Письмо 13. 1820, 24 сентября, Л. С. Пушкину

Письмо 13. Л.С.Пушкину

24 сентября 1820 г.
Из Кишинева в Петербург

Милый брат, я виноват перед твоею дружбою, постараюсь загладить вину мою длинным письмом и подробными рассказами. Начинаю с яиц Леды.
Приехав в Екатеринославль, я соскучился, поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку, по моему обыкновенью.
Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми, нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада. Сын его (ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные), сын его предложил мне путешествие к Кавказским водам, лекарь, который с ним ехал, обещал меня в дороге не уморить, Инзов благословил меня на счастливый путь — я лег в коляску больной; через неделю вылечился.

Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и черезвычайно помогли, особенно серные горячие. Впрочем, купался в теплых кисло-серных, в железных и в кислых холодных. Все эти целебные ключи находятся не в дальном расстоянье друг от друга, в последних отраслях Кавказских гор. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видел великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной. Кавказский край, знойная граница Азии, — любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои — излишними. Должно надеяться, что эта завоеванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах — и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии.

Видел я берега Кубани и сторожевые станицы — любовался нашими казаками. Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности! Ехал в виду неприязненных полей свободных, горских народов. Вокруг нас ехали 60 казаков, за нами тащилась заряженная пушка, с зажженным фитилем. Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа — они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень опасности нравится мечтательному воображению. Когда-нибудь прочту тебе мои замечания на черноморских и донских казаков — теперь тебе не скажу об них ни слова.

С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь. Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я — на ближней горе посереди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных — заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни — не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землею, — вот всё, что осталось от города Пантикапеи. Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками; какой-то француз прислан из Петербурга для разысканий — но ему недостает ни денег, ни сведений, как у нас обыкновенно водится.

Из Керчи приехали мы в Кефу, остановились у Броневского, человека почтенного по непорочной службе и по бедности. Теперь он под судом — и, подобно Старику Виргилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он не умный человек, но имеет большие сведения об Крыме, стороне важной и запущенной.
Отсюда морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф, где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле написал я Элегию, которую тебе присылаю; отошли ее Гречу без подписи.
***
Погасло дневное светило…

Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный…
И чувствую: в очах родились слезы вновь;
Душа кипит и замирает;
Мечта знакомая вокруг меня летает;
Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
И всё, чем я страдал, и всё, что сердцу мило,
Желаний и надежд томительный обман…
Шуми, шуми послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Лети, корабль, неси меня к пределам дальным
По грозной прихоти обманчивых морей,
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей,
Страны, где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались,
Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость,
Где легкокрылая мне изменила радость
И сердце хладное страданью предала.

Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал, отечески края;
Я вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья;
И вы, наперсницы порочных заблуждений,
Которым без любви я жертвовал собой,
Покоем, славою, свободой и душой,
И вы забыты мной, изменницы младые,
Подруги тайные моей весны златыя,
И вы забыты мной… Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило…
Шуми, шуми послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан…(1820 г.)

(Продолжение письма)

Корабль плыл перед горами, покрытыми тополами, виноградом, лаврами и кипарисами; везде мелькали татарские селения; он остановился в виду Юрзуфа.

Там прожил я три недели. Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посереди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем героя, славу русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою; снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель Екатерининского века, памятник 12 года; человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества. Старший сын его будет более нежели известен. Все его дочери — прелесть, старшая — женщина необыкновенная. Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался, — счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение, — горы, сады, море: друг мой, любимая моя надежда — увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского.

Будешь ли ты со мной? скоро ли соединимся? Теперь я один в пустынной для меня Молдавии. По крайней мере пиши ко мне — благодарю тебя за стихи; более благодарил бы тебя за прозу. Ради бога, почитай поэзию — доброй, умной старушкою, к которой можно иногда зайти, чтоб забыть на минуту сплетни, газеты и хлопоты жизни, повеселиться ее милым болтаньем и сказками; но влюбиться в нее — безрассудно. Михайло Орлов с восторгом повторяет ....... русским безвестную!.. я также. Прости, мой друг! обнимаю тебя.

Уведомь меня об наших. Всё ли еще они в деревне. Мне деньги нужны, нужны! Прости. Обними же за меня Кюхельбекера и Дельвига. Видишь ли ты иногда молодого Молчанова? Пиши мне обо всей братье.

Пушкин.      
---------
Фото: "Корабль остановился в виду Юрзуфа"

Примечания:

- Сегодня Памятник природы Бештау - наиболее высокая гора-лакколит Кавказских Минеральных Вод с реликтовыми деревьями и растениями, высотой 1401 м и диаметром у подножья около 8 км. У подножия расположены вокруг города Пятигорск, Железноводск и поселок Иноземцев. Гора и территория вокруг нее входят в состав Бештаугорского заказника. 23 ноября 2024 г. на склоне потушили пожар 100 м по периметру. Работали 27 человек и три машины для пожаротушения.

- В середине сентября Пушкин около недели провёл в Симферополе,
предположительно, в доме таврического губернатора Баранова Александра Николаевича, старого знакомого поэта по Петербургу (источник не указан).

- У римлян «Ab ovo» (с яйца) было поговорочным; в полном виде: «ab ovo usque ad mala» — от начала до конца; буквально: от яйца до фруктов (от начала обеда, когда ели яйца, и до конца, до десерта).
Выражение «С яйца» («Ab ovo») знакомо из произведений древнеримского поэта Горация. Означает оно ничто иное, как «начать с самого начала».

- Екатеринославль - Днепр (Украина)

- Из Кефы морем плыли в Гурзуф:
«Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я!
Вы мне предстали в блеске брачном
На небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сел узор
Разостлан был передо мною…"

- До Гурзуфа плыли на военном бриге, отданном в распоряжение генерала Раевского. В ночь перед Гурзуфом Пушкин расхаживал по палубе в задумчивости, что-то бормоча про себя (не иначе "Погасло дневное светило").
(П.И.Бартенев со слов кн. М.Н. Волконской. Пушкин в ю. России, 33).

- Мне жаль, что в этой элегии («Погасло дневное светило») дело о любви одной. Зачем не упомянуть о других неудачах сердца? Тут было где поразгуляться.
(Князь П.А.Вяземский — А.И.Тургеневу, 27 ноября 1820 г.)

- Гурзуф - небольшой татарский средневековый посёлок, впоследствии - имение Ришелье "Гурзуф". Европейский дом (первый в Крыму), в который прибыло семейство Раевских с Пушкиным, был построен правнучатым племянником кардинала, герцога Армана Дю Плесси де Ришелье - Арманом Эммануэлем дю Плесси Ришелье (1766 – 1822/23).
С началом революции 1789 г. и приходом к власти Наполеона, герцог покинул Францию, служил в Царской Русской Армии, участвовал в штурме Измаила, успешно продвигался по службе. Александр 1 поручил ему руководство Новыми землями России (Новороссией).
В 1803 г. Ришелье был назначен градоначальником Одессы, а затем генерал-губернатором Новороссии, в состав которой чуть позже вошел Крым.
В 1808 г. Ришелье приобрел земли в Гурзуфе и к 1811 г. построил здесь дачу для летнего отдыха из четырех комнат с мансардой. Дом был на высоком цоколе, примыкающем задней стенкой к склону горы. Не имея возможности из-за служебных обязанностей пользоваться дачей, он превратил ее в своеобразную гостиницу, разрешив останавливаться тут знатным путешественникам.
В 1814г., после восстановления на родине королевской власти Бурюонов, Ришелье вернулся во Францию. Согласно завещанию Ришелье, имение в Гурзуфе, владельцем которого он оставался до самой смерти, перешло его адъютанту Ивану Алексеевичу Стемпковскому (1789 – 1832).
Вступив в права наследования, но не имея денег на содержание имения, он выставил его на продажу.
Владельцем имения Ришелье становится новый губернатор Новороссии с 1823 г. – граф М.С.Воронцов (1782 – 1865).
При Воронцове в 1824 г. фундаментный цокольный этаж откапывают, отодвигают от склона горы. Фасадом становится восточная сторона дома с верандой. Несмотря на реконструкцию, жить в Гурзуфе его новый хозяин не пожелал. В 1834(35) г. Воронцов продал имение своему чиновнику по особым поручениям Ивану Ивановичу Фундуклею. И так далее.

- На исходе лета 1820 г. в этот дом Ришелье молодой Пушкин прибыл с семьей генерала Н.Н.Раевского, «В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом… Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря, - и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством похожим на дружеское».
Под влиянием крымских впечатлений Пушкин написал более двух десятков стихотворений.
В Гурзуфе он начал писать поэму «Кавказский пленник». Считается, что Гурзуф стал для Пушкина «колыбелью «Онегина», а Крым - местом духовного подъёма.

- Генерал Раевский Н.Н. старший - участник и герой войны 1812 г.

- Дочери генерала — Мария и Софья.
- Сын генерала — Николай.
- Лекарь — Е.П.Рудыковский.
- Француз — А.А.Дюбрюкс, таможенный чиновник, производивший археологические раскопки,
- Броневский С.М. - бывший градоначальник Феодосии (Кефа) подобен Старику, изображенному Вергилием в 4-й книге «Георгик».
- «Элегия» — «Погасло дневное светило».
- Старший сын генерала Н.Н. Раевского — Александр.
- Дочери — Мария, Софья, Елена и старшая Екатерина.
- С восторгом повторяет... — имеется в виду вольнолюбивая пародия на официальный монархический гимн российской империи.
- Молчанов: либо П.С. - ученик и друг Плетнева либо Н.Н. - лицеист.

Источник: http://pushkin-lit.ru/pushkin/pisma/013.htm