храбрый малый!» — заметил Беннингсен. «Жаль, что он
умрёт. Мы пошлём к нему доктора Уайли, чтобы посмотреть, можно ли его вылечить. Но
ему придётся хранить молчание».

Пробравшись в другую часть дворца, где царила тревога,
министры направились в комнату, где содержались два великих князя, Александр
и Константин, приговорённые к смертной казни.
Он верил в это и, освободив двух братьев, рассказал им о казни их отца, пытаясь смягчить их горе и негодование аргументом, который, несомненно, был правдивым: поскольку Павел не подписал отречение, у него не было другого выхода, кроме как убить его. Стоило им только выйти из его спальни, и Павел сразу же приказал бы своей страже убить их, а теперь, узнав, что двое его сыновей были участниками заговора, он, несомненно, включил бы их в число убитых. Это была смерть Александра или Павла, и они выбрали смерть Павла.

“И так, ” сказала герцогиня, завершая свой рассказ, “ так умер Пол.
Его тело покоится в Георгиевском зале. Поется торжественная месса
дважды в день — и дважды в день убийцы склоняются в молитве у гроба!
Насмешка над этим! Спит ли Бог, что такое может быть?”

Рассказ герцогини, в целом правдивый, как может засвидетельствовать историк, заставил Уилфрида задрожать от волнения.
 Ужас сменился негодованием, а негодование — отвращением.  Само по себе деяние было достаточно постыдным, но ещё более постыдными были
трусость, лицемерие, ложь, с помощью которых они это скрывают.

«В Англии, — заметил он, — этих убийц повесили бы. В России
они — министры. Воистину, Александр Милостивый заслуживает своего имени. Он
действительно милостив — очень — по отношению к убийцам своих отцов!»

 Герцогиня, казалось, возмутилась этим пренебрежительным высказыванием об Александре.

«Подумайте о его положении, — ответила она. «Неужели он начнёт своё правление с того, что
унизит людей, которые возвели его на трон? Те, кто убил одного царя,
могут убить и другого».

«И разве может человек умереть лучше, чем пытаясь отомстить за своего отца?»
убийство? Если, опасаясь кинжала убийцы продолжает Александр с
акт правосудия, то есть русским царем, но едва герой”.

“ Вы смелы, сэр, в отсутствие Александра.

“ Нет, я бы сказал то же самое в его присутствии.

И герцогиня не усомнилась в этом, когда вспомнила, как Уилфрид
встретился лицом к лицу с пылким Полем — нет, почти обнажил перед ним шпагу.

В этот момент Уилфрид осмелился напомнить герцогине о её недавнем замечании.


«Кажется, вы сказали, что у императрицы есть для меня работа?»

«Верно. Императрица, хорошо зная ваш характер, обращается к вам с просьбой
То, чего не решился бы сделать самый смелый человек в Санкт-Петербурге, а именно:
раскрыть миру правду о смерти Павла».

«Для меня это большая честь, но, выполняя её волю, я буду вторгаться на
царскую территорию. Это его долг, а не мой».

«Царь хранит молчание из ложного чувства чести. Глядя на
Смерть Павла была прискорбным несчастным случаем, и Александр счёл бы нарушением
веры с его стороны, если бы он осудил тех, с кем был в сговоре. Он письменно пообещал, что священники должны
сохранить свой пост. Этого слова он не нарушит. Но его нужно заставить его нарушить. И императрица видит только один способ. Есть нечто большее, чем даже власть царя, — это воля объединённого народа. Почему министры скрывают своё преступление? Потому что они боятся народа. Пусть миллионы россиян узнают, как погиб Павел, и поднимется волна возмущения, достаточно сильная, чтобы смести министров с их постов. Но этот день не наступит, пока не найдётся человек, достаточно смелый, чтобы
провозгласить правду».

«И императрица предлагает мне стать мстителем за того царя, который
— без всякой вины, приказала бы забить меня до смерти?

— Да, потому что она считает, что лорд Кортни слишком благороден, чтобы отказать в правосудии поверженному врагу.

— Хм! — сказал Уилфрид, чрезвычайно польщённый. — Александр участвует в этом
плане?

— Нет. Это идея самой императрицы.

— Она оставляет англичанину учить её сына долгу?

Герцогиня поморщилась.

«Как вы суровы с Александром!»

Он был суров, потому что хотел разубедить ее в том, что
Александр был героем. «Все женщины одинаковы», — подумал он, подразумевая под «женщинами»
имея в виду герцогиню и Полину. «Корона ослепляет их. Король не может поступать неправильно».

 «Есть ли у ее величества, — продолжил он вслух, — какой-нибудь план для меня, или я должен действовать по своему усмотрению?»

 «Учитывая опасность, связанную с этим предприятием, — ведь те, кто убил
 царя, могут без колебаний убить и того, кто раскроет их преступление, —
Императрица придумала план, который можно осуществить тайно, но с большим эффектом. То, что вы сделали однажды, императрица велит вам сделать снова».

 Герцогиня продолжила разъяснять свой замысел словами, произнесёнными в
приглушенный тон. Сообщение, независимо от его характера, вызвало у Уилфрида
блеск в глазах и улыбку на губах, предвещающую грядущий триумф. Он
принял должность не столько потому, что этого требовала справедливость или этого желала
Императрица, сколько потому, что видел, что успех доставит удовольствие
герцогине.

“Теперь ты понимаешь, ” продолжала она, - почему императрица вызвала тебя“
в эту комнату смерти. Нужно, чтобы вы увидели это своими глазами, а завтра было бы уже слишком поздно».

«Ничто не ускользнуло от моего внимания», — сказал Уилфрид. И действительно, так оно и было.
уверен, что, даже если он проживёт сто лет, образ маленькой
спальни никогда не сотрётся из его памяти.

«Помимо министров, — продолжила она, — есть и другие, кто
заслуживает публичной ненависти».

«Среди них есть…»

«Полина де Воклюз».

Уилфрид удивлённо посмотрел на неё.

«Баронесса не была с убийцами».

«Духом она была с ними». Она была самой душой заговора. Заговорщики,
которые, как они думали, стремились к лучшему правительству, на самом деле были обмануты,
служили её эгоистичным и порочным целям».

Уилфрид нахмурился. Эгоистичная и порочная? Ему не нравилось слышать такие слова в
отношении Полины, характер которой, как он считал, он понимал гораздо
лучше, чем герцогиня.

«Я не понимаю, что она лично выиграла от смерти Пола».

«Она надеется, что её награда ещё впереди».

Герцогиня, говоря это, поджала губы с таким видом, который ясно
говорил о том, что награда, какой бы она ни была, не будет получена, если _она_ сможет этому помешать.

«Я очень боюсь, — сказал Уилфрид, занимая решительную позицию, — что даже если бы я был уверен, что Полина де Воклюз — самая порочная из всех
заговорщики, я не мог бы относиться к ней так, как вы предлагаете».

«Да вы, должно быть, любите её!»

В её тоне слышалось презрительное жалость к любому, кто мог быть очарован Полиной де Воклюз.

«Мои чувства к баронессе — не любовь, а дружба. Не обращая внимания на гнев Поля, она спасла меня из рук его солдат.
Должен ли я тогда отплатить ей за доброе дело, вызвав всеобщую
ненависть? Нет, я не могу этого сделать, ваше высочество.

“ Она ничем не рисковала. Ей подходило играть героиню, зная, что Поль
должен был умереть той же ночью. Но, как я понимаю, я говорю глухим ”. А потом
Резко сменив тему, она добавила:

«Лорд Кортни, императрица велит вам просить о награде за вашу будущую службу».

 Уилфрида несколько задело то, что императрица считала его неспособным совершить справедливый и великодушный поступок без надежды на вознаграждение.
 Она забывала, что он был англичанином и Кортни.

 «Ах да! моя награда, ” пробормотал он, не зная, что ответить. Затем,
в одно мгновение, романтическая и смелая идея пришла в голову сама собой.

“Награда, которой я требую — нет, настаиваю — та, которую императрица не может дать.
Она должна исходить от тебя”.

“ От _ меня_? ” переспросила она тоном, который почему-то тронул Уилфрида до глубины души.


“ Дело в том, что, если мне удастся свергнуть министерство, вы дадите мне...

“ Что? ” пока он колебался.

“ Поцелуй.

Странно, что Уилфриду стоило больших усилий произнести эти два маленьких
слова, чем встретиться лицом к лицу с пылким Полом.

Но герцогиня!

Сначала она резко вдохнула, затем отпрянула, и в её глазах вспыхнул такой гнев, что Уилфрид почти пожалел о своей дерзкой просьбе.

«Вы думаете, что раз Екатерина правила, то в России не осталось скромности?»

— Как я могу так думать, ваше высочество, когда я смотрю на вас?

— Вместо этого попросите пятьдесят тысяч рублей, и вы их получите.

— Я предпочитаю кое-что более ценное.

— Вы— предпочитаете— поцелуй— пятидесяти— тысячам— рублей! — сказала она, делая паузы между словами от удивления.

— Если этот поцелуй будет от вас.

— Он никогда не будет от меня, — сказала она, затаив дыхание.

— «Ваше высочество, это ваш отказ, и это мой отказ».

«Вы хотите сказать, что откажетесь исполнить желание императрицы».

Мрачная улыбка Уилфрида говорила о том, что он откажется, и при этих словах герцогиня
побледнела, потому что знала, что Уилфрид — единственный мужчина,
подходящий для задачи, которая от него требовалась.

“ Почему ты спрашиваешь об этом... об этой глупости? она запнулась.

“Чтобы я мог вернуться домой с осознанием того, что я поцеловал самую прекрасную
леди в России”.

На короткое время воцарилось молчание, в течение которого герцогиня, казалось,
примирилась с чудовищностью поцелуя.

“ И ничто, кроме поцелуя, тебя не удовлетворит?

— Я добавлю второе условие: вы должны одновременно назвать мне своё имя, звание, биографию и рассказать, как случилось, что я смог спасти вам жизнь, как вы утверждаете, но при этом не помню этого события.

“Для достижения своих целей я должен согласиться с вашим юмором. Тогда я даю свое
слово. Избавь царя от его нечестивого служения, и... — ее глаза опустились, а на щеках появился
красивый румянец. — и... ты ... должен ... прими...
... поцелуй ... от ... меня”.

“Прости меня. С моей стороны не должно быть взяток. Поцелуй должен быть свободным
подарен тобой”.

“Ты суровый надсмотрщик”, - улыбнулась она. — Что ж, будет так, как ты хочешь.




Глава XVI

Падение цареубийц


В 1801 году в России было принято, чтобы каждый член
являться в Зимний дворец раз в неделю в установленный день для
отчета о делах своего ведомства.

Время встречи графа Палена с царем совпало с временем встречи генерала
Беннигсена, и, следовательно, на утро в какой-то день в начале лета,
усадили в трех лошадей автомобиль, они пробираются в сторону ул.
Петербург после ночи, проведенной в Стрельне.

По прибытии в пригород двух министров сразу же поразило
необычное количество людей за границей. Как и в других городах, в Санкт-Петербурге
есть ремесленники, которые встают рано и работают допоздна. В этот
Однако в то утро рабочие, по-видимому, взяли выходной и толпились на улицах и площадях.

 Поскольку этот день не был отмечен в календаре как праздничный, какое-то важное событие, должно быть, заставило их прервать работу.

 Судя по их серьёзному виду и приглушённым голосам, они выглядели так, как выглядят люди, когда слышат о смерти короля.Когда петербуржцы увидели карету, их перешёптывания прекратились, и они посмотрели на министров с таким видом, что робкий Пален почувствовал тревогу. В их глазах читалась ненависть.
В глазах петербуржцев в то утро читалось недоумение.

 Накануне их появление на публике вызвало радостные возгласы и
другие проявления доброжелательности. Теперь всё изменилось; казалось, за одну ночь они
утратили свою популярность.

Интерпретировав это по-своему, Пален пришел к выводу, что в его отсутствие
какие-то дурные вести, должно быть, достигли города; этот дьявол Нельсон — о нем было
известно, что он был на Балтике — возможно, обстреливал Ревель.

Когда Пален свернул на Невский проспект, его постигло новое потрясение.
Как верховный министр царя, он, несомненно, мог рассчитывать на признание и уважение со стороны знатных и богатых людей, которые ежедневно проезжали по этой главной улице. Но нет!

Боярин княжеского рода, сидевший в роскошной карете, подъехал ближе.
Он был хорошо знаком Палену, который помахал ему в знак приветствия. Глядя прямо перед собой, боярин проехал мимо, совершенно не обращая внимания на канцлера и генерала.

Это презрительное безразличие к людям, в чьих руках была власть
над ссылкой в Сибирь, разожгло гнев двух министров, гнев, который
увеличил как они продолжили путь.

Они улыбались эта прекрасная леди; они козыряют, что вельможа, но не
признание, что угодно. Было ясно, что элита Санкт-Петербурга
решила игнорировать их. Почему?

У павших министров нет друзей — в России. Возможно ли, что царь
принял решение уволить их и что его решение
каким-то образом стало известно народу?

Взглянув вперёд, Беннингсен увидел, что по проспекту едет верхом полковник
из его собственного полка.

«Мусковиц, — пробормотал он, поглаживая саблю. — Пусть этот парень не
отдайте честь, и я проткну его насквозь”.

Однако полковник Московиц, проходя мимо, поднес руку к своему шлему,
хотя и несколько небрежно.

“Стой!” - крикнул Беннингсен, и полковник с несколько странным видом
придержал своего коня.

“Мы все еще министры царя?”

“ Я не слышал ничего противоположного, генерал.

— Тогда не скажете ли вы мне, что произошло за последние двадцать четыре часа,
из-за чего все в Санкт-Петербурге выглядят такими мрачными, как
дьяволы?

 — Прошу прощения, генерал, я несу послание от царя и не могу задерживаться.
его служение. Ответ на ваш вопрос вы найдете в Сиротском приюте.
”

Сказав это, Московиц отдал честь с тем же безразличным видом, что и раньше, и
быстро уехал, как будто было позором быть замеченным за разговором с
двумя министрами.

Сиротский приют? Они вопросительно посмотрели друг на друга. Здание, о котором шла речь, было фондом экс-императрицы Марии, а у экс-императрицы
Марии, как хорошо знали оба, были веские причины ненавидеть существующее правительство.

«Ну и что же за дьявольщина творится в этом старом сумасшедшем доме?» — сказал Беннингсен.
«Едем в приют для сирот», — крикнул он, повернувшись к кучеру.

— Лучше не надо, — пробормотал Пален. — Там может быть толпа, а мне не нравится, как
люди смотрят на нас сегодня утром. Они причинят нам вред, если осмелятся.
Кроме того, царь ждёт нас.

Но Беннингсен посмеялся над страхами друга и поклялся, что пойдёт туда,
даже если там будет десять тысяч чертей.

Оказавшись в пределах видимости здания, они увидели, что пространство перед ним
заполнено огромной толпой, состоящей в основном из представителей низших сословий,
толпой, которая толкалась, волновалась, болтала. Там были женщины и дети, а также мужчины, и все они, по-видимому, были воодушевлены одной целью — протиснуться вперёд.
пробирались вперёд, чтобы взглянуть на то, что было видно за ограждением,
защищавшим фасад приюта для сирот.
 Все в толпе говорили одновременно, и священникам было
невозможно разобрать что-либо внятное.  Шум был громче всего впереди, где те, кто наслаждался видом,
цеплялись за ограду, отказываясь уступать место своим товарищам сзади.

— Прелестная беспорядочная толпа! — прорычал Беннингсен, вставая в карете
и оглядывая толпу, которая колыхалась, как морские волны.
— Где губернатор города или начальник полиции? Спят?

 — Если за этими ограждениями что-то замышляют против нас, Баранцов и его
брат не слишком-то торопятся разогнать толпу.

 Подозрения Палена были обоснованными. Губернатор города и
начальник полиции, заранее зная, что должно произойти, распорядились,
чтобы людям не мешали.

В этот момент мужчина, стоявший на краю толпы, внезапно заметил двух священников.

«Смотрите, смотрите! — Пален и Беннингсен», — взволнованно закричал он, указывая на них пальцем.

Те, кто стоял рядом с говорившим, обернулись и, увидев, на кого он указывает, подхватили крик:

«Пален и Беннингсен!»

По тротуару пронесся дикий топот, и прежде чем перепуганный кучер успел тронуть лошадей, карету окружила толпа разъярённых мужчин.  Пален побледнел и отпрянул.
Беннингсен, привыкший к натиску штыков на поле боя, не потерял самообладания.

 Выхватив пару пистолетов, он направил их один вправо,
другой влево.

«Я убью первого, кто подойдёт к машине ближе чем на метр».

 Те, кто наступал с дурными намерениями, мгновенно остановились и попытались сдержать натиск сзади. Они знали, что, что бы с ним ни случилось, Беннингсен сдержит своё слово. Разве он не убил солдата прямо в гуще вражеского полка?

Беннингсен воспользовался минутной заминкой, чтобы высмотреть
молодого человека, по одежде которого можно было понять, что он студент университета.
Этот юноша также выделялся из толпы своей смелой, если не сказать дерзкой, манерой держаться.

— Послушайте, сэр, как вас зовут?

— Никон, сын Андреаса.

— Что ж, Никон, сын Андреаса, вы кажетесь более разумным человеком, чем те, кто вас окружает. Просто расскажите нам в двух словах, из-за чего весь этот переполох?

— Из-за картины.

— Какой картины?

— Картины, которую на рассвете поставили перед приютом для сирот по приказу императрицы Марии. Эта картина говорит правду? добавил он с
угрожающим видом.

“Откуда, черт возьми, мне знать, если я ее не видел”.

“Тогда приходите и посмотрите”, - сказал студент.

Толпа сочла это хорошей идеей, которая, казалось, восприняла ее свежо.
Смелый поступок студента придал им смелости.

«Да, да!» — закричали они. «Поставьте их лицом к лицу с этим. Покажите им их
злодеяния».

Студент не оставил министрам выбора. Забыть или проигнорировать
Угрожая Беннингсену выстрелом, он схватил лошадей за уздечки,
повернул их мордами в сторону лечебницы и жестом велел
присутствующим расступиться, крича: «Дорогу Палену и
Беннингсену».

 Голос и жест студента заставили толпу расступиться, и
таким образом священники медленно проехали сквозь ряды людей, которые
Они осыпали их градом угроз.

«Долой цареубийц!»

«Смерть убийцам царя!»

«Лжецы, которые сказали нам, что Павел умер от апоплексического удара!»

«Вытащите Беннингсена из машины!»

«Заткните ему рот, как он заткнул рот Павлу!»

И если бы не увещевания студента, толпа бы осуществила свои угрозы.

Студент, подойдя к ограде, окружавшей приют для сирот, остановился и воскликнул:

«Взгляните на свою работу!»

Пален издал странный звук.  Беннингсен смотрел на него с презрительным
равнодушием.

Если Министерство надеялось, что их преступление никогда не станет достоянием общественности, то теперь эта надежда исчезла. Потому что там, за ограждением, на виду у всех, висел холст размером двадцать на десять футов, на котором была нарисована яркая и мрачная в своём реализме картина. На ней был изображён интерьер тускло освещённой спальни с самой простой мебелью. В этой спальне были нарисованы человеческие фигуры в натуральную величину, а их лица были переданы с такой точностью, что их можно было сразу узнать. Беннингсен, глядя на себя со стороны,
увидел, что стоит, уперев каблук в рот
сопротивляющаяся фигура, удерживаемая четырьмя мужчинами с мрачными лицами, двое из которых
затягивали смертельную петлю на горле своей жертвы.

Художник справедливо обошелся с принцем Уваровым, который предпринял
попытку приостановить дело. Граф Пален, более щепетильный или более трусливый,
чем его агенты, был изображен стоящим снаружи зала заседаний
прислушивающимся у приоткрытой двери, у его ног лежало израненное тело
верного Воронца.

Беспомощность жертвы и жестокая сила убийц
создавали контраст, который даже у самого равнодушного вызвал бы чувство
ужас, жалость и негодование; и, словно для того, чтобы подчеркнуть мораль этой картины, внизу было написано по-русски то, что толпа ошибочно приняла за последние слова Павла, слова, способные воспламенить кровь самого хладнокровного москвича:

 «Я надеюсь, что мой народ отомстит за меня!»

Каким бы ни было ослабление этих чувств в двадцатом веке, несомненно, что в начале девятнадцатого века отношение к царю было своего рода религией для низших слоёв московского общества. Правил ли он хорошо или плохо, царь всё равно был царём, и
его убийство — величайшее из преступлений. По крайней мере, так, казалось, думала толпа,
если их взгляды и слова что-то значили.

«Это правда, — сказал студент, указывая на картину, — потому что добрая
императрица никогда бы не солгала. Вы — убийцы! И что говорит
Священное Писание о таких? «Кто прольет кровь человеческую, того кровь
человеческая прольется на него».

— «Похоже, это суд», — сказал Беннингсен.

Он мог позволить себе усмехнуться, потому что в тот момент увидел то, чего не видел другой.

«Это собрание народа, который считает вас обоих достойными
смерть. Тебя повесят на этих перилах».

«Лживый пророк!» — сказал Беннингсен с сардонической ухмылкой. «Смотри туда!»

«Солдаты! Солдаты!» — внезапно раздались крики со всех сторон.

И студент, посмотрев в направлении, указанном Беннингсеном, увидел
над головами людей блестели шлемы с плюмажами отряда
кавалеристы, которые, положив вокруг себя плашмя свои сабли, пытались
проложить путь к тому месту, где находились министры.

На мгновение толпа замешкалась, а затем,
с воем, они бросились к экипажу.

К счастью для Беннингсена, существовала переодетая полиция, иначе он
погиб бы на месте.

 Однако случилось так, что несколько тайных агентов
правительства медленно продвигались вперёд, в результате чего толпа
внезапно обнаружила, что карету окружает кольцо людей, вооружённых
дубинками и пистолетами, которые, казалось, мгновенно появились из-под
земли. Их решительный настрой устрашил толпу, как
по волшебству, а топот копыт и взмахи сабель
Теперь они были близко, далеко от министров и не рядом с ними,
и стали объектом внимания толпы.

Беннингсен не предпринял никаких попыток отомстить. По его слову
кавалерия сомкнулась вокруг кареты, и в таком сопровождении два
министра направились в Зимний дворец.

Там, в приёмной, где они обычно ожидали аудиенции
императора, они увидели остальных министров, собравшихся вокруг графа
За исключением одного Баранова, очень важного исключения. Все они
получили специальный вызов на аудиенцию к императору и были
Они выглядели несколько подавленными из-за уверенности в том, что предстоящее
собеседование закончится их увольнением.

 Из огромной толпы, собравшейся перед дворцом, то и дело доносились
крики «Долой министерство!» — крики, которые отчётливо слышали те, кто находился в приёмной.

— Александр бросит нас на растерзание волкам, чтобы спасти себя, — сказал Платон
Зубов, старый любовник Екатерины и один из двух настоящих убийц,
которые накинули смертельную петлю на шею её сына Павла.

— Думаете, он прислушается к крикам черни? — сказал
Pahlen. “Это означало показать себя слабаком — сделать ставку на
будущие беспорядки”.

“Но интеллектуалы тоже требуют нашего падения”, - ответил
Зубов. “ Что? вы что, не видели сегодняшний номер "Journal de
Petersbourg"? Прочтите это.

И, показав экземпляр газеты, он обратил внимание Палена на
колонку, в которой была статья о том, что продолжение работы
министерства, убившего короля, было публичным скандалом, который
неизбежно вызовет недовольство европейских правительств. В любой другой стране
но в России, заключил писатель с редкостной для московской прессы смелостью,
министры теперь предстали бы перед судом за убийство.

«Что же делал цензор, — нахмурился Пален, — что позволил таким словам
выйти в свет?»

«Делал! — Воля императрицы Марии, — ответил Зубов, понизив голос и бросив взгляд на дверь парадной залы, где, как он знал, бывшая царица совещалась со своим сыном Александром.
 — Её единственная цель — отправить нас на виселицу. После смерти Павла она не переставала интриговать против нас. Картина — её последнее оружие.
Сегодня утром, ещё до рассвета, её наёмники ходили по городу с криками: «Идите, посмотрите на картину в приюте для сирот». А когда Чёрные
люди увидели её и стали проклинать нас, её агенты подняли ещё один крик: «В Зимний дворец, кричите о падении министерства».
Вы слышите, как они поют её песню».

«И когда вы вспомните, — вмешался другой министр, — кто является губернатором
города и кто возглавляет полицию, вы поймёте, почему людям разрешили
свободно ходить по улицам».

“Тогда во всем этом замешана рука Баранова”, - сказал Пален, кусая ногти.

“Без сомнения”, - ответил другой. Идея картины исходила от него,
и была горячо принята императрицей. Мы должны были сделать его партнером
в заговоре об отречении. Мы думали исключить его из Министерства; это
он исключает нас. Сегодня Баранов торжествует по всей линии.
Мы уходим, он остаётся».

Когда говорящий закончил, появился камергер, чтобы пригласить их в
присутствие царя.

Войдя в зал, министры встали полукругом в почтительном ожидании.
на некотором расстоянии от Александра, который сидел за столом. Рядом с ним
была его мать, бывшая императрица Мария, чьё присутствие на министерских заседаниях было в новинку. Она едва ли заслуживала неуважительного обращения «болванка», которым её называл Беннингсен, поскольку ей ещё не было сорока двух лет, и она сохранила большую часть великолепной красоты своей юности.

На лице Александра было встревоженное выражение; было очевидно, что они с матерью
не сошлись во мнениях по какому-то вопросу, и её едва сдерживаемая
торжествующая улыбка показывала, в чью пользу закончился спор.

Несколько мгновений император молчал. Его голова была повернута к
большому окну, из которого открывался вид на огромную толпу снаружи, чьи
голоса слились в пении национального гимна.

Глаза царя развели как он слушал. Его люди были с ним—кому,
затем, он должен бояться?

“Это верный толпу”, - сказала императрица-мать.

— Верность царю, — вмешался Пален, — должна также включать в себя верность
назначенным им министрам. Я прошу, государь, убрать одну картину с фасада приюта для сирот.

“По какой причине?” - спросила императрица. “Разве это не говорит правды?”

“Это сделало нас, министров, одиозными в глазах народа. Они
покушались на нашу жизнь”.

“Ужасно!” - сказала императрица. “Можно убить царя, но когда дело доходит до
убийства министра...”

Она сделала паузу, словно не в силах выразить словами всю чудовищность такого поступка.

— Но, — продолжила она, — это вопрос, на который царь не имеет
права. Приют для сирот — моя частная собственность, и если я захочу
украсить его фасад исторической картиной, кто мне помешает?

“Моя мать говорит правду”, - сказал Александр. “Если вы хотите, чтобы фотографию
изъяли, именно к ней вы должны обратиться со своими убеждениями”.

“Вы будете выбирать, сир, - сказал Пален, - между удалением картины
или отставкой вашего канцлера”.

Императрица презрительно рассмеялась.

“Канцлеры достаточно дешевы!”

Пение государственного гимна, которое теперь подошло к концу,
сменилось различными возгласами, самым частым из которых было: «Долой
правительство!»

«Голос народа — это голос Бога», — сказала императрица. «Идите
Вперед! Покажись! Дай им ответ, которого они ждут. Скажи им, что
«царь» и «справедливость» — одно и то же.

 Она имела большое влияние на императора и, казалось, была довольна тем, что
министры это видят.

 Он встал, подошел к окну и, открыв его, вышел на
балкон.  Едва его увидели, как воздух наполнился приветственными криками.

Поднятая рука царя была подобна взмаху волшебной палочки.
Мгновенно воцарилась тишина.

«Добрый день, дети мои».

Словно раскат грома, раздался ответ:

«Добрый день, батюшка!»

«Что ты хочешь от меня?»

Почти прежде, чем слова слетели с губ царя, какой-то человек, явно желавший повлиять на ответ народа, закричал:

«Справедливость для цареубийц!»

Крик был немедленно подхвачен; он передавался из уст в уста по всей толпе и повторялся снова и снова:

«Справедливость для цареубийц!»

Затем, словно удивившись собственной смелости, толпа снова затихла, ожидая ответа царя.
Одобрит ли он эту просьбу, высказанную столь необычным образом?

 Александр на мгновение задумался, словно размышляя, а затем ответил:

«Спокойно возвращайтесь по домам. Царь свершит правосудие».

 С простой и трогательной верой толпа приняла это заверение с
императорской трибуны.

 «Маленький Отец накажет убийц! Ура! Ура! А теперь пойдёмте. Он не даст своему слову упасть на землю».

 Александр, полагая, что его уход ускорит
отступление толпы, повернулся и вошёл в зал заседаний.

Казалось, он набрался смелости после этого короткого разговора со
своим народом. Его сдержанность исчезла; он говорил властно
и достойно.

«Господа министры, правитель всегда должен стремиться заручиться благосклонностью своих подданных. Вы сами видите, что я лишусь этой благосклонности, если оставлю вас на своих постах. Поэтому ради общественного спокойствия я вынужден отказаться от ваших услуг.
 Возможно, — продолжил он, словно желая смягчить унижение от этого увольнения, — возможно, когда-нибудь в будущем — может быть — что…»

Здесь он сделал паузу, не желая давать опрометчивое обещание.

«Отпуская нас таким образом, — сказал Пален, — вы нарушаете свое письменное обязательство».

“Не так. Я обещаю сохранить вам в офис зависит от меня
отца осаждения. Но ты забрала у него не только свою корону, но его
жизнь. Как вы согрешили; привалите ко мне, я считаю это не так, чтобы сломать
Вера с тобой. Господа, удалитесь из города в вашей стране
сидения”.

“Нет большего наказания, чем _это_?” - спросила императрица.

“И там жди моего дальнейшего удовольствия”, - добавил Александр.

Сбитые с толку министры удалились.

«Раб своей матери, — усмехнулся Беннингсен. — Наше могущество кончилось.
Сегодня увольнение, а завтра Сибирь, если эта старая ведьма добьётся своего».

Министры ушли, и Александр с удовлетворением повернулся к императрице.

“Мама, ты хорошо поработала”, - сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее. “Благодаря
картина мне нравится ощущение свободы неизвестных прежде. Кто Художник, что
сделал нам такую хорошую службу?”

“Англичанин, Лорд Кортни”.

Лицо царя упал. Его новоявленная радость исчезла, когда он услышал, что
имя.[1]

[1] Читателям, не знакомым с русской историей, может быть интересно узнать,
что убийство Павла произошло почти так же, как описано в главе XV, и что этот факт, поначалу скрываемый от
общественность узнала об этом из картины, написанной по приказу
императрицы Марии. За этим немедленно последовало падение министерства
Палена.




 ГЛАВА XVII

КЛЯТВА УБИТЬ!


На следующий день после отставки министерства Палена Вильфрид
получил в своём отеле визит от Полины; желанный визит, потому что он
не был настолько безрассудно влюблён в великую княжну, чтобы не замечать
очарования других прекрасных дам, а Полина с её яркой улыбкой в тот момент
выглядела очень очаровательно.

«Я была в Петергофе два дня, — сказала она, — и вернулась
только сегодня утром, чтобы найти все города про вас и вашего
живописные подвиг. Я приношу вам свои поздравления. Вы находитесь производитель
истории”, - продолжала она с восхищением. “_Ma foi!_ если бы кто-нибудь из дам
Санкт-Петербурга только мог видеть меня сейчас! Как бы они позавидовали моей
дружбе с ’храбрым англичанином”!

Мысли Уилфрида обратились к одной даме. «Завидовала бы она, — подумал он, — если бы увидела, как Полин в этот момент конфиденциально беседует со мной?»

 «Теперь, наконец, — продолжила Полин, — я узнала, почему три месяца
вы вели уединённый образ жизни, таинственно работая на чердаке в
верхней части отеля, и всякий раз, когда я заходила, вы хмуро
смотрели на меня и радовались моему уходу, и…

— Уверяю вас, баронесса, — начал Уилфрид, смеясь, — что…

— Тише! — сказала Полин, игриво подняв указательный палец. — Не говорите, что это не так. Я вас не виню. Вы были заняты благородным делом».

 Естественно, Полине не терпелось узнать, откуда он узнал
правду о смерти Павла. Уилфрид просветил её, но, желая сохранить в тайне свою любовную историю, сослался на императрицу
посредник как «дама, чьё имя я не знаю, потому что она отказалась его назвать» — здесь он не сказал ничего, кроме правды.

 «Императрица Мария, — объяснил он, — очень хотела, чтобы я повторил то, что сделал в Париже.  Там, хотя моя кисть и не смогла свергнуть правительство, она могла бы свергнуть здесь министерство, и, как видите, ей это удалось».

— Но как вам удалось так хорошо уловить сходство, ведь мне сказали, что
лица — это идеальные портреты?

 — Это легко объяснить. Вы знаете, что в течение двух недель
Тело Павла покоилось в гробу в Георгиевском зале. Дважды в день двор и министры
служили мессу у гроба. По милости императрицы
мне предоставили место, откуда я мог незаметно делать наброски
министров, чтобы потом воспроизвести их на холсте. Когда картина была закончена, я по заранее уговоренному плану поставил синюю лампу в окно своего чердака, и в ту же ночь картину забрали двое мужчин. Теперь вы знаете всю историю, — сказал он в заключение.
 «Свою покровительницу, императрицу, я никогда не видел, а что касается её красоты, то
посредник, я видел её только один раз, а именно в ту странную ночь в Михаэльхофе».

«Но, — возразила Паулина, — если вы посещали мессы в Георгиевском
зале, вы, должно быть, каждый день видели императрицу Марию».

«Несомненно, и юную царицу, и императорских герцогинь.
Но я бы не назвал это встречей с женщиной, когда её лицо закрыто
траурной вуалью».

По правде говоря, Уилфрид, находясь в своём тайном убежище, не
произнёс ни единого слова благословения в адрес тяжёлых вуалей, которые
носили придворные дамы в тот день, поскольку они мешали ему
опознав таинственную герцогиню, которая, как он не сомневался, была одной из
этой группы.

«И, вы говорите, Уварова — сын Павла?» — заметила Полина. «Природный
сын, конечно? Это давно подозревали — сходство между ними было
таким поразительным, — но сам Уварова, похоже, узнал об этом почти
последним, и то в ужасный момент. Бедный Уварова!» Неудивительно, что на следующее утро он выглядел таким ужасным и диким! Вы знаете, что с тех пор его никто не видел?

— Жаль, потому что я хотел бы обсудить с ним один вопрос, — сказал Уилфрид, вспоминая ночь в «Серебряной берёзе».

«Никто не знает, где он. Некоторые говорят, что в покаянии он стал
монахом». А затем, снова вернувшись к теме картины, она продолжила:
«И ты не побоялся выставить свою натуру».— Вы хотите сказать, что я похож на Александра?

— Страх! Вы принимаете меня за Александра?

 Полин сочла благоразумным проигнорировать это сравнение с её героем. Она
невольно внутренне признавая, что пока Александр ходил в
тьма, соглашаясь на путь обмана, дело отца
смерть, Уилфрид, хотя прекрасно понимает, что мрачные крепости и сибирские рудники
ждали те, кто должен дать обида на министров, не сжался от
провозглашая истину при свете дня.

“Три месяца тяжелого труда!” - сказала она, ее глаза округлились от удивления. “Ты сделал
и всё это без надежды на вознаграждение? из одной лишь абстрактной любви к справедливости?

— Нет-о! не совсем. Я должен получить своего рода _удовольствие_, — сказал
Уилфрид. — Очень большое _удовольствие_, — добавил он с улыбкой. — Это природа?
 Прошу прощения, баронесса. Вы узнаете, но не сейчас. После того, как это будет
получено.

Полин подумала, что Уилфрид вдруг стал очень загадочным. Ей
было трудно обуздать своё любопытство. После короткой паузы она
пробормотала с радостным блеском в глазах: —

 «Что ж, благодаря тебе Беннингсену и Палену пришлось уйти».

- Верно, - буркнул Уилфрид“, но это, скорее, унизительно узнать, что одна
результатом моей работы является подтверждение в офис тот самый человек, которого путаницы
и ты, и я хочу увидеть. Граф Баранов, не принимавший участия в
Убийстве Павла, не внесен в список опальных министров и
по-прежнему сохраняет свой пост”.

“Но ненадолго”, - ответила Полина. “Его сила на исходе. Его советы уже игнорируются царём».

«В каком смысле?»

«В смысле войны с Англией. Что? Вы не знаете? Ах! Я забыл. Этой истории нет в газетах, потому что наши редакторы должны
публикую только то, что доставляет удовольствие. Конечно, живя в посольстве, я часто узнаю то, что неизвестно широкой публике. Что ж, вот вам секрет. Наш русский адмирал, понимая, что не ровня герою Нила, отказался от сражения и быстро приближается к Кронштадту.
Это старая история: протекающие корабли, треснувшие пушки и неоплаченный экипаж, угрюмый до крайности. В результате этого бегства все города на Финском заливе оказались во власти английских орудий. Более того,
сами ворота города, Кронштадт, могут быть подвергнуты бомбардировке. Следовательно,
как бы Баранов ни протестовал, царь настроен на заключение мира. Итак,
Ваше правительство было великолепно уверено в том, что победа увенчает их оружие
, что вместе со своим флотом они послали полномочного посланника
с полномочиями согласовать условия договора. Этот посланник прибудет в Сент-Луис.
Петербург в течение нескольких дней. Если мир будет установлен, а
в том, что он будет установлен, почти нет сомнений, посланник останется здесь в качестве
британского посла”.

— Кто этот посланник?

— Лорд Сент-Хеленс. Что? Вы его знаете? — спросила Полин, заметив странную улыбку Уилфрида.


— Мой дядя.

“ Ваш дядя? ” недоверчиво переспросила она.

“ Брат моей матери. Баронесса, вы действительно принесли хорошие новости.

Дядя, о котором идет речь, был одним из тех, кто придерживался, помимо прочего, мнения, что единственное
дело, достойное английского пэра, - это изучение дипломатии; и поэтому
он часто ворчал на пристрастие своего племянника к живописи и фехтованию.

Теперь было бы приятно показать старому джентльмену, что искусство фехтования его племянника
победило политику Баранова в Берлине, а
картина во многом способствовала падению русского министерства.
И оба этих события произошли в течение шести месяцев! Мог ли самый
опытный дипломат сделать больше за это время?

«С наступлением мира, — сказала Полина, — первая половина моей работы
завершена: царь и консул больше не сражаются бок о бок. Я называю это своей
работой, потому что она _моя_. Если вы разрушили царское министерство,
то я сыграла главную роль в формировании его военной политики. Как? Ах, это мой секрет, — продолжила она со странной улыбкой. — Теперь мне остаётся выполнить вторую и более трудную часть моей задачи, а именно — поднять царя на борьбу с Наполеоном.

Уилфриду очень хотелось прочитать ей суровую лекцию, но он воздержался, убедившись
в ее бесполезности. Из ее слов было ясно, что она по-прежнему
продолжает свой курс тайной работы против политики своего отца, что является
недостойным поступком с ее стороны, которому Уилфрид не мог
сочувствовать.

“Но перемирие с политикой!” - воскликнула Полина. “Вы уже получили свой
билет от князя Сумарова?”

— Я ещё не знаю, кто этот вельможа.

 — Вот так невежество от человека, прожившего в Санкт-
 Петербурге три месяца! Дворец и сады князя Сумарокова на Невке
одна из достопримечательностей Санкт-Петербурга. Через две недели он устраивает костюмированный бал, на который вас наверняка пригласят, учитывая ваше положение.

— Как так?

— Цель князя — собрать на балу всех титулованных особ Санкт-Петербурга,
 как местных, так и иностранных, начиная с баронов и выше. «Возможно, я предвзят, — как говорят, сказал он, — но для меня человечество начинается с барона». Так что, как видите, на балу будут присутствовать сливки общества. Чтобы добавить ему великолепия, сам Александр и юная царица согласились присутствовать».

— А придворные дамы?

 Полин утвердительно кивнула, удивляясь тому, с какой быстротой
Уилфрид задал этот вопрос. Затем, догадавшись о причине, она с улыбкой добавила:

 — Так что, возможно, вы встретите там свою прекрасную _инкогниту_.

 Эта надежда только что пришла в голову Уилфриду. Поскольку герцогиня была одной из придворных дам, что могло быть более вероятным, чем то, что она будет присутствовать на этом празднике вместе с царицей? Какая женщина, особенно русская женщина, устоит перед соблазном потанцевать? Теперь, когда министерство Палена пало, для неё было делом чести
Она сдержала слово и подарила ему обещанный поцелуй; а поскольку все гости должны были быть в масках, такая маскировка позволила бы ему приблизиться к герцогине, не привлекая внимания и не вызывая подозрений.

Итак, ему нужно было пойти на этот бал, и на следующий день он получил пригласительный билет.

С наступлением ночи произошло кое-что ещё более приятное: к нему пришёл слепой Алексей Воронцов и принёс с собой красивый голубой шарф, расшитый серебром.

«Надень это на маскарад».

 И, не сказав больше ни слова, он удалился, проигнорировав просьбу Уилфрида
объяснение, хотя, по правде говоря, оно было не нужно. От кого же исходила эта милость, если не от герцогини? Это было доказательством того, что она собиралась присутствовать на приближающемся празднике и хотела оставить Уилфриду какой-нибудь знак, чтобы отличать его от толпы танцоров в масках.

 Ещё тринадцать дней до того, как он встретится с ней! Как он проживёт их все?

Первые четыре дня, судя по ощущениям Уилфрида, тянулись как четыре месяца.
Однако на пятый день произошло долгожданное событие — прибытие
Лорд Сент-Хеленс, британский полномочный представитель, был направлен для рассмотрения мирных
предложений царя.

Ему и его свите был выделен величественный особняк на Невском
проспекте, в том месте, где его пересекает Фонтанка.

Уилфрид, не теряя времени, навестил старого джентльмена, который был рад
видеть своего племянника и гордился его недавними достижениями на политической арене.

— Ах, мой мальчик, — сказал он, — раз уж ты можешь творить великие дела неофициально,
то что бы ты делал на посту дипломата?

 — Гораздо меньше, — сухо ответил Уилфрид.

Лорд Сент-Хеленс были частые беседы с графом Panine, новый
канцлер империи, и из каждого собеседования он вернулся более
надеюсь. Он снизошел снова и снова в пользу Уилфрид, под печатью
секретности, в курс переговоров.

“Мир согласован”, - заметил он на седьмой день после своего
прибытия. “Нельсон будет разочарован тем, что ему снова придется уводить свои корабли домой
. Русские так высоко ценят Кронштадт, что наш адмирал, естественно,
горит желанием показать, что их хваленая крепость не является неприступной.
 Её захват стал бы венцом его карьеры».

Но влюблённый мужчина не видит исторической перспективы. Живя в
приятном мире грёз, Уилфрид мало обращал внимания на политические
высказывания своего дяди. Один-единственный золотистый локон с головы
герцогини интересовал его больше, чем отплытие британского флота из Ревеля.
Он часто хотел рассказать дяде историю герцогини, но почему-то
воздерживался. Предположим, что, несмотря на дипломатическую осторожность, которой он так гордился, лорд Сент-Хеленс по какой-то оплошности обронил замечание о ней в присутствии кого-либо из
Царские министры, она могла бы получить от придворных кругов надзор,
который был бы ей совсем не по душе. Например, её поход на маскарад
мог бы быть остановлен.

«Ещё два дня, — подумал он, — и я услышу из её собственных уст её имя
и историю. Тогда я узнаю, стоит ли посвящать в это моего дядю».

Утром в день, назначенный для маскарада, Уилфрид, зайдя к своему дяде, увидел, что тот выглядит таким серьёзным, что сначала подумал, что мирные переговоры провалились. Вскоре он понял, что серьёзность посланника была вызвана совсем другой причиной.

— Ваше фехтование так же хорошо, как и всегда?

— Я буду рад встретиться с тем, кто в этом сомневается, — ответил Уилфрид.

— Вы, вероятно, так и сделаете. Вы видели князя Уварова с тех пор, как приехали в
Санкт-Петербург?

— Один раз, и то лишь на мгновение, утром в день восшествия Александра на престол. С тех пор князя никто не видел. Говорят, он ушёл в монастырь.

— Ничего подобного. Он спокойно жил в своём загородном поместье в
компании двух или трёх лучших мастеров фехтования в Европе. В
течение последних трёх месяцев он большую часть дня проводил в
ничего, кроме тренировки с мечом. Вчера он вернулся в Санкт-Петербург.

“ С какой целью?

“ Убить тебя.

Улыбка Уилфрида подразумевала, что принцу можно попытаться.

“Он, очевидно, воображает, что имеет на вас какие-то претензии. Я не прошу
секретов, но я полагаю, что причиной всего этого является какая-то женщина?”

“Это вероятно. Он так думает, но неважно, что он думает, — пробормотал
Уилфрид, мрачно нахмурившись, вспомнив ночь в «Серебряной
Берёзке». Если бы Уварова могла поверить в _это_ о герцогине,
было бы приятно его убить.

— Что ж, — продолжил лорд Сент-Хеленс, — теперь Уварова считает себя достаточно искусным в своём ремесле, и он намерен присутствовать на этом маскараде, чтобы спровоцировать вас на ссору.

— Вы, кажется, неплохо осведомлены о его действиях.

— Я узнал обо всём этом от одного доброжелательного министра, чьё имя я не могу раскрыть. Он не знал, что вы мой племянник, и
назвал вас этим эксцентричным англичанином, лордом Кортни. Кажется, он
хорошо к вам относится, потому что предложил мне, чтобы избежать
возможный скандал, возможно, будет лучше, если я воспользуюсь своим влиянием и убежу вас тайно покинуть Санкт-Петербург».

«Это было очень любезно с его стороны! А ваш ответ?»

«Не догадываетесь? Наш дом не порождает трусов, месье граф. Мы не бежим от мужчин. Мой племянник не ссорился с Уваровым, но если Уваров надумает с ним поссориться, он обнаружит, что имеет дело с дьяволом».

«Я разделяю ваши чувства», — прокомментировал Уилфрид.




Глава XVIII

Маскарад


Наступила долгожданная ночь, и Уилфрид, накинув плащ,
в своём причудливом костюме он отправился в крытом экипаже во французское
посольство, чтобы выполнить обещание проводить Полину на маскарад.

Ожидая её в холле, он был несколько озадачен тем, что он, племянник представителя Великобритании,
должен был ждать дочь человека, представлявшего враждебную Великобритании державу. Эта мысль быстро исчезла, когда вошла Полина, только что из рук своей горничной.

Естественно, первым делом каждая из них посмотрела на платье другой.

Полин продемонстрировала над костюмом Уилфрида простодушный восторг школьницы.
И действительно, он представлял собой величественную фигуру, одетую, как и он сам, в
высокий серебряный шлем с серебряными крыльями, серебряную кольчугу, богатый
перевязь, рог, меч и все атрибуты скандинавского воина;
его взгляд и осанка свидетельствовали о его происхождении: он был самим идеалом
вождя викингов.

Полин испытывала трепетную гордость от того, что её сопровождает такой красивый мужчина, как Уилфрид, а он, в свою очередь, испытывал такое же удовольствие, глядя на изящную и статную Полин.
одетая в костюм Ночи, в изящном тёмно-синем платье, сверкающем звёздами, с серебряным полумесяцем, мерцающим в её чёрных волосах.

Заметив восхищённый взгляд Уилфрида, Полин покраснела от тайного удовольствия и снова побледнела, когда заметила, что его взгляд остановился на вышивке в виде императорской короны на её рукаве.

— Тайный знак, по которому тебя узнает кто-то из приближённых?

Её улыбка, выражающая согласие, на мгновение вызвала у Уилфрида укол ревности —
странное и нелогичное чувство, ведь у него была своя дама, так что
ему-то какое дело до дел Полины?

— Я такая же, как и вы, — сказала она, коснувшись шарфа на его левой руке. — Вы
носите его не просто так?

 Уилфрид предложил ей руку, проводил до кареты, и они отправились
на маскарад.

На северном берегу рукава реки, известного как Большая Невка,
напротив Аптекарского острова, сейчас выстроилась длинная линия
правительственных зданий, на месте которых в первые годы XIX
века располагался дворец Сумароковых с его прекрасными садами,
достаточно просторными, чтобы служить местом стоянки для всех царских
армий.

В эту особенную ночь, теплую, прекрасную июльскую ночь, залы и
сады дворца были полны веселья от толпы живописно одетых
маскарадистов, происходящих из самых благородных кровей в стране.

Несколько хороших людей притворились шокированными проведением такого
праздника, когда Пол был мертв всего четыре месяца. Их критика исчезла,
однако, когда стало известно, что князь Сумаров не только получил
Александр дал разрешение на праздник, но также пообещал, что императорская
семья будет присутствовать.

«Есть время плакать, а есть время танцевать», — сказал император.
замечание — так было сказано — и время для траура можно считать прошедшим
.

Прибыв во дворец, Уилфрид и Паулина, оба в плотных масках,
вошли в приемную, где их карточки были тщательно изучены
официальными лицами в ливреях, после чего они были свободны идти куда им заблагорассудится.
бы. Их шаги были немедленно направлены в знаменитый бальный зал,
известный как Зеркальный зал, славу Сумаровского дворца. Хрустальные
колонны поддерживали крышу этого зала, который казался гораздо просторнее, чем был на самом деле, из-за того, что его стены состояли
Зеркала, чьи множащиеся отражения создавали иллюзию бесконечных
видов мерцающих огней и раскачивающихся танцоров. Редкие цветы,
пылающие в порфировых вазах, наполняли воздух своим ароматом. То тут, то там
были фонтаны, которые распространяли вокруг освежающую прохладу. Высокие
окна, расположенные вдоль стены с колоннадой, были открыты на ночь,
открывая взору залитые лунным светом сады с мраморными террасами и статуями,
сверкающими белизной среди тёмной листвы.

Уилфрид, хорошо знакомый с различными столицами Европы, видел
Ничто не могло сравниться с великолепием этого бального зала, который, заполненный толпой ряженых, одетых в причудливые костюмы, представлял собой картину, полную красок, блеска и движения.

 Гигантская бронзовая люстра, свисавшая с середины потолка, была великолепным произведением искусства, сияющим, как солнце, множеством цветов и листьев и… чем? Уилфрид навострил уши, чтобы прислушаться повнимательнее:
да, оттуда доносилась оркестровая музыка, которая регулировала шаги
танцоров. Люстра была достаточно большой, чтобы вместить и спрятать
музыкантов!

— Какой бы большой он ни был, — сказала Полин, — в Эрмитаже он больше.

Танец — первый за вечер — подошёл к концу, и, хотя несколько пар уже сели, большинство медленно прогуливалось по бальному залу. Пока они прогуливались, весело болтая, Уилфрид
осматривал каждую хорошенькую маскировку и пытался уловить звук её голоса в
надежде услышать, как говорит герцогиня; он также не забывал держать
руку так, чтобы его благосклонность была хорошо заметна.


Во время этой прогулки внимание Уилфрида привлекла высокая
Джентльмен — ростом более шести футов — был одет в сверкающее одеяние крестоносца. Проходя мимо, он бросил острый взгляд на Полину и Уилфрида. Сквозь прорези его маски сверкнули стальные голубые глаза; в следующий миг их обладатель прошел мимо.

«Принц Уваров, или я не Кортни», — пробормотал Уилфрид.

— Кто это — Уварофф? — спросила Полина.

 — Он в костюме крестоносца, — ответил Уилфрид, указывая на удаляющуюся фигуру.

 — Да, это Уварофф.

 Она говорила с какой-то нерешительностью, и у Уилфрида сложилось впечатление, что
Хотя она сама на самом деле не верила, что это был Уваров, ей хотелось, чтобы Уилфрид поверил! Странное впечатление, конечно, но оно было.

  Музыка, прервавшаяся после первого танца, заиграла снова. Как бы ни хотелось Уилфриду начать поиски герцогини, он тем не менее понимал, что было бы невежливо провожать Полину на бал, не предложив ей хотя бы один танец.

— Начинается второй танец. Это вальс. Пойдёмте…

 Поведение Полины было странным, если не сказать сбивающим с толку. Она колебалась; нет,
Уилфрид показалось, что он может распознать выражение страха в ее глазах; потом она дала
благодарная улыбка, и в следующее мгновение звук сладких мелодий она
был циркулирующих в мечтательной лабиринты вальс, тот самый танец в
что Уилфрид не было начальника.

Вальс - самый чувственный из танцев, и Полин сполна насладилась
его очарованием. Ей не нужно было смотреть, куда она идет. Прикосновение Уилфрида,
сильное, но нежное, грациозно и легко вело её сквозь движущуюся
толпу. Бальный зал, огни, танцующие — всё, казалось, исчезло.
Они с Уилфридом были единственными существами в своем собственном Раю. С
ее губы раздвинулись в бессознательной улыбке, она поддалась
восхитительному очарованию опьянения; полузакрыв глаза, она смотрела на него
рука, раскачивающаяся взад-вперед в бушующем море удовольствия. Если бы ее желание в тот момент исполнилось
, этот танец длился бы вечно.

Уилфрид, к своему стыду, мало что почувствовал от этого очарования;
его пульс бился, может быть, на два-три удара чаще обычного, не больше. Его
внимание к Полине было скорее показным, чем настоящим; его мысли были заняты
на герцогиню, и всякий раз, когда мимо проплывала какая-нибудь златовласая и голубоглазая дама, он обязательно бросал на неё пристальный взгляд.

Затем произошло неожиданное.

«Баронесса!»

Это слово, хоть и произнесённое едва слышно, было услышано не только тем, кому оно предназначалось, но и Уилфридом.
Голос был мужским, и, как показалось Уилфриду, в нём слышалась
интонация, выражающая упрёк за то, что она явно получала удовольствие от вальса.

Уилфрид огляделся, желая узнать, кто это сказал.
Среди фигур в масках, круживших вокруг них, был тот самый крестоносец, в котором он
полусознательно подозревал Уварова. Несомненно, это он говорил; во всяком случае, голос был похож на голос принца.

 Он взглянул на свою спутницу, но Полина, хотя и понимала, что Уилфрид
услышал это имя, ничего не сказала, и Уилфрид, чувствуя её настроение,
воздержался от комментариев. Однако казалось очевидным, что говорящий, будь то Уварова или кто-то другой, был тем человеком, который интересовал Полину, и что он узнал её по знаку на рукаве.

Это имя вывело Полину из мечтательного состояния; она продолжала танцевать,
но удовольствие от танца исчезло. Маленькая ручка в его руке дрожала
очень сильно. Вальс закончился, он подвел ее к креслу.

“ Теперь я тебя отпускаю; пора тебе поискать— для нее! ” сказала
Полин, указывая на шарф у него на руке. “Пожалуйста, уходи”, - добавила она, когда
он заколебался.

В её поведении было что-то странное, какое-то пренебрежение и презрение к
себе, и в то же время в её голосе слышалась грусть, как будто, несмотря на
свой приказ, она не хотела расставаться с ним.

“ Прощайте, баронесса— на время, - сказал Уилфрид и с поклоном повернулся.
ушел, оставив ее сидеть на кушетке.

Он не сразу покинул бальный зал, но, подойдя к одному из
открытых окон, выходивших в сад, остановился там в несколько растерянности.
заметная позиция, ясно демонстрирующая его вышитую милость до самого конца.
если герцогиня окажется в бальном зале, это может подтвердить ее присутствие.
его присутствие.

Стоя там, он не мог не задаться вопросом, что заставило Полину
проявить такой странный интерес к Уварову — если предположить, что
Крестоносец, который должен был стать Уваровым. Что подразумевалось под его шёпотом:
«Баронесса!» — так многозначительно произнесённым? Упрек в том, что она танцевала с таким бесчестным человеком, как Уилфрид? Видел ли он Полину недавно и рассказал ли ей свою версию событий в «Серебряной берёзе», открыто заявив, что отомстит Уилфриду? Собиралась ли Полина
использовать своё влияние на Уварова, чтобы заставить его отказаться от этой попытки? Если так, то она выбрала странное время и странное место для действий, которые, какими бы благими ни были её намерения,
Это было бы не очень приятно Уилфриду, который предпочёл бы немного проучить предполагаемого клеветника прекрасной и невинной
герцогини.

Время от времени он бросал взгляд на Полину, которая сидела там, где он её оставил, и, казалось, была сосредоточена только на нём.

Затем ему вдруг пришло в голову, что, пока он стоит здесь, Уварофф не подойдёт к Полине. Поэтому, не желая лишать её желанной встречи, Уилфрид медленно вышел на террасу,
думая, что если герцогиня действительно была в бальном зале и видела
за вышитым шарфом она, возможно, по прошествии разумного времени последует за ним.
По его следам.

С террасы лестница спускалась в дворцовые сады, теперь уже
во всем великолепии их летней листвы. Голоса и смех вблизи
и издалека свидетельствовали о том, что многие из участников маскарада предпочли более чистый воздух
ночи атмосфере бального зала. И кроме того, сады с
их тенистыми дорожками, вьющимися тут и там вдоль серебристых озер, образовали
идеальное место для занятий любовью.

Поскольку герцогиня, похоже, не следовала за ним, Уилфрид решил
совершить прогулку по этим садам в надежде встретить её.

Быстро проходя то по одной, то по другой дорожке, куда его направляла судьба, он в
ходе своих поисков вышел на террасу, нависавшую над Невой. Небольшая группа
людей смотрела вниз на плавно текущую воду.

«Вот и мой веер!» — сказала хорошенькая маска, сетуя на потерю этой
вещицы, случайно упавшей в реку. «Сто рублей уплыли».

— Попросите баронессу Рунё вернуть вам его завтра, — сказал джентльмен, стоявший рядом с ней.

 Это случайное упоминание имени Полины заставило Уилфрида прислушаться.

— Я не понимаю… — начала дама.

— Ну как же, — ответила её спутница, — завтра она отправляется в свою летнюю резиденцию, в замок на своём маленьком острове Рунё, примерно в трёх милях вниз по реке.

— Вы хотите сказать, что…

— Течение реки направлено прямо на восточную сторону Рунё, на берег,
который называется Серебряной отмелью. То, что уносит река, всегда…

— Всегда?

«Ну, скажем, обычно его выбрасывает на берег на этом же самом пляже. Есть романтическая история о том, что бывший принц Сумарофф, влюблённый в дочь
Бывший барон Рунё, бывало, общался с ней, вкладывая письмо в расщелину
палки и бросая его в реку. Через час дама уже читала послание. Так что, возможно, ваш поклонник…

 Интересный анекдот, но, поскольку он не имел никакого отношения к местонахождению
герцогини, Уилфрид пошёл дальше и в конце концов добрался до уединённого и тихого места, насколько он мог судить, самого отдалённого от дворца.
Как раз в тот момент, когда он собирался повернуть назад, его слух внезапно уловил
звуки голосов, доносившиеся из-за кустарника, у которого он стоял.

«Воды Невы глубоки!»

 Уилфрида привлек не столько странный комментарий говорящего, сколько его голос. Этот голос он мог бы узнать из десяти тысяч.
 Говорил не кто иной, как Изак, кучер, спутник его долгого зимнего путешествия из Ковно в Санкт-Петербург. Что он делал в этих садах ночью, когда вход был запрещён всем, кроме знатных особ? Возможно, он оставил профессию шофёра, чтобы стать одним из многочисленных слуг принца Сумароффа.

 Осторожно выглянув из-за кустов, Уилфрид заметил четверых
мужчины, трое из которых сидели на деревенской скамье, а четвёртый, Изак, стоял, обращаясь к ним. Все были в масках и одеты в шоколадно-коричневый бархат и золотое кружево, которые были отличительной чертой ливреи принца Сумароффа. Но что-то подсказало Уилфриду, что, несмотря на этот наряд, Изак не был лакеем; он надел его только на эту ночь. Мужчина больше не вёл себя подобострастно и раболепно. Он говорил с
авторитетом и даже с достоинством, что заставило Уилфрида заподозрить, что он был
шпионом правительства и занимал столь высокий пост, какой только мог быть
на этих агентов. Как бы ни хотел Уилфрид найти герцогиню,
что-то в разговоре этих людей заставило его замереть на месте.

«Воды Невы глубоки!» — повторил Изак.

«Тише, говори потише», — сказал один из мужчин.

«Здесь мы в безопасности», — ответил Изак. «Никто не зайдёт так далеко от дворца. Вот почему я выбрал это место для нашей маленькой
встречи. Что бы вы сказали, если бы я предложил вам по тысяче рублей
каждому?

— Что вы лжёте!

— Я так и думал, что вы это скажете. Видите, что я поднимаю руками?

— Землю!

“Земли, нашей общей матери. Я размещаю его по голове, и что
что означает?”

“Что вы под присягой.”

“Так, наиболее торжественную клятву среди нас. Это, да, знаю, что я
говоря правду, когда я говорю, что, если мы это сделаем, тысяч рублей
каждый будет наша награда”.

Интервал молчания это обещание.

“Как он узнал, что она здесь?” - спросил вскоре один из мужчин.

“Ее маска случайно соскользнула”.

“Но если она снова на ее лице, как мы можем ее узнать?”

“ По ее платью. Как мне сказали, сегодня здесь пятьсот дам.,
но только одна в своем костюме. Она носит серое домино...

“Как и многие другие дамы”.

“Позвольте мне закончить. Есть _are_ много "серых" домино вот—верно, но посмотрим
и на них, и вы увидите, что их материал-бархат, шелк, или
что-то столь же дорогостоящим, в то время как ее скромные Серега с отделкой
серебряный шнур, самый простой костюм весь клубок. Ее маска тоже из
серого шелка.

— Что заставило её прийти сюда сегодня вечером?

— Она хочет увидеть царицу.

— И, возможно, в этот момент она исполняет своё желание.

— Едва ли. Ей придётся подождать до ужина.

— Почему?

“О, глупая! Не все дамы в масках? Никто не знает, кто есть кто, пока
общие разоблачение на самого ужина”.

“И когда она видит Царица—что тогда?”

“ Она намерена передать ей письмо. Наше дело - проследить, чтобы оно не было передано.
и чем скорее мы приступим к нашей работе, тем лучше.

Последовав этому совету, трое мужчин встали и пошли прочь, Изак впереди,
намереваясь, судя по его словам, помешать какой-нибудь девушке или женщине передать
письмо императрице; но как можно было помешать этому, не прибегая к сомнительным методам?

Уилфрид случайно наткнулся на какой-то зловещий заговор.
Всегда готовый противостоять подлости, он на время отложил в сторону герцогиню, решив
следовать за мужчинами и при необходимости защищать мечом женщину, против которой был направлен этот заговор.

Если бы путь мужчин пролегал параллельно кустарнику,
Уилфриду было бы легко следовать за ними, но случилось так, что они свернули почти под прямым углом к этой
заросли, которая была слишком густой, чтобы в ней мог пройти человек.
Уилфрид бежал то вправо, то влево, и когда наконец он
_действительно_ выбежал на поляну, то увидел, что мужчин уже нет.

 Не имея чёткого представления о том, в каком направлении они ушли, Уилфрид,
тем не менее, поспешил вперёд, но его попытка найти их не увенчалась успехом.

Удача снова привела его на террасу, выходящую на реку, и там, в нескольких шагах от него, слегка опираясь рукой на мраморную
балюстраду, стояла изящная фигура, одетая в простое серое домино с
серебряными шнурами. Она стояла молча и неподвижно, словно погрузившись в
красоту ночи.

Уилфрид почувствовал внезапное облегчение. Слава богу, негодяи потерпели неудачу в своих замыслах; леди, кем бы она ни была, всё ещё была в безопасности и останется в ней до тех пор, пока его острый клинок будет висеть у него на поясе.

  При приближении Уилфрида леди повернула голову и, увидев синий шарф, вздрогнула, словно узнавая его.

Это начало вселило в него внезапную надежду, которая подтвердилась, когда он
увидел сквозь прорези её серой маски внимательный взгляд тёмно-голубых глаз.

 Уилфрид затрепетал сначала от удовольствия, а затем от изумления, когда
он понял, что дама, которую искали Изак и его сообщники, была не кем иной, как его собственной герцогиней!




Глава XIX

Поцелуй принцессы


— Прекрасная дама, — сказал Уилфрид, кланяясь, — вы одна, хотя неписаный закон маскарада гласит, что у каждого должен быть спутник.

“Тогда вы нарушаете этот закон”, - ответила дама, - “потому что вы тоже, кажется,
одиноки”.

“А Кортни амбициозен, ты видишь; он будет иметь для своего товарища нет
но справедливый”.

“И вы не нашли ее в Полин де Воклюз?”

Ее тон был слегка ироничным. Если бы она увидела его в бальном зале, он
удивился и узнал, с кем он танцевал?

“Ваше высочество, я работал не для Полин де Воклюз".
три месяца на уединенном чердаке.

“Нет, это было для оскорбленной и вдовствующей императрицы”, - ответила герцогиня,
делая вид, что не поняла, что он имел в виду. “Лорд Кортни, императрица
несказанно благодарна вам за хорошую работу. Единственным желанием ее сердца было
увидеть падение нечестивого Министерства, и, благодаря вам, она получила
возможность увидеть это. Ты не хотел награды, но императрица молит тебя об этом.
Назови хоть одну.

“ Ну, я думал, что уже назвал одну.

— Глупый англичанин, — пробормотала она, отводя взгляд, — разве ты не
забыл _это_?

И затем, словно желая отвлечь его мысли от себя, она сказала,
устремив взгляд на реку: —

«Есть ли в Англии что-то подобное этому?»

Будучи патриотом, Уилфрид был вынужден признаться, что его родная земля
никогда не могла бы представить собой такую сказочную картину, как эта.
Петербург в летнюю ночь.

Часы пробили двенадцать, и хотя сияние заходящего
солнца едва угасло на западе, на востоке уже темнело.
уже расцвеченный золотыми прожилками. Это смешение сумерек и
рассвета, озаренного великолепием полной луны, создавало мягкий и
ясный, поэтичный и сказочный свет.

Река текла, молчаливый и величественный, ломать, тут и там в
серебряная рябь. Длинная линия набережных и дворцов, исчезающих в полумраке
в перспективе, казалась тканью видения, слишком прекрасного, чтобы быть реальным.

Какой бы очаровательной ни была эта сцена, для Уилфрида она стала ещё более привлекательной благодаря
присутствию юной герцогини, которая была хороша собой и окружена
романтической атмосферой таинственности.

Ему было приятно узнать, что пока он искал
_её_, она искала _его_.

«Я видела, как ты вышел из бального зала, — заметила она, — и как только
мне представилась возможность, я ускользнула. Не найдя тебя в…»

Она замолчала. Они уже не были одни. Просто кавалер и его возлюбленная,
разговаривающие вполголоса и, очевидно, настолько поглощённые друг другом, что
не замечают никого вокруг. Тем не менее герцогиня снова повернулась лицом к реке и, очевидно, опасаясь, что её голос, если его услышат, приведёт к её разоблачению, воздержалась от разговоров, пока они не остались вдвоём.
я почти прошла мимо.

“Я боюсь, что в каждом, кого я вижу сегодня вечером, есть шпион”, - пробормотала она.

“Значит, наша встреча - преступление?”

“Мои враги попытались бы сделать это таковым”.

“Дайте мне знать, кто эти враги, чтобы я мог сделать их и своими”.

“Должен ли я поверить вам на слово?” Серьезно спросила она. “Да? Тогда отмечай. Та, чьей вражды я больше всего опасаюсь, — это женщина, с которой вы танцевали сегодня вечером.

 — Полин де Воклюз.

 — Не кто иная.

 — Это жестокое высказывание.

 — Но правдивое.

 — Полин де Воклюз воспользуется этой встречей, чтобы причинить вам боль и
мой? Нет, я не могу так думать о баронессе. Я хотел бы, чтобы я мог принести
ваше высочество лицом к лицу с ней на несколько минут. Я уверена,
что такое собеседование закончилось бы тем, что вы стали бы лучшими друзьями ”.

“Имея полные доказательства ее вины, я не желаю такого собеседования”,
холодно ответила она.

Из этого казалось очевидным, что герцогиня должна быть знакома Полине. Какой проступок совершила Полина по отношению к герцогине, что его можно было назвать
тяжким преступлением?

«У вашего высочества есть враги», — сказал он после паузы.
сайленс: “увы! но это слишком верно. Они, или, скорее, их агенты, здесь
сегодня вечером”.

“Откуда вы это знаете?”

“Спрятавшись за каким-то кустарником, я подслушал разговор четырех мужчин”.

“Обо мне? Но, не зная моего имени, как вы могли сказать, что я тот человек, о котором
идет речь?”

— Потому что они говорили о даме в серой маске и сером саржевом домино,
подпоясанном серебряным шнуром, как у вас. Один вопрос покажет,
вы ли та дама, о которой они говорили. Скажите, вы не хотите
передать письмо царице?

 Герцогиня как-то странно посмотрела на Уилфрида, словно удивлённая этим
знание с его стороны.

“Это правда. У меня при себе письмо, адресованное царице”, - пробормотала она
с некоторой неуверенностью в голосе.

“В этот самый момент эти четверо мужчин ищут вас, полные решимости
помешать вам, честными или нет средствами, передать это письмо
Царице”.

“ Лорд Кортни, вы не должны покидать меня, пока я снова не окажусь в безопасности в бальном зале
. Это письмо не должно попасть к нам в руки. — «К нам» взволновало
Уилфрида. — «Я говорю «нам», — продолжила она с улыбкой, такой же приятной, как и загадочной, —
потому что это письмо жизненно важно как для вас, так и для меня».

“ Со мной ваше высочество в безопасности, не бойтесь. Но поскольку вы, похоже, живете
в атмосфере опасности, почему бы не попытаться сбежать от нее?

“ Как?

“Есть пути для вас открыты”, - сказал Уилфрид, с неожиданным и смелым
вдохновение. “Британское посольство, чтобы быть восстановлено на ул.
Петербург. Пусть это будет ваше убежище. Пойдем со мной этой ночью. Скажи
Посол, расскажите ему о своей тайной истории. Сделайте его своим защитником.
 Под защитой Англии вы будете в безопасности.

 — Лорд Кортни, — решительно сказала она, — ваше предложение невозможно выполнить.

“Я поверю в это только тогда, когда вы докажете, что это так”.

“Если бы я нашел там убежище, царь потребовал бы моей капитуляции”.

“Весьма вероятно; и мой добрый дядя, посол, ответил бы на это требование
отказом”.

“Я думаю, что нет. Однако пусть будет дан отказ; это не помешало бы
Царю войти со своими войсками”.

“Это не так. Такой акт был бы нарушением международного права. Царю
пришлось бы немедленно возобновить войну с Англией».

«И он был бы готов к этому, если бы я поступил так, как вы предлагаете».

Неужели она действительно была настолько значимой фигурой в политическом мире, что её задержание в британском посольстве стало бы достаточным поводом для войны между двумя империями? Это было поразительное заявление, и всё же в её спокойном и серьёзном тоне чувствовалась убеждённость.

 — Ваше высочество, — сказал Уилфрид с каким-то укоризненным отчаянием, — разве вы не достаточно долго меня озадачивали? Могу я узнать, кто вы? На нашей последней встрече вы обещали раскрыть мне своё имя и историю.

— Тогда позвольте мне сдержать своё слово.

 Она села в полукруг, который образовывал часть парапета
Она вышла на террасу и жестом пригласила Уилфрида сесть рядом с ней.

 Позади них текла сверкающая река; перед ними, вдоль всей террасы,
высилась роща темных сосен, чьи листья колыхались от ночного бриза.  Из далекого бального зала доносились приглушенные звуки оркестра.

Хотя Уилфрид внимательно прислушивался к каждому слову герцогини, помня о
четырёх мужчинах в шоколадного цвета ливреях, он бдительно оглядывался по
сторонам, хотя и сомневался, что квартет покажется, пока он с ней.

То и дело появлялись группы смеющихся участников маскарада, и при их приближении герцогиня либо замолкала, либо продолжала говорить шёпотом, пока гуляки не проходили мимо.

«Я к вашим услугам, лорд Кортни. Спрашивайте меня».

«Для начала объясните, как я спас вам жизнь, не сохранив никаких воспоминаний об этом событии».

«На это легко ответить». Более восьми лет назад — мне тогда было четырнадцать лет — мы с сестрой гостили в замке Сильверштайн
в Саксонии. Однажды вечером, среди прочих развлечений, там был
серия живых картин, в одной из которых мы с сестрой приняли участие,
одетые в костюмы лесников, и, — добавила герцогиня с ноткой тщеславия, — если всё, что о нас говорили, правда, то мы были парой симпатичных парней. На следующее утро, перед завтраком, моя сестра, всегда полная озорства, предложила нечто особенно дерзкое. — Давайте наденем платье, которое мы носили в «живом рисунке», и прогуляемся за пределами замка. Я со смехом согласилась, и, ускользнув от глаз старших, мы, две девочки, вышли в мужской одежде. Смотритель
Стражник, мимо которого мы смело прошли, не смог разглядеть нашу маскировку и,
без сомнения, удивился, почему мы так смеялись, когда оказались на безопасном расстоянии от
ворот. Было солнечное утро, и мы направились в лес, который
рос к востоку от замка. Забыв о времени, мы брели вперёд, пока
наконец до нас не дошло, что мы далеко от дома и, возможно, поступаем глупо, потому что мы вдруг вспомнили, что недавно в этом лесу видели медведя.

«Едва эта мысль пришла нам в голову, как мы действительно наткнулись на двух
Маленькие чёрные медвежата катались друг по другу у подножия полого дерева.
 От этого зрелища у нас кровь застыла в жилах, потому что с первого взгляда было понятно, что этот полый ствол — медвежья берлога, и мы не сомневались, что её дикий обитатель был где-то неподалёку.  Затем послышался тяжёлый топот по опавшим листьям, и через мгновение появилась медведица, рычащая и направляющаяся прямо к нам.  Мы с сестрой были слишком напуганы, чтобы пошевелиться, и цеплялись друг за друга, издавая дикие крики.

Уилфрид и сам мог бы рассказать продолжение, но предпочёл услышать его из её уст. Было приятно слушать её голос. Герцогиня
Я увидел его улыбку и улыбнулся в ответ.

«Нужно ли мне рассказывать вам, что произошло? Раздался выстрел из мушкета, и медведь
упал замертво. Выстрел сделал молодой человек, который вышел вперёд с
улыбкой, в которой, как мне показалось, было что-то презрительное.
Конечно, лорд Кортни, вы приняли нас за тех, кем мы казались, а именно:
двое молодых людей, и как таковые, мы, несомненно, выглядели очень глупо, кричали и
не предпринимая никаких попыток спастись; и все же, возможно, если бы вы были
без мушкета, вы не выглядели бы таким храбрым, как сейчас
тогда.

“ Совершенно верно, ваше высочество.

«Естественно, нам не хотелось говорить, что мы девушки, поэтому, поблагодарив вас, мы поспешили прочь и добрались до Сильверстайна, так что о нашем побеге никто не узнал.

«В смятении мы забыли спросить имя нашего спасителя.

«Мы должны попытаться выяснить, кто он, — сказала моя сестра, — и выразить нашу благодарность не только словами».

«Итак, ближе к вечеру, на этот раз одетые подобающим образом для благовоспитанных
девочек, мы выехали в экипаже в сопровождении нашей дуэньи.

«Нам повезло, потому что, когда мы ехали по главной дороге,
Отойдя в сторону от леса, моя сестра взяла меня за руку и сказала:
«Вот он».

«И действительно, это был наш спаситель, выходящий из «Кронпринца», симпатичной маленькой гостиницы на обочине. Он сел в фаэтон, стоявший у дверей гостиницы, и уехал. Мы знали трактирщика, и от него мы узнали, что незнакомец был английским дворянином, виконтом Кортни по имени, который жил по соседству в течение предыдущей недели. Он получил разрешение принца охотиться на землях замка и ловить рыбу в его водах.

«Мы не решались задавать дальнейшие вопросы, чтобы наша дуэнья не спросила, почему мы интересуемся этим незнакомцем; но как только мы вернулись в замок, мы взяли в библиотеке книгу о британском пэрстве и узнали всё, что могли, о лорде Кортни, его семье и предках.

«На следующий день мы отправились посмотреть на медвежью берлогу; на этот раз нас сопровождали вооружённые лесничие. Когда я обходил это место, мой взгляд
привлекло сверкание среди опавших листьев. Я наклонился и поднял
золотой медальон. Мы сразу поняли, кем он был потерян, когда
внутри ты найдёшь свою миниатюру».

 Уилфрид часто задавался вопросом, что стало с этим медальоном, который он
заказал по особому эскизу в качестве подарка своей матери.

 «Восстановление этого медальона, — сказала моя сестра, — даст нам
возможность поговорить с лордом Кортни. Мы отнесём его к «Кронпринцу» и
скажем ему, что мы — те двое юношей, которых он спас от медведя». Но, придя в гостиницу, мы узнали, что вы в тот же день уехали
в Англию, так что медальон остался у меня.

— И с тех пор вы его храните?

В ответ она указала на своё горло, и Уилфрид увидел давно потерянный
кулон, свисающий с тонкой золотой цепочки.

«Нужно ли возвращать его в столь поздний час?» — спросила она,
делая вид, что хочет снять кулон с цепочки.

Но Уилфрид мягко остановил её.

«Он не мог бы быть в более подходящем месте».

Рассказ герцогини пролил свет на некоторые доселе тёмные вопросы; он
объяснял, например, почему она узнала его в гостинице «Серебряная
Берёза».

 И она хранила его миниатюру более восьми лет, с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать! Теперь она лежала у неё на груди! Неужели это было её привычное место?
место? Если это так, и если факт стал известен Баранова, он бы
объяснить, почему министр пришел к выводу, что герцогиня должна быть в
любовь с Уилфридом; если любовь, казалось бы, безнадежный случай, так как он был не
вероятность того, что она когда-нибудь снова встретиться с человеком, который спас ей жизнь.
Часто ли она смотрела на портрет в медальоне? интересно, подумал он. И
теперь, когда оригинал был рядом с ней, с какими чувствами она к нему относилась
? Благодарность за спасение её жизни? Глубокая и искренняя благодарность, но
ничего больше? Уилфрид решил, что выяснит это сегодня же ночью.

“Поскольку на первый вопрос дан полный ответ, - улыбнулся он, - наступает черед второго вопроса”
”Ваше имя?"

“Сначала я хотел бы услышать, за кого вы меня принимаете?" Вы должны иметь
формируются некоторые понятия”.

“Прав ли я, предполагая, что вы не внучка царя Ивана
Ви.?”

Герцогиня ответила на этот вопрос весёлым смехом, который Уилфрид
услышал впервые. Смех был таким звонким и приятным, что он пожалел,
когда он прекратился.

— Что навело вас на эту мысль? — спросила она.

— Параграф в английской «Таймс», — ответил Уилфрид, повторяя
отрывок, потому что, полагая, что он относится к герцогине, я выучила его наизусть не из-под палки, а с удовольствием.

 «И вы приняли меня за ту самую даму? Она никогда не существовала. Если бы вы заглянули в «Таймс» всего неделю спустя, то увидели бы, что тот же корреспондент опровергает эту историю как пустой слух и извиняется перед своими английскими читателями за то, что ввёл их в заблуждение. Внучка Ивана! В моих жилах нет ни капли московской крови. Я такая же, как и вы, —
иностранка в России».

 Почему-то Уилфриду было приятно думать, что она не русская.
чем Русс, хотя её заявление ещё больше озадачило его, поскольку, поскольку она не была связана кровными узами с императорским домом Романовых, как она могла быть такой влиятельной в политическом плане, какой она, несомненно, была, по словам самой себя и Баранова? Была ли она членом какого-то другого королевского дома Европы и по какой-то причине вызывала ревность у правящего монарха? Была ли она сослана в своего рода ссылку при русском дворе, где за ней должны были строго следить и, прежде всего, следить за тем, чтобы она не
не влюбиться? Почему она не объяснит и не положит конец всей этой тайне?

«Я родилась принцессой Марией, — продолжила она, — и принцесса Мария — это имя, которое я люблю, и имя, которым меня до сих пор называют друзья».

«Тогда ты будешь для меня принцессой Марией, и…»

Он замолчал. Часы на башне дворца Сумароковых пробили час.

“ Час дня! ” сказала принцесса Мария — если использовать имя, которое она любила называть
— с некоторой тревогой в голосе. “ Я пробыла слишком долго.
Я должна вернуться, лорд Кортни, не проводите ли вы меня в бальный зал, и
там— там мы должны расстаться.

“Расстаться! Мы только что встретились. Если мы расстанемся, когда мы встретимся снова?”

“Боюсь, никогда”.

“Никогда" - трудное слово.”

“Ты думаешь, мне не трудно это сказать?” - пробормотала принцесса, когда
она поднялась на ноги, явно собираясь уходить.

“Останься, принцесса. Вы еще не выполнили всего своего обещания. Там есть
твое настоящее имя и— поцелуй.

“ Ты не отпустишь меня?

“ Я сдержал свое слово, принцесса. Ты не сдержишь свое?

Когда Уилфрид поднялся на ноги, она отступила на шаг или два, выставив руки
вперед, как бы удерживая его.

“ Какое удовольствие ты получишь от поцелуя, данного по принуждению?

— Значит, вы поцелуете меня только для того, чтобы избавиться от
обязанности?

— А в каком ещё настроении я должна это сделать?

— Если принцесса может поцеловать меня только неохотно, пусть она не
целует меня вовсе.

Принцесса Мария на мгновение заколебалась.

— Я... я сдержу своё обещание, — сказала она. — Но не... не здесь... на открытой террасе. Там... в тени. Это смерть, если... если нас увидят!

 Уилфрид взял её маленькую руку — как она дрожала! — в свою, провёл её по террасе и встал рядом с ней в тени сосен.

— Не было оговорено, что вы должны носить маску, — сказал он.

Она сняла вуаль, открыв своё прекрасное лицо, ставшее ещё прекраснее благодаря нежному румянцу.

Она огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости никого нет.
Убедившись, что они одни, она повернулась к Уилфриду. Никогда он не дрожал так, как в этот момент, когда принцесса легко положила руки ему на плечи и посмотрела ему прямо в глаза, стараясь быть смелой, но всё же испытывая робость.

 Её прекрасное лицо приблизилось к нему; он почувствовал аромат её дыхания;
их губы встретились в поцелуе, который она подарила ему с теплотой,
исходившей лишь от одного чувства. Нежный взгляд её тёмно-голубых глаз
сказал ему яснее всяких слов, какое место он занимает в её сердце. Движимый
непреодолимым порывом, он обнял её. Она не возмутилась; напротив,
она прижалась к нему в том диком, сладостном, волнующем объятии,
которое бывает лишь раз в жизни.

— Принцесса! — прошептал он дрожащим от волнения голосом. — Ты любишь
меня, не так ли? Я не позволю тебе вернуться к прежней жизни. Ты должна
пойти со мной…

— О нет, нет! — выдохнула она, пытаясь высвободиться из его объятий. — Боже мой! Что я
делаю? Лорд Кортни... отпустите меня... Не искушайте меня... Это... этого не может быть!

 — Почему?

 Она дико рассмеялась.

 — Вы бы не спрашивали, если бы знали меня. Я...

 Слова внезапно замерли у неё на губах. Уилфрид, глядя на её лицо,
увидел, что его красота искажена ужасной переменой. С побледневшими щеками
и открытым ртом она смотрела на что-то или кого-то позади него. Её
странное застывшее выражение лица почти наводило на мысль, что из листвы
выросла голова Медузы, чей леденящий взгляд мог
преврати смотрящего в камень. Что-то из её чувств передалось Уилфриду; несколько секунд он стоял, всё ещё держа принцессу в объятиях, едва осмеливаясь повернуться, чтобы не увидеть у своего локтя какое-нибудь ужасное привидение.




 ГЛАВА XX

УИЛФРИД ПОЛУЧАЕТ ВЫЗОВ


Когда Уилфрид наконец повернул голову, он увидел высокую фигуру в маске,
неподвижную, молчаливую, настороженную; того самого крестоносца, который сердито посмотрел на него в бальном зале.

Когда один джентльмен застаёт другого за поцелуем с дамой,
вежливость требует, чтобы первый немедленно удалился.
Но незваный гость не пошёл по этому пути; вместо этого он остался на месте, как будто пришёл сюда только для того, чтобы наблюдать за парой, явно не обращая внимания на то, смущает ли его присутствие кого-то или нет.

 Уилфрид мог бы убить его без зазрения совести.

 Прекрасная принцесса прижималась к нему, слушая его признание в любви, и вдруг… Очаровательная ситуация должна была закончиться — по крайней мере, на какое-то время — из-за клоунства новоприбывшего!

 Когда он убрал руку с плеча принцессы, она сделала движение, словно собираясь убежать.

— Останься, принцесса, — прошептал он. — Не уходи. Со мной ты в безопасности. Ты знаешь этого человека? Кто он?

 Она, казалось, была слишком напугана, чтобы ответить; она смотрела то направо, то налево вдоль освещённой луной террасы, явно раздумывая, в какую сторону бежать; наконец, с силой, рождённой отчаянием, она внезапно вырвалась и, прежде чем удивлённый Уилфрид успел её остановить, принцесса
Мари скрылась из виду в темноте среди сосен. На мгновение он
заколебался, не зная, идти за ней или нет, но, поскольку бегство могло показаться
из трусости он решил остаться и повернулся к крестоносцу, на которого теперь злился вдвойне.

Незнакомец вышел из тени деревьев и с достоинством встал в лунном свете, глядя на другого, как будто требуя от него объяснений за недавнее поведение.

— Подходите для шпионской службы, сэр? — спросил Уилфрид. — Мне говорили, что это прибыльное занятие.

«В общении с бесчестными людьми, — последовал ответ, —
приходится отбрасывать в сторону правила вежливости».

 Уилфрид был уверен, что говоривший был Уваровым и что по какой-то причине
По той или иной причине принц пытался скрыть свой голос.

Однако он обратил внимание не столько на голос, сколько на
слова. Бесчестная? Когда Уилфрид вспомнил милое личико принцессы и
невинные глаза, его гнев против человека, который осмелился обвинить её в
неправоте, разгорелся ещё сильнее.

— Бесчестная, мой подслушивающий? — повторил он с опасным блеском в
глазах.

“ Я произнес это слово, сэр.

“ К кому вы его применяете — ко мне или к леди?

“ К обоим.

- Это слово, от которого вы должны отказаться или оправдать его.

— Последнее действие леди оправдывает это. Если она невиновна, зачем ей бежать? Она знает
меня и, зная это, не осмеливается встретиться со мной лицом к лицу.

— Зная вас, она имеет преимущество передо мной. Позвольте представиться. Я англичанин, виконт Кортни; вы можете видеть моё лицо, — и, произнеся это,
Уилфрид снял маску. — Могу я попросить вас сделать то же самое?

Хотя Уилфрид почти не сомневался, что перед ним Уваров, всё же
снятие маски должно было принести уверенность.

 — Возможно ли, что вы меня не узнаёте?

 — Могут ли ваши глаза видеть сквозь шёлковую маску?

 Крестоносец на мгновение замешкался.

“Вы не знаете меня? Это хорошо!” Он, казалось, получать удовлетворение от
Отказ Уилфрид, чтобы опознать его. “Завтра утром ты увидишь меня в лицо
и узнаешь мое имя”.

“А почему бы не сегодня вечером, мой Крестоносец?”

“Я с удовольствием пока сохраню свою личность”.

“Но как, если я узнаю это сейчас? Как, если я не стану ждать?
до утра? Что, если я сниму с тебя маску и заставлю тебя под
прицелом меча назвать своё имя?

— Можешь попробовать, — ответил тот, отступая на шаг или два, чтобы
не дать Уилфриду сорвать с него маску.

«Хорошо! В нём есть что-то правильное», — подумал Уилфрид, увидев, как тот
схватился за рукоять меча и приготовился защищаться.

«Утром, — продолжил незнакомец, — когда вы узнаете моё имя, вы с готовностью признаете, что у меня есть веские причины сохранять инкогнито».

«Боже, ты очень загадочен, мой бывший друг», — подумал Уилфрид.

— Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, — продолжил другой, — чем скрестить с вами шпаги здесь и сейчас, но в таком случае мы злоупотребили бы гостеприимством нашего княжеского хозяина, Сумароффа. Более того,
Столкновение наших клинков наверняка соберёт вокруг нас толпу, которая попытается
остановить нашу схватку; и, — добавил он с мрачной и смертельной серьёзностью, —
раз уж мы начали, то не остановимся, пока не закончим».

 По мнению Уилфрида, Уваров, должно быть, достиг значительных успехов
в фехтовании, раз позволял себе такие высказывания. Всегда уважая
человека, готового сражаться, он ответил с поклоном:

— Пусть будет так; раз вы этого хотите, сохраните свою маску и своё инкогнито,
которое, — добавил он про себя, — вовсе не инкогнито. Он продолжил вслух:
“Ваше желание скрестить со мной мечи встречает живой отклик. Позвольте мне
однако отметить, что несколько необычно приглашать мужчину на дуэль
без объяснения причин. Вы еще не оправдали своего мнения
о моей чести.

- О чести! - усмехнулся тот дрожащим от сдерживаемой страсти голосом.
- О чести! Соответствуют ли тайные встречи чести английского джентльмена
? Ты встречаешься с ней, — он осторожно огляделся по сторонам, — пусть она останется безымянной, кто знает, чьи уши могут её услышать? Ты тайно встречаешься с ней в полночь во дворце Михайловского; ты встречаешься с ней
с поцелуями и объятиями на этом маскараде; тебя видели выходящим из её спальни в гостинице в Горе. Ты, который опозорил её, — ты говоришь о чести?

 Сквозь прорези маски глаза мужчины горели огнём; казалось, он был в ярости. Он поглаживал рукоять меча, словно желая наброситься на Уилфрида и покончить с ним прямо сейчас, не дожидаясь утра.

Что касается Уилфрида, то слова собеседника поразили его, как удар
молнии, наполнив ужасом, но не столько за себя, сколько за
на его счету, как и на счету Марии. То, что до сих пор было тревожным подозрением,
теперь превратилось в мрачную правду: инцидент в спальне был известен
Уварову, а может быть, и другим! Какой бы невинной ни была принцесса,
теперь на неё будут показывать пальцем как на падшую с высот девичьей
чистоты. И самая горькая мысль заключалась в том, что, казалось, не было
способа опровергнуть клевету. Тщетно было бы ему или ей отрицать. Насмешливое дворянство, выросшее в дурной атмосфере двора Екатерины и привыкшее судить о других по своим меркам, приняло бы это как
ни его слова, ни слова принцессы. Она была заклеймена позором, и причиной всему был он сам — Уилфрид Кортни!

 Что ж, по крайней мере, он мог получить одно удовлетворение — увидеть, как
первородный предатель падёт замертво у его ног, потому что утром он не пощадит его.

 «Битва не заставит себя ждать», — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Вы
набросились с клеветой на невинную леди, и, клянусь небом, вы умрёте за это.

— Невинная! Должен ли я считать сегодняшние поцелуи и объятия доказательством
невинности?

— Почему бы даме не поцеловать меня, если она захочет?

 Другой мужчина изумлённо вздохнул и несколько мгновений смотрел на него,
как будто сомневался, что с умом Уилфрида всё в порядке.

 — Вы так говорите, зная, кто эта дама?

 — Прошу прощения, я не знаю, кто эта дама. Я не обязан давать вам объяснения, сэр, но могу сказать, что знаю эту даму только под именем принцессы Марии — именем, которое ничего для меня не значит.

 Уилфрид не стал просить собеседника просветить его в отношении
Принцесса; в его нынешнем надменном настроении он не примет от него никаких одолжений.

Крестоносец посмотрел на Уилфрида так, словно сомневался в его словах.

“Неужели это правда?” он пробормотал.

“Этого могло бы и не быть, будь я русским князем”.

Как будто столкнувшись с какой-то новой и поразительной проблемой, мужчина отвернулся
в сторону и сделал несколько шагов взад и вперед, прежде чем заговорить снова.

«Ваше утверждение звучит настолько неправдоподобно, что я, возможно, не решусь его принять. Если дама имеет _не сказал тебе ее имя, если вы действовали в
незнание своего ранга, то вина ее, а не твое. Нет, ” добавил он
более мягким тоном, “ я готов отказаться от своих размышлений о вашей
чести.

“ Вы очень добры. Но если я честен, как может женщина быть
бесчестно?”

“Что будет видно в ночи”.

“Перед дуэлью, я надеюсь?”

— Ну что вы, — сказал тот с многозначительной улыбкой, — вы вряд ли будете в состоянии выслушать объяснения _после_ дуэли.

— Это ещё вопрос. Но мне кажется, вы несколько непоследовательны, потому что,
Конечно, признав, как вы признали, что моя честь незапятнанна, вы, с вашей точки зрения, устранили все причины для дуэли?

— Так можно было бы подумать, — ответил другой, который, казалось, становился всё более спокойным, — но это не так. Ситуация лучше, чем я думал. Этот скандал ещё можно замять; он не должен стать достоянием Европы. Тем не менее, лорд Кортни, вы должны понести наказание за свою
дерзость. Вы совершили — правда, сами того не желая, — то, что может быть искуплено
только смертью.

“ Где будет место нашей встречи? ” спросил Уилфрид с некоторым удивлением.
нетерпение, ибо ему не терпелось поспешить за княгиней.

 — Вы знаете Выборгскую дорогу, идущую на север от города?  Хорошо!  Немного дальше, за восьмым верстовым столбом, с правой стороны дороги, есть тропинка, ведущая к небольшой поляне.  В восемь часов — через семь часов — я буду там с другом.  А вы?

 — Не опоздаю. — А наше оружие?

— Выбор за вами, как за тем, кто бросил вызов.

 Уилфрид, помня о недавней страсти Уварова к фехтованию и
желая угодить ему в этом вопросе, ответил: —

— Что вы скажете о трёхфутовых мечах?

— Согласен, — ответил тот с явным удовлетворением в голосе.
— Мой секундант принесёт оружие с собой. Доктора, — многозначительно добавил он, — нам не потребуется.

— Если вы поставите последнее замечание в единственном числе, — сказал Уилфрид, — я не буду с вами спорить. Итак, раз всё улажено, нам незачем затягивать эту беседу. Место встречи - поляна возле
восьмого верстного столба на Выборгской дороге; время - восемь часов. До тех пор,
прощай”.

С этими словами Уилфрид отвернулся, мучительно ожидая, что же может произойти.
что случилось бы с принцессой, если бы она оказалась в поле зрения
четырёх наёмников в ливреях. И теперь он впервые начал понимать,
каким орудием он был в руках графа Баранова. Он сделал именно то,
чего хотел Баранов. Его приезд в Россию с благородной целью
защитить даму от коварных интриг этого министра закончился тем, что
он опорочил её имя и поставил под угрозу её безопасность!
Она подарила ему поцелуй любви, несмотря на своё убеждение: «Если нас увидят, это будет смерть!»

 И их _увидели_, причём враг!

Возможно, Уилфриду суждено было умереть несколькими днями ранее, но
восстановление британского посольства изменило ситуацию. Царь, придворная партия, министры или кто бы то ни было из таинственных врагов Марии
не могли арестовать племянника представителя Великобритании за проступок, который, в худшем случае, был всего лишь неподобающей _любовью_. Тем не менее, стремясь избавиться от него, они пытались сделать это якобы честно и открыто, заставив принца Уварова, недавно получившего опыт фехтования, вызвать его на смертельную дуэль.

Что ж, эта часть плана должна была провалиться; бой не пугал
Уилфрида.

 Но что насчёт Марии, принцессы с печальными глазами, которая в
присутствии свидетеля дала недвусмысленное доказательство своей любви к
англичанину? Она не была британской подданной; её свобода и жизнь зависели
от милости российских властей.

Будет ли королевский дом, к которому она принадлежала, доволен или нет, но
потребует ли он, чтобы наказанием за её проступок стало пожизненное
заточение в крепости или монастыре?

 Уилфрид стремился как можно скорее найти принцессу, и
он решил, что, когда найдёт её, не отпустит от себя, пока не доставит в безопасное место, а самым безопасным местом, которое он мог себе представить, было британское посольство. Правда, она уже отказалась от этого убежища, но страх, вызванный недавним происшествием, мог изменить её решение.

Прошло не более пятнадцати минут с тех пор, как она сбежала с террасы, но за пятнадцать минут можно многое сделать, чтобы спрятаться, и принцесса спряталась так хорошо, что Уилфрид не мог её найти, хотя несколько раз обошёл сады
а также в бальном зале.

 Хотя Уилфрида мучил страх, что она могла попасть в руки четверых наёмников, он пришёл к более вероятному выводу, что принцесса вообще покинула маскарад. Неужели она осталась бы, чтобы рискнуть ещё раз встретиться с принцем Уваровым, которого она явно боялась? Но едва Уилфрид пришёл к такому выводу, как сразу же отбросил его. У принцессы было с собой письмо, предназначенное для царицы. Собиралась ли она по-прежнему вручить его? Тогда, если только она не знала секрета
В костюме царицы ей пришлось бы ждать, пока императрица публично не разоблачится на общем маскараде, который должен был состояться в два часа.

И тут Уилфрида снова посетила недоуменная мысль.  Почему принцесса, предположительно принадлежащая к придворному кругу, выбрала для вручения письма публичный маскарад, когда, как можно было бы подумать, лучше было бы сделать это наедине? И это письмо, как она утверждала, содержало нечто жизненно важное не только для неё самой, но и для Уилфрида. Это было странно — очень странно, — но
так было все остальное, что происходит ночью. Уилфрид еще не знал
более загадочной время.

Когда стрелка часов была на одного-двух ударов, он восстановлен в
Зал зеркал, и, поднимаясь на галерею, посмотрел вниз на толпу
гуляк в масках. Он надеялся еще через минуту-другую увидеть
царя и, что его больше интересовало, царицу, на случай, если
принцесса зайдет, чтобы вручить свое письмо.

Но во время всеобщего снятия масок, когда все с нетерпением
оглядывались в поисках императорской четы, князь Сумароков поднялся на помост и
Оказалось, что государственные дела помешали царю почтить маскарад своим присутствием; царице же помешала слегка приболевшая царица. Уилфрид, пожалуй, был единственным из присутствующих, кто не услышал этого разочаровывающего объявления, так как в тот момент его внимание было поглощено фактом, не имевшим никакого значения для тысячи с лишним гостей, но ставшим для него поразительным открытием.

За мгновение до разоблачения он заметил Полину,
которую, конечно, можно было узнать по костюму. Она опиралась на руку
высокая и величественная фигура, облачённая в сверкающую кольчугу византийского
воина. Ранее этим вечером, когда Уилфрид впервые вошёл в бальный зал, он
заметил этого человека и обратил внимание Полины на его великолепный
и яркий костюм.

 Когда он снял маску, Уилфрид был потрясён. Византийским
воином оказался не кто иной, как князь Уваров!

Очевидно, что если только Уваров не сменил свой костюм — что маловероятно, — то он не мог быть тем рыцарем-крестоносцем, которого Уилфрид встретил на террасе.

Тогда с кем же ему пришлось сражаться в восемь утра?




ГЛАВА XXI

«ВАШ ПРОТИВНИК — ИМПЕРАТОР»


За разоблачением гостей последовало одновременное движение к
столам для ужина, накрытым в соседней комнате, которая едва ли уступала
Зеркальному залу по размеру и великолепию.

Измученный мыслями о принцессе, Уилфрид был не в настроении
есть, даже когда прославленная кухня Сумарофф предлагала свои
искушения.

Убедившись, что ни Марии, ни рыцаря-крестоносца среди гостей нет, он покинул дворец, предварительно отправив
Полин получила от него служанку с короткой запиской, в которой он, не объясняя причины,
выражал сожаление, что не может проводить её домой.

 Было уже больше двух часов. К восьми часам он должен был быть в
месте, расположенном в шести милях от города, а в промежутке ему нужно было найти
вторую служанку и попытаться немного отдохнуть. Он не мог терять время.

Подойдя к входу во дворец Сумароковых, он взял машину
и поехал в свой отель, где сменил старинное платье на более
современное и, сделав это, сразу же отправился в британское посольство.
Уилфрид решил, что один из секретарей его дяди может стать его заместителем.

«Если только старик сам не вызвется добровольцем, что маловероятно, — подумал Уилфрид. — Это поставит под угрозу его дипломатическую миссию».

Добравшись до посольства, Уилфрид узнал, что, несмотря на поздний час,
«старик» ещё не лёг спать, а сидел один в своём кабинете.

Пройдя туда, Уилфрид увидел, что посол сидит за столом,
на котором, помимо сигар и вина, лежал очень большой пергамент
с прикреплёнными к нему печатями, судя по всему, важный государственный документ.

— Фу! Окна закрыты, а шторы задернуты в эту жаркую июльскую ночь? — сказал
 Уилфрид, взглянув на плотно занавешенные окна.

 — Высунь голову в окно, и ты скоро почувствуешь причину.
 Внизу канал Фонтанка. Что русские власти хотят этим сказать, поместив меня
в эту зловонную дыру? Чёрт возьми! им придётся найти мне другое жильё.
 Видишь мою новую Диану? Винкельман! Купил его вчера. Стоил семьсот рублей —
как думаете, оно того стоит? А затем, увидев, что взгляд Уилфрида
привлек документ на столе, он продолжил: «А! Редактор
«Санкт-Петербургская газета» дорого бы дала за экземпляр этого документа».

«Полагаю, это…»

«Дубликат секретного англо-русского мирного договора. Я изучаю его в двадцатый раз. Нельзя оставлять лазейки, через которые мог бы пробраться враг».

«Царь ещё не подписал его?»

“ Он подписывает контракт завтра вечером, или, вернее, сегодня, поскольку уже далеко за полночь.
И все же, ” продолжил посол, и на его лице появилось странное выражение,
“ и все же — кто знает? — возможно, он никогда этого не подпишет.

“ Его самодержавное Величество так непостоянен?

“Нет, но жизнь есть. Завтра царь может быть мертв”.

“Если уж на то пошло, я тоже могу”, - заметил Уилфрид, думая о
предстоящей дуэли. “Ты тоже можешь; мы все тоже”.

“Ах! но в случае с царем есть особая причина для страха. Но там!
Я говорю слишком быстро. Я не должен выдавать государственные секреты”.

Это предположение о скрытности было всего лишь предварительным этапом перед раскрытием, как
Уилфрид очень хорошо знал. Послу было что рассказать, и он сгорал от нетерпения, а Уилфрид, как бы ему ни хотелось поскорее перейти к теме предстоящей дуэли, не прочь был послушать, впечатлённый сдержанным волнением дяди.

— Мне рассказали об этом по секрету, — продолжил лорд Сент-Хеленс, — но я не вижу причин, по которым я не должен рассказать вам. Эта история наверняка станет достоянием общественности в течение сорока восьми часов. Что ж, тогда вот она.
 Как и остальные дипломаты, я получил приглашение на это
Сумаров приехал на праздник и заглянул ненадолго перед ужином; и я
не жалею, что пошел, потому что там, несмотря на его маску, я узнал
моего старого друга Панина. Он был в состоянии сильного волнения, вызванного
тем, что он только что услышал от Александра.

“ Значит, Александр был на празднике?

“ Конечно, был.

“Князь Сумаров публично заявил, что это не так”.

“Никогда не верьте публичным заявлениям — в России. Он был там, но
ушел до ужина. Как вы увидите, у него были очень веские причины для
желания побыть наедине со своими мыслями. Говоря об Александре, я полагаю,
вы знаете, что он был женат, когда ему было всего шестнадцать лет, то есть в том
возрасте, когда едва ли можно выносить справедливые суждения. На самом деле у него не было права голоса при выборе жены; она была выбрана для него его бабушкой Екатериной, и нашему бедному Александру ничего не оставалось, кроме как подчиниться.

«Очевидно, что брак такого рода, заключённый исключительно по политическим
соображениям, не может принести того счастья, которое приносит союз, основанный
на взаимной любви. Я далёк от того, чтобы говорить что-либо дурное о юной царице
Елизавете; она прекрасна, она очаровательна, она добра; но всё же вы знаете,
что сказал старый римлянин тем, кто хвалил его жену: «Вам она может показаться
прекрасной сандалией», — сказал он, снимая её. «Только я знаю, где у неё болит». То же самое с царицей. Нам она может казаться идеальной супругой, но только Александр знает, где у неё болит».

— Легко понять, к чему всё это ведёт.

 — Именно так.  Обычный результат, когда короли вынуждены вступать в брак из политических соображений.  Наш
Александр оглядывается по сторонам в поисках спутницы, которая пришлась бы ему по вкусу.

 — А как зовут эту даму?

 — Это секрет, известный только Панину, а значит, и мне.

 — Неужели интрига достигла преступной стадии? — но нет, этого не может быть.

Лорд Сент-Хеленс удивился хриплому голосу и странному взгляду, с которыми его племянник задал этот вопрос.

«Панин так не думает. На самом деле, судя по тому, что произошло сегодня вечером на
маскараде, можно сделать вывод, что любовь на стороне царя».

— Что же всё-таки произошло?

— Маскарад, как вы знаете, предоставляет отличные возможности для интриг.
 Царь, зная, что его возлюбленная будет на этом балу, решил присутствовать на нём. Он пришёл без свиты, в маске и костюме и, как мы можем предположить, с нетерпением искал свою возлюбленную и наконец нашёл её.

— Одну?

— Едва ли. Она была с другим мужчиной, и — едва ли можно удержаться от
улыбки — пара целовала друг друга, когда к ним подошел царь
.

“Как вы узнали об этом?”

“ Это засвидетельствовал Панин.

“ Панин! ” повторил Уилфрид.

«Он задумчиво прогуливался в роще, когда случайно увидел, как дама
поцеловала джентльмена, что не было чем-то необычным на маскараде, но
это дело приняло серьёзный оборот, когда в лунном свете появилась
фигура, в которой Панин узнал императора. При виде его дама
мгновенно убежала, словно в страхе, оставив императора и мужчину наедине.

«Последовал оживлённый разговор, которого Панин не слышал. Из
уважения он держался на расстоянии и не приближался, пока человек не
покинул царский кабинет.

«Граф, — начал Александр, — я повторяю слова Панина так, как помню их, — граф, вы знаете, что в целом я против дуэлей, но иногда случается, что у джентльмена нет другого способа защитить свою честь. Вот, например, один человек хочет завтра драться на дуэли. Поскольку его дело правое, не окажете ли вы ему услугу и не будете ли его секундантом?»

«Панин, естественно, пришел к выводу, что недавний собеседник царя и есть тот самый
человек, о котором шла речь, и ответил:

«Приказ Вашего Величества — моя честь».

«Вы обещаете быть секундантом этого человека?»

«Разумеется, Ваше Величество».

“Послушайте, то, что ты держишь свое слово, - сказал Александр с лицом
суровее, чем Panine никогда прежде не видел его, ибо я Дуэлянт.
Честь не оставляет мне выбора, кроме как сражаться. Остановись! молю тебя, без слов!
ты. Я заранее знаю, что вы скажете; что, если кто-нибудь оскорбит меня,
в моей власти изгнать, заключить в тюрьму, казнить обидчика.
Согласен, но это была бы недостойная месть. Никто впредь не должен говорить,
что Александр воспользовался своим положением, чтобы убить соперника.
 Этот человек должен умереть, и его смерть должна наступить от моей руки в честной и открытой схватке
бороться. Я отказываюсь от своих имперских прерогатив, а навстречу ему, как один господин,
когда оскорблена, должно соответствовать другому. Имя моего соперника?—пусть это останется
секрет. Место встречи? Что ж, это ты узнаешь, когда мы отправимся в путь. Будь во дворце
в семь утра, готовая принять меня. И, поскольку ты дорожишь
своей жизнью, никому ни слова об этом’. И с этими словами император
зашагал прочь”.

— Рассказал ли Панин свою историю кому-нибудь, кроме вас?

— Когда я уходил от него, он сомневался, стоит ли сообщать об этом своим
коллегам-министрам.

— И он не знает, кто противник царя?

“ Не имеет ни малейшего представления. Видите ли, мужчина был в маске.

“ Но его костюм должен послужить для опознания.

- Мог бы, если бы Панин мог вспомнить, во что был одет этот парень. Я бы очень
хотел узнать имя этого человека. Убить влюбленного царя, а
потом сразиться с ним на дуэли! Черт возьми! у этого парня, должно быть, дерзость
дьявола!”

“ Дерзость, мой дорогой дядя, всегда была отличительной чертой Кортни.

Мгновение посол непонимающе смотрел на Уилфрида; затем правда
обрушилась на него.

“ Боже милостивый! ” выдохнул он. “ Ты же не хочешь сказать, что— что...!

«Противник царя находится от вас на расстоянии не более длины стола».

Неверно было бы сказать, что волосы лорда Сент-Хеленса встали дыбом, но они были близки к этому.

«Сегодня вечером я принял вызов, — продолжил Уилфрид, — от незнакомца в маске, чей гнев, очевидно, вспыхнул, когда он увидел, как я получаю поцелуй от одной дамы. Этот человек отказался назвать своё имя, но по его голосу
Я принял его за князя Уварова. Теперь мне кажется, что я ошибся и что
мой противник — гораздо более высокопоставленный человек».

Ошеломлённый этой поразительной новостью, посол несколько мгновений
не мог вымолвить ни слова и в каком-то безмолвном ужасе смотрел на своего племянника.
Наконец, обретя дар речи, он сказал: «Это чертовски неловкая ситуация.
Расскажите мне, как всё произошло?»

Уилфрид рассказал всю историю, начиная с первой встречи с Барановым в
Берлине и заканчивая сегодняшней сценой на маскараде, добавив: —

— Откуда мне было знать, что это царь? Он говорил как обычный
смертный. Вчера ты сказал мне, что Уваров собирался со мной
поссориться, и, поскольку голос незнакомца был очень похож на голос Уварова, я
естественно, я пришёл к выводу, что…

«Александр и Уваров — сводные братья, как вы знаете. Их голоса
_очень_ похожи. Итак, что же делать в этом случае?» — продолжил
посол, беспокоясь о безопасности своего племянника.

«В первую очередь я должен связаться с Паниным. Ему будет легче, если он
узнает, что дуэль не состоится».

«Но почему она не должна состояться?»

«Ваш противник — император».

«А разве мы, Кортни, не потомки императоров? «Равны
Цезарям», не так ли звучит наш девиз?»

«Да ладно! Это просто бравада. Вы же не можете всерьёз говорить, что вы
буду сражаться с царём».

«Сам архангел Гавриил, если бы он встал между мной и женщиной,
которую я люблю. Легко понять, как обстоят дела с княгиней. Она
ненавидит царские ухаживания, но не знает, как их отвергнуть. А такие дипломаты, как вы, посоветовали бы мне отойти в сторону и позволить ему
творить что угодно с милой дамой, которая меня любит, потому что, в конце концов, он
царь, между которым и мной зияет огромная пропасть! Царь я или не царь!
 Я отступлю только при условии, что он отдаст мне принцессу; в противном случае он будет сражаться».

Лорд Сент-Хеленс был в ужасе, когда понял, что Уилфрид был совершенно серьёзен в своих высказываниях. Если бы Александр был так же решительно настроен,
то ни одна сила на земле не смогла бы остановить дуэль; а поскольку Уилфрид не имел себе равных в фехтовании, что могло случиться с царём в смертельной схватке? В более спокойную минуту Уилфрид, возможно, и не захотел бы убивать императора, но в пылу дуэли, когда он увидел перед собой человека, который досаждал принцессе своим вниманием, кто знает, что могло случиться, особенно если гнев Уилфрида усилился бы из-за
жгучая боль в ране.

“И прошу вас, сэр”, - сказал посол после тщетных увещеваний своего племянника.
“прошу вас, сэр, кто будет вашим заместителем в этом печально известном деле?”

“Я собираюсь попросить _ вас_ выступить в этом качестве”.

Посол почувствовал, что задыхается.

“Отправляйся в Геенну!” - заорал он.

“Ты не сделаешь этого? Что подумает семья, когда узнает, что ты
отказался поддержать меня в деле чести. Кто проведёт мои
похороны, если я упаду?

— Я был бы чертовски рад провести твои похороны прямо сейчас
Минутку. Прекратите эту чепуху и говорите по-человечески — если можете. Если эта выходка
закончится ранением или, не дай бог, убийством царя, к кому вы обратитесь за помощью?

— К вам, конечно.

— Ко мне?

— Разумеется. Разве страна не платит вам 10 000 фунтов в год, чтобы вы присматривали за ней?
Британские подданные в России, одним из которых являюсь я?»

«_Я_ должен защищать вас?»

«Если вы этого не сделаете, британская общественность захочет знать причину! Помните, что дуэль — не моя затея; это он вызвал меня, а не я его. В
самодержавном государстве что может сделать человек, когда его правитель настаивает на дуэли
ему? Бесполезно идти против воли человека, который может отправить тебя в
Сибирь за неповиновение. А если он падёт, кто будет виноват? — Что ж, я
должен идти, — продолжил Уилфрид, взглянув на часы, — но перед уходом
я хотел бы — конечно, с вашего разрешения — увидеться с молодым Малгрейвом, —
назвав главного секретаря своего дяди. — Он человек с характером и
поддержит меня в этом деле.

— Вы думаете… — сердито начал посол, но оборвал себя, словно
осенившись внезапной мыслью. — Что ж, я пошлю за ним, и вы услышите, что он думает. Возможно, вы прислушаетесь к нему, если не ко мне.

Он написал карандашом несколько слов на карточке и позвонил в колокольчик, на звон которого
тут же явился слуга в ливрее. Посол протянул ему карточку и,
указав на написанное на ней имя, многозначительно сказал: «Передайте ему, чтобы он немедленно пришёл».

 Слуга, едва взглянув на карточку, слегка вздрогнул,
странно посмотрел на Уилфрида и молча удалился.

«Ого, дядя, — подумал Уилфрид, наблюдавший за этой маленькой сценой, —
зачем ты передал письменное послание, когда хватило бы устного? На этой карточке есть что-то, чего ты не хочешь, чтобы я видел. Очень
Хорошо! Предупрежден — значит вооружен.

Через некоторое время в дверь постучали.

— Подождите минутку, Уильямс, — крикнул лорд Сент-Хеленс. — Побудьте снаружи, пока я не позову.

— Уильямс? Я думал, вы послали за Малгрейвом, — сказал Уилфрид с притворным удивлением.

Не обращая внимания на этот вопрос, посол строго сказал: —

“Как я понимаю, то, что вы уже достаточно сделали свой ум, чтобы бороться
этот поединок?”

“Конечно”.

“Ну, я сделал мой ум, что вы не должны.”

“И как вы предлагаете остановить меня?”

“Помните, вы сейчас не в России. Это посольство Великобритании,
или, скорее, часть Великобритании в России. Как представитель
Его Величества короля Георга, я, пока вы находитесь в этом доме,
являюсь вашим сувереном, а вы — моим подданным. В рамках
моих законных полномочий…

«Вы арестуете меня», — сказал Уилфрид, дружелюбно улыбаясь. «Да, я
так и думал, когда вы разослали эту маленькую записку».

Несколько смущённый тем, что Уилфрид догадался о его намерениях, и встревоженный его невозмутимостью, посол крикнул: «Войдите».

 На зов вошли пятеро атлетически сложенных мужчин, по-видимому, лакеи.
Их наряд, состоящий из рубашки и только бриджи, показали, что они
были спешно разбуженный от сна. Они продвинулись немного в комнату,
а потом стояли, ожидая приказа. Гадая, в чем проблема
, они поочередно переводили взгляды с покрасневшего дяди на невозмутимого племянника.

“ Этот безумец, ” сказал лорд Сент-Хеленс, указывая на Уилфрида, который поклонился.
саркастически. - Мой племянник, к сожалению, враг Великобритании.
От имени короля я призываю вас арестовать его и отвести в Зеленую комнату, где он должен оставаться до тех пор, пока не откажется от
его предательские замыслы. Прости, Уилфрид, мой мальчик, — добавил он, понизив голос, — но у меня нет другого выхода. Уходи тихо, как разумный человек, — добавил он, увидев, как в глазах Уилфрида вспыхнул боевой дух. — Ты не сможешь противостоять пятерым.

 Но Уилфрид, составив план, приступил к действиям. Единственный свет в комнате исходил от шести свечей в люстре над его головой. Когда пятеро мужчин медленно двинулись вперёд, Уилфрид одним быстрым прыжком взлетел вверх и всем своим весом повис на люстре. Она рухнула вниз.
Мгновение — и почти прежде, чем она коснулась пола, он погасил шесть ламп, просто накрыв их скатертью.

 Благодаря этому действию, которое заняло не более четырёх секунд, в комнате внезапно воцарилась темнота.

 — Смотрите на дверь, — закричал посол.

 Переваливаясь друг через друга в спешке, все пятеро бросились назад и выстроились в боевой порядок перед дверью — единственным выходом из комнаты.

В наступившей мёртвой тишине посол и его спутники
напрягали зрение и слух, пытаясь разглядеть или услышать, что
Следующим шагом Уилфрида должно было стать…

Им не пришлось долго ждать.

Из дальнего конца комнаты внезапно пробились прерывистые лучи света,
по-видимому, от колыхания тяжёлой занавески, закрывавшей одно из окон, выходивших на канал. Одновременно всех охватила одна и та же мысль. Уилфрид собирался…

Грохот!

Звук был похож на звон разбитого на атомы стекла от удара тяжёлого тела, и сразу же послышался всплеск воды.

«Боже мой! Он прыгнул в Фонтанку, пробив стекло и всё остальное», — воскликнул посол.

Известно, что люди, упавшие в этот неглубокий канал, никогда больше не поднимались
из его глубоких илистых отложений!

Посол подбежал к окну, отдернув тяжёлую занавеску с одной
стороны. Движимые общим порывом, пятеро мужчин тоже подбежали.

Посол отстегнул защёлку, распахнул окно и, наполовину высунувшись наружу, посмотрел вниз на воду, на поверхности которой виднелось колышущееся кольцо, которое с каждой секундой становилось всё шире и шире. Это кольцо явно образовалось в результате падения тела.

 Зрители не сводили глаз с центра этого кольца, ожидая
чтобы показалась голова Уилфрида. Круг расширялся всё дальше и
дальше, пока не стал незаметным для глаза. Поверхность воды снова стала
гладкой; прошла минута, две, три, но Уилфрида по-прежнему не было видно, как и
следов его.

— Боже мой! Он ушёл! Застрял в иле на дне, — сказал посол
взволнованным голосом.

— «Всё ещё жив, дорогой дядюшка!» — раздался голос, доносившийся со стороны двери.

 Посол и его приспешники были настолько поражены, услышав голос того, кого они только что считали мёртвым, что на мгновение
Они были бессильны что-либо сделать, кроме как смотреть пустыми глазами и с разинутыми ртами на улыбающееся лицо Уилфрида, которое в тусклом свете было видно с другой стороны полуоткрытой двери.

«Я знал, что этот грохот заставит их выйти из-за двери. Ваша попытка заточить меня, дорогой дядя, обошлась вам в семьсот рублей, потому что ваша мраморная Диана лежит на дне Фонтанки. Ну что ж, прощайте!» Я
иду на эту встречу!»

 Очнувшись от оцепенения, пятеро мужчин, устыдившись того, что их так
обманули, бросились вперёд, но было уже слишком поздно, чтобы исправить свою ошибку.

Пока они стояли у окна и наблюдали за происходящим, Уилфрид незаметно
переложил ключ из внутреннего кармана в наружный, и прежде чем его противники успели до него добраться, он закрыл дверь, запер её, положил ключ в карман, спустился по лестнице и благополучно выбрался на улицу.




Глава XXII

«Этой дуэли не должно быть»


Заявление Уилфрида о том, что он встретится с царем на дуэли, не было пустой болтовней, но кто должен был быть его секундантом?

 Не слишком высоко ценя честь царя, Уилфрид счёл разумным пригласить дружественного свидетеля, чтобы убедиться в честной игре. Но кому было до этого дело
Кто станет его спутником в столь опасном предприятии? Он быстро перебрал в уме ограниченный круг друзей, или, скорее, знакомых, которых он приобрёл в Санкт-Петербурге, и прекрасно понимал, что ни на кого из них он не может положиться. Стать соперником царя! От одной этой мысли у них перехватило бы дыхание.

Сам того не замечая, он остановился перед французским посольством.
Об этом он узнал, увидев крытый экипаж, на панелях которого
был изображен герб маркиза де Воклюза.

 Мгновение спустя появился французский посол, спускавшийся по ступенькам.
из своего особняка.

«Ах!» — пробормотал Уилфрид, и его осенила мысль. «Возможно, месье де Воклюз может
порекомендовать человека, достаточно смелого, чтобы стать моим секундантом».

Маркиз, уже собиравшийся сесть в карету, остановился, увидев Уилфрида,
и подошёл к нему с протянутой рукой.

«Я должен извиниться, — сказал Уилфрид, — за то, что вернулся с маскарада
без баронессы, но меня отвлекло серьёзное событие». Не могли бы вы уделить мне несколько минут наедине?

 Де Воклюз провел его в прихожую, а оттуда в небольшой кабинет.

 — Если коротко, месье, меня вызвали на дуэль. Она состоится
место в течение четырёх часов и на некотором расстоянии от Санкт-Петербурга. При таком
коротком уведомлении мне трудно найти секунданта, тем более что у меня
мало друзей в этом городе. Не могли бы вы порекомендовать мне
джентльмена, обладающего решительным характером, поскольку мой противник — высокопоставленный политический деятель?

— А если я не смогу никого назвать?

— В таком случае я должен буду действовать один.

— Этого не будет. Никогда не скажут, что сеньору из старой
Франции не хватало рыцарства. Позвольте мне оказать вам честь».

«Честь принадлежит мне, но не запятнаете ли вы свой
послужной список?»

— Разве Полин не рассказала вам, что произошло? Нет? В настоящее время у Франции нет представителя в Санкт-Петербурге. Две недели назад я отправил в консульство заявление об отставке. Оно было принято, и мой преемник прибудет в течение нескольких дней. Моя отставка, — продолжил он в ответ на вопросительный взгляд  Уилфрида, — не связана с политикой. Она была принята по чисто личным причинам. Я хочу, чтобы Полина уехала из России, и я
не вижу другого способа добиться своего, кроме как уехать самому.

 Говоря это, он пристально посмотрел на Уилфрида, словно оценивая реакцию.
Он произнёс эти слова и, казалось, был доволен растерянным видом Уилфрида,
потому что, не считая княгини, в Санкт-Петербурге не было никого, кто
нравился бы Уилфриду больше, чем Полина, и поэтому он услышал эту новость с
глубоким сожалением.

«Ваше предложение быть моим секундантом чрезвычайно велико, но вам лучше воздержаться, пока вы не услышите имя моего противника».

«Сеньор из Франции не знает страха». Я ваш секундант, кем бы ни был ваш противник. Высокопоставленный политический деятель? Хм! Один из царских
министров, полагаю?

— Выше министра.

— _Ciel!_ Уж не великий князь ли?

“ Выше, чем великий герцог.

Маркиз пристально посмотрел на Уилфрида.

“ Нет никого выше великого герцога, кроме царя.

“Невероятно, как это может показаться, как мой противник значит царь!”

Маркиз выразил свое удивление по поводу, что сюрприз был не так велик, как
Уилфрид ожидал. В нем чувствовалось удовлетворение, как будто
он был доволен ситуацией.

— Каким оружием вы сражаетесь?

— Мечами.

— И вы, как я понимаю, смертельно опасны в обращении с мечом, — сказал маркиз. — Поскольку
большинство дуэлей затевается из-за женщин, — продолжил он, — полагаю, ваша не
является исключением из правил?

— Не является.

Он попросил Уилфрида немного просветить его по этому вопросу, и Уилфрид, соответственно, вкратце рассказал о событиях, которые привели его к знакомству с принцессой Марией, не упомянув, однако, о компрометирующем приключении в «Серебряной берёзе». Маркиз был очень заинтересован и — что удивило Уилфрида — даже доволен. Казалось, он всё больше и больше воодушевлялся по мере того, как рассказ приближался к кульминации.

«Я думал, что хорошо знаком со всеми личностями при русском дворе, — заметил он в конце рассказа Уилфрида, — но я
Должен признаться, что эта принцесса Мария мне неизвестна. И
дуэль будет до смерти?

— Так сказал царь.

— Тогда я надеюсь, что вы убьёте его!

— Месье! — воскликнул Уилфрид, удивлённый горячностью собеседника.

— Я надеюсь, — повторил маркиз, медленно выделяя каждое слово, — что вы убьёте его!

— Вы пострадали от его рук?

 — Пока нет, но это неизбежно, если он продолжит жить. Для некоторых из нас было бы лучше, если бы он умер. Поэтому, как я уже сказал, я надеюсь, что вы убьёте его.

— Он может не дать мне такой возможности, — улыбнулся Уилфрид. — Если я окажусь выше его, то просто покажу ему, что я _мог бы_ сделать с его жизнью, если бы захотел; но что бы сказала Паула — баронесса, если бы я убил царя? Разве он не её герой? Но, месье, поразмыслив, я попрошу вас отказаться от этого дела. Хотя Александр
может простить мне то, что я ранил его, его министры могут оказаться не столь благородными.
 Если царя доставят домой раненым, поднимется шум из-за
его нападавших. Зачем мне подвергать опасности вашу жизнь, а также свою собственную?

“Попросив меня быть вашим секундантом, вы оказали высокую честь
мне. Это дело наверняка станет известным. Мы войдем в историю — вы
и я. Видите ли,” он продолжал с улыбкой: “что тщеславие есть что
делать с моими мотивами. Теперь, как ваш второй, пусть я призываю вас покинуть ул.
Немедленно в Петербург, чтобы ваш дядя или Панин не сообщили об этом в полицию.
дело передано в полицию. С царём они не осмеливаются связываться, но без колебаний схватили бы его противника. Вы сказали своему дяде о месте встречи? Нет? И Панин не знает об этом? Хорошо! Отправляйтесь
сию минуту. Возьмите мою карету; в нее запряжены две мои самые резвые лошади.
Немного дальше восьмого верстового столба, вы говорите? Ах! это очень удачно,
поскольку недалеко от того же верстового столба, но по эту сторону от него, живет Рюрик,
угольщик. Он один из освобожденных крепостных Полины. У вас есть а
упоминаю ее имя, и ничего он делать не будет, чтобы служить вам.”

“Я не понимаю”.

— «Чтобы встретиться с царём, вы должны быть неподалёку от места встречи, но не слишком близко».

«Почему?»

«Если тайна встречи станет известна, что ещё
Скорее всего, отряд казаков будет отправлен на место, чтобы
забрать вас до прибытия царя. Этот Рюрик живёт чуть дальше
седьмого верстового столба в избе, которую не видно с дороги,
которая в этом месте с обеих сторон окружена густым лесом. Он живёт
слева от дороги; вы говорите, что назначенная поляна находится справа.
Пока вы прячетесь в его хижине, он может вести разведку вместо вас,
не вызывая подозрений. Если он сообщит о присутствии полиции или
солдат, вы поймёте, что вас предали, и в этом случае
Будет лучше, если вы не будете показываться на людях. Что касается меня, то я присоединюсь к вам позже, не покидая город до последнего момента, чтобы заметить, если что-то подозрительное произойдёт. Когда вы проедете седьмой верстовой столб, Айвор подъедет к деревьям, и, когда вы окажетесь напротив тропинки, выпрыгните из кареты, не останавливаясь, и по тропинке дойдёте до хижины. Тем временем карета поедет дальше, возвращаясь в город окольным путём,
чтобы, если за нами будут следить конные шпионы, сбить их со следа. А пока прощай, и да сопутствует тебе удача.

С этими словами маркиз пожал Уилфриду руку и проводил его до двери. Бросив осторожный взгляд на улицу, он втолкнул Уилфрида в карету.

— Я безоружен, месье, — заметил Уилфрид. — Шпага была бы…

— Нет-нет! Не подыгрывайте врагу. Они не причинят вреда племяннику британского посла, если вы сдадитесь без боя. Но окажи сопротивление, и
это будет удобным предлогом для того, чтобы пустить себе пулю в лоб.
Твой единственный меч не сравнится с дюжиной карабинов.

Он прошептал несколько слов инструкции на ухо водителю, и Айвор сел
в бешеный галоп, общие для всех Кучеров Москвич.

“Значит, он собирается лишь для того, чтобы ранить его”, - пробормотал де Воклюз, когда он шел
медленно вернулся в кабинет. “Ах, но могут происходить несчастные случаи! Это было лучше
для Полине, что он мертв. Это единственный способ спасти ее от ... ”

За дверью кабинета послышались легкие шаги, и
в следующий момент появилась его дочь.

Увидев отца, Полина бросилась к нему, чтобы поцеловать. Преисполненная
приятного волнения, она не заметила, что он холодно её принял.

“ Ах! ну же, папа, почему тебя не было сегодня на маскараде, чтобы стать свидетелем
моего триумфа? Смотрите, я приношу домой тиара дали как приз за
костюм изысканной. Разве я не выгляжу красивой? ” добавила она, прикрепляя украшение
к своим темным волосам и с простительной гордостью глядя на свое
отражение в зеркале.

“ Было бы лучше, если бы ты была менее красивой!

В его словах была интонация, которая заставила Полин пристально посмотреть на него.
как будто она пыталась прочитать его мысли. Он ответил ей взглядом, и
несколько мгновений они стояли, пристально глядя друг на друга.

Полин, однако, не казалась смущенной.

“Ну же, папа, какой ты серьезный! Постепенно я докажу тебе, что у тебя есть
причина для радости”.

“Полин, я принял решение. Через несколько часов мы отправились в Ловису.

“Ловиса! В Финляндии?”

“А оттуда в Швецию. Мы с тобой навсегда покидаем Санкт-Петербург”.

“Навсегда! Это очень долго, _mon p;re_, особенно когда у меня есть веская причина остаться в России.

 — Ваша причина — я её хорошо знаю — остаться в России — это именно та причина, которая побуждает меня отправить вас отсюда.

 На её губах появилась торжествующая улыбка.

 — Боюсь, вы неверно оцениваете ситуацию.  Нет, я уверен, что вы ошибаетесь.  Когда
если вы выслушаете всё, что я хочу сказать, вы измените своё мнение».

«Ничто из того, что вы можете сказать, не заставит меня изменить своё мнение. Вы отправитесь первым, я последую за вами позже. Лорд Кортни, возможно, составит нам компанию: по крайней мере, я сделаю всё возможное, чтобы убедить его. Ему небезопасно оставаться в России».

«Что же за новые проделки вытворяет этот странствующий рыцарь?»

— «Сегодня утром в восемь часов он совершит самый смелый поступок в своей
жизни».

Полина удивлённо приподняла свои красивые брови.

«Смелый поступок! Он не рассказал мне об этом сегодня вечером. Ты ему больше нравишься
увереннее, чем я. Тебе есть что рассказать, не так ли? Эй, Бен,
расскажи мне. Видишь, я слушаю. Я, как говорят англичане, весь внимание.

“ Если бы вы вернулись двумя минутами раньше, вы бы встретились с лордом Кортни.

“ Что? он был здесь?

“Он был в этой комнате и рассказал историю, которая должна заинтересовать тебя — тебя, возможно,
больше, чем кого-либо другого”, - сухо сказал ее отец. “На маскараде
Лорд Кортни случайно встретил некую леди.

“Я надеялся, что он это сделает”.

“Леди, чье истинное имя он так и не смог узнать”.

“Ее сдержанность по этому вопросу-это высокая дань уважения к его чувству достоинства.
Она очень хорошо знает, что на его слух, он не в состоянии был сделать
с ней”.

“Что! вы знаете эту леди?

“Мой враг. Сибирь теперь была бы моим домом, если бы она настояла на своем”.

“Кто она?”

“Это сюрприз, который я оставлю про запас. Постепенно ты научишься.
Продолжайте свой рассказ, _mon p;re_».

«Вы знаете, что эта дама любима Александром?»

«Вам следовало бы сказать это в прошедшем времени», — заметила Полина со странной улыбкой.


«Эта фаворитка царя была так любезна, что одарила поцелуем лорда
Кортни, и, к несчастью для неё, сам царь стал свидетелем этого
поступка».

Полина тихо рассмеялась.

«Именно этого я и добивалась», — сказала она.

«Вы довольны. Да, я вполне понимаю ваш мотив — вы хотели, чтобы эта дама лишилась расположения царя. Продолжение вам не понравится. Царь и лорд Кортни вступили в перепалку».

«Из-за дамы!» Странно, ведь всё шло по плану, приемлемому для всех троих! И я полагаю, что лорд Кортни, столь дерзкий в разговоре с Полом, был столь же дерзок в разговоре с сыном Пола?

 — В тот момент он не знал, что говорит с сыном Пола, поскольку
Александр не стал ни снимать маску, ни раскрывать свою личность. Но
С тех пор лорд Кортни узнал его имя.

“ И чем закончилось это дело?

“Конец наступит сегодня утром, в восемь, когда царь и лорд Кортни
скрестят шпаги!”

В одно мгновение от легкомысленных манер Полин не осталось и следа. Она поднялась со своего места,
дрожа всем телом, но снова опустилась, очевидно, бессильная.

— Дуэль! — ахнула она.

 — На смерть! Такова решимость Александра.

 — Дуэль! — глухо повторила она. — Между этими двумя! О, этого не может быть! Вы говорите это, чтобы напугать меня. Императоры не дерутся на дуэлях.

«Александр, возможно, поддался порыву, бросив вызов лучшему фехтовальщику того времени, но, сделав это, он сдержит своё слово».

«Лорда Кортни нужно убедить отступить».

«Пфф! С таким же успехом можно приказать солнцу не светить! То, что его противником является царь, придаёт битве особую остроту».

Полина вздрогнула.

«Он не посмеет убить царя».

“Не нарочно, пожалуй, но в жаркое волнение--”

“Говорить правду, _mon p;re_,” прерванная Полина с возмущенным вспышки
ее глаза. “Скажи, что ты надеешься увидеть, как убьют царя!”

“Это моя надежда”.

“Почему?”

— Вы можете спросить, зачем? — ответил маркиз. — Чтобы сохранить честь Полины де Воклюз. И именно поэтому я, её отец, выступаю секундантом лорда Кортни. Может ли он найти более подходящего секунданта?

 — Честь вашей дочери никогда не подвергалась опасности, — надменно сказала Полина, выпрямившись во весь рост и глядя на отца. “Ты думаешь, что я
ни за что не согласится стать царем любовница? Ты сомневаешься в моем слове, я
смотри”.

Достав из-за пазухи небольшой свиток пергамента, она развернула его и
поднесла к глазам маркиза.

“Возможно, это убедит вас. Вот вам и причина, по которой я
так много общался с Александром”.

Маркиз взял свиток обеими руками, которые дрожали от сдерживаемого
волнения. Хотя там было не много писать на свитке ему пришлось читать
ее несколько раз, прежде чем он мог понять его смысл. И когда, наконец, его смысл был
понят, на его лице появилась жуткая улыбка, полуверующая, полускептическая улыбка нищего, которому вдруг сказали, что он наследник
золотых запасов.

 «Видишь, какой я была предательницей по отношению к твоей дипломатической политике? Но ты
простите меня, mon p;re_, разве это не так? С этого дня вы отказываетесь от Бонапарта
отныне. Бурбоны должны быть вашими друзьями, как были когда-то ”.

“Это может быть правдой?” пробормотал Маркиз хрипло, подняв глаза от
документом, к лицу его дочери.

“Есть подпись. Вы видели это много раз и должны знать
подлинное ли это.”

Сбитый с толку, маркиз опустился на диван. Новое чувство охватило его, когда
он смотрел на свою прекрасную дочь — чувство восхищения, граничащее
с благоговением.

“ Тогда, - сказал он, - кто же, черт возьми, эта леди, с которой лорд Кортни познакомился на
маскараде?

“ Вы сказали, что лорд Кортни был здесь?

“ Да.

“ В этой комнате?

“ Больше нигде.

“ И вы этого не заметили? ” спросила Полина, указывая на женский портрет,
висевший на стене.

“ Боже мой! ” ахнул маркиз, пораженный еще больше. “Это и есть та самая
леди?”

“Никто иной. Теперь вы понимаете, почему этой дуэли не должно быть.




Глава XXIII

ПОХИЩЕНИЕ УИЛФРИДА


Было уже больше пяти часов, когда Уилфрид выскочил из кареты на Виборгской
дороге и исчез на узкой тропинке, петлявшей среди сосен, в то время как
карета продолжала свой путь на север.

Пройдя несколько сотен шагов, Путь открыт в небольшой поляне,
в середине которого возвышался грубый сруб, таких как русский
крестьянин ставит собственноручно. Декоративная резьба отмечала карнизы и
дверные косяки, а на соломенной крыше лежали тяжелые камни, положенные туда, чтобы
предотвратить срыв крыши с коттеджа во время бури.

Арендатор уже был на работе, готовя кучу древесины для сжигания древесного угля
. Уилфриду понравился этот человек, и он почувствовал, что тот не предаст оказанного ему доверия.

 Сначала Уилфрид приветствовал его радостным «Доброе утро», а затем продолжил:
говорить о баронессе еще, при упоминании имени которого крестьянина
глаза блестели с благодарным светом. Было ясно, что если бы он мог сделать
что-нибудь, чтобы помочь ей или ее друзьям, он бы это сделал. Итак, Уилфрид в нескольких словах
объяснил цель своего визита, не упомянув, однако,
имени своего августейшего противника.

“Теперь, добрый Рюрик, ты понимаешь мою позицию. Отец баронессы,
который является моим секундантом, посоветовал мне покинуть город до его приезда,
чтобы власти не остановили дуэль, арестовав меня.

— Конечно, конечно, — кивнул мужчина. — Это разумно.

«Чтобы сохранить ясную голову и зоркий глаз, я должен поспать два часа. Но пока я сплю, как мне защититься от врагов?»

«Маленький отец, они этого не сделают. Я буду охранять тебя».

«Хорошо! Тогда, пока я отдыхаю в твоей хижине, ты из-под прикрытия деревьев следи за дорогой у восьмого верстового столба, и если что-нибудь подозрительное случится, сразу же приходи и буди меня». Ты получишь
рубли за свои хлопоты.

“Для меня это достаточная награда, - ответил Рюрик, - знать, что я служу
другу леди Полин”.

Он провел ее в свою хижину, которая состояла всего из одной комнаты, обставленной
мебелью примитивного типа. Рюрик жил, казалось, совсем один, у него не было
ни жены, ни ребенка.

Предоставленный самому себе, Уилфрид сел на деревянную скамью и вскоре отключился.
Он потерял сознание.

Его разбудило прикосновение руки к плечу.
Подняв голову, он был поражен, увидев, что вокруг него стоят девять человек.
Их плоские черты лица и своеобразная одежда, казалось, указывали на финское
происхождение, но это не относилось к тому, кто был главным, поскольку он был
мужчина приятной и аристократической наружности, средних лет, одетый в костюм, который мог бы принадлежать французскому джентльмену старого
_режима_.

«Вы, я полагаю, лорд Кортни?» — сказал этот джентльмен, вежливо поклонившись и говоря по-французски.

«Этого имени я никогда не отрицал».

«Я доктор Бове, когда-то лечивший его покойное величество Людовика XVI».

«И с чем связан этот визит?» «Здоровые не нуждаются в лекаре...» Остальное вы знаете.

«Простите, месье, я смиренно прошу вас сопроводить меня к экипажу, который стоит неподалёку».

«А если я откажусь?»

Доктор Бове пожал плечами.

«Месье, вы ведь не заставите нас применить силу?»

Применить силу? О, почему де Воклюз не дал ему шпагу? С ней в руках он
сразился бы с девятью противниками. Но без оружия он был полностью в их власти. Прощайте, его надежды на дуэль с царем! Он
увидел, что кто-то, дружественно настроенный по отношению к Александру, узнал о предстоящей схватке и, чтобы предотвратить её, послал этих людей, чтобы они забрали его.

«Примените силу, — сказал он, повторяя слова другого. — Это может навлечь на вас неприятности. Я здесь, чтобы встретиться с царём по его особому желанию.
Уберите меня, и вы осмелитесь насмехаться над его величеством».

«Именно потому, что мы знаем о характере этой предполагаемой встречи, мы
здесь, чтобы предотвратить её».

«Вы готовы столкнуться с недовольством царя?»

«Мы готовы выполнить приказ того, кто нас послал. Время
поджимает; я должен попросить вас сопровождать меня».

Уилфрид напрасно стал бы угрожать Бове именем своего
дяди, лорда Сент-Хеленса. Если доктору было мало дела до императора, то
посла он, скорее всего, не стал бы слушать и подавно. Физическое сопротивление
неизбежно привело бы к его унижению, по крайней мере в хижине, но не на улице
на свежем воздухе, возможно, ему удалось бы прорваться сквозь кольцо
захватчиков и сбежать, если бы он был проворнее.

Но доктор прочитал его мысли.

«Вы должны дать честное слово английского джентльмена, что не будете пытаться сбежать; что, находясь в карете, вы не будете звать на помощь, подавать знаки прохожим; более того, вы даже не будете пытаться выглянуть в окно». Конечно, если месье вместо того, чтобы путешествовать с комфортом,
предпочтет, чтобы его связали и заткнули рот кляпом…

 Уилфрид дал требуемое обещание и добавил с жёсткой улыбкой:

“ Ведите. В настоящее время вы являетесь хозяином положения; вскоре им могу стать и я.;
в таком случае, доктор Бове, простыми извинениями я не удовлетворюсь.

Маленькая процессия вышла из хижины на открытое солнечное пространство,
пересекла извилистую тропинку и вышла на большую дорогу, где стояла
крытая карета с опущенными жалюзи. Уилфрид сел в машину,
за ним последовал только доктор, который закрыл за ним дверь. Казалось,
что эти восемь человек не сопровождали их, что свидетельствовало о
вере Бове в честное слово Уилфрида. Лошади стояли, опустив головы.
в направлении Санкт-Петербурга, и, поскольку карета тронулась, не разворачиваясь, Уилфрид решил, что его везут обратно в город. Через полчаса езды шум других экипажей,
смешанный с гулом человеческих голосов, убедил его, что он добрался до окраин столицы. Заметив, что солнечные лучи, проникающие в окна кареты,
наклоняются, он решил, что карета едет на запад. Если бы он долго шёл в этом направлении, то
скоро снова оказался бы за пределами города, в районе, известном как «
Острова”, или дельта Невы, край рощ и водоемов, украшенный
тут и там бунгало. Эти острова, оставленные зимой снегу и
волкам, летом превращаются в цветущий и покрытый листвой рай, излюбленный
курорт модного мира Санкт-Петербурга.

Карета, наконец, остановилась, не сильно отклонившись от своего западного направления
. Бове приземлился, и Уилфрид, последовав его примеру, оказался в
спокойном месте на северном берегу Невы, у самой кромки воды.

На западе, до самого горизонта, простиралось синее море.
бухта, ведущая к острову-крепости Кронштадт, удаленному примерно на
восемнадцать миль. Южнее, отделенный от них каналом шириной не более
фарлонга, находился небольшой остров, состоящий из зеленых лужаек и сосен
леса; и, красиво возвышаясь над ними, замок, построенный в истинно готическом стиле
.

Уилфрид сразу узнал в этом сооружении оригинал.
картина с вышивкой, которая висела в будуаре Полин. Он впервые
бросил взгляд на её остров и замок Рунё, островное поместье,
которое дало ей титул баронессы.

Настоящий старинный феодальный замок с Полиной в качестве его хозяйки был бы
приветствован в любое другое время, но в тот момент Уилфрид был
охвачен чувством горечи по отношению к его прекрасной владелице, ибо
едва ли можно было сомневаться в том, что его похитили по её приказу.
 Вернувшись с маскарада, она узнала от отца о предстоящей дуэли и
задумала это похищение, чтобы предотвратить её.

На берегу реки, ожидая Бове и его спутника, стояли два крепких финна с маленькой лодкой.
Уилфриду было легко сбежать, но, верный своему слову, он сел с доктором в лодку, переплыл пролив и вскоре ступил на зелёный луг Рунё.

Войдя в замок, Уилфрид прошёл по нескольким коридорам и комнатам, пока его проводник наконец не остановился перед определённой дверью, в которую трижды постучал.

«Входите», — раздался милый и знакомый голос.

Бове отошёл в сторону, и Уилфрид вошёл в комнату один.

Он не обратил внимания на размеры, характер и обстановку этой комнаты.
обратите внимание: его взгляд остановился только на одном предмете - фигуре Полины, единственной
обитательницы комнаты. Она поднялась, чтобы встретить его, и выглядела
несколько бледнее обычного. Ее приветственная полуулыбка погасла, когда она
заметила его суровый взгляд.

“ Так, значит, этим похищением я обязана _ тебе_?

“ Разве я поступаю не из лучших побуждений? ” спросила она слабым голосом.

— Я поздравляю вас с вашим новым величием, — саркастически продолжил он.

 — Моим новым величием? — запнулась она.

 — Да. Если царь не может драться на дуэли, когда ему вздумается, то правит не царь, а баронесса Рунё.

Она посмотрела на него со страхом в глазах, словно уловив какой-то скрытый смысл в его словах.

«Знаете ли вы, что из-за вас я лишился чести?» — продолжил он.

«Каким образом?»

«Из-за вас я нарушил своё обещание быть в определённом месте к восьми утра. Моё отсутствие припишут страху».

В этот момент сдерживаемое волнение Полины выплеснулось в поток быстрых
возбуждённых слов.

 «Ты не имеешь права, — закричала она, — участвовать в этой дуэли. Одно случайное движение твоего клинка, и с Александром будет покончено. И как ты его спасёшь
Вы спасаетесь от смерти? Куда бы вы побежали? В британское посольство? Вы думаете, что жителям Санкт-Петербурга, взбешённым смертью царя, есть дело до международного права? Вас, и дядю, который дал вам защиту, и всех англичан в этом здании, выведут на улицы и убьют. Подумайте о других, если не думаете о себе. Царь, снизойдя до того, чтобы отказаться от своего звания и встретиться с вами на дуэли, ведёт себя как джентльмен, но вы ведёте себя не как джентльмен, пользуясь его снисходительностью. Равнодушие
Вам безразлично, убьёте ли вы Александра, безразлично, будет ли подписан мирный
договор, безразлично, погрузите ли вы империю в траур или внесете неразбериху в европейскую политику. Вы хотите этой дуэли лишь для того, чтобы похвастаться тем, что вы единственный человек в истории, скрестивший шпаги с царём, лишь для того, чтобы о вас говорили. Не честь, не истина, не справедливость, а чистое тщеславие, и только тщеславие, толкает вас на эту дуэль.

Она замолчала, совершенно запыхавшись от своей быстрой речи. Никогда еще
Уилфрид не видел ее такой разгневанной; и он был вынужден признаться, что ее
поднятая рука, неизученная грация ее фигуры, блеск ее глаз
и румянец, вспыхнувший на ее щеках, придали новый аспект ее красоте.

“Я хочу, чтобы обо мне говорили?” - сказал он, подхватывая ее слова с чувством,
что они несколько сильно задели его. “Ну, а что, если я соглашусь?
Называйте это тщеславием, если хотите. Поэт назовет это славой; солдат
славой; государственный деятель честолюбив. Что касается вашего идола, этой нечистой твари, называемой царём, труса, который не осмелился наказать убийц своего отца, который позволил напечатать ложь, которая распространилась по всему миру, который продолжил своё
отец воевал, а затем заключил мир, как только услышал о приближении британского флота.
достоин ли он вашей пламенной защиты — это вопрос, который я
оставлю на суд истории ”.

При слове “нечистый” багровый румянец гнева на лице Паулины сменился
мертвенно-бледным. Уилфрид видел, что она стиснула зубы и
тяжело дышит. Её страдальческий взгляд был таким пронзительным, что он почти
пожалел о том, что употребил это слово. И всё же, разве оно не подходило?

 Она молчала несколько мгновений, а когда заговорила, то уже более смиренно.

«Как вы знаете, единственное желание моей жизни — увидеть, как Бурбоны вернутся на французский престол. Александр сделал шаг в этом направлении, порвав с первым консулом Наполеоном; следующим его шагом будет объявление войны ему. Если же Александр падёт от вашей руки, а такой случай _может_ произойти, то варвар Константин станет царём, и тогда прощай, мои светлые надежды, потому что он благоволит Бонапарту. Нет, господин
Кортни, вы не должны ставить под угрозу мои планы. На этот арест у меня есть разрешение британского правительства…


— Что? — недоверчиво воскликнул Уилфрид.

“ Если, конечно, лорд Сент-Хеленс является представителем британского правительства
как я полагаю, он и есть. У меня было с ним десятиминутное интервью
рано утром, и он одобрил этот мой план ”.

“Он это сделал, не так ли?” - пробормотал Уилфрид, немного сбитый с толку тем, что
Полин действовала с какой-то квази-законностью. “ И, умоляю, как долго
вы предполагаете удерживать меня здесь?

Она помедлила, а затем, смягчив тон, сказала с убедительным видом:

«Пообещайте мне — пообещайте, что вы забудете об этой дуэли, и вы будете свободны».

«Я никогда не дам такого обещания».

— Тогда вы останетесь здесь, — твёрдо сказала она, — пока не передумаете.

 — Этот ответ отменяет всякую дружбу между нами.  Баронесса, я сказал вам своё последнее слово.

Взглянув на неё так, что у неё защемило сердце, он повернулся к ней спиной, а затем, охваченный внезапной надеждой, что сможет выбраться из замка, быстро направился к двери, через которую вошёл, но обнаружил, что Бове запер её снаружи. Он обернулся
как раз вовремя, чтобы увидеть, как Полина исчезает в единственной оставшейся двери.
Прежде чем он успел пересечь комнату, она закрыла дверь и повернула ключ в замке.

 Потерпев неудачу, Уилфрид сердито оглядел место, где его заперли.  Это была изящная комната с картинами и гобеленами, бархатными коврами и дорогой мебелью.  В книжном шкафу стояли труды тех английских авторов, которым он когда-то отдавал предпочтение в присутствии Полины. На столе стоял эpergne,
увенчанный фруктами разных видов. В графинах светились разными цветами
вина, и Уилфрид, читая серебряные этикетки, увидел на них ещё
дань памяти Полины. Также можно было увидеть коробку с ароматными сигарами. Очевидно, баронесса стремилась сделать его пленение как можно более приятным.

 Если бы он воспользовался этими роскошными вещами, это в какой-то степени успокоило бы
 Полину; именно по этой причине он решил воздержаться от этого.

После долгого и тщательного осмотра комнаты с зарешеченными
окнами, запертыми дверями, прочными стенами и дубовым полом Уилфрид
сел, чтобы придумать план побега. Но какой бы ни была эта попытка,
её осуществление пришлось отложить до наступления ночи. Многочисленные
Слуги, снующие по замку и вокруг него, затруднили бы его побег при свете дня, если не сделали бы его
невозможным.

 Его естественное стремление к свободе усиливалось желанием увидетьОн снова стал князем, желанным для царя! Когда он размышлял о своём положении, его охватывал безымянный страх за её безопасность. Его мучило смешанное чувство любви и ревности, страха и отчаяния; в таком настроении он снова вскочил на ноги и зашагал по комнате, мысленно негодуя на царя, лорда Сент-Хеленса, Бове и, прежде всего, на Полину, виновницу его нынешнего несчастья.

Скрип ключа заставил его тихо опуститься в кресло со сложенными на груди руками.
Кресло стояло у одного из открытых окон, через которые дул приятный
ветерок.

Он даже не повернул головы, чтобы заметить, кто вошел, но шелест
шелковых юбок показал, что вошедшая была женщиной, и он предположил
, что это была Полина. Он будет соблюдать Его Слово, и относиться к ней с
тишина.

Полина—а это была именно она—вдруг остановился. Фрукты и вино были
расставлены ее собственной рукой; она увидела, что ни к тому, ни к другому не притронулись. Она перевела взгляд на книжный шкаф; ни один том не был снят с полки. С непонятным замиранием сердца она осознала, что он не примет от неё никакой услуги.

Хотя Уилфрид прекрасно знал, что Полина стоит рядом с его креслом, он не обращал на неё ни малейшего внимания и продолжал пристально смотреть в окно на Кронштадтский залив, чьи воды сверкали в лучах полуденного солнца.

— Лорд Кортни, — сказала она с присущим ей редкостным смирением, — я сожалею, что между нами возникло такое положение дел.
Пообещайте, что вы не будете пытаться возобновить эту дуэль, и я вас отпущу.

Краска стыда залила её щёки, когда она заговорила. Какое право она имела
держать его в плену против его воли? Даже с разрешения
Великий правитель, лорд Сент-Хеленс, оказался лишь жалкой утехой для её совести. Она снова побледнела, когда поняла, что Уилфрид остался равнодушен и к её присутствию, и к её словам.

«Пообещайте мне, что не попытаетесь сбежать, и вы сможете свободно бродить по замку и острову».

Ответа не последовало. С новым замиранием сердца она вспомнила слова Уилфрида, которые он произнёс, прощаясь с ней:

 «Я вижу, вы злитесь, но у меня тоже есть причины злиться из-за вашего решения причинить вред царю.  Отдайте мне должное за благие намерения.  Я действую
в интересах обеих сторон. Зачем двум хорошим людям пытаться убить друг друга?

 Уилфрид по-прежнему сидел, неподвижно уставившись на море.

 Заметив, куда он смотрит, она подошла к окну, якобы чтобы поправить занавеску, а на самом деле чтобы оказаться в поле его зрения. Было бы приятно, если бы она могла привлечь его внимание. Его взгляд упал на её фигуру, по-видимому, не замечая её;
казалось, что его глаза смотрят сквозь неё и за её пределы.

Униженная сверх меры, Полин отвернулась и быстрым шагом
вышла из комнаты.

Как только она ушла, Уилфрид позволил своему мрачному лицу расслабиться и
улыбнуться.

 «Вы не так суровы, как я думал, госпожа Паулина.  Вы
начинаете испытывать угрызения совести, и это раскаяние, если я не ошибаюсь, пойдёт мне на пользу».

 Время шло своим чередом. Солнечный свет скользил от одной точки к другой вдоль
обитой гобеленами стены, пока наконец не покинул комнату,
а Уилфрид всё так же сидел в безмолвной задумчивости.

Снова скрежет ключа и открывающаяся дверь; и снова
Уилфрид продемонстрировал своё безразличие, не повернув головы.

На этот раз вошли две красиво одетые служанки, каждая с подносом, уставленным горячими блюдами, которые они начали расставлять на
столе.

«Не угодно ли маленькому отцу отобедать?»

Маленький отец не обратил на них внимания, хотя, будучи очень голодным, втайне признался, что аромат, исходящий от блюд, был очень
аппетитным.

Служанки повторили свои слова. Не получив ответа, они удивлённо переглянулись,
что-то шепнули друг другу и ушли.

«Они скажут своей хозяйке, что англичанин отказывается есть. Она
придёт сюда снова».

И он не ошибся. Не прошло и часа, как Полин снова вошла в комнату
и увидела, что еда остыла и осталась нетронутой.

«Вы не можете жить воздухом».

Уилфрид сидел с тем же невозмутимым видом, что и раньше; ей показалось, что
с момента её предыдущего визита он не шевельнулся.

Она смотрела на него с тайным ужасом. Это мрачное молчание, молчание
человека, который, казалось, дал обет; это воздержание от
еды живо напомнило ей историю, которую он однажды рассказал ей о
некоем предке-викинге, который, разъярившись из-за какого-то оскорбления,
Он вернулся домой, сел у камина, отказался от еды и умер! Собирался ли
Уилфрид поступить так же?

 Хотя она втайне была уязвлена, огорчена, разгневана — нет подходящего слова, чтобы описать
её странное чувство, — поведением Уилфрида, она не могла удержаться от
дополнительных замечаний в его адрес, в которых проявлялся интерес и даже
нежность к его благополучию.

 С таким же успехом она могла бы разговаривать со статуей. Охваченная духом отчаяния, она наконец задала вопрос в лоб: —

«Лорд Кортни, вы не хотите говорить?»

Нет! он не хотел; и, чтобы скрыть досаду и слезы, она бросилась вон
из комнаты.

“Эта женщина уступает”, - подумал он. “Ее следующий приход будет для того, чтобы освободить
меня”.

Мнение, которое оказалось правильным. С того момента, как она впервые заперла
дверь за Уилфридом, Полин была несчастна. Она не могла видеть его
в ужасе, не будучи оскорблена сама. То, что подсказывала ей голова, противоречило тому, что подсказывало ей сердце. Весь день в её голове шла эта борьба, и когда наступила ночь, эта борьба стала слишком сильной, чтобы её можно было продолжать.

Ключ повернулся в замке, дверь широко распахнулась, и вошла Полин.
 Робкими шагами она приблизилась к Уилфриду.

 «Лорд Кортни, — смиренно сказала она, — простите меня за то, что я так высокомерно обошлась с вами.  Это было сделано с благими намерениями, чтобы предотвратить кровопролитие;  но мне больно держать вас в плену.  Смотрите!  Дверь открыта.  Мои финские приспешники ушли. Вы свободны».

 Затем, преодолев своего рода стыд, который до сих пор удерживал её от этого поступка,
она опустилась перед ним на колени.

 «Скажите, что вы прощаете меня, потому что я… я была очень несчастна весь день».

Трудно было бы найти смертного, который устоял бы перед тоскливым взглядом её тёмных глаз в сочетании с умоляющим тоном её голоса.

 Движимый внезапным и естественным порывом, Уилфрид взял её руки в свои и поднёс к губам, и по этому поступку Паулина поняла, что прощена.




 Глава XXIV

 Фигура в сером домино


— Я ничего не ела весь день, — сказала Полин, — я не могла есть, пока вы постились. Но теперь, если вы дадите мне руку, лорд Кортни, вы проводите меня в комнату внизу, где для нас накрыт обед.

Уилфрид, который воспринял это известие с большим удовольствием, так как он
был ужасно голоден, проводил Полину в указанную комнату.

Две горничные, которые собирались занять свои места за столом, были
уволены своей импульсивной хозяйкой.

“Позволь мне быть твоей служанкой”, - прошептала она Уилфриду.

В ней была какая-то странная, но милая покорность, которая
иногда сменялась тихим смехом, когда Уилфрид отпускал какую-нибудь шутку.
Затем, словно осознавая, что веселье не идёт ей после того, как она плохо с ним обошлась, она снова становилась серьёзной.
От её явного желания угодить ему и от её чарующих взглядов у Уилфрида
исчезли последние следы негодования.

 Он не мог не подумать, что странно, что Полин, которая, очевидно,
узнала от своего отца о предстоящей дуэли, не проявляет любопытства
по поводу дамы, которая стала её причиной, но так оно и было, и, поскольку
она хранила молчание по этому поводу, он сам придерживался такой же сдержанности.

— Вы можете сказать мне, — спросил он, — присутствовал ли царь на встрече?

— Нет, если он верил в ложь лорда Сент-Хеленса.

— Что это было?

— Ложь, на которую — что вы обо мне подумаете? — я дал своё согласие. Сегодня в шесть утра ваш дядя должен был отправиться к царю с известием, что
лорд Кортни, раскрыв личность своего противника, не только отказался от боя, но и поспешил в Нарву, намереваясь сесть на корабль и уплыть в свою страну. На самом деле, план вашего дяди состоит в том, чтобы вы оставались здесь под моим присмотром, пока он не организует вашу доставку в Англию. И он считает, что действует в ваших интересах. _Моя_ часть плана, — добавила Полин,
с притворно-скорбным видом: “сломался. Теперь, когда вы свободны, как
вы намерены действовать?” - добавила она немного нервно.

“Царь должен узнать, что я не разыгрывал труса. Я отправлюсь в Санкт-Петербург.
Петербург и каким-то образом сообщить ему, что я все еще в его столице, готовая
встретиться с ним на дуэли, если он того пожелает.

Полина вздохнула над романтическим упрямством Уилфрида.

«Царь узнает, — сказала она с печальной улыбкой, — что вас похитила Полина де Воклюз».

«Нет, баронесса, нет. Я не упомяну ваше имя. Вы останетесь в тени».
под именем… кхе-кхе! заблуждающегося патриота».

«Полагаю, вы не собираетесь отправиться в Санкт-Петербург сегодня вечером,
раз уж сейчас больше десяти часов?»

«Нет, я отложу своё путешествие до утра».

Полина несколько мгновений сидела молча, а затем в её глазах появился странный огонёк,
и она слегка ударила себя по лбу.

“Сиэль!_ какая я глупая!” - воскликнула она. “Странно, не правда ли, что
самые очевидные идеи, кажется, никогда не приходят в голову в то время, когда должны”.

“И что,” Уилфрид улыбнулся, “это очевидная идея, что у вас есть
проглядели?”

“ Что мне не нужно было утруждать себя заключением вас в тюрьму, когда приговор,
один короткий приговор, погасил бы в вас всякое желание этой дуэли.

Она говорила с такой уверенностью, такие как Half-ликвидировано Уилфрид ей верить
утверждение верно. Но хоть и давили, как в ее смысл, она отказалась от всего
затем, чтобы удовлетворить свою любознательность.

“Я объясню утром. Для одного дня с тебя достаточно уныния.
Позвольте мне сегодня не играть роль зануды».

 Когда ужин закончился, Полина послала за доктором Бове, своим управляющим и врачом, который, войдя, удивился, увидев их вдвоём.
снова в дружеских отношениях.

«А теперь, сэр, — сказала Полин Уилфриду с видом насмешливой повелительницы, —
не дуэлите с доктором Бове, потому что я слышала, что вы угрожали ему этим
утром».

«Доктор Бове, как верный слуга баронессы, — человек, к которому я
отношусь с величайшим уважением».

«Тогда, в таком случае, — улыбнулась она, — я могу спокойно оставить вас с ним».
Вы простите меня, если я удалюсь, но я не сомкнула глаз с самого
маскарада».

 Когда она ушла, Бове предложил ей сигару, и они вышли
из арки с опущенной решёткой.

“Я не ожидал увидеть феодального вида замок в этой части Европы”,
заметил Уилфрид.

“Архитектурный каприз первой Екатерины”, - ответил Бове. “Построен
в подражание одному из них в Ливонии, которым она часто восхищалась, когда была крестьянкой
”.

Перед ними в этих слабых, прекрасных сумерках, которые бывают только ночью Св.
В июле в Петербурге расстилалась гладкая зелёная лужайка, окаймлённая
тёмным сосновым лесом, чьи дали заканчивались далёким мерцанием голубой
воды.

«Если вы не знаете, куда идти, — заметил Уилфрид, — давайте повернём
к Серебряной набережной».

“Ах! Хорошо! Вид с этой точки особенно хорош”.

Уилфрид думал не о виде, а о замечании
, подслушанном на маскараде, о том, что веер дамы, упавший в реку
, будет отнесен течением к этому берегу; и
им овладел необъяснимый порыв проверить это заявление.

Куря и беседуя, двое мужчин неторопливо шли по лесной тропинке, которая в конце концов вывела их на пляж с блестящим серым песком.

Вид с него, как и сказал доктор, был очень красивым, настолько красивым, что
Уилфрид забыл о веере.

Остров Рунё, принадлежавший Полине, располагался у входа в один из рукавов Невы. Стоя на Серебряной отмели и глядя на восток, Уилфрид видел перед собой широкую водную гладь, берега которой с обеих сторон темнели берёзовыми и сосновыми лесами. Среди этих ночных рощ виднелось множество белых вилл, мерцающие огни которых отражались в воде. Красота ночи манила жителей на улицу.
Гондолы скользили взад и вперёд; смех мужчин и женщин, смешиваясь со
сладкими звуками гитары, разносился над гладкой голубой водой.

“ "Сон в летнюю ночь”, - пробормотал Уилфрид.

Повернувшись к своему спутнику, он обнаружил, что его глаза устремлены не на
вид на реку, а на часть самой Серебряной Нити, и последовал за
Уилфрид увидел в направлении взгляда доктора, на некотором расстоянии,
в нескольких футах от кромки воды, лежащую фигуру, напоминающую
фигуру женщины.

Она лежала во весь рост на левом боку, отвернувшись от них лицом, в довольно странной позе, как подумал Уилфрид, потому что обе её руки были вытянуты за спиной таким образом, что почти
предположите, что они были связаны за запястья; расстояние и сумерки
мешали ему ясно разглядеть, так ли это было.

«Одна из служанок баронессы спит?» — сказал Бове, вынимая сигару изо рта. «Черт возьми! Она выбрала странный час и странное место для
сна».

Решив разбудить ее, он издал крик, достаточно громкий, чтобы
разбудить самого крепкого спящего.

Женщина не шевелилась.

Доктор посмотрел на Уилфрида; Уилфрид посмотрел на доктора. В этой одинокой фигуре, лежащей там, было что-то странное.
тихий и неподвижный, в призрачном свете звезд, с плеском реки
у его ног, над его головой ночной ветер вздыхает в соснах
.

Странно, что оба мужчины готовы предпринять несколько шагов, необходимых для решения
свои сомнения!

Врач, возможно, был бы озадачен, чтобы дать _his_ причина. Совсем
по-другому было с Уилфридом; он уклонялся от того, чтобы посмотреть правде в глаза. Весь
страх, который он когда-либо испытывал, собранный воедино и сублимированный в одно
напряжённое, всепоглощающее чувство, не мог сравниться с ужасом,
который охватил его в этот момент, когда он увидел, что у фигуры были светлые,
солнечные волосы.
волосы и костюм серебристо-серого цвета, едва отличавшийся от песка, на котором он лежал!

Что, если это…?

Внезапно доктор, отбросив сигару, бросился бежать в сторону фигуры, и Уилфрид тоже побежал.

Он первым добежал до безмолвной женщины и увидел, что её лодыжки и запястья были связаны верёвками. Лицо было скрыто под маской из серого шёлка,
которая потеряла свою эластичность, по-видимому, из-за намокания, потому что
она прилегала к её лицу, как вторая кожа. Она немного сползла вниз.
немного, так что глаза и рот были скрыты.

Уилфрид наклонился и поднял маску.

И это была принцесса, холодная и мёртвая!




Глава XXV

Заговор доктора


Когда Уилфрид увидел, что принцесса мертва, на него нахлынуло странное чувство, которое часто возникает после падения с большой высоты, — онемение конечностей и притупление чувств.

Он слышал меланхоличное плеск-плеск воды на песке и
отдалённые звуки музыки, не понимая, откуда они доносятся;
он знал, что поддерживает голову принцессы, но не потому, что
Рука ощущала вес того, что он держал, но он видел, что рука выполняет задачу; он знал, что смотрит на лицо,
прекрасное и неподвижное, но в тот момент не мог понять, почему вид этого лица вызывает у него щемящую боль в сердце.

Что касается Бове, то он тоже выглядел совершенно растерянным, когда с него сняли маску.
Действительно, его страх при виде мёртвого лица казался неуместным для врача, особенно для того, кто пережил сентябрьские убийства и правление
Ужас, должно быть, привык к смерти в любой форме, в какой бы она ни пришла.

 Уилфрид, погруженный в оцепенение, не заметил этого странного волнения со
стороны Бове.

Последний, внезапно осознав свой профессиональный долг, достал перочинный нож, перерезал верёвку, связывавшую запястья Мари, и приложил свои натренированные пальцы к пульсу, в то время как Уилфрид, смутно понимая, что делает его товарищ, ждал в состоянии более ужасном, чем когда-либо.

«Она уже вне моего искусства», — благоговейно произнёс Бове. Он встал.
на ноги, и глаза Уилфрида с любопытством, как будто не зная, какой эффект
заявление бы на него. Можно было подумать, что он знал
что-то об отношениях, ранее существовавших между Уилфридом и
принцессой.

Как Уилфрид понял, что смысл слов Бове’, оттуда вырвался
его крик тоски; его расслабленной рукой его держать, и золотой принцессы
головка скользнула постепенно вниз на его руку снова на песок.

Принесённая стремительным потоком реки к Серебряному берегу, она, должно быть,
добралась до него живой, потому что тело лежало слишком высоко на берегу, чтобы его
выбросило туда течением.

“ Обморок! ” пробормотал Бове. “ Радость от того, что она выбралась из воды,
оказалась для нее непосильной, и она замертво упала на песок.

Уилфрид, который ни разу не отвел глаз от лица принцессы,
внезапно затрепетал от нового ощущения. Впервые в жизни ему
было трудно говорить. Он мог получить его словам, только в лайках,
стаккато тона.

“Доктор ... она ... не ... мертва ... я ... видел ... как дрогнуло ...
 это веко.

 Бове рухнул на колени, поднял веко и
внимательно осмотрел глаз, снова прощупывая пульс.

“ Кригор мортис, и ты еще не мертв? Каталепсия, клянусь небом! ” воскликнул он.
“ Она только что очнулась от нее. В ней есть жизнь. Но—но, возможно, это отлив.
Коньяк, горячую воду, растирание—без задержек.”

“Это не больно носить ее таким образом?” - спросил Уилфрид, нежно приподнимая
все-таки форма.

“Вовсе нет”.

— Тогда, во имя всего святого, беги первым в замок и разбуди
женщин.

 Бове не нужно было повторять дважды; он пустился в путь со всех ног, а
 Уилфрид, неся принцессу на руках, последовал за ним так быстро, как только
мог.

 У входа в замок его встретила удивлённая служанка, которая,
уведомленный о его приходе, не задавал вопросов, но сразу же проводил в
спальню, которую быстро готовили к приему пациента
. Две другие горничные находились там по указанию доктора,
готовили необходимые восстановительные средства.

“А теперь, девочки, за работу!” - весело сказал он. “Это борьба между жизнью
и смертью, и мы не позволим смерти стать победительницей”.

Оставив всё ещё пребывающую в коме принцессу на их попечение, Уилфрид
вышел в коридор, где встретил Веру, главную горничную Полины и,
можно добавить, её доверенное лицо.

— Моя госпожа спит так сладко, что было бы жаль её будить, —
заметила она. — И всё же, если вы считаете…

 — Пусть она спит. Зачем нам её беспокоить? Она не может принести больше пользы,
чем уже приносит. Кроме того…

 Но Уилфрид решил, что лучше оставить свою следующую мысль невысказанной. Он
вспомнил о неприязни, которую принцесса испытывала к Полине, и, хотя он
сомневался, что эта неприязнь была обоснованной, она могла замедлить её
выздоровление, если бы, открыв глаза, она увидела первым человеком того,
кого считала своим злейшим врагом.

Таким образом, Полине было позволено продолжать спать, не подозревая о том, что
происходит.

Пока доктор был занят своей работой, Уилфрид, сидя в коридоре,
пытался представить себе обстоятельства, которые привели принцессу на берега Рунё.

Хотя на ощупь её одежда казалась довольно сухой, она была
насквозь пропитана водой, что доказывало, что тело принцессы
прибило к Серебряному берегу течением Невки.

То , что ее бедственное положение не было вызвано ни несчастным случаем , ни попыткой самоубийства , было
Об этом свидетельствовал тот факт, что её руки были связаны за спиной таким образом, что она не могла их развязать. Поскольку на ней всё ещё были маска и домино, едва ли можно было сомневаться в том, что, попав в руки четырёх наёмников, она была сброшена в реку с террасы садов Сумароковых ещё до окончания _бала-маскарада_.

Он заметил, что её белые атласные туфли были сильно испачканы чёрной
жижей, которой не было ни на одном участке Серебряной Пряжи; следовательно,
её ноги, должно быть, касались дна реки, по крайней мере, один раз.
Невка была на удивление глубокой, и, по мнению Уилфрида, её ноги не могли опуститься так далеко, если только они не были привязаны к какому-то тяжёлому предмету. Должно быть, он каким-то образом соскользнул с креплений, и тело принцессы сразу же всплыло на поверхность. Очевидно, она в той или иной степени владела искусством плавания, потому что, будучи связанной по рукам и ногам и отягощённая тяжёлой одеждой, она умудрялась дышать на протяжении трёх миль. Плыла или парила, как только могла, теперь ее голова была над головой.
вода и теперь под ней, ослепленная маской, которая сползла на глаза
ее, отчаянно борющуюся за жизнь, несло по широкому
она плыла по лону стремительной реки, пока, по счастливой случайности, не встала на ноги.
коснувшись земли и пробираясь сквозь уменьшающуюся глубину воды,
закончила свой путь, выползая на пологий берег.

Внезапный приступ радости от этого избавления от смерти оказался для нее непосильным.
наступила каталепсия.

Таким образом, по странной случайности, на протяжении всего срока заключения Уилфрида,
а также некоторое время до и после этого, принцесса находилась на этом
остров, отделённый от него расстоянием менее четверти мили!

Пока он с тревогой гадал, что с ней случилось, там, на
тёплом песчаном берегу, принцесса лежала весь день, и только природа
была внимательна к ней. Солнечный свет высушил её одежду, ветерок
играл с её спутанными золотистыми волосами, но до наступления ночи
ни один обитатель острова не приблизился к ней. Что касается проплывающих мимо лодок, то их пассажиры, если только они не подплывали совсем близко к берегу, не смогли бы отличить серебристо-серый цвет её костюма от серебристо-серого цвета
Уилфрид размышлял о том, что она лежит в нише.

Таковы были мысли, которые занимали Уилфрида во время ожидания.


С помощью Веры он был в курсе состояния пациентки.
По прошествии двух часов было объявлено о улучшении состояния; каждый последующий отчёт был всё более благоприятным, пока, наконец, Бове, чья работа, по-видимому, была завершена, не появился сам с выражением удовольствия на лице от того, что одержал победу в борьбе со смертью.

«Это была тяжёлая борьба, — сказал он, — но мы победили. Говорить? Нет, она не говорила
Очень. Хотел, но я велел молчать. Сейчас она мирно спит,
естественным, здоровым сном. Проснётся сияющей, как новый серебряный
рубль».

 Это было всё, что Уилфрид хотел знать. С чувством облегчения он
пожелал доктору спокойной ночи и под руководством одной из служанок
отправился в отведённую ему комнату.

После ухода Уилфрида Бове вернулся в спальню принцессы
и отпустил вторую горничную, после чего Вера осталась единственной
прислугой. Стоя на некотором расстоянии от кровати, доктор поманил её.
приблизиться. Она подошла на цыпочках. Не спуская глаз с
спящего, Бове сказал шепотом:—

“Я увидел, что ты узнал ее, и нельзя достаточно высоко оцениваем ваше
благоразумие в сохранении Язык молчания. Тех, кто пытался ее жизнь
пытайтесь это повторить, если они считают, что их план был выкидыш. Следовательно,
мы должны проявлять осторожность и держать ее имя и местонахождение в секрете.
Пока что только мы с вами узнали её. Баронесса станет третьей, и, возможно, нам придётся пригласить лорда Кортни.
Мы сохраним нашу тайну, но это моё дело; ваше дело — молчать и ничего не знать. Возможно, сама наша пациентка по каким-то причинам захочет сохранить свою личность в секрете даже от лорда Кортни. В таком случае ни слова ему. Вы можете быть уверены, что я бы не дал вам этот совет, если бы не хотел добра баронессе. А теперь покажите мне, куда вы положили одежду нашей пациентки.

Вера указала на это место, и доктор, подойдя туда, принялся
осматривать одежду принцессы. Обнаружив карман в домино,
он сунул руку внутрь и вытащил запечатанный конверт, помятый и
выцветший. Снаружи ничего не было.

“ Итак, что находится в этом конверте? ” пробормотал Бове, сжимая его
между пальцами. “ Я должен знать его содержимое. Возможно, это ключ
к разгадке тайны. Это может объяснить, а может и нет, как она оказалась в реке
. Вера, если наш пациент или лорд Кортни спросят вас об этом, вы будете рады сообщить, что осмотрели одежду и ничего не нашли. Он направился к двери, продолжая говорить. — Я пришлю вас.
компаньонка, и как только наша пациентка очнётся, дайте мне знать, потому что я должен
поговорить с ней до того, как её увидят баронесса или лорд Кортни».

 Вызвав ещё одну горничную, Бове удалился в свою комнату.

 «На службе у баронессы, — заметил он, — всё дозволено».

 И без малейшего колебания он вскрыл конверт и
прочитал письмо, которое в нём находилось.

«Очень полезный документ», — заметил он с улыбкой удивления и восторга.
 «То, что нужно, чтобы завершить мой план и обеспечить его успех».

 Он отложил послание в сторону.  Его содержание заставило его задуматься, и он
Он был настолько поглощён своими мыслями, что не отдыхал ни минуты.

 Сообщение от Веры заставило его снова зайти в спальню
принцессы, откуда он вышел через полчаса с торжествующей улыбкой.

 «Всё лучше и лучше!» — пробормотал он. «Кто бы мог подумать? Да, здесь не нужно ничего планировать. Всё идёт так, как я хочу».

Час спустя, когда Полина вышла из своей гардеробной, красивая, как
никогда, она с удивлением увидела, что Бове ждёт её в коридоре.

“ У меня для вас история, баронесса, ” сказал он. “ Вы должны выслушать ее без промедления.
Не откладывая.

Его воздух, не терпящим отказа, а поэтому с чуть пожала плечами
она занимает место в окне embrasured.

Ее безразличное выражение исчезло с его первой фразой, и по мере того, как он
продолжал, ее интерес, наконец, сменился явным ужасом.

“Подумайте, кто она такая, ” заключил доктор, - а затем представьте, что она лежит
одна на том берегу почти двадцать часов, и рядом с ней целая крепость, полная
людей”.

“Связали по рукам и ногам и бросили в Неву!” Полина ахнула. “Боже мой!
Это, должно быть, работа Александра!”

“ Это не так, баронесса.

- Но я говорю “да". Кто посмеет тронуть ее пальцем, кроме как по его приказу?

“ Успокойтесь, дорогая баронесса. Александр невиновен. Правда в том, что
убийцы совершили ужасную ошибку. Разве ты не говорил мне, что она ходила на
этот маскарад в расшитом золотом шелке? Именно так! Что ж, когда мы её обнаружили, на ней было серое домино из обычной саржи, что является явным доказательством того, что она, должно быть, поменялась одеждой с какой-то другой женщиной, вероятно, чтобы лучше скрыть свою встречу с лордом Кортни, и я сильно подозреваю, что этой другой женщиной была Надя
Боровна, из гостиницы "Серебряная береза". Легко понять, как одна женщина
может встретить судьбу, уготованную другой. Фактически, хулиганы, похоже,
были настолько уверены в своей жертве, что даже не сняли с нее
маску. Это письмо, написанное вышеупомянутой Надей и найденное на платье
жертвы, частично поможет доказать мою теорию.

Полин взяла послание и медленно прочитала его.

— Должно быть, это дело рук Баранова, — заметила она, отрываясь от письма и испытывая огромное облегчение от того, что её подозрения в отношении Александра оказались беспочвенными.

“Казалось бы. Во всяком случае, он больше всех заинтересован в том, чтобы обе
письмо и его автор будут уничтожены. Когда он узнает, в чем ошибка
его наемники совершали он будет готов перерезать ему горло. Царь будет
его не пощажу”.

“Я никогда не верила в виновность лорда Кортни в гостинице "Серебряная береза"
", ” сказала Полин, снова просматривая послание, - и это письмо
подтверждает мое мнение”.

— Верно, но будет неразумно показывать ему это.

— Почему?

— Потому что, если этому событию будет дана невинная интерпретация,
ещё легче будет объяснить её поцелуй на маскараде. Это была просто награда за службу, оказанную государству. Нет-нет, баронесса, наш долг — сделать так, чтобы её возвращение к Александру стало невозможным, а в нынешнем положении вещей путь к примирению между ними всё ещё открыт.

— Что же вы тогда советуете?

— Вот что. Пусть она побудет здесь какое-то время в уединении. Она не будет возражать. Она явно влюблена в лорда Кортни, а он — в неё. Пусть всё идёт своим чередом. Разве вам не выгодно способствовать развитию этого романа?

— Разве ты не сказала лорду Кортни вчера вечером, кто она такая?

— Я держала это в секрете по… по некоторым причинам.

— Лорд Кортни — человек чести. Когда он узнает правду, его любовь
иссякнет.

— Именно так, и поэтому мы не должны позволять ему узнать правду, пока… пока не станет слишком поздно.

— Ты говоришь глупости. Как можно дольше держать его в неведении?

Бове загадочно и торжествующе улыбнулся.

«Моя дорогая баронесса, всё идёт как нельзя лучше для наших целей, так
хорошо, что я почти готов поверить, что Провидение…»

«Провидение!» — многозначительно повторила она.

- Я скажу “судьба", чтобы доставить тебе удовольствие. Должно быть, судьба приложила руку к тому, что свела ее
и лорда Кортни под этой крышей.

“ Ты не отвечаешь на мой вопрос. Как мы можем помешать ему узнать ее имя?
Если она решит раскрыть его?

“В этом смысл, тот самый смысл, который говорит в нашу пользу. Она не может его раскрыть”.

“ Во имя всего святого, почему бы и нет?

— Потому что, хотя её интеллект в остальном так же ясен и светел, как
ваш, — а это о многом говорит, баронесса, — он сопровождается одним
недостатком. Ужасный шок, вызванный её внезапным погружением в
Воды Невы лишили её не всей памяти, но её части — той части, которая связана с её личностью.
Она не может вспомнить своё имя. Вы, я вижу, не верите, — улыбнулся доктор, заметив её скептический взгляд, — но вы скоро сможете проверить мои слова.
Пойдите и посмотрите на свою соперницу. Она вас не узнает!




Глава XXVI

БЕЗ ПАМЯТИ!


Пока Полина направлялась в покои принцессы, доктор отправился в
комнату Уилфрида, чтобы сообщить ему эту странную новость.

Будучи новичком в подобных психических явлениях, Уилфрид воспринял
заявление со всеми признаками неверия.

“Вы хотите сказать, ” спросил он в изумлении, - что она не может сказать, как
она оказалась в Неве?”

“Ничего не помнит все события. Ее разум опустел
как в своей прошлой жизни: не могу вспомнить имя друга или название любого
место, где она пребывала”.

“В каком она настроении. Грустная?”

“Совсем нет. Улыбается, глядя на своё замешательство — на самом деле, потеря памяти
кажется ей забавной».

«И как долго это состояние продлится?»

Бове пожал плечами.

«Трудно сказать. Неделю, месяц, год. Возможно, до конца её дней».
жизнь”.

“И вы понятия не имеете, кто она?”

“Ни в малейшей степени; баронесса тоже. Имею ли я право предполагать, исходя из
вашего волнения прошлой ночью, что она и есть та леди, которая поссорила вас с царем
?

Уилфрид ответил, что так оно и было.

“Ах! Тогда, конечно, вы оставляете все мысли об этой дуэли?

“ Честь призывает меня к ней.

— Но безопасность дамы требует, чтобы вы отказались от этого. Теперь, когда благодаря вашему дяде графу Панину известно имя противника царя, ваше появление в Санкт-Петербурге немедленно приведёт к вашему аресту
и депортация на границу. В таком случае какую помощь вы можете оказать
даме, если её враги обнаружат, что она ещё жива? Её положение
требует защитника, и ваши прошлые отношения с ней дают вам право
взять на себя эту роль».

 Такая постановка вопроса изменила мнение Уилфрида, и
«Отложить на неопределённый срок» стало его решением по вопросу о дуэли.

Потеря памяти, случившаяся с принцессой, сильно встревожила Уилфрида.
Когда он видел её в последний раз, она была настроена почти влюблённо; это новое
состояние её ума теперь приведёт к тому, что она не узнает его.
существование. Ему придется начинать заниматься любовью заново, и
это может потерпеть неудачу!

Он позавтракал с доктором, который, когда трапеза закончилась, нанес еще один визит
своей пациентке, почти сразу вернувшись с хорошими новостями о том, что она
достаточно окрепла, чтобы встать и одеться.

Итак, как только пришло известие, что туалет принцессы завершен,
Уилфрид захотел ее присутствия.

Одетая в изящный сарафан из мягкого муслина, взятый из гардероба Полины, она полулежала в глубоком кресле, а баронесса сидела рядом с ней.

Хотя она занимала так много места в его мыслях, Уилфрид видел
но ее четыре раза, и, по замечательному совпадению, только ночью. Ее
красота не претерпела снижение на день; наоборот, она, казалось,
усиливается при мягком утреннем свете. Ее нежная бледность была единственным
свидетельство ее недавней схватке со смертью.

Это была та же Мари, и все же разные. Задумчивая меланхолия, которая до сих пор
отличала её облик, исчезла; в её глазах засиял новый, более радостный
свет; казалось, что с исчезновением воспоминаний исчезло и
горе.

 Уилфрид вспомнил, как горько отзывалась о нём
принцесса.
По отношению к Полине он испытывал какое-то странное чувство, когда увидел, как они
разговаривают, как старые друзья. Трудно было поверить, что внезапное возвращение памяти к принцессе
снова будет сопровождаться враждебностью по отношению к Полине.

 Легкое движение с его стороны заставило принцессу поднять голову и
посмотреть на него.

 Уилфрид с разочарованием встретил ее спокойный, тихий взгляд. Он с надеждой надеялся, что кого бы она ни забыла,
она не могла забыть _его_. Но увы! её тёмно-синие глаза
В её глазах не было и намёка на узнавание; в них читалось лишь любопытство. Её манеры ничем не отличались от манер женщины, встречающей незнакомца, и Уилфрид чувствовал, что они искренни, а не наиграны.

 

«Это лорд Кортни, о котором я вам говорила», — сказала Полин. Уилфрид серьёзно поклонился. Ему нужно было представиться ей!

— Мне жаль, — улыбнулась принцесса, — что нам приходится встречаться при таких
обстоятельствах. Должно быть, вы считаете меня очень глупой, раз я не смогла
вспомните моё имя и историю; тем не менее, это так. Как бы я ни старался, я не могу вспомнить ничего, что было бы раньше сегодняшнего утра. Я знаю только, что проснулся несколько часов назад в одной из спален этого замка. Если я не свалился с неба, то, должно быть, прожил двадцать лет или больше, но ничего не помню из этого долгого времени! Разве это не абсурд?

Это было так абсурдно, что она расхохоталась, и ещё один милый серебристый
смех никогда не слетал с женских губ, по крайней мере, по мнению Уилфрида.

 «Баронесса говорила мне, что вы, возможно, поможете мне оживить
память, ведь вы видели меня в другой обстановке».

«Я знал вас как принцессу Марию».

«Да, но, заглянув в придворный реестр, — ответила она, указывая на книгу у своих ног, — мы не можем обнаружить, что существует принцесса Мария».

«Чьей идеей был придворный реестр?» — спросил Бове, который сопровождал Уилфрида в присутствии принцессы.

«Моей!» — ответила Мария.

Доктор многозначительно постучал себя по лбу, показывая Уилфриду, что,
какой бы слабой ни была её память, рассуждает она здраво
осталась нетронутой. В самом деле, если бы не её собственное признание, никто бы и не
подумал, что какая-либо способность её разума бездействовала.

 Принцесса Мария теперь очень хотела узнать, при каких обстоятельствах они с
Вильфридом встречались, и эта просьба поставила его в неловкое положение. Должен ли он был сказать ей, например, что однажды он провёл час в её спальне? — что она поцеловала его при их последней встрече? и
что она всегда испытывала неприязнь к Полине?

 Он посмотрел на Полину, ожидая указаний, а она, в свою очередь, посмотрела на доктора,
в то время как сама принцесса переводила взгляд с одного на другого, недоумевая, почему
надо же было так колебаться, рассказывая ей простую историю.

“Это будет также”, - сказал Бове, решая Уилфрид, “все рассказать
понимаешь, пока Принцесса следует за вами в виду, что попытки напомнить о
ситуации, в которых вашу историю мест, куда ее. Такое усилие, возможно,
пробудит ее память ”.

Так говорила лицемерка, надеясь, что ее усилия не приведут ни к чему подобному
.

Немного поразмыслив, Уилфрид продолжил рассказ, но не обо всём, а о том, что, по его мнению, было необходимо знать принцессе. И со странным чувством удовольствия он заметил, что она пристально смотрит на него.
задумчивое внимание, которое ни разу не дрогнуло во время его рассказа. Опустив Баранова и его скандальное предложение, Уилфрид начал с инцидента в спальне; затем рассказал, как она попросила его написать картину, ставшую теперь исторической, но ничего не сказал о вознаграждении, которое он потребовал; и, наконец, перейдя к маскараду, он заставил Мари предположить, что встреча была лишь формальной с её стороны, чтобы поблагодарить его за услуги. Что касается царя и его предполагаемых намерений по отношению к ней,
Уилфрид вообще опустил эту часть истории.

— Как давно был этот праздник в садах Сумарофф? — спросила она.

 — Всего два дня назад.

 — Всего два дня назад! — повторила она, затаив дыхание от недоверия. — И я
ничего не помню об этом!

 Она закрыла глаза, задумчиво нахмурила брови, сильно прижала
указательный палец ко лбу, очевидно, пытаясь вспомнить прошлое, но безуспешно.

Она молчала несколько минут, размышляя о своём душевном состоянии, которое
было необъяснимо не только для неё, но и для Бове, студента-психолога. Обратите внимание на противоречивость ситуации: её
Борьба в воде стала разделительной линией в её истории;
преодолев эту разделительную линию, она смогла привнести в свою новую жизнь всё или почти всё из знаний, приобретённых в старой, но не смогла привнести с собой знание о своей собственной личности. Почему её разум, способный сохранить так много из прошлого, в одном вопросе оказался абсолютно пустым — вот загадка, которая смущала, нет, пугала её. Лучше бы ей было потерять, скажем, знание языков или музыки, чем потерять
знание о самой себе. Казалось, пропасть отделяла её от трёх
товарищи; они могли перенести _thir_ умы во времена детства; ибо
ее жизнь началась только с того утра. Ее предыдущая история была скрыта
за черным занавесом. Уроженка планеты Марс, недавно высаженная на
землю, не могла бы чувствовать себя менее дома, чем принцесса Мария в тот момент.
в тот момент.

“Что это за что постигло меня это?” прошептала она со страхом в ее
голос. “Если я потеряю память, что мешает мне потерять мой разум?”

«Теперь вы напрасно себя беспокоите, — весело сказал доктор. — Зачем я сегодня утром задавал вам столько вопросов?»
это, то и другое, но чтобы выяснить, есть ли основания для того, чего вы опасаетесь. И каков результат? Моя дорогая леди, если бы все головы в царском кабинете были хотя бы наполовину такими же здравыми, как ваша, Россия была бы хорошо управляема. Ваш разум в полном порядке, не беспокойтесь на этот счёт. Что касается вашей потери памяти — хм! Я назову это несчастьем, чтобы вам угодить.
Но есть много людей, например, князь Уваров, которые были бы
рады такому же полному забвению, как у вас. Терпение, моя добрая леди,
терпение. Время вернёт вам память.

Подобные оптимистические высказывания, и многое другое того же рода из Бове,
в сочетании с ласками Полины, постепенно довел проблемных
Принцесса в более спокойное состояние.

“Я справедливо наказана”, - сказала она с грустной улыбкой, обращаясь к Уилфриду.
“Я так долго скрывала от вас свое имя, что теперь оно стало тайной
от самой себя. И вы говорите, что прошлой ночью меня нашли лежащим без чувств на
берегах этого острова? Как я сюда попал?

 Полин и доктор могли бы ответить на этот вопрос более полно,
чем Уилфрид, но по своим причинам они предпочли промолчать.
оставив его рассказать всё, что он знал по этому делу. Мари слушала его рассказ с обеспокоенным видом.

«Неужели у меня такие злобные враги, что они хотят меня убить?»

«Похоже на то», — ответил Уилфрид и добавил для её утешения: «Но
поскольку теперь они считают тебя мёртвой, они больше не будут тебя беспокоить».

— Не мне, — сказала Полин, — диктовать вам, что делать, но, учитывая недавнее покушение на вашу жизнь, вам лучше оставаться здесь и прятаться, по крайней мере, несколько дней, пока мы не решим, что лучше предпринять. А пока вы должны считать замок и остров своими.
Ваше собственное».

 Это предложение нашло отклик у Вильфрида, который предвидел, что
это даст ему возможность ухаживать за принцессой.

 Так было решено, что она останется в Руно.

Теперь, хотя у Мари было трое спутников, она обращалась в основном к Уилфриду, и Полин с доктором, довольные этим, вскоре отошли в другую часть комнаты и поговорили тет-а-тет.

«Наш план обещает сработать без сучка и задоринки, — сказал Бове. — Она благоволит ему как в новом, так и в старом статусе».

“Да, но как долго мы можем держать ее здесь в укрытии? Сейчас ее нет во дворце.
Она отсутствовала больше суток. К этому времени Царская
агенты должны быть кишели повсюду на взгляд из-за нее. Не пятно,
не дом, по Санкт-Петербургу и останется непосещенных”.

“Мы должны помешать им посетить Руне”, - сказал Бове.

“Как это можно сделать?”

— Очень просто. Разве граф Баранов и его брат Лорис, начальник тайной полиции, не будут
руководить этим делом? И разве у нас нет письма, в котором достаточно улик, чтобы повесить их десять раз
Что с этим делать? Мы должны немедленно отправиться в Санкт-Петербург и заключить с ними договор о том, что, если они не согласятся выполнить наши требования, мы раскроем их вину перед царём. А наши требования заключаются в том, чтобы они приказали своим подчинённым оставить этот остров в покое. Нам не нужно стесняться называть причину. Разве целью Баранова не было заставить эту пару влюбиться друг в друга? Разве мы не преследуем тот же план, хотя и по другой причине? Освободившись от вмешательства полицейских,
Рунё становится священным убежищем, заколдованным садом, в котором наши двое
подопечные могут заниматься любовью сколько душе угодно, не привлекая внимания
суда».

«И чем всё это закончится?»

«Когда её любовь станет достаточно сильной, она захочет улететь с ним
из России. Кронштадтская гавань находится на расстоянии всего восемнадцати миль по воде.
Скоростной корабль и тёмная ночь, и они окажутся на борту судна, направляющегося в
Англию».

«Но если Александр тем временем раскроет наш заговор…»

“ И что тогда? Он будет очень раздосадован, когда мы снабдим его
нужным предлогом?

Полина вздохнула.

“Ах, я! Если бы только я вчера сказала лорду Кортни, кто его возлюбленная
то есть это помешало бы мне начать этот обман.
Только ночью мне вдруг пришло в голову, что знание этого факта было бы лучшим способом заставить его отказаться от дуэли; и тогда из жалости я воздержался от рассказа, зная, какую боль причинит ему это откровение, а теперь — теперь уже слишком поздно! Что он подумает, когда узнает — а он должен узнать, — как подло я его обманываю?

— Фу! — Какая разница, что он думает?

 — Большая — для меня, — угрюмо ответила она.

 В этот момент к ним обратился Уилфрид.

— Не было ли письма в кармане платья принцессы? — спросил он, объясняя причину своего вопроса.

 — Я могу засвидетельствовать, что его там не было, — сказал невозмутимый доктор, — потому что я осмотрел её одежду в надежде найти какую-нибудь зацепку, указывающую на её личность. Если бы четверо негодяев хотели завладеть компрометирующим письмом, мы вряд ли могли бы ожидать, что они оставили бы его при ней.

Ловкий аргумент, который соответствовал поставленной цели.

Принцесса предложила Уилфриду очень разумное решение.

«Этот принц Уваров, который, как вы говорите, сопровождал меня в поездке,
неизвестные место Санкт-Петербург, непременно должны знать, кто я такой. Это не
можно с ним общаться?”

“Ты выразил мои мысли”, - говорит Полина. “Доктор Мы с Бове поедем в Сент - Луис .
Петербурге в этот самый день с целью повидаться с принцем по этому поводу .
имеет значение”.

Это предложение со стороны Полины было более приемлемым для принцессы
, чем для Уилфрида.

— Предположим, — прошептал он Полине, — что Уваров заподозрит причину вашего допроса и придёт к выводу, что принцесса Мария должна быть в Руно?

 — В таком случае, — прошептала в ответ Полина, — она будет восстановлена в правах
в её прежнюю среду. Но не бойтесь. Я подойду к этому делу так осторожно, что он ничего не заподозрит. Однако я не должна медлить, чтобы
не опоздать, потому что на маскараде он сказал мне, что царь собирается отправить его с дипломатической миссией в Берлин».

 Итак, в сопровождении Бове Полина в тот же день отправилась в Санкт-Петербург,
но не стала пытаться увидеться с князем Уваровым.

Пока доктор занимался своими личными делами, Полин
сначала навестила британского посла и поговорила с ним,
что закончилось такими словами с её стороны: «Неважно, как он
его убедили отказаться от дуэли; даю вам слово, что Санкт-Петербург
 и царь больше его не увидят. _Это_ вас, несомненно, должно
удовлетворить.

 Так и было, посол вздохнул с облегчением, что это неловкое дело
закончилось.

Бюро Лориса Баранова, начальника тайной полиции, было следующим местом, куда она позвонила, и, судя по её улыбке, когда она покидала его кабинет, её миссия увенчалась полным успехом.




Глава XXVII

ЦАРСКИЙ ПОРТРЕТ


Пока Паулина отсутствовала, выполняя своё задание в Санкт-Петербурге, Уилфрид
приятно провела время с принцессой, которая, заявив, что чувствует себя вполне хорошо, отказалась, вопреки указаниям доктора Бове,
больше не оставаться в своей комнате, а вышла под
сопровождением Уилфрида на прогулку по владениям Полины.

Стоял тихий летний день, и остров с его сосновыми рощами и зелёными лужайками
походил на прекрасный сад на берегу Невы, воды которой
были окрашены в нежный сапфировый цвет неба.

Уилфрид, безусловно, был счастливчиком. Он жил в самое прекрасное время года
Провести год в живописном старом замке на острове, прекрасном днём и, возможно, ещё более прекрасном ночью, в компании прекрасной юной принцессы — чего ещё он мог желать?

 Во время прогулки пара подошла к голубому озеру, такому гладкому и красивому, что Полина дала ему милое название «Зеркало фей». У кромки воды стояла деревянная скамья, и они сели на неё.

— Лорд Кортни, — сказала принцесса, обратив на него свой глубокий серьёзный взгляд, — позвольте мне ещё раз услышать историю, которую вы рассказали сегодня утром. Мне от природы любопытно узнать всё, что я могу, о самой себе.

Повинуясь её желанию, Уилфрид повторил свой рассказ, находя удовольствие в его повествовании, отчасти потому, что любил останавливаться на всём, что было связано с Мари, отчасти потому, что ему было приятно иметь такого внимательного и заинтересованного слушателя.

— Вы, кажется, очень хорошо запомнили мои слова, — пробормотала она, отметив, что он повторил её высказывания почти без изменений.

— Полагаю, вы не считаете это моей виной?

— И вы рассказали мне всё? Ты ничего не утаил?

На лице Уилфрида появилась тень смущения, но слабая, как
Это было так, и от её быстрого взгляда это не ускользнуло.

«Я вижу это! Нет, не увиливай. Ты что-то от меня скрываешь».

Поведение Уилфрида подтвердило мнение принцессы. Что ему было делать? Сказать ей, что её подозревают в том, что она фаворитка царя? Нет,
как бы он ни ненавидел обман, он скорее солжёт, чем позволит такой мысли поселиться в её голове!

«Почему ты не решаешься рассказать мне всё?» — спросила она.

«Рассказывая всё, я должен рассказать о своём собственном безумии».

«Безумии, в котором мы оба участвовали? Да? Тогда я должна знать об этом. Нечестно скрывать от меня мои прошлые поступки. Что это было за безумие?»

«Что ж, раз уж вы так хотите. Прося меня написать «Смерть Павла»,
вы предложили мне пятьдесят тысяч рублей, от которых я отказался в пользу более
щедрого вознаграждения».

«И это было…?»

“Возможно, сейчас ты проявишь такой же сильный гнев, как и тогда, когда впервые услышал
предложение”.

“Скажи мне, и ты сможешь судить”.

“Я отказался писать картину, кроме как пообещав — твой поцелуй”.

“И каков был мой ответ?”

“Ты дал обещание”.

Краска залила щеки Мари. Была ли когда-нибудь женщина столь несчастливой
обстоятельства, как у нее, вынуждали принимать все, что говорил о ней этот англичанин
? Если бы он пошёл дальше и сказал, что она обещала выйти за него замуж, как бы она опровергла его заявление?

«Выполнила ли я своё обещание?»

Уилфрид согласился.

Принцесса покраснела. Ей хотелось отрицать приписываемые ей действия, и всё же — и всё же — эта история принесла некоторое облегчение её смятенному разуму. Опустив глаза и тихо говоря, она сказала:

 «Я рада, что вы мне это рассказали. Кажется, это проясняет один вопрос. Видя, что мне, должно быть, двадцать три или двадцать четыре года,
Полин — мы обе — задавались вопросом, не... не смейтесь... не... я... замужем. И теперь я думаю, что знаю. Будь я женой, настоящей женой, я бы не вела себя так, как вы говорите.

Уилфрид счёл эти рассуждения справедливыми и был очень рад, что они таковы.

«Вы говорите, — улыбнулся он, — как будто муж был бы бедствием».

«Он мог бы быть — в нынешних обстоятельствах. Вы забываете, что есть две Марии,
старая и новая. Новая, не по своей вине, может отвернуться от того, что нравилось старой». Разве не было бы ужасно, если бы мужчина, чей внешний вид в моём нынешнем состоянии мог вызывать у меня отвращение, объявил меня своей женой? И я... я... поцеловал... тебя? Мы были одни, я надеюсь?


— Хм! К сожалению, должен сказать, что в тот момент нас никто не застал.
не кто иной, как царь, который, по причинам, известным только ему самому,
по-видимому, играл роль шпиона».

 Здесь Уилфрид продолжил рассказ о том, как царь вызвал его на дуэль и как дуэль была предотвращена благодаря действиям Полины; и Мари слушала эту историю с удивлением, смешанным с сожалением о том, что она, пусть и невольно, стала причиной таких неприятностей для Уилфрида.

Тщетно она пыталась заставить себя вспомнить происшествие в
Садах Сумарофф, и когда Уилфрид увидел, что она нахмурилась и выглядит расстроенной,
и догадавшись о причине, он убедил её перестать беспокоиться из-за потери памяти и
доверить её восстановление времени.

Он сам изо всех сил старался отвлечь её мысли и, прибегнув к череде острот, через какое-то время добился того, что она улыбнулась, а раз или два даже рассмеялась, и этот смех был таким мягким и нежным, что очаровал Уилфрида и заставил его пожалеть — ведь он ни на секунду не забывал о своём великом сопернике, — что царь не слышит его.

 Вернувшись в замок, они застали там Полину и
Бове только что вернулся из поездки в Санкт-Петербург. Велико было
разочарование Марии, когда она узнала, что князь Уваров накануне
отправился в Берлин по какому-то дипломатическому делу, порученному ему
Александром.

«Итак, принцесса Мария, — улыбнулась Полина, обращаясь к своей гостье, — должна оставаться для нас загадкой ещё какое-то время. К сожалению, но будем терпеливы: время всё расставит по своим местам».

Поскольку гости ещё не осмотрели весь замок,
Полин предложила провести час, прогуливаясь по его комнатам.
Оба с готовностью согласились, и Бове
Сопровождая их, они отправились на прогулку, и, поскольку доктор держался рядом с Полиной, Уилфриду, разумеется, выпало сопровождать принцессу.

 Как и подобает месту, которое когда-то было резиденцией императрицы и в котором мало что изменилось с момента её смерти, замок Руно содержал много интересного для новоприбывших.

С драматическим спокойствием Паулина до последнего сохраняла в тайне свой самый большой сюрприз,
а именно Зал царей, галерею, названную так потому, что её стены были
украшены всеми доступными портретами русских императоров.
Первоначальные дополнения к коллекции Кэтрин были сделаны сменявшими друг друга жильцами замка
включая саму Полин, чей вклад был
представлен двумя картинами, одна из которых изображает покойного Пола, и
другой - его сына Александра.

На многих портретах последних, естественно, был один, чтобы привлечь
больше всего внимания. Очень проницательным был взгляд, брошенный и Полиной, и доктором
на Мари, когда она смотрела в лицо царствующего царя. Судя по их поведению, можно было подумать, что они пропитаны
Они верили, что вид этого портрета мгновенно вернёт Мари память, и испытали облегчение, когда поняли, что ошибались. Конечно, принцесса задержалась перед этим портретом дольше, чем перед любым другим, но это было связано с историей, которую рассказал ей Уилфрид. Это был царь, который вызвал его на дуэль из-за ошибки — если это была ошибка — её, а не Уилфрида.
Думая об этом, она чувствовала, что её как никогда тянет к отважному молодому
англичанину, который отправился защищать её честь с помощью меча.
Она сравнила лицо Уилфрида с лицом царя, изображенным на полотне перед ней
, и без колебаний отдала предпочтение лицу Уилфрида.
Если характер человека можно извлечь из его личной внешности,
тогда в ликвидации ее мнению Вильфрида был искренний и открытый, Александр
скрытный и неоднозначно. Подобный вывод напрашивался сам собой у Полин,
поскольку она тоже мысленно сравнивала этих двух мужчин.
Её вздох, замеченный только Бове, вызвал у него шепот: —

«Ты раскаиваешься?»

«Никогда!» — решительно воскликнула она.

— Ради прекрасной Франции, — ободряюще пробормотал Бове.

 — Что, — сказала Полина, обращаясь к Мари, — что ты думаешь о лице Александра?

 — Оно красивое, но… но что-то в нём мне не нравится, — ответила она, говоря чуть тише, словно боясь, что портрет, услышав это замечание, может как-то выразить своё недовольство.  — Посмотри, какие холодные глаза! Кажется, он хмурится на меня, —
робко продолжила она. — Что вы об этом думаете, лорд Кортни? —
добавила она, повернувшись к Уилфриду.

«Наша хозяйка, — ответил он, поклонившись Полине, — настолько высокого мнения об Александре, что в её присутствии я не решаюсь сказать что-либо оскорбительное даже о его портрете».

На это Полина ничего не ответила, но, продолжая обращаться к Мари, сказала со странной улыбкой:

«Значит, я могу предположить, что вы не хотели бы стать его женой?»

— Его жена! — эхом отозвалась Мари, широко раскрыв глаза, как будто ей всерьёз предложили выйти замуж за Александра. — Что за странный
вопрос! — Судя по тихому смешку, доктору он показался забавным. — После того, что я сказала о его портрете
Вы можете догадаться о моём ответе. Кроме того, разве у него уже нет жены?

— Жены, которую он перестаёт любить, — тихо заметила Паулина.

— Почему?

— Бездетная императрица всегда разочаровывает и своего мужа, и свой народ. Отсюда и причина, согласно утренним газетам, её визита на этой неделе в монастырь Святой Мадонны, не первого из подобных паломничеств. Там, распростёршись на холодном каменном полу перед
иконой Богоматери, она будет проводить ночи в молитвах, прося, чтобы желание её мужа, её собственное желание и желание её народа были исполнены. Если Небеса
не пожалеет о своих слезах, тогда царь будет становиться всё холоднее и
холоднее».

 Мари вздрогнула от внезапного страха. Если отчуждение царя от царицы
достигнет такой степени, что он разведётся с ней, то сможет свободно
влюбиться в любую женщину, которая ему понравится.
 Что, если он уже сделал свой выбор? Что, если его гнев из-за маскарада был вызван ревностью, ведь Уилфрид был его успешным соперником? Как она, слабая женщина, могла противостоять воле могущественного царя? Она снова взглянула на его портрет, чтобы получить более
неприятное впечатление, чем раньше. Во время своего обхода по залу она
рассмотрела более двадцати портретов, но ни один из них не производил на неё
такого странного впечатления, как этот. Казалось, он не давал ей отвести от него взгляд. Куда бы она ни пошла, вправо или влево, его глаза, как у живого существа, следили за её движениями, словно упрекая её за какую-то вину, которую она совершила; и чем дольше она смотрела, тем сильнее это чувство овладевало ею.

«Возможно, — сказал Уилфрид в ответ на замечания Полины, — это и к лучшему».
что у Александра не должно быть детей».

«Почему?» — спросила Паулина с такой резкой интонацией, что Уилфрид понял:
он сказал что-то, что её оскорбило, и он задумался, в чём же его вина.

«Должно быть, в его крови есть капля безумия», — ответил он.

«Почему _должна_ быть?» — спросила Паулина, выглядя почти так же обеспокоенно, как если бы речь шла о её собственном душевном состоянии.

— Если отец Павел был безумен, разумно ли полагать, что сын
Александр может быть совершенно нормальным?

 — И вы думаете, что если у Александра будет сын…?

«У сына может развиться безумие, которое, возможно, только дремлет, но не угасло в Александре. Такой страх всегда будет преследовать императрицу. Представьте, как она в течение долгих, медленных месяцев и лет нависает над своим ребёнком, изучает каждый его взгляд и каждое слово, каждое настроение и каждое действие, наблюдает и ждёт рокового знака…»

— Этого может никогда не случиться, — перебила Паулина, и в её голосе послышалось
презрение, что было очень необычно для неё, по крайней мере, когда она говорила с Уилфридом.

 — Совершенно верно, но для материнского сердца эта неопределённость была бы почти убийственной.
и императрице Елизавете стоило бы задуматься об этом».

Эти слова, казалось, встревожили Полину.

«Месье Бове, — сказала она, — вот портрет, по чертам и выражению лица
соответствующий оригиналу. Можете ли вы, как врач и последователь Лафатера,
увидеть безумие на этом лице?»

«Нельзя судить о здравомыслии человека, просто взглянув на его портрет», —
ответил доктор. «Достаточно сказать, что Александр, которому сейчас
двадцать пять лет, до сих пор не проявлял ни малейших признаков умственной отсталости».

 Мария была склонна считать донкихотский вызов, брошенный царём Уилфриду,
как знак, указывающий в этом направлении, но, посчитав эту тему неприятной для Полины, она воздержалась от выражения своего мнения.

 Поскольку они уже осмотрели всё, что было в Царском зале, они
ушли. Мария не смогла устоять перед искушением бросить взгляд на портрет Александра и заметила, что он, казалось, по-прежнему смотрит на неё с упрёком. На самом деле эта картина произвела на неё такое странное впечатление, что она решила впредь не заходить в Царский зал.




Глава XXVIII

Полина раскаивается


Прошёл месяц, в течение которого Рунё не беспокоили ни полицейские, ни солдаты, и ничто не вызывало подозрений в том, что остров находится под наблюдением.

Этот месяц был временем абсолютного счастья как для Марии, так и для Уилфрида.  Они не ограничивались стенами замка; они ежедневно выходили на прогулку, держась в целях безопасности в лесу и никогда не приближаясь к берегу. Эти прогулки были вынужденными,
но, как заметила Полин, в этом отношении они испытывали гораздо меньше трудностей,
чем путешественники на палубе ост-индского судна.

Потеря памяти перестала беспокоить принцессу: более того, теперь она опасалась, что откровения, которые последуют за её восстановлением, приведут к возвращению к прежней жизни. Она почти ничего не знала о той прежней жизни, но, тем не менее, была глубоко убеждена, что та жизнь была далека от её нынешнего счастливого состояния. Во всяком случае, это была жизнь без Уилфрида, а Уилфрид теперь был главным, если не единственным, предметом её мыслей. Для неё не было секретом, что он её любит, потому что,
хотя он и не говорил этого, его знаки внимания выдавали его чувства так же ясно,
как если бы он сказал это.

Ей было приятно иметь над ним такую власть; она гордилась тем, что он предпочитает её всем остальным. Например, было чудесно, что он не влюбился в прекрасную Полину, но это было так. В его глазах Полина была другом — самым дорогим, самым верным другом, но не более того. По крайней мере, так обычно думала Мари, но один или два раза, когда она сидела рядом с Уилфридом, Полин подходила к ним, и в её глазах читалась тоска, словно она жаждала любви, которой одаривали другую.

Однажды, когда Уилфрид был в оружейной, обучая Бове некоторым секретам фехтования,
Мари осмелилась спросить баронессу об этом.
И она перешла к делу без лишних слов.

«Полин, вы любите лорда Кортни?»

Баронесса вздрогнула.

«Разве я когда-нибудь давала повод так думать?»

«Нет», — ответила Мари, не совсем искренне.

— Тогда зачем вы спрашиваете?

— Потому что, — уклончиво ответила Мари, — лорд Кортни такой храбрый, такой
красивый, такой… такой неотразимый — вот подходящее слово — такой… такой…

— Женщине трудно не влюбиться в него. Так и есть
— Что бы ты сказала? — улыбнулась Полин. — Ну, видишь ли, было бы глупо
любить того, кто не любит меня.

— Ах, но ты не отвечаешь на мой вопрос!

— Тебе бы понравилось, если бы я ответила: «Я люблю его»?

Мари покраснела и промолчала.

— Ах! ты не отвечаешь на _мой_ вопрос, — улыбнулась Полин. И после паузы продолжила: —

«Лорд Кортни вряд ли когда-нибудь попросит меня стать его женой, но если бы он
попросил, я бы ответила «нет».

 Она говорила таким тоном, что Мари сразу поверила ей.

 «Почему?» — просто спросила она.

 «Потому что я обещала себя другому».

Это действительно стало неожиданностью для Мари — приятной неожиданностью, судя по её виду. Значит, Полин ей не соперница.

«Я готова, — сказала Полин, — назвать вам его имя при одном условии».

«И в чём же оно заключается?»

«В том, что вы сохраните это в тайне, особенно от лорда Кортни».

Мари с трудом верилось, что Уилфриду не позволено поделиться с ней этим новым знанием.

“ Мне не следовало бы называть это имя даже вам, ” продолжала Полина, “ но это
вне всякого сомнения, докажет, что я не стремлюсь завоевать расположение
Лорда Кортни.

Это замечание решило Мари; она согласилась хранить тайну, как в
имя.

— Тогда узнай, что я дала обет выйти замуж за царя Александра!

 Если бы Паулина сказала, что дала обет выйти замуж за архангела Гавриила,
Мари не была бы так поражена. Поначалу она не могла вымолвить ни слова. Тот факт, что Паулина не была королевских кровей, не делал её заявление сомнительным, ведь разве великий Пётр не женился на крестьянке? Но… но…

— Как это может быть, если царь уже женат?

— Император всегда может найти архиепископа, готового вынести решение о разводе.


Мари, возможно, неосознанно, отстранилась от говорившего.

— Ты пытаешься увести мужа у его жены! Ты готова погубить невинную женщину, чтобы удовлетворить свои амбиции! О, Полин!

 На лице Мари было выражение, которое тронуло Полин до глубины души.

 — Послушай, Мари, и подумай, нет ли у меня оправданий.
 Несколько месяцев назад я впервые догадалась о чувствах Александра ко мне. Зная, что любовь женатого царя — это бесчестье, я избегала всех мест, где могла бы с ним встретиться. Но однажды вечером, совершенно случайно,
мы встретились на маскараде. Нет, не на балу у Сумароковых; это был другой бал.
Это случилось за несколько дней до смерти Пола. — До того, как я увидела лорда Кортни, — пробормотала она себе под нос. — Он подошёл ко мне, когда я была одна; он взял меня за руки и спросил, почему я в последнее время избегала его. Затем, ни с того ни с сего, он произнёс поток диких страстных слов, которые… которые… ну, я не буду отрицать, они были приятны мне. Но, вспомнив, от кого они исходили,  я постаралась их забыть. — Твоя любовь должна принадлежать Елизавете, —
прошептала я, — и только ей. Ах! Если бы вы видели, с какой грустью он на меня посмотрел. — Елизавета, — ответил он, — уже нашла себе
любовник». Если это правда, если царица неверна своему мужу, имеет ли он право оставлять её своей женой?

«Вы говорите «если», — ответила Мария. — У вас есть доказательства того, что царица неверна?»

«Императрица уже некоторое время находится под наблюдением; её поведение весьма двусмысленно. Когда она предоставит чёткие доказательства своей вины, она разведётся с мужем».

— Другими словами, вы с Александром ждёте, когда она сделает
необратимый шаг?

— Что-то в этом роде.

— И она сделает его?

— Думаю, да.

— И вы будете рады, когда он будет сделан?

Полин промолчала.

— Она движется к злу, а ты ей это позволяешь! Ты можешь остановить её одним словом, но не делаешь этого! Полин!

 Мари не смогла бы говорить с большей трогательной искренностью, даже если бы отстаивала своё дело. Полин невольно отвернулась от неодобрительного взгляда этих серьёзных, невинных глаз.

«Если бы царица, — сказала Полина, — а никто не знал лучше неё, что
самооправдание, к которому она сейчас прибегала, было софистическим, —
если бы царица знала, что сотня глаз тайно следит за её падением, она
по необходимости была бы добродетельной. Но зачем ей быть добродетельной?
чем другие женщины, подверженные подобному искушению, должны быть настороже?
Уважение к её доброму имени, память о её клятвах у алтаря, сама императорская диадема — всё это должно быть для неё проповедью. Предупредить её означало бы принудить её к добродетели. Зачем Александру сохранять жену, которая готова согрешить, но удерживается на правильном пути только из страха разоблачения? Нет! Пусть она пройдёт через огонь искушения. Она должна
исполнить своё предназначение, как я должен исполнить своё».

Принцесса молчала, не зная, как опровергнуть то, что она
Чувствовалось, что это софистика. Неудивительно, что Полин стремилась сохранить это в тайне от Уилфрида! Если бы он узнал об этом, то, руководствуясь своим чувством чести, отказался бы от гостеприимства хозяйки, столь сомнительной в своих поступках.

 «Вы можете получить корону, но не героя», — сказала Мари с оттенком презрения. «Мужчина, который засылает шпионов следить за своей женой и, прежде чем его подозрения подтвердятся, обещает жениться на другой женщине, не может быть очень благородным человеком».

 В спешке Мари забыла, что то же самое обвинение можно предъявить и ей.
— Ваша хозяйка, — заметила Полин. Полин почувствовала, что это был упрёк.

 — Я не могу представить, чтобы лорд Кортни так поступил, — гордо продолжила Мари.

 Полин тоже не могла. Уилфрид был совсем не похож на
Александра.

 — Как вы можете доверять тому, кто ведёт себя так бесчестно? — продолжала Мари.
 — Какие у вас гарантии, что Александр выполнит своё обещание?

— У меня здесь его письменное обещание, — сказала Полин, доставая из-за пазухи тот самый свиток пергамента, содержимое которого вызвало у её отца такие эмоции.

Этот секретный документ, несомненно, вызвал бы у неё трепет.
по всей Европе, поскольку это было не что иное, как заявление о том, что при определённых обстоятельствах императрица Елизавета должна быть разведена в пользу Полины де Воклюз!
Документ был подписан: «Александр Павлович, царь и самодержец».

То, что её подруга Полина однажды могла бы надеть диадему, по-видимому, не доставляло Марии особого удовольствия.

«Ты стремишься к короне», — сказала она. «Вспомните судьбу венгерского
короля Белы: однажды его трон сломался под ним, и его обломки раздавили его
Он погибнет при их падении — наглядная иллюстрация опасностей, связанных с троном.
Он принесёт вам больше горя, чем радости, особенно если вы добьётесь его с помощью средств, о которых
вы помышляете. Полин, вы позволите мне уничтожить это? — продолжила она,
похоже, собираясь разорвать документ пополам.

Баронесса поспешно забрала свиток.

— Почему, — спросила Мари, — вы не уничтожили его сразу после получения?

— Зачем мне это делать?

«Чтобы показать своё доверие к Александру. Что это за любовь, которая нуждается
в письменном подтверждении? Полин, ты не осмеливаешься сжечь его, и уже одно это
показывает, что ты не веришь ему по-настоящему».

Это было правдой, горькой правдой. Хотя раньше она не смотрела на это с такой точки зрения, теперь Полин начала понимать, что удовольствие, которое она испытывала от обладания этим документом, и забота, с которой она его хранила, были лишь доказательством её недоверия к Александру. В тот момент она не могла не подумать о том, что могла бы безоговорочно поверить
словам Уилфрида.

Когда Полина сравнила английского пэра и московского царя, её охватила
ревность из-за того, что Мария была избранницей Уилфрида, в то время как
она сама, хоть и была избранницей императора, не находила в этом особой радости
факт. Диадема, которая казалась такой великолепной, когда на неё смотрели издалека,
теперь, когда она была почти в её руках, казалась безделушкой.

«Что ты говорила Мари?» — спросил Уилфрид позже в тот же день,
когда они остались наедине с Полиной. «Она такая серьёзная и задумчивая».

«Возможно, она размышляет, стоит ли воспринимать внимание лорда Кортни к ней
просто как дружеское». Неужели все
англичане такие холодные и медлительные в ухаживании? Ты любишь, но
не решаешься сказать об этом ей, которая была бы только рада тебя выслушать».

— Именно потому, что я _действительно_ люблю её, я не решаюсь сказать это. Её
нынешнее состояние не является нормальным. Предположим, что с восстановлением
её памяти её чувства по отношению ко мне изменятся?

— Вы слишком щепетильны, — ответила Полина. — Возвращение к прежнему
состоянию не должно быть таким уж неблагоприятным, если она добровольно
поцеловала вас в садах Сумароковых. Самая прекрасная женщина в России ждёт твоей
любви, и своей нерешительностью ты только усиливаешь её нетерпение. Смотри, вон там
твоя принцесса идёт в лес. Иди с ней, и на
Вернись и скажи мне, что ты произнёс слова, которые обрадуют её
сердце».

 Уилфрид ушёл, намереваясь последовать этому совету, и Полин, зная
это, смотрела ему вслед, испытывая боль, какой никогда прежде не знала.

 Обернувшись, она увидела рядом с собой доктора Бове.

 «Было время, — сказала она ему, — когда я ненавидела её или думала, что ненавижу;
вы знаете, по какой причине. А теперь…»

— А теперь? — переспросила Бове, сделав паузу в своей речи.

— А теперь, за последний месяц, она завоевала моё сердце, и это усложняет мою задачу. Я рассказывал ей о своих амбициях, и
она мило умоляла меня спасти императрицу Елизавету от бесчестья, не подозревая, что умоляет о себе! Какой же она испытает шок, когда узнает, как я её обманул! Когда она осознает вину, от которой её могло бы спасти моё слово!»

«Сама виновата. Если распределять вину, то она должна взять на себя основную часть, потому что именно она поощряла лорда Кортни, из-за чего мы сейчас в таком положении». Мы всего лишь помогаю ее дальше в путь она вступила ее
собственному желанию”.

- Верно, - поддакнула Полина, рад Урвать за каких-либо аргументов в обоснование
о её проступке. «И сегодня цель уже близка, потому что сегодня она
вверяет себя и своё будущее в его руки».

«Это хорошо, — пробормотал доктор. — Я почти всё
приготовил для их отъезда, и её бегство помешает императрице
Елизавете когда-либо вернуться к мужу».

“ Чем скорее они уйдут, тем лучше, ” заметила Полина, “ или я буду
раскаиваться в своем участии в заговоре.

Она отвернулась от него и, войдя в замок, продолжил немного
красноречие, которое, первоначально византийский характер, были изменены
Полина к более стиль в гармонии с латинского искусства.

Солнечный свет, преломляясь в витражах, падал на
алтарь, увенчанный распятием из слоновой кости — символом, запрещённым греческой
церковью.

 В это место Паулина пришла с благоговением. Ведь, как итальянские
разбойники молятся святым о благополучном грабеже, так и
Корнуоллские браконьеры в былые времена шли прямо из церкви, чтобы разжечь костры на
скалах, и Паулина каждый день ходила туда, чтобы помолиться Деве Марии о
благословении плана, успех которого зависел от постоянного обмана.

Она уже собиралась зажечь свечу в честь Мадонны, когда услышала голос:
Казалось, она прошептала: «Лицемерка!»

 Свеча выпала из её рук, и она, дрожа, опустилась на стул, медленно оглядываясь по сторонам, словно ожидая, что кто-то заговорит с ней.

 Впервые она осознала нелепость своих молитв. В её сознании вспыхнул свет, показавший её прошлые поступки в истинном свете. Она стояла на распутье. Если она должна молиться, пусть перестанет лгать; если она должна лгать, пусть перестанет молиться.

 Её взгляд медленно блуждал, словно в надежде получить наставление
от какого-то предмета в молельне, который в конце концов остановился на западном эркере,
на витражном стекле которого был изображен божественный лик, освещенный заходящим солнцем. Она
видела это лицо много раз, но никогда прежде оно не проявляло такой
сильной притягательности. Глаза, казалось, смотрели на нее с бесконечной
жалостью. Полин затрепетала.

Ее интрига с диадемой империи получила молчаливый упрек от
терновый венец!

 * * * * *

Вера, с бледным лицом и полными страха глазами, бежала по
коридору, ведущему в молельню.

Она постучала в дверь один раз, два, три.

Не получив ответа, она вошла и обнаружила свою хозяйку в обмороке на мраморном полу. Вера замерла, слегка приподняв руки.

«Должно быть, она видела! Но нет! Она не могла видеть из этих окон».

Она подлетела к Полине, опустилась рядом с ней и, к счастью,
оказавшись рядом с _винегретом_, использовала его с таким эффектом, что
вскоре Полина открыла глаза и слабо улыбнулась.

— Дорогая баронесса, что случилось? Вы выглядите как мёртвая.

— Ничего, — ответила Полина, поднимаясь с помощью горничной.
— Просто я упала в обморок.

Вера и сама это видела; она хотела узнать причину.

«Ваше появление было столь своевременным, — заметила Полин, — что я не должна
ругать вас за непослушание. Скажите, почему вы здесь, если я сказала,
что меня нельзя беспокоить во время моих молитв?»

Этот вопрос напомнил Вере о её миссии.

«Миледи, если я расскажу вам новости, вы снова упадёте в обморок».

Лицо Полины озарилось улыбкой, какой Вера никогда прежде не видела, — улыбкой, которая озадачила и поразила её.

 — Говори, Вера, — мягко сказала она. — Ничто из того, что ты можешь сказать, не встревожит меня сейчас.

Вера поколебалась, а затем, набравшись смелости от манер своей хозяйки,
сказала:—

“Миледи, царь в замке!”

К удивлению Веры, баронесса не упала в обморок. Правда, она сильно вздрогнула
, но через мгновение снова успокоилась.

“Это ответ на мою молитву?” - пробормотала она про себя. “ Приглашение
с небес говорить правду и ничего не бояться? Она громко спросила: «Что
его сюда привело? Он подозревает, что…»

«Думаю, нет, миледи. Он спокойно плывет по Неве в своей
гондоле со своими конюшими, князьями Уваровым и Волконским, и
Он отплыл из Руно, чтобы засвидетельствовать своё почтение
баронессе. Он в холле, ждёт мою госпожу».

«Где лорд Кортни — и — и —?»

С ужасной улыбкой Вера ответила:

«Лорд Кортни у озера, занимается любовью с царицей!»




Глава XXIX

Ухаживание за царицей


Уилфрид и его принцесса заняли своё любимое место у Зеркала
 фей. Мари размышляла о своих родственниках — она предполагала, что они у неё есть, — и,
погрузившись в мысли о любви к Уилфриду, пришла к выводу,
что если они сейчас появятся с намерением вернуть её к прежней жизни
она была бы готова воспротивиться их действиям. Её жизнь в Рунё была
такой счастливой, что она чувствовала, что любые перемены будут к худшему.

«Вы видели меня в моей прежней жизни, — заметила она. — Скажите, я казалась
вам очень счастливой?»

«По правде говоря, нет».

«Как я выглядела?»

«Вы были похожи на… на… ну, на лунный свет, прекрасный, но печальный».

— А теперь?..

— Теперь я могу сравнить вас с… с солнечным светом.

— Сияющим и счастливым? — улыбнулась она. — Да, я чувствую это. Должно быть, разница в том, что условия изменились, — продолжила она, — и я решила не
вернуться к старому состоянию. Что я теряю из-за этого решения, я не знаю;
поэтому я не скорблю. Я — да простят меня небеса, если мой поступок был неправильным
! — но я намерена полностью отделить себя от прошлого.

Побуждаемая внезапной мыслью, она поднялась на ноги.

“ В какой стороне находится Санкт-Петербург?

Уилфрид указал на восток.

“ Санкт-Петербург! город, который когда-то был моим домом, ты больше не мой дом.

И она раскинула руки, словно сбрасывая что-то с себя.

“Друзья и родственники, если у меня есть такие, вы отвергнуты”.

Она повторила свое действие.

«Прощай, моя прежняя жизнь! Я поворачиваюсь к тебе спиной».

 Подчиняясь этому слову, она повернулась на каблуках и встала лицом на запад. Уилфрид, будучи художником, не мог не восхищаться изгибами её грациозной фигуры. Её шляпа упала, и несколько золотых лучей, косо пробившихся сквозь волосы, казалось, озаряли их, как нимб.
Уилфрид увидел в этом последнем жесте счастливое предзнаменование для своих надежд; она
смотрела на запад, а запад был направлением на его дом.

Хотя её слова и жесты никоим образом не должны были повлиять на
Уилфрид, будучи совершенно спонтанным с её стороны, тем не менее
обратился к своему рыцарскому чувству. Её новое положение требовало, чтобы у неё был защитник, и кто же мог быть этим защитником, как не Уилфрид?

 «Если вы действительно намерены разорвать все связи со своей прежней жизнью, — сказал Уилфрид, когда Мари снова села рядом с ним, — мы не должны покидать это место, не определившись с вашим дальнейшим курсом. Ведь если вы
останетесь в Рунё, то рискуете снова оказаться в той старой обстановке, которой, кажется, вы боитесь. Теперь я хочу предложить вам
план, который, я надеюсь, пойдёт вам на пользу».

У него, конечно, был план, восхитительный план; сложность заключалась в том, чтобы найти
достаточно смелости, чтобы облечь его в слова. Мари охватило восхитительное чувство предвкушения. Она не осмеливалась встретиться с ним взглядом.

«Ну и что же это за план?» — пробормотала она, подождав немного.

«Я начинаю думать, что вы можете его не принять».

— Как я могу сказать, пока не услышу?

— Разве ты не можешь догадаться, в чём дело?

— Я могу ошибиться. _Пожалуйста_, скажи мне, — сказала она, бросив на него колдовской взгляд из-под тёмных ресниц и подбадривая его улыбкой.
улыбка, обнажившая ослепительные зубы.

 Уилфрид все еще колебался, и Мари удивилась, что он, которому никогда не
хватало смелости, так нерешителен с ней. Как приятно иметь над ним такую власть! но как
было бы еще приятнее, если бы он только сказал те слова, которые она так
жаждала услышать!

 — Ты только что сказала, — заметил он, — что была здесь счастлива. Что
тебя так изменило?»

«Многое. Злобная радость от того, что я жив, когда мои враги считают меня
мёртвым; прекрасный летний воздух; колышущиеся леса Рунё; причудливые старые
замок, с его книгами и антиквариатом; сладкий делаете-ничего весь день
долго; чувство свободы и безответственности, прежде всего Полины
доброта.”

“Больше ничего?”

“ Ваша— ваша дружба.

“ Я вижу, вы ставите это на последнее место.

“ Нет, лорд Кортни, я ставлю это на первое место, ” мягко сказала она.

А потом...!

Кто сделал первый шаг навстречу друг другу, они так и не узнали.
Но Мари вдруг обнаружила, что отвечает на страстный поцелуй Уилфрида и прижимается к нему так, словно никогда не захочет его отпускать.

  В наступившей тишине она слышала бешеное биение своего сердца.
сердце над шелестом лесных листьев.

 * * * * *

“ А ты действительно любишь меня? ” спросила Мари, нарушая долгое молчание.
- Ты сомневаешься в этом? - Спросила она.

“ Ты сомневаешься в этом?

“Нет, но ты еще не сказала". Мне будет приятно это услышать”.

Уилфрид говорил это не один раз, а много раз.

— И это, — спросила она, крепко сжав руки, — это и есть тот план, о котором вы говорили?

— Да, вы доверите мне своё будущее: вы поедете со мной в Англию и станете графиней Куртенэ.

Звук этого имени подарил ей ощущение более сладкого удовольствия, чем любое другое.
она до сих пор испытывала.

“ И ты выйдешь за меня замуж, так мало зная обо мне? “Я вижу, что ты
красива, и я знаю, что у тебя милая, привлекательная натура — чего еще я могу желать
?”

Он повернул ее счастливое сияющее лицо к своему, снова поцеловал и
нежно погладил ее по волосам. Она трепетала от его ласк, находя самым естественным в мире прижиматься к нему.

«До сих пор я не осознавал, — сказал он, глядя на её лицо, — всю силу слов поэта:

«Когда я лежу, запутавшись в её волосах,
 И прикован к ее глазу.

“Какая у тебя красивая рука!” - продолжил он, взяв ее в свои. “Белоснежка,
в конце концов, ты не такая уж и белая. Ты не подержишь это для меня?

И в следующее мгновение Мари обнаружила, что на ее пальце надето кольцо.

На мгновение она онемела от нового удовольствия, вся ее душа сверкала
в ее глазах.

— Теперь я связана с тобой, — сказала она, целуя подарок.

 — Навсегда. Кольцо принадлежало моей матери. Камни — аметисты. Посмотри, как
они оттеняют фиалковый блеск твоих глаз!

 Мари тихо рассмеялась.

 — Я первая женщина, которую ты полюбил, Уилфрид?

— Первый и последний. Почему вы спрашиваете?

 — Потому что вы, кажется, так хорошо говорите для новичка.

 Она сопроводила свои слова улыбкой, но вскоре улыбка сменилась задумчивым выражением.


 — Дорогая, почему у вас такой печальный вид?

 — Вы сделали меня такой счастливой, — сказала она, — и всё же, несмотря на моё счастье, меня пугает одна мысль. Я не хозяйка своего разума. Предположим, я восстановлю память и забуду себя нынешнюю,
я—я…

 Уилфрид закончил за неё предложение.

 — Ты не будешь относиться ко мне так же, как сейчас? Разве не этого ты хочешь?
что бы вы сказали? Что ж, я готов рискнуть. Но успокойте свой разум,
дорогая, на этот счет. Я не думаю, что в вашем прежнем состоянии вы
относились ко мне равнодушно. Разве твой поцелуй на маскараде не является доказательством?

Хотя этот последний инцидент придал Мари смелости, она все еще была обеспокоена
сомнениями другого рода.

“Я отбросила все прежние связи. Я хочу быть твоей, и только твоей.
Она прижалась к нему, как будто он был её жизнью. — Но что, если появится отец
или опекун и запретит наш союз?

 — Они могут запретить, но не смогут помешать!

— Или кто-то скажет, что я обручилась с ним?

— Он должен отказаться от тебя.

— Вы не отдадите меня никому, кто будет претендовать на меня?

— Даже самому царю, если он захочет тебя.

— Помни об этом обещании, — сказала она, изящно подняв указательный палец. — Ты не знаешь, как скоро тебе придётся его исполнить.

И вот они сидели и весело болтали, рисуя в воображении радужные картины будущего,
пока сгущающиеся сумерки не напомнили им о том, что время идёт.

«Вернёмся в замок?» — спросил Уилфрид. «Мне не терпится представить
графиню Кортни Полине».

Мари встала и взяла Уилфрида за руку. Покидая лощину, она бросила
назад долгий взгляд на место, которое теперь стало священным в ее глазах из-за
данных Уилфридом там любовных клятв.

Они вышли из леса на открытое пространство, окружавшее замок,
в окнах которого мерцали многочисленные огни, больше, чем обычно, подумал Уилфрид
.

Войдя в замок, они вскоре узнали причину. Под его крышей находился очень
важный гость. Царь оказал баронессе Рунё высокую честь, нанеся ей незапланированный визит, и теперь
Он беседовал с ней в комнате, которая из-за цвета обивки была известна как Голубая гостиная, в то время как в прихожей его камердинеры, князья Уваров и Волконский, обсуждали с доктором Бове несколько превосходных вин.

 Уилфрид был одним из тех немногих людей, которых не ослепляли титулы, — возможно, из-за непоколебимой веры в своё происхождение.

 — Царь! — прошептал он Мари. — Именно этого джентльмена я и хочу
увидеть, поскольку он может объяснить, кто вы такой. Вы не боитесь встретиться с ним лицом к лицу?

— Нет, если вы будете со мной.

Поскольку придворный этикет не позволял входить в покои царя без приглашения или посылать послания в Голубую комнату, пока он беседовал с баронессой, Уилфрид решил подождать, пока эта беседа закончится, а затем, когда царь вернётся по парадному коридору ко входу в замок, выйти вперёд и попросить разрешения сказать несколько слов.

«А потом, — философски заметил он, — посмотрим, что мы увидим».

Чтобы следить за отъезжающим величеством, Уилфрид выбрал для своего
поста комнату, дверь которой выходила в коридор.

Среди других украшений, украшавших стены этой комнаты, было несколько
сабель. Внимательно осмотрев их, он выбрал одну и пристегнул к поясу, а Мари с дрожью в голосе спросила, зачем он это сделал.

«На всякий случай лучше быть готовым», — улыбнулся он.

Под маской его беззаботного вида Мари заметила, что он
предполагает, что может грозить опасность, и начала яснее понимать,
что их ждёт.

Что, если царь, увидев человека, который насмехался над ним, не явившись на встречу, прикажет своим слугам или слугам Полины арестовать его
Уилфрид? Уилфрида, она хорошо знала, будет бороться за свою свободу против
никаких шансов. Или предположим, что у царя возникнет искушение возобновить свое предложение о дуэли
что мог сделать Уилфрид, кроме как ответить на вызов? Или что,
также, если царь, осуществляя свою законную власть, будет
настаивать на ее возвращении с ним в Санкт-Петербург?

Уилфрид, верный обещанию, которое она взяла с него, постарается
предотвратить это, но что может сделать его меч против
власти царя? Её живое воображение начало рисовать сцены
ссор и сражений, кровопролития и смерти.

Пусть тайна её происхождения останется неразгаданной навеки, если её
попытка разгадать её навлечёт опасность на голову Уилфрида.

 Её быстро меняющееся выражение лица, дрожь в руке, которую она сжимала в его руке, красноречиво
говорили о её страхах.

 Обняв её, Уилфрид попытался словами и ласками вселить в неё немного
своего духа.

 — Я боюсь за тебя, — сказала она, судорожно прижимаясь к нему. — Давайте
покинем замок, пока царь не уехал. От этой встречи будет только вред.
Всё это было в мгновение ока, пока хмурый портрет в Зале
Цари ярко предстали перед ней. Если одна лишь картина могла наполнить её разум
безымянным ужасом, то каково же было бы воздействие живого оригинала?
«О, Уилфрид, не заставляй меня смотреть ему в лицо!» — выдохнула она. «Я не смею — я
не знаю почему, но я не смею! Если он увидит меня... что-то... что-то в моём сердце... говорит мне, что эти объятия... будет нашим
последним! Давайте.... Боже мой! он идет... слишком поздно!”




ГЛАВА XXX

ЗА ЗАНАВЕСОМ


Дверь , через которую вошли Уилфрид и Мари , была не единственной
ведущая в комнату; в противоположном конце была вторая, приоткрытая,
и по коридору, ведущему к ней, доносились звуки голосов, всего двух
, женского и мужского.

Полина и царя приближались. Еще мгновение, и они бы
в пределах комнаты.

Мари в ужасе воздуха насторожило Уилфрид. Она должна быть от попытки
испытание перед царем. Однако, поскольку было уже слишком поздно, чтобы сбежать из
комнаты, он поспешно завёл её за занавеску, висевшую у входа в нишу, и усадил в стоявшее там кресло.
По счастливой случайности он оказался там и приложил палец к её губам, предупреждая, чтобы она молчала. В этом предупреждении едва ли была необходимость.

Через мгновение царь и Полина вошли в комнату.

Занавески в нише состояли из двух штор, которые были задернуты так, что сверху донизу оставалось отверстие шириной около дюйма, через которое
Уилфрид мог видеть царя.

Высокий и красивый, Александр обладал величественной
внешностью, которая ещё больше подчёркивалась роскошной и блестящей униформой.
Уилфрид, несмотря на свои предубеждения, был вынужден признать, что это был
_Человек_ и император. Его величественный вид, казалось, бросал вызов Уилфриду,
в котором пробудилось первобытное чувство, заставившее старого языческого воина
поднять сжатый кулак к небесам и воскликнуть: «Я бросаю тебе вызов,
О Один! Спустись с небес, и давай посмотрим, кто из нас лучше!»

Но желание Уилфрида поговорить с царем о делах тут же
улетучилось, когда он увидел, как монарх обращается с Полиной.

 Когда она вошла, слегка опираясь на его руку, он наклонился к ней.
над ней с глазами, которые ясно говорили о любви, хотя ее сдержанный вид
показывал, что она не ответила на это чувство.

У Уилфрида перехватило дыхание. Не довольствуясь любовью с Мари, этот
имперский распутник стремился заманить в свои объятия и Полину! Было ли это
делом императора? К счастью, у него было так же мало шансов на успех
в одном случае, как и в другом.

Увидев, как они входят, Уилфрид подумал, что визит царя закончился и что Полина ведёт его через эту комнату, чтобы
вывести из замка кратчайшим путём. Он ошибался. Эти двое пришли, чтобы
это были апартаменты для частной беседы, поскольку царь подвел Полину к
оттоманке и занял свое место рядом с ней.

Такого развития событий Уилфрид не ожидал. Продолжать
дольше прятаться означало бы разыгрывать шпиона, но оставаться там он должен был,
из-за Мари, поскольку не было другого способа покинуть альков, кроме как
выдав себя.

Поначалу, испытывая странное желание сохранить свою честь, Уилфрид пытался не
слушать, стараясь сосредоточиться на других вещах. Но попытка
не увенчалась успехом; вопреки его желанию, его внимание привлекли слова
выступающие, и по мере того, как рос диалог, рос и его интерес.

“Ты молилась в оратории”, - сказал Александр Полине. “Разве _my_
имя смешаться с вашей молитвы?”

“Да, Сир”, ответил грубо Полина. “Я молился за тебя более усердно
никогда я не молился прежде”.

Меланхолия, редко покидавшая лицо царя со смерти его отца, сменилась улыбкой.

«И в чём заключалась просьба от моего имени?»

«Чтобы ваше величество вынесли справедливое решение», — ответила Полина, и смысл её слов был понятен Уилфриду, но не царю.

— «Сир! Ваше Величество!» — повторил Александр с тем, что у женщины назвали бы
надутыми губами. — Оставьте этот официальный стиль министрам и придворным. С
вами я Саша. Ах! Разве я когда-нибудь забуду ту ночь, когда вы впервые
назвали меня так? Никогда это имя не звучало так красиво, как из ваших
уст! И вы сказали, что отныне ваше имя для меня не баронесса, а
Полина. Вы помните?

«Я помню», — ответила она со вздохом.

Заметив эту сдержанность в её поведении, Александр с тоской посмотрел на неё, но так и не смог понять причину её изменившегося поведения.

Он был не более чем юнцом и несколько простодушен в придачу
но у него было высокое чувство собственного суверенитета, и ему никогда не приходило в голову
что галантность императора может быть чем-то иным, кроме как приемлемой
к их объекту.

“ Полин, как ты прекрасна! ” пробормотал он после минутного молчания.

Было время, когда она пришла бы в восторг от таких слов. Но сегодня его
слова утратили свое прежнее очарование.

“Ваше Величество не должны так говорить”.

“‘Величество’ снова? Но я промолчала. Почему я должен воздерживаться от высказываний в
правда?”

“ Вы должны приберечь такие выражения только для Елизаветы.

“Елизавета!” - сказал Александр, и его лицо потемнело от благородного, но
ошибочного презрения. “Елизавета! Жена, которая со дня своей свадьбы никогда не любила
своего мужа”.

“Я думаю, ваше величество ошибается”.

“Нет, я докажу свою правоту. Принцессы когда-нибудь выходят замуж по
любви? Разве это не их долг - выбрать жениха, которого предписывают политические интересы
? Принцессе Марии Баденской было всего четырнадцать лет, когда родители
велели ей готовиться к свадьбе. Императрица Екатерина хотела, чтобы она
стала женой её внука Александра, которому тогда было пятнадцать лет».

_Принцесса Мария!_ Титул легко слетел с губ говорившего, но на женщину за занавесом он подействовал, пожалуй, сильнее, чем если бы это был голос архангела, зовущего её к последней участи.

 В один миг вся сладость и яркость жизни Марии померкли от ужасного осознания того, что она уже замужем. Что с того, что её супруг — царь? Лучше, намного лучше, —
проносились в её голове безумные мысли, — было бы, если бы она утонула в водах Невки или
погибла, добравшись до Серебряного берега, чем жить и видеть это внезапное издевательство
из всех ее сладких надежд.

Ее пальцы все еще были заперты в бизнес, но, как она поняла, что
ее любовь к нему теперь было грешным делом, что отныне она должна жить
кроме него, что она должна быть передана супругу, который, в то
момент был играть ей ложную, а муж, который, в ее нынешнем состоянии
разум был для нее чужим, больше нет, совершенно отвратительной, там сломалось
от ее низкий вой тоски, в которой самодержец и Полина, несомненно,
слышал не их внимание было поглощено друг другом.

Что касается Уилфрида, то он тоже был совершенно ошеломлён, как и от этой мысли
из-за потери Мари, а также из-за осознания того, что, намереваясь избавить прекрасную принцессу от внимания слишком любвеобильного царя, он на самом деле был виновен в попытке украсть жену у её мужа. Теперь, когда дело о дуэли было улажено, стало ясно, что царь был прав, и это было унизительно для Уилфрида. Тем не менее, с его точки зрения, он был невиновен, поскольку действовал не намеренно, а по незнанию.

«Как можно ожидать от четырнадцатилетней девочки, — продолжил Александр, — чтобы она
любить мужчину, которого она никогда не видела? Она вышла за меня замуж, потому что ей так велели. Безропотно она приняла новую религию, греческую, и новое имя, Елизавета. Точно так же она приняла бы султана и исламизм».

«Обвиняя её, вы обвиняете себя, ведь вы тоже подчинялись воле Екатерины».

«За покорность я её не виню, но за… вы услышите.

«Мы поженились и поначалу были счастливы — по крайней мере, я был счастлив. Её красота, её
милость очаровывали меня. Да, я искренне любил её, пока не обнаружил, что
занимаю в её сердце лишь второе место».

— Я думаю, ваше величество ошибается. Как вы это узнали?

 — В первые дни нашей помолвки она рассказала мне о некоем
англичанине, Уилфриде Кортни, и искренне попросила разрешения
продолжать носить медальон с его портретом, ссылаясь на то, что он спас ей жизнь.

“Небо мне свидетель, я не ревновал этого человека: более того, я сказал ей, что я
буду любить его ради нее, что, когда я буду царем, я приглашу его на
моему двору и воздаю ему высокие почести как тому, кто сохранил для меня милую
и прекрасную невесту.

“Но обратите внимание на продолжение.

«Однажды ночью — это было около двух лет назад — я вошёл в её спальню в поздний час и увидел, что она крепко спит. Когда я наклонился над ней, восхищаясь её красотой, на её губах появилась улыбка, и она тихо произнесла одно слово.
 Это слово было «Уилфрид»!

 Я отпрянул, как от змеиного шипения. Англичанин был в её мыслях, его имя было у неё на устах, его образ в медальоне лежал у неё на груди!

«Та ночь положила начало моим подозрениям».

«Подозрениям, которые Баранов изо всех сил старался разжечь», — вставила Полина.

«Баранов был ревностным защитником моей чести. Именно он велел
я наблюдал. И я наблюдал. Я следил и ждал и убедился, что мои подозрения
подтвердились. Её вина в «Серебряной берёзе» подтверждается показаниями
других людей, но на маскараде у Сумарофф я видел всё своими глазами. В уединённой части сада я застал её в объятиях лорда
Кортни, когда она подчинялась его ласкам. Пойманная на месте преступления, она не осмелилась взглянуть мне в глаза: она не осмелилась вернуться во дворец. Она сбежала той же ночью. Лорд Кортни исчез в то же время. Разве не очевидно, что они уехали вместе?

«Об этом говорят в Санкт-Петербурге?»

«Ни Санкт-Петербург, ни сам двор не знают о её побеге.
Вы хотите, чтобы моё унижение стало темой для сплетен?
Нет! Всё держится в секрете. В газетах появилось
сообщение, что царица проводит несколько недель в религиозном уединении
в Вознесенском монастыре. Тем временем полицейские агенты
получили приказ — тщательно искать лорда Кортни.
Там, где он, там и найдут Мари».

«А когда их найдут?»

«Для неё — монастырская келья, для него — топор палача».

— Ваше Величество слишком строги к ним. Раз уж вы решили, что
Платон должен объявить о вашем разводе, почему бы ей не остаться с лордом Кортни, если она этого хочет?

— Бывшая царица, которая снова выйдет замуж! Это было бы поощрением супружеской измены и
создало бы опасный прецедент. Позволить ей быть с любовником? Дать ей то, к чему она так виновато стремилась? Пусть он пройдётся по Европе со своей бывшей императрицей
в качестве невесты, хвастаясь тем, что отвоевал её у Александра? Это было бы слишком унизительно. Нет! Смерть для него, а для неё — пожизненное заключение
покаяние в монастыре.—Она решила лишиться моей привязанности и моего
трона; позволь мне больше не думать о ней ”.

Он взял руку Полины; она не сопротивлялась, но пусть ее пальцы отдыха
пассивно внутри его.

“Полина, ты знаешь, наши компактные?”

Она знала, и память о нем тревожило ее.

«Я не забыл, — сказал он, — как вы вздрогнули, когда я впервые признался вам в любви, как вы серьёзно посмотрели на меня, как вы умоляли меня за Мари, как вы говорили о добродетели: «Я могу быть женой, но никогда не стану любовницей царя». За эти слова я полюбил вас ещё сильнее. Тогда я и сказал вам
Вы знали о тайных желаниях Мари, и вы согласились, что если её признают виновной и я её казню, вы станете моей женой. Разве не так? Чтобы доказать, насколько я серьёзен, разве я не записал своё обещание?

— Записали, сир. Вот оно, — ответила она, убирая руку и доставая документ из-за пазухи. — Позвольте мне вернуть его вам. Или, ещё лучше…

Она встала с оттоманки и, поднеся один конец свитка к зажжённой свече в люстре,
позволила пергаменту сгореть дотла, пока пламя не коснулось её пальцев. Обугленный клочок бумаги упал из её руки на
этаж.

“Это был бесчестный договор. Мне стыдно вспоминать об этом”.

Автор документа с беспокойством наблюдал за ее действиями.

“ Полина, ” мягко сказал он, “ в чем я тебя обидел? Что вызвало эту
перемену в тебе? Почему ты сегодня так холодна? Говорите, как вы говорили на наш
последняя встреча, или я ... ”

Его голос дрожал от волнения, он поднялся на ноги и, взяв её за руки, попытался заглянуть ей в лицо, которое она отворачивала от него.

«Нет, не отворачивайся от меня, — сказал он. — Это царь предлагает тебе свою
любовь. Среди королевских принцесс Европы нет ни одной, которая не была бы в восторге
с удовольствием быть такой, как ты для меня? Всё, что у меня есть, — твоё: дворцы,
золото, драгоценности. Ты будешь выше королев. На моей грядущей коронации ты
будешь сидеть рядом со мной на троне в сиянии славы, всеми любимая и почитаемая. Десять тысяч мечей вылетят из ножен, десять тысяч
самых благородных людей Империи поклянутся пролить свою последнюю каплю крови, защищая тебя. Мои министры ничего для меня не значат; я буду следовать вашим
добрым советам. Ваша политика станет моей политикой. Разве я не
знаю, что самое заветное желание вашего сердца — увидеть изгнанных Бурбонов
восстановлен на троне Франции? Это желание станет реальностью;
по вашему слову армии выступят, чтобы свергнуть этого корсиканского авантюриста ”.

У Полин перехватило дыхание при этих последних словах — единственном из всех его доводов,
который имел силу тронуть ее. Но ее колебание длилось всего мгновение.
Укреплённая молитвой, очищенная душой, она вышла из молельни новым человеком, вооружённым силой, которая позволила ей отказаться от честолюбивых надежд, ослеплявших её в течение стольких месяцев.

«Бесполезно искушать меня, сир, — твёрдо сказала она, пытаясь убрать руки. — Этого не должно быть».

— Почему бы и нет?

— Я не причиню вреда Мари. Я не лишу невинную женщину любви мужа, императорской короны, чтобы удовлетворить свои амбиции!
Когда-то — со стыдом признаюсь — я желал, чтобы она пошла по пути греха; более того, я замышлял именно это; её падение должно было стать для меня ступенькой к славе и власти; но теперь мои глаза открылись.
Каким бы двусмысленным ни казалось поведение императрицы, я не верю, что
ее любовь когда-либо серьезно отдалялась от вас. Если ваше величество сядет
спокойно и выслушает меня, я так докажу ее невиновность, что...

Фраза так и не была закончена.

Мари, охваченная эмоциями, в этот момент схватилась за портьеру,
и та упала.

 Ткань, хоть и лёгкая, зашуршала, и царь повернул голову в сторону алькова. И там, в ярком свете, отчётливо виднелись Уилфрид и пропавшая царица!




 ГЛАВА XXXI

«Я ПРИНАДЛЕЖУ УИЛФРИДУ, А НЕ ТЕБЕ»


Повисла жуткая тишина, за которой последовал импульсивный крик
царя:

 «Мария!»

 Царица, полуживая, прислонилась к стене ниши,
уставившись страшным взглядом на лицо мужчины, которого она
не мог думать о ней как о муже. Ей он казался настоящим незнакомцем.
И все же он имел право взять ее с Уилфридом и делать с ней все,
он перечислил; и как ее ошеломленный разум понял, что это оттуда вырвался из ее
бескровные губы дрожащей скорбный вопль, как вода, камыши, когда в восторге
к вечеру ветерок.

Что касается царя, его разум был полон ужаса, ярости и
смущения. Хотя он видел перед собой свою пропавшую жену, спрятавшуюся в
нише со своим любовником, он понимал, как нелепо притворяться
раненым мужем, видя, что сам попался на месте преступления.
занимался любовью с Полин.

Последняя была взволнована едва ли меньше, чем сама Мари. Обман
, к которому она прибегала в течение предыдущего месяца, теперь открылся Уилфриду.
Она надеялась, сделав добровольное признание той ночью, притупить
край его гнева. Теперь слишком поздно! После того, как ее первый торопливый взгляд на
в алькове стояла она с отводил глаза, боясь встретиться с его укоризненным взглядом.

Из четверых Уилфрид был смущен меньше всех, хотя едва ли знал
как поступить в этой дилемме.

По закону Божьему и человеческому Мари принадлежала своему мужу. Однако быстрое
Переосмысление фактов — в частности, незаконных любовных утех царя — заставило
Уилфрида усомниться в том, что он может безоговорочно отдать её мужчине, которого она
ненавидела и который поклялся, что намертво запрет её в монастыре.

Царь первым нарушил молчание.

«Интересная картина! — сказал он с горькой усмешкой. — Виновная жена и её любовник, прячущиеся от взгляда мужа».

Глаза Уилфрида опасно сверкнули, хотя он был вынужден признать, что
обвинение было естественным в сложившихся обстоятельствах.

 — Позвольте предостеречь вас, сир. Мы, Кортни, не привыкли
оскорбления, даже со стороны императоров».

«Храбрые слова от героя, который сбежал с дуэли!»

«Лорд Кортни не сбегал, — сказала Полина. — Он
встретился бы с вашим величеством, но по пути на встречу был схвачен по моему приказу и доставлен в Руно».

«Акт измены!» — прокомментировал царь, самодержец, возвышающийся над влюблённым.

«Это было спасение твоей жизни», — ответила Паулина, намекая на превосходство Уилфрида в фехтовании, что задело тщеславие Александра.

«Отойди от моей жены!» — сердито крикнул он Уилфриду.

— Ваша жена! Как это может быть, если всего несколько минут назад вы отреклись от неё?

 Обвинение было справедливым, и царь не мог его отрицать.

 Не зная, что сказать или сделать в своём смущении, он пристально посмотрел на
жену, а она — на него. Обычно такая любящая, теперь она казалась настоящим
куском мрамора. Было невозможно понять столь странную перемену. Паулина, отказав ему в любви, проявила к нему некоторую жалость, но Мари, держась в стороне, не выказала ни капли привязанности или сожаления; она вела себя так, словно никогда его не знала.

 Когда он посмотрел на неё, в его сердце зародилось новое чувство.  Четыре недели отсутствия
Казалось, это сделало её ещё красивее. С непоследовательностью,
свойственной человеческой природе, он начал желать того, от чего незадолго до этого был готов отказаться.

То ли эта перемена в чувствах была вызвана холодностью Мари, то ли
отказом Полины, то ли ревностью к Уилфриду, то ли всеми тремя причинами вместе, но Александр почувствовал, что его давно угасшая привязанность начинает возрождаться. Если бы Мари сделала к нему хотя бы один шаг, он был бы готов принять её.
трудно поверить, что он потерял ее навсегда. Он хотел, чтобы Полин и
Уилфрид не присутствовали, что он мог взять ее за руку и говорить
нежные слова прежних дней; конечно, тогда, ее твердость может смягчиться?

Импульсивный шаг вперед с его стороны вызвал царицу прильнуть
дрожью в ее новый протектор.

“Уилфрид!” - выдохнула она. “Помни свое обещание! Не отдавай — не отдавай меня
этому мужчине. Я умру, если он прикоснётся ко мне! Боже, прости меня... если я поступаю
неправильно! Я не могу... я не могу тебя отпустить. Я твоя... только твоя».

 Строгий моралист, рассуждая со стороны, скажет, что это было
Долг Уилфрида — немедленно отступить в пользу мужа, но если бы этот моралист оказался в подобной ситуации, когда к нему прижималась бы красивая женщина, её прекрасные глаза молили бы о помощи, а аромат её платья окутывал бы его пьянящим чарами, он поступил бы так же, как Уилфрид, который, отбросив в сторону благие намерения, молча поклялся, что Мари не уведут против её воли.

 Царь был совершенно сбит с толку заявлением своей жены.

— Она называет его «Уилфрид»! Говорит, что она «только его»! Боже мой! Это что, язык невинности?

“Она не в своем уме”, - поспешно вмешалась Паулина. “Она...”

Но император прервал ее прежде, чем она смогла произнести необходимое
объяснение.

“Это легко увидеть. Он извратил ее натуру.

“ Царица, ” сказал Уилфрид, хотя ему было неприятно употреблять этот титул,
- жила в Руне непорочно, как весталка. Мое честное слово в этом".
это.

Учитывая отношение Марии в тот момент, царю можно было простить то, что он
отказался принять заявление Уилфрида.

«Ваше слово! Ваше!» — возразил он с невыразимым презрением.

«Моё», — ответил Уилфрид. «И никогда ещё Кортни не лгал,
или — подпиши плакат, что его отец умер от апоплексического удара!»

«Клянусь небом, ты умрёшь за эти слова!» — воскликнул Александр, ударив рукой по рукояти меча.

«Ей-богу! Трудно умирать за правду!»

«Отойди от этой дамы», — сказал царь, сверкая глазами от гнева.

«Не оставляй меня, Уилфрид!» — пробормотала Мария.

«Царь приказывает, но царица _приказывает_!» — возразил Уилфрид. «Честь
обязывает меня повиноваться даме».

«По какому праву ты называешь себя её защитником?»

«По праву каждого мужчины защищать женщину, даже чужую жену,
от несправедливости».

“Несправедливости?”

“Вам угрожали невинную женщину с пожизненного лишения свободы в
монастырь. От такой судьбы, он должен быть своим долгом защищать ее”.

Ободренная этими словами и движимая внезапным порывом, Мария поцеловала
Уилфрида, обвила руками его шею и, повернувшись лицом к царю, сказала:
в ее глазах сиял гордый огонек:—

“ Я принадлежу Уилфриду, а не тебе.

Она никогда не была так дорога Уилфриду, как в тот момент, когда она стояла, обняв его, — царю, гордая и непокорная, ему, полная нежности и
доверия. Какой бы сомнительной ни была природа его триумфа, Уилфрид
он был бы больше, чем человеком, если бы не испытал трепет удовольствия. Его лихость
дерзость не могла подняться выше: отныне она должна снизойти; он никогда не мог
надеяться превзойти подвиг, услышав, как императрица признается ему в любви
в самом присутствии своего мужа.

Александр обнажил свой меч с намерением отомстить человеку, который
похитил сердце его жены.

Полина, дрожа всем телом, бросилась ему на пути.

“ Нет, нет! — ради Бога, ваше величество, — вы рискуете своей жизнью! Подумайте о своем звании!
Саша!

[Иллюстрация: Вилфрид обратил свой меч и занял позицию
Обороны.

«_У вод Невы._»

_Страница 299._]

Оторвавшись от её удерживающей хватки, Александр, с клинком, сверкающим в его руке,
направился к нише под крики двух женщин.

Одним движением, быстрым и в то же время нежным, Уилфрид высвободился из
объятий Мари, поставил её позади себя, обнажил свой клинок и принял оборонительную
позицию.

— Оставь эту комнату мне и императрице! — воскликнул Александр,
указывая мечом, куда должен был идти Уилфрид.

 — Если императрица прикажет мне, — ответил Уилфрид.

 Но с белых губ императрицы, которая опустилась на колени, не сорвалось ни слова.
полуобморочном состоянии на стуле в нише.

 Слова Уилфрида и поведение царицы окончательно вывели императора из себя. С криком «Посмотри на себя!» он бросился на дерзкого англичанина, но, уже сделав яростный выпад, остановился, выронил саблю и, побагровев лицом и закатив глаза, рухнул на пол.




Глава XXXII

Побег


Потрясённые странным поворотом событий, трое зрителей стояли,
в сомнении и страхе глядя на лежащую без сознания фигуру. Был ли этот обморок
последним вздохом?

Прежде чем они успели выяснить для себя, раздался настойчивый
стучится в дверь, а кого-то привлекает кричать.

Уилфрид прошел вперед и, открыв дверь ровно настолько, чтобы
удостовериться, кто пришел, увидел Бове, стоявшего снаружи.

“Тот самый человек, который нам нужен”, - сказал он, затаскивая удивленного доктора внутрь и
запирая дверь. “Царю требуется ваша помощь”.

Бове, будучи мудрым человеком, не стал тратить время на ненужные вопросы.
 Он поспешил вперёд, опустился на колени и осмотрел тело павшего
императора.

— Удар, апоплексический удар. В отца пошёл, в Поля, — сказал Бове. он
ослабил военный воротник царя и велел Уилфриду принести ему графин
воды.

— Это серьёзно? — спросила Полина.

— Думаю, нет, но никогда не знаешь наверняка.

— Сколько времени пройдёт, прежде чем он придёт в себя? — продолжила она.

— Не могу сказать. Он может прийти в себя через час, через два, через пять, может быть,
через шесть. Невозможно сказать. Позвольте мне помочь вам, баронесса».

С помощью Уилфрида Бове уложил царя на оттоманку, а Полина
позвала двух служанок, чтобы они помогли доктору.

Сделав это, она осторожно отвела Уилфрида и императрицу в маленькую переднюю.
и, опустив глаза и приняв смиренный вид, преклонила колени перед последней.

«Ваше Величество…» — начала она.

«Величество!» — воскликнула та. Ей было страшно видеть Паулину, просящую у её ног.

«Да, ведь вы и впрямь царица…»

«Это заговор, чтобы посмеяться надо мной, или это правда? Я не могу… я
не могу в это поверить». Это так странно, что я… что я должна быть… Ах! Лучше бы я не была! Что я выиграю от этого? — Лучше бы я умерла! — пробормотала она с невыразимой болью на лице. — О Уилфрид, Уилфрид, мы потеряны друг для друга.

Если Полина когда-либо и испытывала угрызения совести, то именно в этот момент, когда она смотрела на этих двоих, чьими чувствами она так безрассудно играла ради собственных амбиций.

 «Да, упрекайте меня, — сказала она, глядя в серьёзные глаза Уилфрида.  — Я заслуживаю вашего самого сурового осуждения.  Единственное моё оправдание в том, что это было сделано ради Франции — ради Франции.  Я поступила дурно, но я раскаялась, но... но было слишком поздно!» И я тоже страдала…

 Она покачнулась и упала бы, если бы царица не поддержала её за
запястья. Несколько мгновений они так и стояли, пока
Царица, сочувствуя несчастному виду Полины, наклонилась и поцеловала её.

«Я прощаю тебя», — пробормотала она, поднимая другую руку.

«Увы! Я не могу простить себя», — с горечью пробормотала Полина.

Последовало неловкое молчание, которое наконец нарушила Мария.

«Если я стану императрицей, — сказала она с грустной улыбкой, обращаясь к Вильфриду, —
прояви свою преданность, исполнив мою волю. Помоги мне сбежать. Когда царь поправится,
он прикажет арестовать вас и меня. Я не потеряю свою свободу. Я должна
улететь немедленно».

 Уилфрид прекрасно понимала, что ей нужно немедленно бежать.
отношения с царем были, по его мнению, вопросом, который нужно было решить в
другое время; сейчас она не должна оставаться в Руне, пока
Гнев и ревность царя все еще пылали в нем.

Но как он мог оказать ей помощь, когда полиция и шпионы — как и сказал царь
— повсюду следили за ним? Если бы его узнали,
не только его собственное бегство, но и бегство императрицы было бы сорвано.

— Ваше Величество, — сказал он через некоторое время, — единственное убежище, которое я могу предложить, — это британское посольство, до которого мы можем добраться по Неве
и Фонтанку, и таким образом, возможно, ускользнуть от полиции. Лорд Сент-Хеленс
будет польщён вашим доверием. В посольстве вы можете оставаться
незамеченной до тех пор, пока не будет разработан план вашего побега или пока друзья
не добьются примирения между вами и царём. — Мария вздрогнула. —
Даже если ваше присутствие в посольстве станет известно, вас не смогут
выдворить силой, и царь не сможет войти без разрешения. «На самом деле вы сможете вести с ним переговоры на равных».

 Мари с готовностью ухватилась за предложение Уилфрида. Ей не терпелось уйти.
одно желание. Паулина тоже одобрила этот план.

«Лодка будет готова в Силвер-Пойнт через десять минут», — сказала она и отдала
соответствующий приказ.

Теперь Уилфриду пришло в голову, что если он отправится с императрицей, то
раздует скандал и подтвердит подозрения царя. Он прошептал это на ухо Паулине.

— Я подумала об этом, — пробормотала она, — и зять царицы поедет с тобой, чтобы убедиться, — добавила она со стыдом, — что между вами больше не будет любовных утех.

— Зять царицы! — воскликнул Уилфрид.

“Я имею в виду принца Уварова, - объяснила Полин, - который сейчас находится под моей крышей"
.

“Уваров, скорее всего, перехватит ее, чем поможет бежать”.

“ Потому что он неверно судит о ней. Но я разубежду его. Проводи императрицу
к Серебряной нити и жди меня там.

Уилфрид, взяв императрицу под свою опеку, вышел через французское
окно и направился в назначенное место, а Полина прошла в
прихожую.

Там царские конюшие, князья Уваров и Волконский, коротали
время за игрой в шахматы.

При её появлении они встали и поклонились.

“Царь?..” - начал Волконский.

“Немного поспал”, - ответила Полина. “Принц Уваров, могу я поговорить с вами?"
"можно вас на пару слов?”

Принц был только рад такой чести. Она вывела Уварова,
к большому удивлению Волконского, из прихожей на залитую лунным светом улицу
и начала шепотом сообщать свои новости.

“Она здесь!” - пробормотал сбитый с толку принц. “и готовится к бегству”.

“Она жила здесь в укрытии с ночи Сумарова
Маскарад. А теперь, прежде чем вы объявите ее виновной, прочтите это”. — Она протянула
ему письмо.— “Это признание, написанное Надей, когда-то горничной в гостинице
«Серебряной берёзы».

 При свете убывающей луны Уваров быстро пробежал глазами по
документу. Сначала на его лице отразилось удивление, которое
в конце концов сменилось радостью.

 «Это доказывает её невиновность, — сказал он, отрываясь от бумаги, —
по крайней мере, в том, что касается дела в гостинице». А затем, с
выражением глубокого потрясения, он добавил, запинаясь: «И я… это я обвинил её перед Александром…»

«Что ж, вы можете исправить эту ошибку, помогая ей сейчас».

«Но… но…» — воскликнул озадаченный принц, возвращая письмо,
— Раз она теперь может доказать свою невиновность, зачем ей бежать?

— Потому что императрица потеряла память, и… Но нам нельзя терять время.
Пойдёмте со мной, и я объясню всё по пути.

Он последовал за Полиной, и по дороге она рассказала ему о главных событиях этой истории, закончив свой рассказ, когда они добрались до Серебряной реки.

Рядом с берегом, с которым она была соединена широкой доской, стояла красивая гондола «Паулина», способная вместить восемь или десять человек.
 Внутри, опираясь на вёсла, сидели четыре крепких финна, готовые
по приказу своей госпожи они готовы были выполнить любое поручение, каким бы опасным оно ни было.

Мари помнила об Уварове не больше, чем о царе, и с удивлением смотрела на него, когда он преклонил перед ней колени на песке.

«Принц Уваров», — прошептал Уилфрид, чтобы просветить её.

«Ваше величество, — сказал принц, — я… я причинил вам тяжкую обиду, за которую не знаю, как искупить вину. Если отнятие моей жизни доставит вам какое-то
удовлетворение, то оно ваше.

 Императрица протянула руку и подняла принца.

 «Помоги мне сбежать, добрый Уваров, и ты будешь прощён».

Принц поклялся, что сделает все возможное, чтобы удовлетворить ее желание, ибо
он понимал, что до тех пор, пока к ней не вернется память, было бы несправедливо
и жестоко принуждать ее вернуться к царю. В свою очередь, заинтересованы в том, чтобы
получить его ошибка, он ничего не нужные лучше, чем умереть у нее на службе.

“Поскольку мы с вами единомышленники, ” сказал Уилфрид, обращаясь к Уварову, “ что
мешает нам быть лучшими друзьями, какими мы были когда-то?”

Принц взял Уилфрида за протянутую руку, и таким образом эти двое, так долго
находившиеся в разлуке, снова стали едины.

«Ты не пойдёшь с нами?» — спросила Мари у Полины.

Баронесса покачала головой.

«Хватит ли у вас смелости, — продолжила та, — встретиться лицом к лицу с царским гневом,
когда он проснётся и обнаружит, что мы ушли?»

«Я должна попытаться исправить то, что натворила. Я останусь, чтобы выступить посредником
между вами и царём».

Императрица покачала головой, поцеловала Полину и, отвернувшись, позволила Уваровой и Вильфриду
провести её по доске. Она села рядом с ним на носу лодки, а принц занял своё место на корме и взялся за румпель. Весла опустились, и в следующее мгновение лодка рванула вперёд по глубокой воде.

Когда Мария молча смотрела, как замок исчезает вдали, и вспоминала
счастливые дни, проведённые там, её глаза наполнились слезами.

 Уилфрид тоже молчал. Он был рад присутствию князя Уварова
и четырёх финнов; пока они были рядом, они не могли заниматься любовью. Красивая женщина — это красивая опасность, и она становится вдвойне опасной, когда ей плохо. Уилфрид, несмотря на требования чести,
чувствовал, что не может оставаться с ней наедине, чтобы страсть не
завладела его разумом.

«Уилфрид, — тихо сказала царица. — Чем это закончится?»

— Ваше Величество… — начал он.

— Величество! — с упреком повторила она. — Когда-то это была Мария.

— Предательское слово, за которое я смиренно прошу у вас прощения.

— Прощения за то, что доставил мне удовольствие?

В крови Уилфрида вспыхнул огонь, когда она заговорила так, и он был
как никогда рад, что они не одни.

— «Наша цель должна заключаться в том, чтобы поступать правильно, — заметил он. — В жизни есть нечто более важное, чем любовь, — это честь».

 — Это значит, что ты перестал меня любить, — сказала она с таким пафосом, что у него защемило сердце.

 — Ваше Величество, я бы с радостью отдал свою жизнь, чтобы обеспечить ваше
счастье».

«Я знаю это и благодарна. Но, — она с грустью запнулась, — это чувство
— преданность, а не любовь». Наступила короткая пауза, а затем
она продолжила: —

«Царь любит Полину; он добьётся развода, и тогда — тогда — что помешает нам быть — счастливыми?»

«Это подтвердило бы подозрения людей о наших отношениях. Ваше доброе имя
было бы запятнано». Нет, ваше величество. Вы императрица и останетесь ею. Царь забудет о своей страсти к Полине, когда поймёт, что она настроена против него. Он поверит в вашу невиновность — каким образом, я не знаю.
«Я знаю, но в конце концов всё наладится».

 В глубине души Мария была готова признать справедливость того, что, по её мнению, было окончательным решением Уилфрида, но — как же это тяжело! Без
Уилфрида будущее казалось мрачным и безрадостным. Что такое диадема императрицы без любви Уилфрида?

Под энергичными ударами вёсел четырёх гребцов «Полина»
двигалась вперёд с приличной скоростью, Уваров держался середины реки, чтобы
не привлекать внимания с берега.

 Погружённая в свои мысли императрица мало обращала внимания на внешние
события, но её отвлёк от раздумий внезапный шёпот Уилфрида.

“Дворец Сумарова”.

С некоторым интересом она перевела взгляд на обширную территорию
садов, простиравшихся от реки, и посмотрела на длинную
мраморную террасу, с которой, согласно тому, что ей сказали, она
должно быть, его сбросили в ту ужасную ночь ровно четыре недели назад. Для
в сотый раз она подумала, Как странно было, что ее ум должен
нет сохранить память об этом событии.

Не сводя глаз с террасы, Уилфрид заметил высокую фигуру, стоявшую у короткой лестницы, ведущей вниз к
вода. У него сложилось впечатление, что это был не кто иной, как князь Сумаров,
личный друг, к тому же очень близкий, царя. Он только что
попрощался с джентльменом, закутанным в длинный плащ, который сел в
маленькую лодку, которую теперь энергично тянули двое мужчин, не в
поперечные, но по наклонной линии, которые привели бы их в течение нескольких
минут через носовую часть "Паулины".

Когда гондола приблизилась, двое гребцов в другой лодке без всякой видимой причины
внезапно изменили курс. С предупреждающим криком
Уваров вывернул руль до упора. Слишком поздно! А
щелканье весел и скрежещущий треск деревянных конструкций, крики мужчин и а
женский вопль — и в следующий момент обе лодки полностью перевернулись,
их обитатели были сброшены в Неву, однако не раньше, чем
Уваров узнал фигуру в плаще на другой лодке.

Это был граф Баранов.

Уилфрид, сидевший на носу «Полин» и разговаривавший с Мари, не
заметил приближения другой лодки, пока его не окликнул Уваров.
 Повернув голову и увидев опасность, он внезапно схватил Мари за руку.
но в этот самый момент произошло столкновение; она выскользнула из его
рук, и он упал в воду без неё.

 Будучи отличным пловцом, он сразу же вынырнул на поверхность и огляделся в поисках
её.  Две лодки, килем вверх, находились в нескольких ярдах от него и
уплывали по быстрому течению. Двое финнов цеплялись за «Полин», двое других отчаянно барахтались в воде, как и один из гребцов в лодке Баранова. Пятеро, очевидно, не умевшие плавать, издавали жалобные крики.

Этих пятерых Уилфрид видел отчётливо. Должно быть, ещё четверо.
Затем неподалёку показалась мокрая голова князя Уварова. Как и Уилфрид, он был пловцом,
и ему не составляло труда держаться на плаву.

— Царица! — выдохнул он, рассекая воду и оглядываясь.

— Я ищу её. Она ещё не всплыла.

Увидев, что Мари, хоть и связанная по рукам и ногам, всё же умудрилась благополучно доплыть до Рунё, Уилфрид несколько секунд не испытывал тревоги, но когда прошло несколько минут, а она так и не появилась, его спокойствие исчезло.

Может, она борется за жизнь под одной из перевернутых лодок?
Вряд ли, думал он, такой хороший пловец, как и она, безусловно, может выпутать
сама с такой позиции, если она была поражена и оказанные
бессмысленно.

Охваченный этим страхом, он уже собирался броситься вслед за двумя лодками, когда
крик Уварова остановил его.

Посмотрев туда, куда смотрел принц, он увидел лицо, призрачное в лунном свете,
лицо Аркадия Баранова.

— Спаси меня, — прохрипел он, захлебываясь водой. — Я не умею плавать, я
тону!

«Граф должен рискнуть», — подумал Уилфрид и уже собирался
отвернуться, когда заметил блеск золотых прядей.
под руками Баранова. Это было зрелище, которое наполнило сердце Уилфрида
ужасом и сорвало с его языка крик о мести.

Трусливый граф цеплялся за сопротивляющуюся императрицу! Не умея плавать,
он пытался закрепиться в воде, положив руки на
голову и плечи царицы, безразличный к ее судьбе,
при условии, что _ его_ можно спасти. Но из-за этой хватки Мари могла бы легко добраться до берега.

 Она выскользнула из его рук и поднялась над поверхностью, отчаянно пытаясь
сделать вдох.  На мгновение её белое лицо показалось над водой.
Баранов снова схватил её за плечи, и они оба тут же пошли ко дну.

«Трус! Он её утопит!» — закричал Уилфрид.

Несколько гребков привели его к месту, где они исчезли.  Опасаясь, что она больше не поднимется, Уилфрид поплыл вниз, но никого не увидел. Не в силах больше задерживать дыхание, он вынырнул на поверхность
и увидел, что Баранов в нескольких метрах от него плывёт по течению, всё ещё цепляясь за «Царицу».

«Я тону! Я тону!» — закричал он в приступе ужаса.

Через мгновение Уилфрид и Уварофф оказались рядом с ним.

— Отпусти меня, или я тебя убью! — сказал разъярённый принц и, схватив графа за воротник, погрузил его голову в воду.
Это отвлекло Баранова, и он ослабил хватку. В то же время Уилфрид схватил царицу, которая была без сознания, и, держа её голову над поверхностью воды, поплыл к берегу.

Князь Sumaroff, кто был свидетелем катастрофы, не имея возможности
оказать любую помощь, спустились по ступенькам, как Уилфрид подошел со своей ношей.

“Я верю, что леди жива”, - сказал он, готовясь помочь ей выбраться из воды.

— Если нет, Россия будет оплакивать свою императрицу, — ответил Уилфрид, открывая окаменевшему принцу лицо царицы.




Глава XXXIII

ПРИМИРЕНИЕ


В течение трех часов царица лежала без сознания, как мертвая; затем жизнь
начала медленно возвращаться, новости были восприняты с чувством глубокого облегчения
Уилфридом и Уваровым, которые, сидя при веселом свете камина,
у камина - князь Сумарофф, похоже, ненавидел национальную печь — сидели дровосеки.
обсуждали ситуацию.

“Приятно знать, что Баранофф перешел к своему длинному счету”,
заметил Уилфрид.

— Сожалеть невозможно, — ответил Уваров, — хотя я бы спас этого недостойного негодяя, если бы мог, но он пошёл ко дну, как свинец, и больше не всплыл.

 Появление князя Сумарокова положило конец этому разговору.

 — Господа, — сказал он, усаживаясь между ними, — императрица провела месяц в религиозном уединении в монастыре
Вознесение, в которое я до сих пор верил, очевидно, неправда. Вы, я думаю, можете прояснить эту загадку. Как вы вскоре увидите, я спрашиваю об этом не из праздного любопытства.

После этого Уилфрид откровенно рассказал всю историю своих отношений с царицей, начиная с предложения Баранова в Берлине и заканчивая событиями той самой ночи. Уваров подтвердил его слова в тех частях, в которых мог.

Когда Уилфрид закончил, Сумароков поднялся на ноги.

«Простите, я покину вас на несколько минут. Когда я вернусь, у меня будет для вас приятный сюрприз».

Уилфрид и Уварова продолжили прерванный разговор.

«И ваши подозрения в мой адрес…?» — сказал Уилфрид.

«Были внушены Барановым. Задолго до того, как я встретил вас в Берлине, он…»
Он заверил меня, что у царицы, то есть у великой княгини Елизаветы,
был тайный любовник-англичанин. Однако он воздержался от того, чтобы назвать его имя,
до самой ночи того бала. «Сегодня вечером, — сказал он, — я укажу вам на фаворита великой княгини».

 «И он сделал это, — сказал Уилфрид, — написав моё имя на карточке и отправив её вам, пока мы сидели вместе. И вы могли ему поверить! Серж,
мой мальчик…

 Уилфрид остановился, увидев входящего принца, который вел за руку девушку,
которая, казалось, не хотела выходить вперед.

Это была Надя из Серебряной Берёзы, такая же красивая, как всегда, но смертельно бледная и
такая робкая, что, взглянув на Уилфрида, она отвела глаза и больше на него не смотрела.

— А теперь, Надя, расскажи свою историю, — сказал принц Сумарофф. — Это единственный способ всё исправить.

Итак, Надя рассказала, как, подкупленная Барановым ценой собственной свободы и свободы своего отца, она привела англичанина в спальню царицы, которую тогда знала только как знатную даму. Сразу же после этого она сообщила об этом царицыным горничным, которые (сами находясь в
заговорщики) ждали её вызова. Затем, выполнив порученную ей работу,
Надя убежала в комнату наверху, откуда, отодвинув половицу,
могла наблюдать за всем, что происходило в комнате внизу. Таким образом,
она могла свидетельствовать о невиновности леди и чести англичанина. Вскоре после этого умер её отец,
и Надя приехала в Санкт-Петербург и поступила на службу к князю Сумарокову. Однажды, когда она шла по Невскому проспекту, мимо проезжала в карете дама, в которой она со страхом и трепетом узнала императрицу.
свидетельницей стала новая царица. После долгой борьбы с собой
она решила признаться в своём проступке и выбрала для этого
вечер маскарада. Написав своё признание и случайно узнав от
принцессы Сумарофф, в каком костюме собирается появиться
царица, Надя воспользовалась возможностью передать ей письмо,
сказав лишь, что его содержание оправдает её и лорда Кортни
от ложного обвинения. Царица с готовностью
взяла послание, но сказала, что прочтёт его позже.
Я должна была вернуться в Зимний дворец. «И, — добавила она, — раз уж вы знаете меня по моему костюму, то и другие могут знать, и поэтому, дорогая Надя, чтобы я могла оставаться инкогнито, мы с вами в этом тихом уголке должны на время поменяться костюмами». Они договорились, что встретятся снова в том же месте через час после полуночи, и разошлись: императрица в простом сером домино, а Надя в богатом парчовом платье. Однако царица не появилась в назначенное время и
в назначенном месте, что очень озадачило Надю. Императрица во время
целый месяц, приняв вид, что не замечаю ее, а она писала, хотя
вопрос был один жизненно важный интерес, чтобы ее доброе имя в тот самый день, Надя,
движимый какой-то неуловимой страх, открыл все к князю и
Принцесса Sumaroff.

“И вы готовы рассказать эту историю в присутствии самого царя
?” - спросил Уваров.

Надя выразила свою готовность, даже несмотря на то, что рассказ должен был закончиться
ее ссылкой в Сибирь.

— Я ручаюсь, что с вами ничего не случится, — сказал Уварофф. —
Царь скорее обрадуется, чем рассердится, услышав вашу историю. Но это и к лучшему
для Баранова, что он отправился на свой счёт».

 По знаку князя Сумарокова Надя исчезла.

 «Я пригласил графа сюда сегодня вечером, — сказал он, — и в присутствии Нади
обвинил его в преступлении. Не в силах отрицать это и охваченный
страхом, он умолял меня сохранить это в тайне от царя. Тронутый
его мольбами, я сказал: «Напиши мне исповедь, и я дам тебе три дня, чтобы ты
убрался из России». Когда он сел в лодку, я и не думал, что рука
Смерти уже схватила его.
Видите ли, Небеса не позволили ему сбежать».

«Он встретил справедливую кару, — заметил Уилфрид, — умерев той самой смертью, которую он уготовил для другого».

 Ибо теперь стало ясно, что четверо головорезов в ливреях на маскараде были наёмниками Баранова и что они искали не жизни царицы, а Нади.

“Я думаю, ” размышлял Сумаров, “ что теперь мы в состоянии добиться
примирения между царем и царицей”.

“Я бы многое отдал, чтобы увидеть это”, - заметил Уилфрид. “Из-за меня”, - добавил он угрюмо.
“Похоже, императрице суждено лишиться и мужа, и короны”.

“Вам не в чем себя упрекнуть”, - весело сказал Сумаров.
“Вы всегда действовали как честный человек. Давайте рассмотрим пункты
в вашу пользу. Во-первых, роман в "Серебряной березе". _ это_
удовлетворительно объяснено.

“ Поцелуй в саду, засвидетельствованный царем, - сказал Уилфрид.

“ Всего лишь награда за большую службу государству.

— Она очень долго над этим размышляла.

— И всё же царь должен это учесть. Несомненно, — добавил он, сверкнув глазами, — он тоже долго размышлял о поцелуях, которыми одарил прекрасную Полину.

“Четыре недели занятий любовью в замке Руно?”

“Быть помилованным, когда будут рассмотрены обстоятельства. _ she_
забыла, кто она такая; _ you_ считала ее незамужней женщиной.
Баронесса может подтвердить правдивость этого — возможно, свидетельствует в эту самую минуту
.

“ Все очень хорошо, ” ответил Уилфрид. “Но есть еще одна трудность —
величайшая. Сама царица противится примирению. В её нынешнем расположении духа Александр внушает ей страх.

 
 «Скоро это пройдёт», — ответил Сумарофф с загадочной улыбкой.«Но уже поздно, давайте ложиться спать. Если мой план удастся, то завтра к этому времени всё снова будет в порядке».

 Так закончился самый запоминающийся день в жизни Уилфрида, день, когда он завоевал и потерял любовь замужней императрицы! Было приятно думать, как заметил князь Сумарофф, что его честь осталась незапятнанной.

На следующий день ближе к полудню Уилфрида вызвали к царице. Сначала он отказывался. Он думал, что для их общего блага и счастья лучше, чтобы они никогда больше не встречались.

— Вам лучше увидеться с ней, — сказал князь Сумарофф, заметив нерешительность Уилфрида. — Полагаю, дальнейшее подтвердит мудрость этого совета.

 Убедившись в этом, Уилфрида провели в маленькую комнату, где, когда князь удалился, он остался наедине с царицей.

 Она сидела, бледная и величественная, в старинном кресле с высокой спинкой, и её взгляд был серьёзным и печальным. Её поведение разительно отличалось от того, что было
предыдущим вечером. Она больше не была «принцессой Мари» из его
любовных грёз; казалось, она осознала, что
императрица, между которой и Уилфридом была непреодолимая пропасть. Он надеялся, что она забудет о своей любви к нему, и всё же, когда его желание исполнилось, он почувствовал укол в сердце.

«Присаживайтесь, лорд Кортни».

 Мрачно сопоставив этот официальный титул с ласковым «Уилфрид», которое она произнесла накануне вечером, он сел и стал ждать, что она скажет дальше.

Она подняла на него свои прекрасные глаза и спросила тоном, приближающимся почти к
благоговейному трепету:—

“Ты знаешь, кто это был, кто напал на нас прошлой ночью в садах Сумароффа
?”

_Прошлой ночью!_ С тех пор прошло четыре недели, но она говорила так, будто это случилось всего несколько часов назад. Мгновение Уилфрид непонимающе смотрел на неё. Затем до него дошла истина, и он понял причину её изменившегося поведения.

 В её сознании произошло одно из тех явлений, которые отнюдь не редкость, но чрезвычайно озадачивают студентов-психологов.

Удар, полученный ею при втором погружении в Неву, нейтрализовал последствия
первого и вызвал возвращение памяти, но с тем недостатком, что
промежуточный период был полностью стёрт из памяти. Она ничего не помнила.
никаких воспоминаний о любовных эпизодах в Руно.

Молчание Уилфрида, вызванное его удивлением, побудило императрицу повторить свой вопрос.

«Вы знаете, кто это был?»

«Я буду рад узнать его имя от вас».

«Это был мой муж — царь Александр Павлович!»

Она пристально смотрела на него, словно желая оценить эффект от своих слов. Уилфрид,
поэтому, попытался изобразить изумление.

“Вы царица Елизавета?” спросил он тоном притворного
недоверия.

“Да”, - гордо ответила она. “И ты осмелился обратиться ко мне со словами
любви, словами, услышанными—им!”

— Он, конечно, простит меня, когда узнает, что я не знала вашего имени и
звания?

— Вас он может простить, но простит ли он меня — меня, которая вас послушалась? Это было всего на минуту, я знаю. Всего на минуту я поддалась искушению забыть о своём долге перед ним, когда вспомнила, как он пренебрегал мной ради улыбок Полины де Воклюз. Всего одна короткая минута, но я боюсь, что она станет для меня роковой!

Уилфрид с болью в сердце заметил её печаль.

 «Почему, — пробормотала она, — ах! почему я не назвала своё имя при нашей первой встрече
в «Серебряной берёзе»? Это предотвратило бы многие осложнения. Но,
Полагая, что я больше никогда тебя не увижу, я решила, что лучше сохранить свою личность в тайне. И когда я встретила тебя во второй раз, в ту ночь в Михайловском дворце, и хотела назвать тебе своё имя, ты так резко, так презрительно говорил об Александре, что я почему-то, по глупости, не решилась сказать тебе, что я его жена.

— Ваше Величество, если бы я знал это, я бы воздержался от любых
комментариев, а тем более не осмелился бы требовать поцелуя от…

 В этот момент его прервала императрица, желавшая узнать
результат разговора между Александром и Уилфридом.

“Царь говорил с тобой”, - сказала она, задыхаясь. “Что он сказал или сделал?”

“Он сделал именно то, что я должен был сделать, если бы у меня была жена и я увидел, как ее целует незнакомец.
" Он вызвал меня на дуэль”.

Лицо царицы показал признаки живейшего волнения; в ее
агитация она привстала со своего места.

“О, но ты не воевал! Вы не приняли приглашение!”

— Ваше Величество, не волнуйтесь. Дуэль не состоялась — и никогда не состоится. Теперь позвольте мне осмелиться и спросить Ваше Величество, что за странное событие произошло с вами после того, как вы покинули меня. Как вы оказались на Неве?

Царица задрожала, отчасти от страха, отчасти от негодования.

«От этих воспоминаний мне становится холодно. Со мной, царицей, так обращаться! Они не могли знать, кто я такая. Они не могли хотеть убить свою
императрицу. Меня схватили четверо мужчин; один зажал мне рот ладонью, а
другие связали мне руки и ноги. Это заняло всего несколько мгновений; затем меня
подняли и бросили в реку. Я смутно помню, как
вынырнула на поверхность, как боролась за жизнь; но с этого момента
всё погрузилось в забвение. Это похоже на ужасный сон. — Она вздрогнула.
и добавил: «Принц Сумарофф сказал мне, что я обязан вам жизнью».

«Я… я приложил руку к вашему спасению», — сказал Уилфрид, имея в виду второе
погружение, в то время как она, конечно, думала о первом — для неё единственном. «Я увидел, как вы плаваете в воде, и вытащил вас на берег».

«Значит, вы во второй раз спасли мне жизнь», — сказала она с ноткой негодования в голосе. — «Из-за этого мне трудно сказать то, что
я _должен_ сказать. Лорд Кортни, вы должны немедленно покинуть Россию. Я знаю, что вы
стремитесь служить мне. Это холодное заявление, но лучшая служба
вы можете сделать мне, чтобы положить тысячу миль между нами. Код занятия
Санкт-Петербург предоставляет мне подозрение. Вы были средства, хотя
невинно, настройки царя тот против меня”.

На шее она все еще носила золотую цепочку с прикрепленным к ней медальоном,
в котором была миниатюра Уилфрида. Она мгновение поколебалась, а затем
сняла медальон.

“ Первопричина всего этого недоразумения, ” тихо пробормотала она.
«Но из-за этого Александр, подстрекаемый Барановым, никогда бы не начал
подозревать меня».

 Она протянула ему медальон, хотя по её глазам Уилфрид понял, что она расстроена.
с печалью.

Он встал, взял медальон и остался стоять, понимая, что она...
беседа с ним почти закончена. Это залог его злополучной любви,
Золотое кольцо, которое он подарил ей накануне, не было сейчас на
ее палец, и он задавался вопросом, что стало с ней.

“Вы покинете Россию без промедления?”

“Ваше величество, я так и сделаю”.

Едва он успел дать это обещание, как вдруг увидел
поразительное видение за стулом императрицы. Сам Александр! — уже не
в ярости, как прошлой ночью, а спокойный и любезный.
вид: нет, с полуулыбкой на губах.

Спрятавшись неподалёку, он слышал каждое слово, свободно и непринуждённо произнесённое
говорящими, которые не подозревали о его присутствии, и таким образом получил убедительное
доказательство того, что отношения Уилфрида с царицей от начала и до конца
были благородными.

Царица, заметив пристальный взгляд Уилфрида, обернулась, чтобы
узнать, в чём дело, и увидела — своего мужа!

Испугавшись, она отпрянула, колеблясь, дрожа, в ужасе вспоминая
поцелуй и объятия в саду; затем, успокоенная его словами,
Нежный и всепрощающий взгляд, и она ахнула:

«Саша!»

«Мари, — прошептал он, склонившись над ней, — я пришел, чтобы вернуть тебя в
мое сердце!»

Дрожа от безумной радости, она поднялась на ноги и упала в объятия,
которые с готовностью раскрылись, чтобы принять ее.

«Очевидно, я здесь не нужен», — подумал Уилфрид и исчез из
квартиры.

Не успел он отойти далеко, как встретил князя и княгиню Сумарофф, которым
рассказал о своей беседе и ее драматическом завершении.

Они выслушали его с довольными улыбками.

«Итак, мой невинный маленький обман удался, — сказал князь. — Рано
Сегодня утром я отправился в Руно и увидел Александра. Прошедшие несколько часов
сделали его более сговорчивым. Баронесса уже наполовину убедила его в невиновности царицы. Я привёл его сюда, и он
выслушал рассказ Нади и прочитал признание Баранова. Это его убедило. — Если вам нужны дополнительные доказательства, — сказал я, — почему бы вам не спрятаться и не понаблюдать за лордом Кортни, когда он будет прощаться с императрицей? По их разговору вы сможете судить, виновны их отношения или нет. Ибо я знал, лорд Кортни, что вы ничего не скажете
Царица, но что бы сделал на вашем месте порядочный человек? Вы оправдали моё мнение о вас, и это привело к самым счастливым результатам.

«Всё хорошо, что хорошо кончается», — философски заметил Уилфрид.

«Но конец ещё не наступил», — сказала княгиня Сумарокова со странной улыбкой. «Вы должны завершить это примирение, сделав так, чтобы мысли Александра никогда больше не возвращались к баронессе Рунё».

— И как я могу это сделать?

Принцесса мило рассмеялась.

— Сделав её графиней Кортни, конечно же!

Уилфрид вздрогнул. Такая мысль никогда раньше не приходила ему в голову. Как
Могло ли это быть так, если его мысли были заняты Мари? Но теперь, когда эта любовь стала частью его натуры, кто мог бы лучше удовлетворить это чувство, чем
Полина, к которой он всегда испытывал интерес, граничащий с привязанностью?
 Её недавний обман, каким бы осуждаемым он ни был, мало повлиял на его отношение к ней, поскольку она стремилась не к собственному возвышению, а к предполагаемому благу Франции.

Принцесса Сумарофф достала золотое кольцо с аметистами и протянула его
Уилфриду.

«Ваше. Я сняла его прошлой ночью с пальца царицы, пока она спала.
Она могла бы задавать неудобные вопросы по этому поводу, и для неё будет лучше оставаться в неведении. Так почему бы не подарить это кольцо баронессе? Она любит вас, хотя никогда этого не говорила, по крайней мере, мне. Я сужу по тому, с какой теплотой она говорит о вашей храбрости, вашей чести, вашей красоте, ваших достижениях, о чём там ещё.
Я твёрдо убеждён, что вы стали причиной того, что она отказалась от короны императрицы,
когда та была у неё в руках. Не позволяйте ей жертвовать собой
напрасно. Баронесса в этот момент гуляет по саду, несчастная
потому что она думает, что потеряла ваше расположение. Найдите её, и по возвращении позвольте нам с удовольствием поприветствовать её как будущую графиню
Куртенэ».

 Уилфрид, чувствуя, как приятно бьётся его сердце, вышел в
сад, где четыре недели назад произошло столько таинственного и романтичного.

 Он нашёл Полину одну, она гуляла по террасе, выходящей на реку.
Её лицо, грустное и задумчивое, просветлело при его приближении, а ещё больше
оно просветлело, когда она узнала о результатах его последнего разговора с царицей.

«Это хорошо», — пробормотала она.

Они медленно прогуливались по террасе в молчании.

 Уилфрид думал о словах, сказанных княгиней Сумарофф, Полиной, о предстоящем отъезде Уилфрида. Он сообщил ей о своём намерении покинуть
Россию в ближайшие несколько дней; она восприняла эту новость с непонятным
трепетом. Каким одиноким будет её будущее, если она лишится его общества! Но что она сделала, чтобы заслужить его дружбу? Ничего! но многое, чтобы потерять это;
и всё же, если бы он знал, как на самом деле работает её разум, он бы
увидел, что она не так уж плоха, как он, возможно, о ней думал.

— И вы не хотите меня упрекнуть? — мягко спросила она.

— Это было неправильно с вашей стороны, но я готов простить вас при одном условии.

Она посмотрела на него, гадая, что он скажет дальше.

— Условие состоит в том, что вы согласитесь стать графиней Кортни.

Он осмелился и обнял её левой рукой, а правой взял её левую руку
в свою и притянул к себе.

Ему нужно было удержать её: если бы не его крепкая хватка, она бы упала
на землю от изумления, услышав столь неожиданные слова.

 Немного придя в себя, она попыталась отстранить его руки, много раз повторив:из-за того, во что она искренне верила, — что она недостойна его.
«Ты _действительно_ любишь меня?» — сказала она наконец, подняв на него глаза, в которых блестели слёзы.
«Ты для меня самая дорогая женщина в мире — сейчас», — ответил он, надевая ей на палец кольцо, которое когда-то украшало руку императрицы. «Было бы неправдой сказать, что ты моя первая любовь, но,
возможно, — добавил он, думая об Александре, — я и не твоя первая любовь».
Но Полина горячо возразила:«Я никогда не любила никого, кроме тебя».
И Уилфрид был доволен этим ответом.


КОНЕЦ.