Два ведра несчастья

           Понедельник не задался с утра. Алексей Шатов, ученик паркетчика, опоздал на работу. Влетев в бытовку, он пролепетал бригадиру что-то в роде «Здравствуйте», переоделся впопыхах, побросал в переноску инструмент и, обведя взглядом вокруг, растерянно проговорил:
— А где вёдра?
— А кончились, дорогой, — ответил ему Борис Иванович из-за стола, за которым он выписывал наряд. — Ищи где хочешь.
Кусая губы, Алексей вышел из бытовки. А всё карты! Опять он полночи резался в карты с сокоешниками (с соседями по комнате в общежитии) и теперь должен искать ведро под мастику. С прошлой недели паркет клали по-новому: на мастику.
Побелка в коридоре ещё не высохла, и потому воздух был влажный, спёртый, удушливый, хотелось поскорее выскочить на сквозняк.
— Воспитатель хренов! — брюзжал Алексей, поминая бригадира и заглядывая в каждую дверь на этаже. Спецовка в пятнах засохшей мастики царапала ему шею и коленки, он то и дело сердито одёргивался.
Навстречу ему по коридору шёл Залужский, товарищ по бригаде, в своей неизменной сержантской гимнастёрке.
— Шатов, — громко, как клоун на арене, воскликнул он. — Ты что, кошелёк потерял? — И захохотал во весь рот, от уха и до уха.
— Ведро ищу, — оборвал его Алексей.
— А-а… Иваныч зажилил, — одобрительно сказал Залужский. — Слушай, я видел в одном месте. Дуй за мной! — Он свернул в застланную паркетом комнату и, широко выбросив руку, произнёс: — Выбирай!
У дальней стены стояли два старых ведра. Одно было до половины заполнено краской, другое — мастикой. Потыкав палкой в обоих вёдрах, Алексей проронил:
— Засохло! Чёрт…  Это полдня выковыривать…
— А ты отожги, — посоветовал Залужский.
— Где? — спросил Алексей, озирая побелённый коридор.
— На балконе. Где ещё-то!
— Ну, Залужский, ты голова! Титан мысли.
Алексей вынес вёдра на балкон и поджёг. Пламя занялось быстро, повалил густой чёрный дым. Алексей закашлялся и, прикрыв за собой дверь, выскочил в коридор. Залужского уж и след простыл. Пора подготовить рабочее место! Алексей спустился во двор за паркетными клёпками. Они хранились россыпью под открытым небом. По небу ходили тяжёлые тучи, на асфальте блестели лужи. Увязав охапку клёпок, Алексей бросил взгляд на второй этаж: вёдра на балконе чадили, как паровоз. Можно и самому перекурить. Алексей зажёг папиросу, пустил колечко дыма и задумался…
После армии он хотел поступать в институт, но завербовался на стройку в Петербург, или по-тогдашнему в Ленинград. Жил в рабочем общежитии. Через 5 лет — согласно контракту — у него будет своя квартира. Если, конечно, проработает все 5 лет паркетчиком. Петербург совершенно сразил его. Алексей решил, что в таком необычном городе, живут необычные люди — умные, образованные, любознательные, однако через три месяца понял, что попал в бригаду таких же, как он сам, «лимитчиков», которые часто работали не на совесть, свободное время коротали за картами, домино или вином и говорили о женщинах — много, непристойно… Ещё большее смятение в его душу заронил сосед по общежитию, когда поведал ему, что в институт можно поступить запросто — по льготе для демобилизованных. Алексей стал перед выбором: быть при деньгах и рабочим или нищим, но студентом.
Тяжёлая дождевая капля неожиданно стукнула его по подзатылку, он вздрогнул всем телом и только теперь, почувствовал, что замёрз. Спасаясь от дождя, потушил окурок, перекинул вязанку клёпок через плечо и забежал в дом.
Второй этаж был затянут дымом. Сердце у Алексея ёкнуло, и чем дальше он шёл, натыкаясь на кашляющих людей, тем больше крепло в нём недоброе предчувствие. Звучали голоса:
— Пожар? Где горит?
— На балконе!
— Какой-то болван поджёг вёдра.
— Руки бы ему оборвать!
— Яйца!
Алексей охнул и прибавил шагу. Когда он нашёл балкон, то вёдра уже не чадили и были черны, пусты, горячи. Он вынес их в коридор.
В редеющем дыму проступили фигуры Иваныча и Залужского, примчавшихся, как по тревоге.
— Хорошо дом не спалил, — процедил бригадир.
— Главное, я сказал ему: «Вынеси во двор», — весело говорил Залужский, поворачивая голову то к Иванычу, то к Алексею. — А он взял и поджёг на балконе. Тот ещё экспонат! Ха-ха.
Алексей хотел напомнить завравшемуся Залужскому, как было дело, но в этот миг, раздвинув паркетчиков, вперёд вышли женщины-штукатуры.
— Ты поджигал?
— Я.
— Убить мало!
— Смотри, что натворил! 
Алексей поднял глаза. Потолок и стены были черны, как после пожара.
— Я ж не знал, что сквозняк дверь откроет!
— Не знал? Он не знал, оказывается!
— За побелку будешь платить.
Алексей повесил голову. Народ стал расходиться.
— Ну ты попал, Шатов, — через плечо бросил Залужский и хохотнул в нос.
— Чего стоишь? — сказал Алексею бригадир. — Норму за тебя никто делать не будет.
Это прозвучало как отцовское напутствие. Спустя час Алексей выкладывал уже второй ряд паркета. Шпателем он разгонял мастику, сверху на неё выкладывал паркетные планки и сбивал их между собой молотком: гребень — паз, тюк-тюк! Гребень — паз, тюк-тюк! Оплата шла за квадратный метр, потому Алексей торопился. И в спешке опрокинул ведро с мастикой. Стал загонять её в ведро и попал пятернёй в мастику. Пальцы склеились. Поднявшись с коленок, он резко шагнул, и паркет поехал под ногой, будто льдина. Алексей — за молоток, а тот, приклеившись к паркету, оторвался вместе с куском клёпок, точно боевой щит. Между тем пот со лба катил градом. Алексей хотел было протереть глаза, но вовремя удержался, вспомнив, что пальцы липкие от мастики. А то бы и ресницы себе склеил. Он впал в отчаяние, как вдруг из дверного проёма высунулась девичья головка. Затем другая, третья... И вот уже пятеро девушек в спецовках обступили Шатова.
— А как тебя зовут?
— Алексей.
— А ты после армии?
— Да.
— А ты откуда?
— Из Салехарда.
— Какой симпатичный мальчик…
— А может, он и не мальчик. Может, опытный?
— Не обращай внимание, она у нас три месяца замужем — опытная.
— А сколько тебе лет?
— Двадцать.
— А выглядишь моложе.
Алексей был малословен, и с ним охотно откровенничали: девушки окончили училище, опоздали на практику, и в наказание им, малярам, дали мётлы — подметать стройку. Разве это справедливо? Щебеча, как воробьиная стая, они начали помогать Алексею. Одна подавала паркетные планки, другая переносила ведро, третья шпателем разгоняла мастику. И дело пошло на лад! Впрочем, паркет им скоро наскучил, они вновь упорхнули к своим мётлам, и Алексей до самого обеда работал в одиночку.
Обеденный перерыв! Паркетчики собрались в бытовке. Четверо играли в домино за столом, хлёстко стуча костяшками и перекидываясь словами о том, о сём. Бригадир Борис Иванович задумчиво оттирал шпатель от мастики. Алексей Шатов по привычке, заведённой в армии, зубрил немецкий язык.
— Эх, мужики, какую девочку я закадрил! Горничную в «Англетере»! — произнёс Стас, нагловатый парень лет 25. — Там же иностранцы. Жвачка, джинсы, «Мальборо»… Женюсь, может быть.
Леонтич, пожилой мужчина лет 40 с глубокими морщинами вокруг рта, проронил:
— Я до 30 не женился.
— Примерялся?
— Примерял!
Мужики заржали. Василий, парень с красными, как у кролика,  глазами, спросил:
— Леонтич, а куда это ты каждый вечер намыливаешься?
— К куме.
— А жена знает?
— Жене знать не положено.
Хмыкнув от удовольствия, Василий покосился на Алексея, сидевшего на полу с учебником в руках.
— И охота тебе, парень, себя мучить. Лучше бы в магазин сбегал. Штукатуры всё равно от тебя не отстанут: огонь-бабы. Надо проставиться.
Алексей, прекратив бормотать «die, der, den, die», поднял свои сонные глаза. Страдание сквозило в его взгляде. Проставляться, то есть угощать алкоголем, ему было не на что. Он издержался, денег осталось на батон с маргарином.
Дверь распахнулась. Вошли штукатуры, те самые огонь-бабы, три человека в запятнанных комбинезонах.
— Который тут отличился? — выпалила коренастая широколицая женщина лет 40, по-видимому, бригадир. (Алексей вытянулся по-солдатски, спрятав учебник за спину.) — Ты, значит! — напористо продолжила она, буравя Алексея взглядом. — Ну, и как будем рассчитываться?
— С аванса. Непременно заплачу… Не сомневайтесь… — отвечал Алексей рассеянно, не в силах оторвать взгляд от другой женщины, молодой и красивой, которой паркетчики, оставив домино, говорили что-то двусмысленное. Она отвечала им отрывисто, с ухмылкой, точно поддразнивая. И голос её хрипловатый, развязный не соответствовал всему её виду: высокая, стройная, сложенная пропорционально, как древнегреческая статуя из учебника истории. В движениях её тела чувствовалась какая-то хищная грациозная сила. Отстранив от себя похотливую руку Леонтича, она заметила Алексея. Время словно остановилось. Она смотрела ему прямо в глаза, не мигая, долго-долго, будто говоря: «Ну, и что ты мне предложишь?» Алексей перестал дышать. А синий взгляд из-под длинных чёрных ресниц проникал в него глубже и глубже…
Между тем Иваныч поручился за Алексея, и широколицая женщина, бригадир штукатуров, увела своих подчинённых. В бытовке воцарилась тишина. Алексей стоял столбом и смотрел на закрывшуюся за незнакомой красавицей дверь. Из оцепенения его вывел Залужский.
— Рот закрой, Шатов — муха залетит! Хе-хе-хе.
— Кто эта… — начал Алексей, обернувшись к Иванычу, и чуть не сказал: «Богиня», но вовремя поправился: — Кто это дивное существо?
— Понравилась?
— Не то слово!
— Зовут её — Люся.
— Могу познакомить, — сказал Леонтич, встревая в их разговор. — Правда, она немного покуривает…
— «Партагас»! — уточнил бригадир.
Алексей округлил глаза и почувствовал спазм в горле. Кубинские сигареты «Партагас» вызывали удушье с одной затяжки.
— И попивает… — продолжал Леонтич.
— На днях ей из вытрезвителя пришёл счёт на 40 рублей, — подтвердил Иваныч.
— Как? Она была в вытрезвителе?
— Бывает. Не часто, но бывает…
— Стакан нальёшь ей, и вся твоя, — сказал в заключение Леонтич, как бы благословляя Алексея, а тот схватился за голову.

Ровно через неделю, отпросившись у бригадира, Алексей выехал на автобусе в Демянск, чтобы взять в воинской части направление на учёбу в университет.