Храни вас Бог

      Поездка на море мне далась нелегко. В путь выдвинулась после болезни: душил кашель, кидало в жар от слабости. Поезд двое суток в летнюю жару выдержать не просто. Во время технических остановок кондиционер в вагоне выключали, дышать было нечем и из вагона не выпускали. Я никогда не понимаю тех людей, которые принимают любые обстоятельства в бездействии, лучше же хоть что-то предпринять. Проводница попалась бывалая, умная, договориться с ней не составило труда. Для меня открывали дверь у вагона и на тех стоянках, на которых это запрещено в целях безопасности. Я сидела в тамбуре на складном стульчике, не высовываясь за его пределы, что б не доложили начальнику поезда о явном нарушении.  Считала свой сбившийся пульс, не придавая этому совсем никакого значения. Это когда болезнь обозначиться, страшно, потом привыкаешь и живешь уже одним днем, радуясь солнцу, лету и каждому хорошему человеку…
      Почти на всех остановках люди в военной форме проверяли под вагонами миноискателем, что было очень непривычно (столько лет жили без войны и терроризма этого), да и как к тому привыкнешь. Вместо начавшегося отдыха, в голову лезло всякое. Совсем недавно забрали на войну племянника, тешили себя только тем, что может не на линии соприкосновения, молились об этом всей семьей. Столько похоронок уже получено в родном городе, достаточно проехать возле местного кладбища, ряды могил военных занимают огромную территорию.   Как выдержать смерть сына матери, не знаю, я бы не выдержала точно.
       Мои дети, двое дочерей с мужьями и единственная и мною боготворимая внучка тоже в этом вагоне. Одна уже ездить боюсь, здоровье не то, но начинаю сомневаться в правильности своего решения ехать с семьей. Молодежь, лиха не видавшая, веселиться без меры, набрали с собой пива и коньяка. Пробуют на крепость мои нервы. Сказать эгоисты, ничего не сказать, безверие их сделало бездушными какими-то. Наверное, это неправильно, не прикладывать особо рук к своим детям, кого мы вырастили, пока не очень понятно. Их заносит все время на поворотах, но главные испытания будут еще впереди. И выдержать их, Бога не ведая, будет непосильно тяжело, жалею их. Определенно, жизнь подтвердит истину этих слов не раз и не два, убедилась в этом давно.
       Я, конечно, еще баба сильная характером, не им чета, никому не позволю себя унижать и выдержки железной мне не занимать, но иногда и я в тупике, глядя на своих детей. Праздная жизнь их однозначно губит, ищут, где полегче да повыгодней, а так не бывает. Самая правильная жизнь всегда нелегкая. А что за все в этой жизни приходиться платить непростую цену, они еще не поняли. Как бы то ни было, а слабости своей я не покажу,  моих слез они не видели и не увидят, это я решила твердо.
       В первое утро на пляже я просила мысленно: Господи, пошли мне человека, что б не страдала я так от одиночества, а отдохнула немного душой за эти несколько дней. В шесть утра мои дети еще спали, я была избавлена от их уже нежелательного присутствия. И, о чудо, женщина рядом загоравшая, завела неожиданно со мной разговор. Она была с мужем Федором, громадным, широкоплечим мужчиной греческих кровей. Пара приехала из Донецка, города скорби, потерь и потрясений. Жить под бомбежками почти десятилетие (слышите люди?), десятилетие! Сидеть по подвалам без самого необходимого, трястись за своих родных и близких каждую минуту, это словами не передать. Боишься задать неосторожный вопрос, лучше боли людям не добавлять. Дочь с семьей у них под Киевом, в Донецк неизвестно когда смогут вернуться. Остается только ждать и молиться. Вся надежда у них на нашего российского президента, дай ему Боже здоровья и сил противостоять такому всемирному злу на земле. Радуются как дети нашим российским паспортам и пенсиям, не то, что мы «зажрались» и войны не ведаем, всем недовольны. С каким восторгом поведали мои новые друзья, что Донецк восстанавливают, ремонтируют дороги, открывают больницы, магазины. Город живет, не смотря, ни на что.
       Наташа, оказывается, та еще хохотушка, в свои 62 года довольно-таки резвая баба, ныряет как дельфин и плавает без матраса. Господь ей оставил всю ее природную красоту, наверное, все-таки за добрую душу. Первый ее муж был владельцем автозаправки, жили они в достатке, денег не считая. Но где большие деньги, счастья не видать. Муж изменял направо и налево, и результат был налицо - ему рожала каждая заправщица его бензоколонок. Когда развелись, Наташа горевала по-настоящему до черноты в лице, до безумия какого-то. (Мы, дуры-бабы, всегда любим не тех, кого надо бы.) Мужики на нее заглядывались, да только гнала от себя всех подряд. И Федора гнала, да только видно он и есть ее судьба, 20 лет уже вместе. Разные люди, на первый взгляд: он медлителен, упрям и основателен, она энергичная и смешливая не по годам. Работа, дача и Федя (так она его называет), хромающий на обе ноги, ей не в тягость. Она его лечит уколами, растирками, силком тащит на пляж, не дает осесть окончательно. Как возьмется, работа горит у нее в руках, Федору за ней не успеть. Она его тормошит туда-сюда, а он любитель телека и дивана, одна сплошная нестыковка. Однако Федор успевает подумать прежде, чем сказать вслух, а вот у Наташи с этим проблема, торопыга она. Но как же она умеет удивиться обычным вещам, другой ребенок так не сумеет. Федора побаивается все же, сначала я нахожу с ним контакт, чтобы беспрепятственно гулять с Наташей по ночному городу. А вырвавшись на свободу, Наташа могла в прямом смысле проскакать на одной ноге от счастья. Это надо было видеть с ее то массой и сплошными формами. Поистине правы те, кто говорит, что в старом теле томиться юная, не стареющая душа. Как эта женщина смогла сохранить такую радость жизни среди войны и бомбежек, я только диву давалась. Ведь нам  обоим уже за 60 заехало, а мы могли веселиться с ней и без повода, смотрели уличные концерты, сидя на каких-нибудь ступеньках лестниц, болтая о пережитом и ни о чем.
       - Я его не люблю, терплю с трудом - говорила она про мужа с такой болью. Но тут же бежала в аптеку за лекарствами для Федора, которому ее усилия очень помогали. Он же ходил, превозмогая сильные боли. То она объявляла, что побила мужа и я не знала, что и сказать на это и только хохотала, представив картину «маслом», вернее хохотали мы вместе до слез и изнеможения. Потом заплывали в море до буйков и болтали там, держась за веревочки, пока не отдохнем. То играли в карты на пляже, а Федор вел счет, подсунув под голову свои тапки.  Я осматривалась вокруг, но наша компания была самая веселая на всем побережье. Ко мне вернулась эта особая острота нашего бытия, ощущение полной свободы и счастья.
        Время пролетело быстро, настал день прощания. Я шла на вокзал с тяжелой душой, не люблю проводы, быстро привязываюсь к таким людям. Наташа сидела на лавочке поникшая, нахохлившись как старая ворона. С лица сошли, казалось, все краски разом. Я понимала почему: они возвращаются туда, где еще по-прежнему гибнут люди, где по ночам свистят снаряды с обоих воюющих сторон. К такому не привыкнешь никогда.
        Когда подруга заметила меня, вся просто просияла, наверное, думала не приду. До отправления автобуса оставались считанные минуты. Она что-то говорила, говорила, а я смотрела на нее и думала, увидимся ли когда еще. Потом она уткнулась в мое плечо, порывисто обняла меня и пошла сдавать багаж. У Федора тоже стояли слезы на глазах, но я сдержала себя ради Наташи, если бы слезы хлынули, то у обоих ливнем. Я не стала ждать, когда их чемодан перекочует в багажник автобуса, помахав рукой, двинулась по направлению к морю. Храни вас Бог, мои дорогие друзья!