Морошка Глава 49

            Приняв укол и положенную долю таблеток, лежебока облегчённо снова погрузился в глубокий сон.  Провалившись в густую и липкую, как смола необозримую бездну, Сёмка долго блуждал в неприглядных потёмках, пока не выгреб на ясный и тёплый сентябрьский день, когда бабушка приехала к нему в детдом навестить любимого внука.  И он, тут же со всей отчётливостью вспомнил, что, если бы не он, Сенька, и его наглая по всем статьям её поддержка, осталась бы бабушка в тот момент в детском доме без копейки денег.  Не было бы у неё ни пенсии для дальнейшего проживания, ни билета на обратную дорогу, ни даже мало-мальского права потребовать от руководства детдома возмещения ущерба.  Кражу то не докажешь без прямых улик.  А как тогда добираться то ей, бедняжке, домой без билета к себе обратно – милостыню что ли на вокзале просить?

            - Ну и гад же был этот жулик Снежок, – резанула продырявленную голову горькая мысль.  Кулаки сами собой ещё сильнее сжались у него во сне.    
            
            А дело то было тогда препаскудное.  Только подлый на руку, безжалостный тать и палач по характеру, препаскудный человечишко мог отважиться на подобное зловредство.  Сентябрь, уже начались занятия в школе.  И в это самое, по рассуждению несмышлёныша Сёмки, неподходящее для визита время неожиданно к нему в детдом приехала бабушка и привезла с собой в подарок огромный, как школьный глобус арбузище.  И как только она, его бедная бабушка, в жару, в неблизкой поездке на себе эту ягоду дотащила?  Трудно всё это даже представить, а она, любящая душа довезла.  В комнате, куда сразу же определили эту появившуюся в детском доме пожилую женщину, гостью с её внуком воспитанником, она, его родимая забота достала из-за пазухи свой старенький, повидавший виды кошелёк и виновато, стесняясь, вынула из него сложенную пополам измятую бумажку в три рубля достоинством, и сунула Сеньке её, как-то очень жалостливо сказав ему.

            - Нако вот, Сенюшка.  Это тебе на мороженное.  Давно, подикось, ты не ел своево любимова лакомства то?

            - Давно, бабуль, – согласился внучок, пряча мятую трёшку в карман, за подкладку казённой куртки.

            А старенький кошелёк с остальными деньгами доверчивая тютя беззаботно сунула к себе в боковой, неглубокий карман её вязаной кофты.  После чего они, старая да малый сообща стали решать, что же им делать с этим привезённым огромным подарком арбузом.  Вдвоём съесть его было бы с их стороны крайне бы некрасиво, да и неловко, пожалуй, вот и предложила тогда родная Сёмкина нянька, осенив грудь крестным знамением.

            - Может, Сеня, разделим его на всех ребят, что живут тут с тобой в одной группе?  Пусть и они с нами порадуются, поедят, полакомятся арбузом!

            - Само собой, баба, разделим, – щедро согласился владелец сладкого презента, – но только не на одних ребят, а на них, на меня, на тебя и на нашу воспитательницу!

            - И то верно, – признал правоту повзрослевший отрок, детдомовская щедрая душа.

            Взяв свой увесистый зелёно-полосатый колобок, они вдвоём отнесли его в кошёлке под завистливые взгляды остальных казённых домочадцев на детдомовскую кухню, где и разрезали эту огроменую ягоду, посчитав, аккуратно по числу лиц с помощью поваров на нужное количество долей и принесли сей развал на подносе в группу.  Арбузище оказался спелым, сочным и очень сладким.  Его ярко-красная, аппетитная мякоть, вся сплошь была  пронизана чёрными, крупными семечками и выглядела соблазнительно.  Не часто деток в детдоме баловали разными фруктами.  Иногда, конечно, давали по яблоку или груше всем на полдник.  Реже выпадало с десяток зелёных или фиолетовых ягодок на воспитанника – не зависимо от возраста на их тарелках виноград.  И на новый год, как награда в подарках от городских властей в пакете лежали пара, тройка экзотических мандаринов.  Ещё каких-то других сочных сладостей на столах приютских не водилось.  Это, как видно, не было у щедрого государства ни средств для этого, ни желания, ни родной родительской заботы.   

            Короче говоря, спустя какое-то время, счастливая парочка: гостья с внуком весьма увесистый поднос свой с разделанным на всех полосатым угощением торжественно будто на празднике водрузили на воспитательский стол, и бабушка робко, немного смущаясь, от того, что большего дать ничего не может, тихо сказала.

            - Кушайте, дети.  Здесь на каждого хватит.  И вы тоже, – обратилась она к строго дежурной смотрительнице за классом.

            Но та попыталась отказаться.

            - Ну что вы, уважаемая, Надежда Матвеевна.  Это пусть дети едят!

            - Нет, нет, – возразила бабуля, – здесь и ваша доля так же имеется.  А то, как же…  Все будут кушать, а вы смотреть?  Не-ет, – заключила она, – так не годится!

            И воспитательница с бабушкиным доводом согласилась.  Первой подошла к столу, взяла кусок арбуза, подавая пример остальным, и отошла немного в сторону.  После этого жадная до подарков обездоленная ребятня, радея тому, что дают, налетела на арбуз, как та  саранча на засеянное поле, расхватала куски и зачавкала дружно и весело, как хрюшки на все лады, захлёбываясь сладким фруктовым соком.  Чуть позже, когда весь этот огромный и увесистый плод, каждая долька были обглоданы до тонкой корочки, поднос с остатками дежурные по группе унесли на кухню в пищевые отходы, а сами едоки шумной гурьбой, с разрешения воспитательницы, направились во двор.  Пришло время по уборке территории детского дома.  Сентябрь.  Начало осени, но с деревьев уже опадают пожелтевшие листья,  и погода на улице выстоялась тёплая и ясная.  Все сиротские шалопаи от мала и до велика сгребали в кучи пожухлую листву и сносили, загрузив в носилки, у ворот в контейнер для мусора.  Убежал со всеми вместе на уборку территории и виновник угощения.  Впереди у них с бабушкой маячили после ужина целый вечер и долгая ночь, и Сёма решил для себя, что успеет он ещё с бабулей перед сном, оставшись наедине, всласть наговориться, молча сопровождая свою любимую голубушку в комнату для гостей. 

            - Пусть с дороги отдохнёт малехо, – успокоилась его душа.
А та и не противилась вовсе.  Прилегла покорно на приготовленную ей кровать, да и задремала с устатку. 
            
            Проснувшись, заскучала в одиночестве, сняла с себя свою вязанную тёплую кофту счастливая оттого, что встретилась с любимым внуком, разобрала свои скудные в дорогу прихваченные вещички и вдруг с ужасом обнаружила, что в кармашке кофты нет у неё её кошелька.  Не Бог весть, правда, какие были там у неё в гомонке деньжата, но это были те самые остатки от её скудной пенсии, на которые ещё предстояло жить почти целый месяц.  Тщательно обшарив все свои малочисленные карманы, потаённые, как у всякой женщины места ценностных закладок, неоднократно перетряхнув такую же, повидавшую виды, как и сама, некогда модную и красивую небольшую свою дамскую сумочку, обескураженная бабушка свою пропажу так нигде и не нашла.  Обессиленная села она на нерасправленную примятую кровать и пустила слезу.

            - Неужели я, старая кляча потеряла его? – корила она сама себя.

            А то, что кошелёк её вполне мог быть и украден, ей даже в голову не могло придти. Разве ж можно украсть у того, кто тебя от души балует и угощает, искренне полагала она, в прошлом бывшая либеральная интеллигентка.  Но когда разгорячённый игрун уставший ворвался в гостевую комнату, он застал свою любимую нянюшку всю в слезах.

            - Баба, чё случилось? – присел он на колени подле неё.

            - Я, кажется, Сенечка, кошелёк потеряла, – отёрла слёзы родная кормилица.

            - Какой, ба, кошелёк? – не сразу сообразил он о чём идёт речь.

            - Мой кошелёк, – развела руки арбузный тральщик, – а там, Сеньша, и мой билет на  обратную дорогу был, и остатки никудышной пенсии лежали!

            - Сколько там было денег? – зашлось от гнева сиротское сердце.

            - Кажется, рублей двести с мелочью.  И все купюры вчетверо мною были сложены, – призналась повинно старая.

            - Ты везде их, баба, искала, – задался вопросом шустрый пострел её.

            - Сам же видишь, – указала та на разбросанные по кровати вещи, – всё вверх дном, да и не по разу перевернула!

            Сенька сразу всё моментально понял.  Вытащить у бабушки кошелёк мог только он – один человек в их детском доме. 

            - То-то он крутился возле бабушки со свой долей арбуза дольше всех, – вспомнил доморощенный следователь, поднимаясь с колен.

            В его душе закипел не то, что взорвавшийся вулкан, а что-то ещё такое, с чем и не возможно было даже сравнить, и жестокий мстительный акт проявился в его на выдумки гораздой голове в мельчайших подробностях.  Не мог он благодарный внук и, просто, как человек спустить на тормозах эту подлую, наглую кражу у родной кровинушки любимой. Он знал, что такое простить – это, значит, дать повод прежде всего этому гаду Шагиморде над ним с его бабушкой посмеиваться, зная кого обшманал его подлый шестёрка Снежок.  А это было уже выше всяких сил для кусачей обозлившейся Акулы.

            - Попомнишь ты ещё, гад, меня.  Попомнишь сука, Снежок, – дал себе слово не на шутку разгневанный мститель.
            
            Однажды, как-то вспомнил он, Сенька, что был он зимой дежурным по столярке, а сами мастерские в детдоме, что столярная, что слесарная, располагались рядом с главным корпусом в длинном как арестантский барак бревенчатом сарае.  Когда вся группа, честно отработав свои часы, ушла, дежурный Сёмка, не спеша, прибравшись, ссыпал в выносной мешок, бывший старый наматрасник, собранные опилки, взвалил его на спину и вышел на улицу.  Так после каждого занятия все мелкие и не очень древесные отходы из мастерской сносились в большой специально сваренный для этого у ворот стоящий железный ящик – контейнер, который маячил в метрах тридцати от мастерской, сразу после крутого спуска на улицу.  Там мусор накапливался, и когда железный короб становился полным, его, как балок на толстенных полозьях волоком машиной вывозили куда-то за город.

            Дорога со стороны двора к воротам шла круто вниз под гору.  Нести полный мешок к ящику было легко, а вот обратно, даже пустому идти было не так-то просто, преодолевая горбатый подъём.  Грузовые машины и те, завозя в детдом для котельной дрова, в натяг и с превеликим трудом, завывая захлёбывающимся от натуги мотором, брали с разгона этот высокий, но короткий  пригорок.  А старый седой детдомовский мерин по кличке «Тятя», на котором привозили с фермы продукты и молоко, и вовсе, хрипя, останавливался там от бессилия посредине и одноногий кум – вечный завхоз Полываныч вынужден был слезать с телеги и толкать, опираясь на свою пристяжную деревянную култышку, подсобляя тем самым изробленому коняшке, тянуть наверх нагруженную телегу.    

            Снося свою нелёгкую поклажу с опилками, дежурный по столярке неожиданно так, как будто бы в бок его кто-то толкнул, оглянулся слегка и увидел своим боковым зрением, как в опустевшую мастерскую из-за угла, крадучись, ужом прошмыгнул Снежок, первая и главная Шаигмординская по ранжиру шестёрка, Петька Ключников ловкий плут и ушлый хлюст, воришка в карманах местных горожан. 

            - Этот пройдоха просто так в мастерскую не полезет, – подумал Сенька про себя, – уж больно был он ленив и на руку скор, кроме воровства, ничего не умея.

            Сбросив свой мешок за угол сарая Сенька, оглядевшись на всякий случай, тихо, как только мог вертанулся в мастерскую обратно.  Его разбирало неподдельное любопытство, и он очень осторожно, чтобы дверь не заскрипела, аккуратно приподнял её за ручку вверх на ржавых петлях и, приоткрыв её, заглянул во внутрь, но ушлого Снежка там он не узрел.  Тогда заинтригованный следопыт, присел и, крадучись, на четвереньках заполз, при этом не издав ни звука в обезлюдевшую мастерскую.  Сквозь частые ряды столярных верстаков он увидел, как прожжённый добытчик чужого добра в углу, где были свалены в кучу малу все их деревянные заготовки, сидит на корточках и, часто слюнявя пальцы, пересчитывает бумажные деньги.  Рядом с ним, у его ног лежала небольшая раскрытая из-под китайского чая разрисованная под лубок яркой разноцветной росписью железная коробочка. 

            Подбив итог, воришка аккуратно сложил все деньги обратно в эту размалёванную в красках кубышку, закрыл плотно заветную копилку и перетянул её, обжав в несколько раз тугой, авиамодельной резинкой.  Завернул припрятанный клад в широкую тряпку и сунул его куда-то под самый низ деревянных сдвинутых им заготовок.  Затем заново разворошил своими грязными руками эти самые заготовки, чтобы было так же, как раньше и огляделся с опаской, страхуясь.  Сенька вовремя успел нырнуть под крайний верстак, откуда не смог бы его увидеть непрошенный гость в мастерской.  Убедившись, что в ней нет никого, этот хранитель Шагимординского общака, встал, ещё раз уже наверняка осмотрелся вокруг по сторонам и, окончательно убедившись, что он в мастерской один, не спеша, отряхнулся и уверенной походкой неторопливо двинулся к выходу.

            У входа приостановился, приоткрыл чуть-чуть дверь и выглянул опасливо наружу, нет ли там кого-нибудь из нежелательных свидетелей, и быстро, ящеркой выскользнув из мастерской на улицу, скрылся за длинной поленницей дров заготовленных для котельной.  Переждав несколько минут, на тот случай, что, если вдруг ушлый проныра Ключников по какой-то причине решит вернуться в мастерскую, случайный свидетель осторожно так, на свой страх и риск выбрался из-под верстака и закрыл на щеколду входную дверь, потом в окно посмотрел и убедился, что рядом нет хозяина тайника.  И тогда он непредугаданный кладоискатель, не мешкая, пулей шмыганул в тот угол, где и была припрятана казначеем с деньгами чайная в тряпице железная баночка.  Присел и начал там активно шарить рукой под навалом заготовок, но ничего, к своему удивлению, он там не обнаружил.

            - Странно… – подумал обескураженный свидетель чужого секрета.

            И снова пошарил уже поглубже.  Опять – ничего.  Тогда, теряя всякое терпение, он разбросал всю эту большую груду заготовок и обнаружил там под ними в полу небольшой квадрат, специально выпиленный кусок половицы, из края которого едва заметно торчала шляпка вбитого гвоздя.  Семён вожделенно потянул за эту шляпку двумя пальцами и вот – эта потайная крышка легко поддалась его усилию.  Отложив поднятую часть выпиленной половицы немного в сторону, любопытный старатель нашёл под полом на земле лежащую в тряпке завёрнутую снежковскую коробку.  Брать и разворачивать, тем более и открывать её дежурный уборщик в столярке не стал, а тут же быстро возвернул на место квадратную  заглушку тайника и сложил, как было в беспорядке, все раньше лежавшие над ней разные деревянные заготовки.

            После чего вернулся к двери и открыл щеколду, и вышел, оглядевшись, наружу.  У входа постоял немного, чтоб его заприметили, если кто-нибудь наблюдал за ним, и пулей сквозанул к своему, оставленному в укромном месте мешку, и открыто отнёс его к ящику, высыпав в него все опилки.  Насвистывая что-то несуразное, дабы ещё раз привлечь к себе внимание, что он долго отсутствовал во время скрытного визита детдомовского воришки в мастерскую, он возвращается обратно с пустым мешком.  Войдя в мастерскую открыл в одном из окон его шпингалеты, проверил, поддаётся ли открытию старая рама и, подсунув под рам штопорный клинышек, покинул приведённую им в порядок мастерскую.  А дверь саму он, как положено запер на ключ с улицы, и каждый раз он проверял преднамеренный шаг с незакрытой им на щеколду оконной рамой, как будто заранее знал, что однажды ему в будущем обязательно пригодится этот его на всякий случай предусмотрительный ход.


            Простить Снежку его самый, что ни наесть подлючий поступок было нельзя.  Но и открыто обвинить его в краже, тоже было делом пустым и даже напрасным.  Как говорят пословицы: после драки – кулаками не машут и не пойман – не вор, а, значит, оставалось только одно, а именно то, что и задумал он, коварный кровник Снежка Акула.
- Ничего, бабуль, – успокоил он свою растеряшу, – завтра мы с ребятами поищем и найдём твой потерянный кошелёк.  Он где-нибудь в группе у нас под столами валяется!

            - Неужели найдётся? – улыбнулась повеселевшая бабушка.

            - Найдётся, найдётся, – заверил внук, – как пить дать, найдётся! 

            А то, что самого кошелька скорее всего уже нет и не будет он найден, бабуле свой внучок не сказал, потому как знал он, что давно то валяется сброшенный где-нибудь за их детдомовской территорией.  Поди ка попробуй его там сыщи, не зная где?  Лежит себе да полёживает где-то пустой старушечий гомонок, но вот где – одному только Богу известно.  А раз нет улик, то нет и вора.  Но деньги, был уверен в себе дерзкий мститель, у бабушки будут найдены точно.  Главной же трудностью для него было то, что он должен успеть за ночь что-то придумать такое, соврав убедительно, чтоб она, его родная бабуся поверила
эту ложь его во спасение, когда он вручит ей деньги и спросит она у него, где он их взял?

            - Ночь длинная.  Придумаю, – пообещал себе задетый крепко за живое малолетний  защитник любимой и любящей его кровинушки.
И чтобы окончательно успокоить свою приунывшую было растеряшу, он присел на кровать рядом с ней, обнял её за плечи и сказал.

            - Помнишь, баба, как мы с тобой на базар ходили, покупать тебе шаль?

            - Помню, – ответила та. – только я не пойму куда ты, Сень, клонишь?

            - Ну как куда? – поцеловал в щеку свою постаревшую любимицу хитрован, – тогда ты так же тама подумала, што потеряла свой кошелёк, а он у тебя где оказался? – зыркнул вдруг лукавым глазом памятливый внучек.

            - И то правда, – засмеялась бабушка, – отвернись-ка, Сеня, – попросила она. 

            Тот отвернулся, а Маша-растеряша встала с кровати, задрала спереди подол платья, да и юркнула рукой к себе в исподнее.  Но и там утерянного кошелька, пристёгнутого под резинкой булавкой не оказалось.  Оправилась разочарованно обнесённая вором беда, села обескураженно на кровать обратно и улыбнулась виновато.  Мелькнувшая было надежда и в этот раз не оправдалась.  Оставалось только одно – дождаться таки утра и осмотреть всю классную комнату.  Может, и в самом деле портмоне где-то там под столами то и валяется незамеченным.  Весь вечер напролёт после этого перед сном проговорили они, две самые, что ни на есть родные в этом мире разделённые души о былом да разном. 

            Одна из них поведала вслух, как ей живётся тут одной в новых без неё, бабушки в серых детдомовских условиях, а другая – передала горячий привет и небольшой гостинец от бабы Тали и пожаловалась недовольно, что стареет, ворча, что скучно ей одной в доме жизнь без него, любимого внучка коротать, что всё трудней ей, сдавшей Сивке в одиночку и огород соблюдать, засевая вскопанные грядки овощами.  Да куда ей одинокой то бабке в возрасте без огородных кормилиц то деваться, признавалась в печали внуку его огородная труженица.  Рассказала она и о том, что с дровами обнажилась у неё к зиме, хоть и не ахти там какая, но всё-таки трудность, но племянник Серёжа помог ей это осилить и самолично распилил шестиметровые хлысты на полуметровые чурки, но вот колоть то их в доме уже некому.  Правда, Витюня племянник как-то обмолвился, что поможет ей их расколоть, так у него своих пока забот то по самое горло. 

            - Вот и сижу я, и жду у моря погоды, – доложила своему повзрослевшему пострелу  несдающаяся одинокая горемыка.

            - Ты попроси, бабуль, помочь тебе в этом ту самую попечительскую тётку.  Это же она лишила тебя помощника.  Вот пусть и колет вместо меня сама твои дрова бестолкова эта мымра, – подсластил жалобу хозяйки малолетний педагог-самоучка, – отрабатывает по полной свою вину перед тобой! 

            - Попрошу, – улыбнулась та, – обязательно попрошу!         

            Ближе к полночи говоруны таки угомонились.  Уставшая с дальней дороги лягушка путешественница поворочалась, поворочалась в постели, да и уснула несмотря на это своё серьёзное огорчение с потерей кошелька.  А уязвлённый неблагодарной подлостью юный мститель не спал.  Он лежал и дожидался, когда начнёт уже светать.  И ранёхонько, едва-едва забрезжил свет, он встал и босиком в одних трусах выскользнул из гостевой комнаты в коридор.  Заветная коробочка, он был уверен, и сегодня находится там же, где и была.  В это лето на даче не было у мелкого карманника времени на воровство, и города не близко.  Быстро туда-сюда незаметно не смотаешься.  Да и, намаявшись на прополке картофеля, не больно-то охота куда-то бежать.  А вот после этого поспать сразу после обеда было самое время.  И вечером перед ужином купание – кто ж захочет пропустить такое замечательное мероприятие.  Но иногда побеги в город всё же случались.

            В августе, надо признаться, было не до купания, но зато ходили бригады в город на ремонтные работы в детдом, вот там Снежок отрывался уже в наглую.  Но коробочку он в столярке явно не тревожил.  Воровской общак – неприкосновенное табу.  Так что Сенька с уверенностью знал куда шёл.  Поднялся на второй этаж, пробрался на кухню, а там всегда оставалась закрытой только на крючок изнутри входная дверь со двора, так что далее путь для достижения задуманной цели был свободен.  Отворив дверь, воришка у вора оказался на улице.  Быстро добежал до мастерской.  Влез в незапертое им окно.  Достал там из-под завала спрятанный клад – чайную коробочку.  Выгреб из неё всё содержимое и там же на месте тщательно пересчитал, сложенные в стопку, разглаженные купюры.  В кассе у гада Петуни денег оказалось довольно много.  Лежали там и его бабушки приметные рубли.
            
            - Вот и доказательство, – хищно оскалился экспроприатор  чужого, но украденного у других добра, свернул в узкую трубочку всю свою добычу и крепко зажал её в кулаке, – ты у меня ещё попляшешь подлый гадёныш, – исказила лицо жестокая гримаса. 

            Среди общей массы наворованных денег у Ключника в копилке, как и предполагал Семён, оказались и те купюры, которые он надеялся там найти.  И этого ему было вполне достаточно, чтобы, не жалея вора, насолить мерзавцу под самую завязку.  Вначале Сенька хотел было взять только те из общаковских Шагимординских денег, что были украдены у его бабушки, но потом передумал.  Две трети обнаруженной им в подполе суммы – это же была как раз та самая бабушкина пенсия, точнее, остатки её, и в дополнение к ней там ещё лежали ранее у кого-то изъятые карманные крохи, а вот билета на обратную дорогу в этой денежной заначке не находилось.
            - Погоди, гад ползучий, – стиснул зубы распалившийся Акула, – я тебя так, зараза, укушу, што ты всю жизнь меня помнить будешь! 

            Забрав всё, можно быть уверенным, что Шагимординская шестёрка, закусив удила, будет рыскать везде и всюду в поисках пропажи.  Деньги то эти – общаг, которым лично и строго заправляет сам пахан, а потому и спрос со Снежка будет нешуточный.  Вот этот-то нешуточный спрос и был сладкой отрадой для уязвлённого Сёмкиного самолюбия. 
            
            - Отольются тебе котяра мышкины слёзки, – восторжествовала сиротская душа.
            
            - А на лишние деньги купит баба себе билет на обратную дорогу, – быстро вернул пустую коробочку из-под чая на место справедливый кладоискатель и тем же путём через окно завершил эту свою опасную вылазку. 
            Закрыв за собой, как и должно быть, на кухне входную дверь, Сёмка возвратился в свою комнату для гостей обратно.  Спрятал изъятые деньги в одной из тумбочек и накрыл их небрежно старенькой газетой, забытой кем-то ещё до них из предыдущих посетителей, да и юркнул под одеяло к себе в кровать досыпать с чувством честно выполненного долга.  После совместного завтрака бабуля пошла провожать внука в школу.  Ей было очень даже интересно, где он учится её любимчик, а то, что он учится хорошо, она в этом совсем и не сомневалась.  По дороге она поинтересовалась у него, как бы между прочим. даже не сомневалась.  По дороге она поинтересовалась у него, как бы между прочим.

            - А музыкой, Сеничка, ты так и не занимаешься?

            - Нет, баба, не занимаюсь, – ответил ей ученик, – и не буду заниматься, – добавив.

            - Почему? – с сожалением прозвучал вопрос.

            - Пианино шибко расстроено, – слукавил вдруг несостоявшийся пианист.

            - И што, некому ево настроить?

            - Некому!

            - И никто к нему не подходит?

            - Никто, бабуль!

            - А жаль, – огорчилась сердобольная нянька.

            - Да пусть оно себе стоит, – недовольно передёрнул плечами школьник, – хлеба не просит и подольше в жизни целым сохранится! 

            - А што ево могут ещё и сломать?

            - У нас музыканты наши могут всё, – глубоко вздохнул твёрдый хорошист.

            И остаток короткой дороги до школы Сенька с бабушкой прошагали оба молча. Но вот о чём думала она в эти минуты, замкнувшись в себе, верная спутница школяра, ему не  известно было, вот только на лице её шало светилась, отражаясь неподдельной гордостью, любовь и опаска за своего любимого, но такого порой смешного, хоть и неглупого, но всё ж ещё такого простодырого и доверчивого на похвалу простофилю, родимого внука Сёму.  Главным было в её рассуждениях только одно, чтоб судьба не мытарила жестоко родного шалопая, награждая всякий раз его за неосознанные и необдуманные порой такие детские ошибки чрезмерным наказанием.

            - Вот мы, бабуля уже и пришли, - нарушил молчание сердобольный внучок.
          
            Выкрашенное в белый цвет здание городской средней школы с высоким крыльцом стояло на старой заводской площади.  И идти туда надо было к ней вниз по улице, которая шла перпендикулярно той, где находился сам детский дом.  До революции эта школа была управленческой конторой здешнего металлургического завода, но после реконструкции по приказу советских властей, в здании были увеличены окна, чтобы стало в классах светлее. После гражданской войны этот завод разросся, обрёл новые цеха и производства, поэтому первое в городке образовательное учреждение, находясь бок о бок, с нещадно коптившим горно-металлургическим монстром, в большие окна которой, где и учились детдомовские воспитанники, то и дело проникали с завода смрадные запахи, от протухших куриных яиц или хуже того – удушающее зловоние вышибающего слёзы жгучего аммиака. 

            Но это оказалась единственная в городе школа, рискнувшая принять в свои стены с неохотой лихую детдомовскую ораву, безотцовщину.  В противоположной же от завода за открытым рудником стороне стояло совсем другое, новое и по тем временам современное школьное здание, которое было и лучше оборудовано, и идти до него было гораздо ближе, а главное: туда едва доносились изредка и очень слабо все заводские чудные ароматы.  Но  правд заключалась, в том, что отказались в новом том учебном заведении принять к себе в ученики этих непредсказуемых в поведении сиротинушек не за их, якобы агрессивность в понимании тамошнего руководства, а за то, что там обучались дети местной элиты.  Вот и приходилось этой детдомовской орде с портфелями мотыляться вниз по каменистой улице на занятия в школу и обратно тащится на гору домой в любую погоду-непогодь  Сам то по себе этот городишко, бывший горнозаводской посёлок во многом был похож на Сенькину вотчину и представлял собой такие же бревенчатые в большинстве одноэтажные избы под почерневшими от времени тесовыми крышами.


            Обновлённое здание школы, где получала знания почти вся детдомовская ребятня, дорога к ней была только одна.  У первоклашек занятия шли, не покидая стен их детского дома, а остальные соискатели доброго, вечного всем кагалом отправлялись по утрам туда, где от них не отказались взять на обучение.  А в этой школе хватало и своих лихих, но уже из местных шалопаев, поэтому детдомовцам зачастую приходилось пробиваться на уроки в школу через заслоны уличных забияк.  Вот и выходило, что с городской ребятнёй, с той, что жила в этом заводском районе, мирного сосуществования не наблюдалось, но так же и острой вражды не ощущалось, потому как весь контингент учащихся был рассредоточен в школе по классам раздельно на городских и детдомовских, чтобы не возникала буча даже во время урока. 

            Но тем не менее время от времени всё-таки вспыхивали на переменах в коридорах образовательного учреждения спонтанные вспышки.  Мелкие – не в счёт, но все крупные, каждый раз сопровождались массовой потасовкой.  И в одной из таких вот стычек удалось отличиться и Сёмке Раскатову.  Случилась эта оказия недели через три после того, как его бабушка, навестившая внука с арбузом, отбыла домой.  На большой перемене в школьной столовой неожиданно возникла короткая заварушка по причине того, что один из местных семиклассников зря, как выяснилось, выделил, не разобравшись, что и по чём, увесистую оплеуху Сёмкиному дружку и однокласснику Алёшке Барсукову.  Это ушлый пройдоха и карманник Снежок увел незаметно у парня в толкучке деньги, которые выдали родители тому на обед, и смылся.  Но когда тот на кассе решил расплатиться, за булочку с киселём,  то понял, что его обокрали, и подумал на Лёшку, так как он оказался на тот момент с ним поблизости, получая на раздаче свою порцию казённой каши.

            Слабый и мягкий по характеру Барсук сдачи сам, разумеется, дать не смог и за него  заступился шустрый Акула.  Прямо в столовой он тут же выписал обидчику друга скорую и увесистую ответку да маленько не подрассчитал.  Поначалу разбил он обидчику нос, ну а потом вслед ещё нахлобучил споткнувшемуся на голову свою чашку с казённой кашей, и густая остывшая манка расползлась белёсой опарой по окровавленному лицу.  А другие из местных за побитого вступаться не стали, так как репутация у этого пацана была у них не в почёте.  Ябеда и откровенный доносчик да к тому же ещё и закоренелый двоечник, он по школе в числе неуважаемых обалдуев мотался.  С люмевым колпаком на остриженной под машинку макушке обиженный забияка представлял собой весьма интересный вид, но тут кто издевательски выдал, смеясь.

            - Жадный проглот сожрал чужую каш только наоборот!

            А кто-то ещё и врезал втихаря ложкой по металлической чашке.  Чпок – звонко по школьной столовке разнеслось, и все, кто там присутствовал дружно со смеху покатились.  Взъерошенный клоун, смахнув прилипшую с кашей посудину с головы, тут же пообещал, что он расскажет всё старшему брательнику, который недавно, по его словам, уже вышел из тюрьмы, и убежал домой, соскребая с маковки манные ошмётки.  И после этой угрозы вся детдомовская рать от мала до велика была тут же оповещена об инциденте в столовой. И сиротский сплочённый круг после уроков решил идти домой дружно и тесным кольцом сообща.  Когда единым кагалом во главе со своим старостой Китом все воспитанники, как ребята и девчонки после последнего звонка появились на высоком школьном крыльце, то внизу их уже поджидала такая же, не менее многочисленная и решительно настроенная во главе с бывшим тюремщиком толпа из местных уличных ухарей и раздолбаев. 

            Свежий ветерок кружил слегка по земле остатки прелой листвы, а по небу ползли, как щитом закрывая солнце, тяжёлые дождевые тучи.  Впереди – не за горами наметился день покрова.  Но ещё баловало напоследок угасшее лето людей своим нежарким, но всё-таки теплом, поэтому все и были одеты довольно легко, что сами детдомовцы, но так же и эти местные злыдни.  Казённая братия в одних костюмах, а вся девичья когорта в платьях с фартуками, но у тех и у других в руках имелись их тяжёлые, набитые учебниками сумки и портфели.  Внизу у подножья высоченного крыльца стоял и тупо щерился, поблескивая самодельной фиксой, высокий лет двадцати пяти или чуть старше наглый в наколках, как стожар тощий уголовник.  Все его расписанные синими перстнями на пальцах в суставах узловатые руки откровенно и всем на показ демонстрировали своим и чужим, небрежно поигрывая, трёхгранную пику с тонко наборной рукояткой.

            - Кароче, пацца-аны, – растягивая слова на блатной манер, развязно начал он, – вы отдаёте нам тово, хто маво брательника обидел и мы в ра-асчёте.  А остальным, так и быть ничево не будет!

            - Не по адресу обращение, – ответил за всех детдомовский староста.

            - Тогда мы всех вас щас резать будем!

            - Так уж и всех? – сузил глаза могутный Кит.

            - Мелюзгу мы не тронем, – самодовольно ощерился фиксатый хлюст, – она нам не нужна.  Мелочь братана обидеть не могла.  Пусть себе домой убирается! 

            - Ты, Булыга, своим ножичком-то тут не играй, не запугаешь.  А то ведь я тебе ево  вместе с твоими размалёванными клешнями и оторвать могу.  Сам знаешь, – дал понять в ответ уркагну, что не на тех он напал, дерзкий предводитель безотцовщины.

            - Ну попробуй.  Оторви, – злорадно оскалился вчерашний зэк.

            Видно было, что знакомы он были давно и дерзкий Кит, и наглый Булыга, который  по всему, видать, был бит нещадно сиротским верховодой.
Георгий Китаев был не ниже ростом тощего Булыги, но выгодно отличался от него
тем, что был наделён от роду большой физической силой.  Его широкие плечи и бугристая грудь, богатырская стать молодого медведя внушала окружающим уважение.

            - Пробовать будешь ты, – сказал, сделав первым шаг навстречу уголовнику Гешка, – а мы все вместе пойдём домой своей дорогой.  Нам твоя драка ни к чему! 

            - Я то попробую, – ухмыльнулся заправила-кум местного сброда, – попробуй ты, а мы с пацанами на тебя поглядим какой ты смелый!

            - И чё ты, Булыга, хочешь увидеть?– в уничижительном тоне ответил Кит.

            - Свою пику в твоём боку!

            - Зря надеешься, – получил тот в ответ.

            - Эт почему же? – оскалился ушлый мерзавец.

            - Кишка тонка!

            - Родя, вон тот парень, что в столовке ударил меня, – указал на Сеньку обиженный им родственник.

            - Иди, сучонок, сюда, – сощурил глаза заводила городской шантрапы.
Сеньку тут же ребята затолкали внутрь тесного круга, но того, как нарочно вперёд, на рожон потянуло. 

            - Только попробуй ково-нибудь тронуть из нас, – стиснул зубы староста детдома и начал, не спеша, спускаться вниз по крутой лестнице высокого школьного крылечка.

            Следом за ним тронулась и вся остальная сплочённая орда, держа стеной оборону.  Впереди полукольцом шли старшие десяти, девяти и восьмиклассники, а следом за ними крепыши семиклассники переростки, а внутри круга шла уже вся бесстрашная мелюзга.  А замыкали шествие, прикрывая тыл, шли отважные девчонки, как щиты, выставив впереди себя увесистые свои портфели.  Сжатый, как пружина отряд готовых на всё дерзких и зло настроенных детдомовских воспитанников уверенно приблизился к разношёрстной, как то лоскутное одеяло разновозрастной толпе поджидающих их, и те, хоть и неохотно, но таки посторонились, пропуская мимо себя своих ярых противников.  И вот когда староста Кит поравнялся с местным самозваным авторитетом и сделал шаг в сторону, чтоб его обойти, тот вдруг перестал играть ножом, взмахнул рукой и попытался сверху нанести удар своей с наборной ручкой смертельной штуковиной Георгию в спину.

            И все, кто шёл вслед за ним, остолбенели от подобной наглости тощего уголовника и буквально оцепенели, остановившись на месте.  Никто из них даже и не дёрнулся, чтобы защитить товарища.  Сенька шёл тут же в общей толпе, в её середине и немного позади от детдомовских силачей, но ему хватило реакции, чтобы успеть, с криком: «Кит»! – быстро подставить под подлый удар наглого недоумка свой портфель.  И его трёхгранная финяга со всего размаха туго вошла в поношенную дерматиновую котомку с книжками.  Там она без последствий для того, кому предназначался удар, прочно и застряла. 

            - Иэх! – сплюнул Булыга, проклиная свой промах, выпустив нож из рук. 

            Следом возникла короткая заминка, но этого вполне уже хватило мощному Киту, и  он, развернувшись на резкий окрик, мгновенно оценил обстановку и сильно, от всей души врезал своим здоровенным кулачищем в нахальную с фиксой арестантскую рожу.  Тот как мешок с дерьмом завалился набок, сплюнув с кровью выбитый зуб с блатной коронкой.  И драка началась, но длилась она совсем недолго.  Ведомые отчаянной сорвиголовой, лихой Томкой Куделиной в жуткую махаловку вмешались, напирающие сзади девчонки.  Всеми силами оттеснив себе за спину всю мелюзгу, визжа и зло по взрослому матерясь, они враз неистово начали мутузить по головам своими нагруженными под завязку портфелями эту местную шелупонь, и те, сдав позиции, трусливо попятились.  А следом уже не отставали от девочек и сами ребята, яростно орудуя руками, ногами и увесистыми сумками.  Короче говоря, когда враждующие стороны разошлись, то изрядно потрёпанных в битве воителей хватало с лихвой в каждой из них.  И там, и там были заметны покорёженные лица и даже порванная одежда.  Все разодранные рубашки и девичьи фартуки выглядели в итоге очень даже впечатляюще победно.

            - Мы ещё с тобой поквитаемся, Кит, – пригрозил бывший фиксатый поганец, уводя своих разбойников зализывать раны.

            - Поквитаемся! – ответил тот, кого назвали китом, и скомандовал всем, – пошли!

            Дома победное войско сиротской братии ожидало скрупулёзное разбирательство и возможно даже наказание.  Но это предстояло потом, а трёхгранное орудие для убийства с наборной из разноцветных пластин ручкой досталась, как трофей Сёмке в награду за его молниеносную реакцию.


            - Спрячь по дороге эту финягу, – приказал ему строгий староста.

            - Спрячу, – ответил смело бывший музыкант.

            И окрылённая успехом в драке толпа детдомовцев ходко пошлёпала ближе к дому.