Мистический вечер в Доме Гоголя

или земляника от рубцововеда Марии Федосеевой (рожд. Акимовой) 

               
Жарким летом 2010 года, когда Москва задыхалась от дыма горящих подмосковных торфяников, на Кавказе в Геленджике умер от солнечного удара во время летнего отпуска замечательный экскурсовод Михаил Алексеевич Дьяков, много лет работавший в Доме Гоголя на Никитском бульваре.
В соответствии с народной мудростью, утверждающей, что свято место пусто не бывает, пришла осенью работать в экскурсионный отдел, прекрасная, как день, девушка Мария Акимова – выпускница легендарной Государственной Академии Славянской культуры, филолог, аспирантка ИМЛИ РАН им. А.М. Горького.
Я её сразу протестировала, спросив, читала ли она роман В.Ф. Одоевского «Русские ночи».
Маша роман читала. И даже помнила из него несколько цитат.
Я обожаю роман «Русские ночи». Это первый русский философский роман. Или один из первых. Роман о русской интеллигенции. Пока жива Россия, будут живы и русские ночи, когда ведутся споры и думаются думы о смысле жизни и пути России, горят огоньки в настольных лампах русских писателей, перелистываются страницы книг.
Очень люблю у Рубцова строки:

Живу в гостинице районной.
Курю, читаю, печь топлю.
Наверно, будет ночь бессонной.
Я так порой не спать люблю.

Я не один во всей Вселенной.
Со мною книги и гармонь,
И друг поэзии нетленной
В печи берёзовый огонь.

В петербургские годы Гоголь работал ночью, сочинял, пока не сгорят две свечи.
 Ещё Маша оказалась артисткой, что становилось очевидным с первого взгляда. Пела бэк-вокал у Бисера Кирова.
Оставшись довольной тестом, я купила у метро «Арбатская» на книжном развале, увековеченном в романе Юрия Вигоря «Арбат», томик Николая Рубцова и преподнесла его моей молодой коллеге.
Маша с творчеством Рубцова была не знакома. Прочитав Рубцова, она влюбилась в его поэзию и стала принимать участие с моей подачи в научных конференциях «Рубцовские чтения», которые проводил Юрий Кириенко-Малюгин, замечательный публицист и автор нескольких книг о поэте, создатель Первого Рубцовского Центра в Москве, подвижник.
Мария Акимова быстро выдвинулась в первый ряд рубцововедов, обьехала все рубцовские места страны, включая Сибирь, подружилась с вологжанами и череповчанами, подвизающимися на ниве рубцововедения.
Стучалась в двери былых рубцовских жилищ, и ей открывали их. В бывшей комнате поэта в Вологде на набережной Шестой Армии, её даже угостили шампанским, которое очень уважал Рубцов.
Конечно, Маша побывала в селе Никольском на Вологодчине. Его Рубцов называл «Души моей Родина». Познакомилась филолог Мария Акимова с дочерью поэта Николая Рубцова Еленой Николаевной Рубцовой.
В Вологде Маша купила огромный том уникальных материалов о Рубцове, составленный и изданный Михаилом Суровым. И не поленилась мне привезти его из Зеленограда, откуда она родом, хотя её семья – это москвичи, переехавшие с московской Преображенки в наукоград-спутник Москвы ещё до Машиного рождения.
Выяснив, что я родилась на соседней с Преображенкой Соколиной Горе, мы с Марией Акимовой тут же образовали землячество, скрепив его общей любовью к Николаю Рубцову и древней столице нашей Родины.
Летом 2011 года, когда я уже была автором книги «От Гоголя к Рубцову» и сборника стихов «Счастливый билет», ожидая приема в Союз Писателей России, что случилось в том же году, Маша привезла мне вкупе с томом Сурова крупную и душистую землянику с подмосковной дачи её семьи.
Мне не терпелось открыть книгу. Правда, пугала обложка. Именно поэтому я в своё время книгу не купила. На белом листе бумаги разливалось кровавое пятно с погружённым в него гусиным пером.
Что литература создаётся кровью сердца – это аксиома. Мой друг Юрий Батяйкин так сказал об этом:

Кто музу балует любовью
В часы полночной тишины,
Кому на свете до здоровья,
Как на верблюде до луны,

И у кого ни средств, ни  платья –
Лишь до зари мигает свет,
Кому поэзия – проклятье,
Тот, может истинный поэт.

И чаще умники читают,
Не доверяясь сволочам,
Не тех, кого не выдворяют,
А тех, кто пишет по ночам,

Не отдаваясь в каждом слове,
Не ухмыляясь на бегу,
А, оставляя пятна крови
На подкрахмаленном снегу.

Батяйкин и Рубцов по-разному, конечно, понимали цель и содержание поэзии. Батяйкин до 1991 года был диссидентом, всё время жаловался на жизнь и описывал муки творчества. После 1991 года он перешёл на сторону Анпилова.
Рубцов никогда на жизнь не жаловался, муки творчества описывал не так печально, и диссидентом не был, писал об общеинтересном, за что и любим народом.
Обьединяет таких разных поэтов их любовь к поэзии и к России.
И Батяйкина, и Рубцова, как истинных поэтов, Евтушенко включил в антологию «Строфы века».
Мне хотелось не только прочитать немедленно Сурова, что было невозможно. Для этого у меня есть Русские ночи. Но и земляники благоуханной  отведать хотелось, что представлялось вполне реальным.
Но меня позвали на сленге музейных работников «на группу». Я спустилась из мансарды вниз проводить экскурсию для школьников. Отсутствовала час.
Войдя после экскурсии в нашу комнату, я увидела в моём углу Алексея Юрьевича Орлеанского, художника, создавшего множество изданий для Дома Гоголя, включая игральные  карты на литературные темы. Иногда он приезжал в Дом Гоголя из Рыбинска. Орлеанский сидел в моём рабочем кресле и ел Машину подмосковную землянику. Она его тоже угостила. Уступив мне моё место, художник пересел в соседнее кресло, и мы доели землянику вдвоём. Затем открыли книгу и стали перелистывать страницы фолианта «Рубцов. Документы, фотографии, свидетельства». В процессе этого занятия Орлеанский обмолвился, что лично знал друга Рубцова по фамилии Рыболовов, чем привёл нас с Машей в замешательство. Он узнал его на нескольких фотографиях, опубликованных во втором томе Сурова. Я стала рассказывать Орлеанскому, какой это нехороший человек, чем в свою очередь сильно его озадачила. Алексей сообщил нам, что писал живописный портрет Рыболовова в период учёбы в Палехском Художественном училище, где Рыболовов работал натурщиком. Меня это ещё больше изумило. Я знала из книг Кириенко-Малюгина и Старичковой, что Рыболовов работал в школе учителем физкультуры где-то в Иванове или Ивановской области. Кириенко-Малюгин выдвинул гипотезу о том, что Рыболовов был вторым участником преступления, следствием которого стала гибель самого читаемого наряду с Есениным поэта России. Рыболовов был в квартире Рубцова в ночь его гибели. Так считает Кириенко-Малюгин. Фактов нет. Есть только гипотезы. Как-то не вязались в моём сознании в один ряд работа натурщиком в Палехе и убийство поэта. Палех – это одна из духовных вершин России.
 
…О, Русская Земля, высокий холм твой Палех!
Пусть Время мчится быстро, как олень,
Не меркнет слава наших деревень.

Это строчки из моего стихотворения, которое я посвятила Орлеанскому, но оно его не вдохновило. Я обиделась и сняла посвящение. И, хотя я не дружу с не поклонниками моего поэтического творчества, всё-таки есть исключения. Орлеанский, в том числе.
Сказать, что все трое – Орлеанский, Маша и я, были сильно удивлены открывшимся обстоятельством, это ничего не сказать. Мы были бессознательно потрясены, хотя не обсуждали событие. Забрезжила таинственным маревом в свете уже загоревшихся в тот вечер арбатских фонарей за окнами мансарды Дома Гоголя новая тема в рубцововедении. Юрий Рыболовов прочно обосновался в окружении поэта Рубцова и уже никогда из него не выйдет. Но о нём мало, что было известно. Гоголь как будто принимал участие в нашей судьбе как рубцововедов. Хотя Орлеанский рубцововедом себя не считает. В последствии он как-то сказал: "Я не рубцововед, я рыболововед".

С Кириенко-Малюгиным меня познакомил посетитель музея Гоголя Михаил Иванов. Миша пришёл в музей, купил билет, посмотрел экспозицию, угостил меня конфетой, дал телефон Кириенко-Малюгина. Юрий Иванович Кириенко-Малюгин стал первопроходцем в рубцововедении темы «Рубцов и Гоголь».
В те прекрасные времена я занималась всеми направлениями работы музея, прежде всего, проведением литературно-театрализованных встреч в Мемориальных комнатах Н. В. Гоголя на Никитском бульваре. Встречи начала проводить в семидесятые годы легендарная Нина Молева - писательница, москвовед, искусствовед. Я шла по её стопам.
Интересно, что для звонка Кириенко-Малюгину с целью пригласить его выступить в Доме Гоголя, я выбрала тот момент, когда он стоял в Николе на берегу Толшмы, о чём мне тут же поведал.
Мемориальные комнаты вскоре после нашей встречи с Мишей Ивановым закрыли на ремонт. Мы с Михаилом Алексеевичем Дьяковым переехали на второй этаж. Вечера я проводила в читальном зале. И из читального зала позвонила Кириенко-Малюгину.
Директором Дома Гоголя была и является Вера Павловна Викулова – невестка главного редактора журнала «Наш современник» Сергея Васильевича Викулова – поэта, возглавлявшего журнал в шестидесятые годы двадцатого века и активно печатавшего в нём своего земляка северянина-вологжанина Николая Рубцова.
Сохранилась переписка Рубцова с Викуловым.
Гоголь был любимым поэтом Николая Рубцова. И у меня над рабочим столом в Доме Гоголя рядом с портретом Гоголя многие годы висел портрет Николая Рубцова. В квартире Рубцова на улице Яшина в Вологде висел портрет Гоголя. Правда, недолго. Короткой была жизнь Рубцова. Ему было отпущено 35 земных лет. Гениальные поэты редко доживают до старости. Чаще умирают во цвете лет, напитав своей кровью цветы лирики.
 
Орлеанский, имевший опыт написания биографических очерков о предках и однофамильцах, включая книгу о своей матери, потомственном педагоге, учительнице русского языка и литературы Надежде Орлеанской, начал работать над сбором документальных материалов о Юрии Рыболовове, наперёд не зная во что это выльется. Прежде всего, он изучил уже опубликованные материалы, затем предпринял попытку записать рассказы тех своих знакомых, кто помнил Рыболовова. С этой целью Орлеанский ездил в Палех и по Ивановской области. Мнения о Рыболовове высказывались разные. Мне понравились воспоминания одной художницы, которая, как она сама о себе рассказывает, любит работать по ночам, потому что ночью особенно ярко блестят золото и краски на палехских изделиях. Рыболовова она ласково называла Юрой. Он ей нравился как человек, потому что знал много стихов наизусть, читал их, когда его приглашали как натурщика позировать студентам, любил музыку. Внешней привлекательностью он не отличался, как рассказывают очевидцы, это осталось в прошлом. В молодости он участвовал в спортивных состязаниях, и был чуть ли не кандидатом в олимпийскую сборную СССР. Кому-то он казался странным.
Орлеанский нашёл адрес племянницы Рыболовова и приехал к ней с её согласия за информацией о своём герое. Племянницей оказалась относительно молодая женщина-юрист, автоледи, одна воспитывающая дочь. Таким образом Орлеанский побывал в родовом доме Рыболовова, куда не успел доехать Суров, проводивший расследование о причастности Рыболовова к убийству Рубцова. Оказалось, что в доме после его перестройки осталось очень мало вещей, принадлежавших Рыболовову, разве что старый рюкзак да промокшие книжки из его библиотеки вологодских авторов.
Орлеанский расспросил в селе и соседей, которые помнили Юру. Они рассказывали о его чудачествах в последние годы жизни, что его лечили в психиатрической больнице и что он страдал синдромом Плюшкина. Рыболовову стаскивали со всей округи всякую рухлядь, а он расплачивался за неё водкой, которую доставал неизвестно где. Среди этой рухляди было много всякого железа и десятки велосипедов, они напоминали ему молодые годы, когда он "долго гнал велосипед, чтобы нарвать цветов и подарить букет той девушке, которую любил", как об этом задушевно написал Рубцов в своём самом известном стихотворении.
Узнал Орлеанский от знавших Юрия о его таланте как агронома. Сельскохозяйственный институт был первым его высшим образованием. Из агрономов его изгнал директор совхоза за то, что Рыболовов вырастил рекордный урожай редкого сорта моркови. Директора можно понять. Как бы он стал объяснять начальству неурожаи прошлых лет. Рыболовов был изгнан из совхоза, а урожай, им выращенный, частично уничтожен.
Рыболовов был библиофилом. Собирал книги. У него имелись книги с автографами всех знаменитых писателей и поэтов Вологды - его современников, включая Рубцова.
В вологодской литтусовке его прекрасно знали. Старичкова пишет об этом в мемуарах.
Любила литературу и мать Рыболовова. Юрий вырос в красивом наследственном двухэтажном доме, какими славится Госпожа Российская Провинция.
Погиб он очень загадочно, как и Рубцов.
Работая над книгой, Орлеанский завязал знакомство по переписке с дочерью Рубцова Еленой Николаевной. С племянницей Рыболовова напротив вышло недопонимание, в последний момент она вдруг решила,что не нужно предавать огласке подробности жизни её дяди. Этим объясняется приостановка работы над незаконченной рукописью почти на десять лет.
На несколько вопросов Орлеанскому ответила и Людмила Дербина, хотя эти ответы мало прояснили обстоятельства убийства поэта. И в прежних интервью Дербина от прямых ответов на вопросы о Рыболовове уходила. Мне запомнилось, что она называла квартиру Рубцова «наша квартира», хотя в интервью говорит, что меркантильностью не страдала и жилплощадью поэта не прельщалась.
Орлеанский присылал мне целые куски своих записей, которые читались как увлекательнейший роман о герое своего времени.
Рыбинская журналистка Любовь Юматова также одобрительно отзывалась об этих россыпях документальных свидетельств о Юрии Рыболовове, талантливо изложенных, умело скомпонованных, уникальных по обилию исторической информации о советской эпохе.
Все, кому Орлеанский рассказывал о приятеле Рубцова, слушали его, открыв рот. Не буду говорить о других запомнившихся мне главах книги «Страшная тайна Юрия Рыболовова». Надеюсь, что книга со множеством иллюстраций когда-нибудь выйдет в свет и окажется интересна для читателей.