Осколки. Глава IV

   
               

    История вообще наука туманная, если её можно  вообще считать за науку. Как говаривал ещё Пушкин Александр Сергеевич, например, - в России всегда есть три истории: «Одна для гостиницы, другая для гостиного двора, а третья для гостиной». В других государствах, видимо дело обстоит не лучшим образом. Но что нам до них то? Нам и своя история интересна, особенно в устах сказочников от Минпроса любогро поколения.
Зимин старший, как профессионал, хорошо понимал это выражение великого поэта.
Поэтому он и сказал растущему отроку:

–  Виль, ты наверно заметил, что чем более, выше мавзолей, тем у него и число ступеней больше. Тут всё зависело от заслуг древнего царя или вождя.
В древнем Египте для фараонов делали целые пирамиды, и без всяких ступеней, а мавзолеи – в Шумере, Вавилоне, в Икстлане, в других древних странах. Самым великим царям сооружали даже девятиступечатые мавзолеи, но они не сохранились в нашей истории.

Тут в разговор вновь вклинился Ванюша, у которого недавно выросший мавзолей на Красной площади всё не выходил из головы:
– Надо, папа, поехать и посчитать, сколько всего ступеней у мавзолея Ленина!
 – Не надо никуда ехать, и не надо ничего считать», отвечал отец.
 – Я вам и так всё расскажу. Ступеней у мавзолея Ленина всего пять, если считать и последнюю. Число пять есть число власти. А, вернее, цифра пять.
– Да? Немного. Значит наш вождь не такой уж и великий, если у какого то царя в древности было аж целых девять ступеней в пирамиде!
На этот убойный аргумент Ванюши, Евгений Борисович просто и не знал, что ответить.

Тяга к знаниям у Вилора была очевидно, генетическая. Друзей в школе, когда он пошёл туда, так и не нашёл, предпочитая проводить время в разговорах с матерью, либо отцом, и в общении с книгами уже теперь доступного ему кабинета Бориса Евгеньевича.
       Знания. Больше знания – вот чего он желал всей своей душой, когда был ребёнком, да и всю свою последующую жизнь. Сам не зная почему и отчего, не задумываясь об этом, он и впитывал эти знания, как губка, от близких ему людей, а это были его мать и отец, и, конечно же из книг.

Главным учителем в раннем детстве, был, конечно же, отец. Когда Вилор был дома, стоило только раздаться звонку в передней, как он стремглав выскакивал туда, чтобы посмотреть, не отец ли это приехал…

 Был у мальчиков ещё один учитель – это дед по матери, Александр Еремеевич, в то далёкое время живший в глухой деревеньке где то в Валдайском крае, куда ещё ребёнком начали отправлять на всё лето Ивана и Вилора, начиная с того года, как он пошёл в школу. Влияние этого деда на мальчика – это отдельная тема, и мы вернёмся к ней позже.

 И, наконец, мать Вилора, – Светлана Александровна. Само по себе чрезвычайно чудесное создание, которое не сломили ни будущая трагическая смерть мужа, ни войны, ни революции, ни швондеры с революционным наганом.
 
 Светлану Александровну отличал мягкий и ровный характер; что такое повысить голос, это было не про неё. Она была истинная аристократка по крови и воспитанию, и происходила из старинного русско-литовского рода, по семейному преданию. восходящему к самому Гедемину.

Её тонкий и изящный вкус к прекрасному, доброму и вечному был привит также в свою очередь,  матерью Светланы.  Превосходное и широкое дворянское воспитание, включая знание нескольких иностранных языков, она получила дома, от учителей, специально подобранных и нанятых её родителями.
 Кроме того, уже позже она закончила Петербургский Смольный Институт. Как и все образованные люди той, уже ушедшей в небытие времён самодвижущейся эпохи, она великолепно музицировала, умела танцевать, однако отдавая предпочтение тихой и спокойной музыке Гайдна, Листа и Шопена, неплохо разбиралась в вопросах истории, и отнюдь не академической. Любила литературу, особенно русскую классику, а из французской предпочитала романтиков и лириков, а не трагиков-депрессантов, типа Золя или Гюго.
 Однако, несмотря на любовь и выходящее из неё счастливое замужество, Светлана Александровна постоянно чувствовала слабую реализацию себя в жизни. И, скорее всего, из-за того, что она не могла отдать свои знания другим людям, и именно из-за смены эпох в сторону деградации высшего в угоду низшему.

 Работая уже теперь в советской школе учителем русского языка и литературы, её деятельность была зажата жёсткими рамками новой программы по этим предметам, составленной наркомами, такими, как ЛУНАчарский и ПОКРОВский, из которых, как любой творческий человек, она пыталась всегда выходить, иногда тщетно и напрасно, а когда и удачно, лишь изредка находя благодарных и понимающих учеников.

 Рождение же сыновей, их воспитание, отчасти снизили эту неудовлетворённость и открыли  ей новые возможности. Как женщина, она была уже реализована, а как человек, находила эту реализацию в воспитании сыновей.
 Это воспитание и образование детей со време
нем стало более главным делом её жизни, чем работа по пафосным и нудным школьным программам, написанными поверхностно образованными людьми, бывшими второстепенными столпами прошедшей революции.

 Развитие способностей у мальчиков происходили, на первый взгляд, само собой, но на самом деле управлялось именно матерью, а направлялось отцом.
К поступлению в школу Вилор, кроме русского, мог говорить и на французском, и на английском, причём русской грамматикой он владел в двух вариантах: как дореволюционной, так и советским новоделом в обработке всё того же Луначарского.
 Кроме того, во время пребывания в деревне у деда Александра, последний ознакомил его с азами древнерусского и церковнославянского языков, о первом из которых мало кто тогда, да и сейчас имел хотя бы отдалённое понятие.