Фантазии о хафизе - притча

Было это давно. Ещё не было тогда университетов и институтов, но были в народе мудрецы. И часто вокруг мудрецов собирались люди, алчущие просветления, познания истины и пути самосовершенствования, жаждущие жизнь посвятить служению Богу.

И вот у известного во всей Азии учителя, Бахаутдина Накшбанда Мауляны, был один очень старательный ученик-аскет, достигший определённого просветления, далее которого не мог двигаться при всём желании.

Он был самый старательный и пытливый из учеников Накшбанда, но ему мешало то, что он не мог перешагнуть через авторитеты, не мог думать свободно и независимо. И это же мешало ему приобрести новый опыт в жизни. Ученик, он цеплялся за своего учителя и боялся сам сделать малейший шаг в жизни, чтобы не обернуться на своего вожатого.

Видя это и желая помочь своему ученику в поиске истины и смысла жизни, мудрый Мауляна вызвал его к себе и поручил в присутствии самых близких и наиболее продвинутых учеников разыскать в Ширазе поэта Хафиза и торжественно передать ему поклон учителя и восхищение стихами поэта, несущими мудрость и истину. А в знак великой благодарности передать ему мешочек с золотыми монетами и драгоценными камнями.

Первым делом незадачливый ученик бросился пересчитывать золотые монеты, но Накшбанд успокоил его, уверив, что он поймёт бессмысленность своей затеи, познакомившись с Хафизом.

Ученик вышел от учителя в нерешительности. Он был озадачен и очень удивлён тем, что сам великий и известный мудрец Бахаутдин Накшбанд преклоняется перед каким-то поэтом, имя которого он только что услышал. Его поразило то, с какой лёгкостью учитель отдал ему столько драгоценных самоцветов, сказав при этом, что среди них нет по красоте и ценности хоть одного, который можно было бы сравнить с красотой стихов поэта. При этом свою мудрость учитель сравнил лишь с золотыми монетами, в то время как мудрость поэта сравнил с бриллиантами, изумрудами, рубинами, сапфирами, которые отдаёт поэту и считает для себя за честь, что поэт их примет. Сознание ученика было потрясено ещё и тем, что в своей жизни он не держал и одной золотой монеты, не говоря о таком богатстве, которое сейчас держал, крепко прижав к груди. Но он и не подозревал о том, что его ждало впереди. Десятки вопросов проносились в его голове. И всё же послушный ученик прибыл в Шираз и прилежно начал искать дом поэта. Но никто не мог указать ему, где именно находится этот дом. И лишь оборванный пьяница сказал ему, что проще найти Хафиза, чем его дом, ибо его дом в любом харабате (кабаке), где его поят вином.

Ещё более удивился юный суфий: «Мудрость, исходящая от поэта, пред которой преклонялся сам великий и мудрый Мауляна, это ещё куда ни шло, но какая мудрость может быть у поэта-пьяницы, попирающего заповеди Великого Пророка Мухамеда о невкушении вина?» Смутно было на душе у дервиша, но, подчинённый долгу, с презрением стал он ходить от харабата к харабату, считая кабаки греховным местом.

И вдруг он услышал стихи, доносившиеся из кабака, приютившегося в старых развалинах города. В порыве верности пред Богом и его заветами, сознавая себя праведником рядом с пропойцей, суфий упал на колени и, воздев руки в небу, стал молить пророка и Всевышнего наставить заблудшего поэта встать на путь истины и раскаяться в грехе своём. Во время молитвы стихи прекратились, и дервиш возликовал, что так скоро услышана его молитва. Но только закончил он молитву, как из погребка с ещё большей силой и уверенностью, как бы в ответ ему, раздались новые стихи:

«Кому под силу приоткрыть завесу вечной тайны?
Молчи соперник! Что тебе до вещих слов пророка?
Кого я должен предпочесть — непьющих или пьяниц?
Одной породы и аскет, и жалкий сын порока.
Помимо божьей воли нет греха и аскетизма нет.
Очами, полными презренья, не созерцай меня, аскет!
Нет в сердце жажды покаянья, аскетом стать желанья нет.
Но если Бог того захочет, я с радостью приму обет.
Дырявое хирке Хафиза давно в закладе за вино...
Увы, из глины харабата, должно быть слеплен был поэт.»

Дервиш вновь был потрясён: «Неужели он видит сквозь стены и знает о моём присутствии, и о моей молитве, и о моём презрении? Воистину он совершенный, но почему он здесь?»

В смущении вошёл суфий в кабак. С раздвоенными чувствами передал поэту поклон и восхищение своего учителя, а также мешочек с золотыми монетами. Хафиз выразил ответную благодарность Мауляне за его внимание и заботу и, не раскрывая мешочка, отдал его виночерпию со словами: «С этим добром, мой друг, ты разберёшься лучше меня».

Молодой суфий услышал слова Хафиза и был поражён таким отношением к богатству: - Скажи Хафиз, как ты можешь вот так, не считая монет и стоимости самоцветов, доверять их кабатчику?

Хафиз смерил суфия своим взглядом и ответил так:
- Негоже пересчитывать крохи, что я отдаю за вино, если за любовь могу отдать безмерно больше, - и после этих слов прочёл свои стихи:

«Если только тюрчанка,
Живущая в дальнем Шираза краю,
Моё сердце в руку свою возьмёт.
За одну её родинку отдаю Бухару!
Если хочет, пусть Самарканд берёт!»

Дервиш никогда не встречался лицом к лицу с поэтами да ещё и в винном погребе, а потому ещё более был удивлён увиденным и услышанным. Одержимый любопытством и сомнениями одновременно, хотел он услышать ещё что-либо из уст этого странного и непонятного ему человека, но, не решаясь, медлил. А Хафиз, как бы угадав желания аскета, выпил вина и прочёл несколько стихов. Дервиш — ревнитель благочестия и аскетизма — был поражён истиной, услышанной здесь в винном погребке, месте грешном и никак с мудростью и Богом не связанном. И, забыв о своём страхе, он спросил:

- Скажи мне, Хафиз, как возможно такое сочетание — ясная истина в твоих стихах и твоё пьянство, нарушающее заветы Корана? Я вижу, что пред твоей мудростью преклоняется сам великий и мудрый Накшбанд, мой учитель, но в чём твоя мудрость, каков твой путь к Богу?
Хафиз, прищурив глаза, мягко улыбнулся суфию, затем отвёл свой взгляд и почти сурово и серьёзно посмотрел на голубое небо в дверном проёме. Помолчав некоторое время и как бы вспомнив про собеседника, Поэт ответил:
- О мудрец, если истину уподобить резвой кобылице, то многие мудрецы разъезжают на ней в прочном седле догматов и правят, куда хотят, имея в руках уздечку доказательств. Я же скачу на ней туда, куда она меня несёт, ибо у меня нет даже той твёрдой веры, что есть у тебя, и я не могу порой удержаться даже за гриву, ибо руки мои слабы от сомнения. И когда истина сбрасывает меня, я порой оказываюсь здесь, где ты меня застал. У меня нет пути, и я ничем не смогу тебе помочь и ничему научить. В умении отдаваться на волю истины вся моя мудрость и всё моё безрассудство.
- Но в чём же истина, о поэт?! - воскликнул нетерпеливый аскет.
- У каждого своя истина, и их много, для меня же нет истины выше любви, - и Хафиз прочёл ещё один свой стих.
И молодому суфию, ещё не познавшему любви к женщине, запали в души две строчки:

«В земной любви, разборчивое сердце,
Ищи высокой истины зерно...»

Ужасный переворот творился в сознании ученика, душа металась в сомнениях и вопросах. Всё рушилось в его представлениях об истине, мудрости и пути к Богу. Одно лишь оставалось непоколебимым — это его великий учитель Бахаутдин Накшбанд Мауляна. И, находясь в отчаянии, юный суфий сказал или, скорее, спросил:
- Но великий Мауляна, ведь его мудрость известна далеко за пределами нашего царства, а он учит совсем по-другому и жизнь ведёт иную, чем ты...

Поэт с жалостью и грустью посмотрел на юношу и ответил:
- Мудрость не измерить размерами государства, вы не ведаете истиной мудрости Накшбанда, она скрыта как ночная фиалка от света ваших очей. Красота этого цветка незрима, лишь ночной порой в темноте она дарит своё богатство. Так и Мауляна скрывает от вас свою мудрость, ибо её не узреть и не понять при ярком свете дня. Одно я тебе скажу: моё прозвище Хафиз — хранящий в памяти Коран — дано мне было неспроста. Будучи таким молодым как ты, я знал его наизусть, познал его разумом и запечатлел в памяти разума, но вот теперь я познаю Божественные истины сердцем своим, душой своей. Как видишь, и я когда-то скакал на истине, сидя в седле своей неколебимой веры, и держал в руках уздечку заповедей Корана. И учитель твой лишь пред тобой разъезжает на необузданной кобылице-истине, крепко держа её в поводьях, а оставшись один или наедине с близким по духу, он отпускает вожжи и даёт волю вечно ускользающей, изменчивой и противоречивой истине жизни. Но когда он перед народом или своими учениками, он твёрд и свят как Коран. Пойми юноша: он учитель, и его задача — научить своих учеников прежде всего держаться в седле. И здесь никто лучше него не сделает этого. Я же поэт, и моя задача — искушаясь самому, искушать других. Наверное, пришёл твой час, коль Мауляна прислал тебя ко мне.

Молчал старый Хафиз и молчал юный аскет. Каждый думал о своём. Один уже прожил жизнь, другой её только начинал. Один прикоснулся к Богу, а другой лишь знал о нём из книг. Первый любил Бога, а второй всего лишь верил в Него. Поэт брёл в одиночестве и наугад по жизни, а дервиш шёл торной дорогой за своим учителем, вместе с толпой таких же неискушённых, как и он сам. Молодой путник всё принимал за чистую монету и верил, что Хафиз - погубивший себя пьяница. Старый поэт же понимал, что так думает его гость, но не разуверял его и не сказал, что вином ему служит любовь и поэзия. Старик и юнец - как они были далеки друг от друга. Но и во всём этом различии, они были равны перед Богом, только об этом знал лишь поэт и нёс эту тайну молча, иногда пытаясь приоткрыть её в своих стихах для тех, кто созрел духом, чтобы принять эту истину.

1996 год