Прикоснуться к великому

ПРИКОСНУТЬСЯ К ВЕЛИКОМУ

(из цикла «Трудоворот»)

Вызывают меня в партком. Сам секретарь парткома Сергей Васильич говорит:
– Вот что, Сергей. Ты, конечно, объявление внизу видел, знаешь, что у нас в пересменок общее партийное собрание завода. Подготовку зала я Игорю хотел поручить, но он, как назло, заболел. Так что я прошу тебя, как его заместителя: организуй, чтоб актовый зал к четырём часам был в полном порядке. Чтобы всё оформлено было как полагается, на высшем идеологическом уровне, плакаты, транспаранты, трибуна, стол президиума, микрофоны, графин, стакан и всё такое.

– Сергей Васильич, оформление зала – это же идеологическая работа. Вы бы её Ирине Костровой поручили, она у Игоря как раз зам. по идеологии.

– Причём тут идеология? Я же сказал, что подготовку нужно организовать. Умей слушать и учись понимать собеседника. Ключевое слово здесь «организовать». А раз ты у нас в комитете комсомола зам. по орг., то поэтому, Сергей, это ответственное дело я тебе и поручаю. Дело, что б ты понимал, чрезвычайно важное, обещал был сам второй секретарь райкома КПСС. Ну, а если даже он и не сможет присутствовать лично, то инструктор нашего куста будет обязательно. А чтобы всё было идеологически верно выдержано, можешь и Ирину привлечь, и ещё двух-трёх комсомольцев, только лучше из заводоуправления, чтобы цеховых от работы не отвлекать. Например, из конструкторского бюро или из технологического отдела. Главному конструктору так и скажи, что я просил ребят освободить до конца смены. И поторопитесь, времени до собрания осталось три часа.

Как говорится, партия сказала: «Надо!», комсомол ответил «Есть!».  А куда деваться? Но нам ведь не в первой. Зашел я в бухгалтерию за Иркой. Главбух, завидев меня, только вздохнула и головой покачала, но ничего не сказала. Тут и без слов понятно: надо, значит надо. Ну и пошли мы с Иркой для начала в курилку. Ирина Кострова очень толстая и переживает по этому поводу, поэтому курит по пачке в день с целью похудения. Советовали ей вместо сигарет бегать или халахуп крутить, но бегать с её комплекцией сложно, а халахуп, боюсь, на неё может и не налезть. Я тоже курю, и даже по две пачки в день, но только совсем по другой причине. Я курю исключительно от нервов. А специально заниматься спортом мне совершенно не нужно. Я и так на работе каждый день по пятнадцать тысяч шагов прохожу по маршруту цех – термичка – ОГТ – ОТК – лаборатория – БПП* – склад готовой продукции, а иногда ещё и комитет ВЛКСМ, профком или партком.

Пока курили, обсудили с Ириной кого из парней и девчат реально с работы сорвать без отмазок с их стороны и без лишнего базара с их начальством.  Дело в том, что некоторым комсомольцам достались такие начальники, которые очень любят делать вид, будто лишь одни они на нашем заводе и работают, а все другие только так, чаи гоняют. Эти обязательно начнут причитать насчёт важности решения стоящих перед их отделом задач и экономии рабочего времени. А ты стой, потупив глаза, и делай вид, что разделяешь их негодование по поводу непродуктивных потерь рабочего времени, но поделать ничего не можешь: «партия сказала “надо”». Потом они, разумеется, всё равно отпустят, деваться-то им, этим начальникам, некуда, но уж больно неохота с ними связываться и терять рабочее время, выслушивая эту галиматью.
 
Прошлись мы с Иркой по заводоуправлению. Из КБ** отпросили Сашу Крючкова. Это который кудрявый. Он пока что молодой специалист, первый год работает, толку от него за кульманом всё равно не слишком много. Он неделю будет возиться с деталировкой, которую я в его годы, когда ещё работал в БПП, делал за полсмены. Начальник КБ на него уже давно рукой махнул.
 
В отделе главного технолога мы с Ириной запланировали отпросить сразу двоих: Веру Мальцеву и Лиду Агушину. Но когда мы к ним в отдел зашли, быстро сориентировались на месте и переменили своё решение. Дело в том, что у них в отделе в этот момент оказалась Аллочка Шустерова. Они как раз с Верой чай пили с пряниками и беседовали о чём-то своём, о девичьем. Я быстренько смекнул, что Аллочкин начальник Иван Матвеевич в данный момент как раз в командировке, поэтому Аллочку и отпрашивать ни у кого не нужно. Значит, возьмём её вместо Лиды, и останется только у главного технолога Веру отпросить. Одну сотрудницу, как ни крути, легче отпросить, чем двух сразу. Не придётся выслушивать советы взять вместо Лиды какую-нибудь девушку из другого отдела. И потом, если строго между нами, мне Аллочка больше нравилась: у неё ноги красивые, и она поэтому в мини-юбке ходит, даже зимой. А Лида… Ну что, Лида? Лида, как Лида, ничего особенного. Вы не подумайте, мне это, разумеется, совершенно всё равно, с кем актовый зал оформлять. У моей жены, если на то пошло, тоже ноги, хотя она сейчас на работу не ходит, а дома сидит с Ромкой. Он у нас ещё маленький, его в садик не берут, говорят, мест нет, очередь не подошла. Но всё-таки, если выбирать между Аллочкой и Лидой, то любой на моём месте выбрал бы Аллочку. Вот и Иван Матвеевич, её непосредственный начальник и уважаемый специалист, тоже так считает. Говорят, до Аллочки у него сменилось целых три секретарши, и ни одна дольше восьми месяцев на месте не удерживалась, так что Иван Матвеевич постоянно жаловался на их неумение работать. А вот как последняя ушла в декрет, и на её место взяли Шустерову, так Аллочка у него в приёмной с тех пор и сидит, а Иван Матвеич никому до сих пор на неё не жаловался.
 
Пошли мы впятером на проходную. Там я получил под роспись ключи от актового зала, потом мы ещё покурили, на этот раз на свежем воздухе перед входом в главный корпус, потому что никакое важное дело без перекура не начнёшь.  Впрочем, Вера у нас некурящая. Вид у неё такой томный, что ей курение не идёт, так что я её не осуждаю. Каждый имеет право сам решать, курить ему или не курить. Главное, не отрываться от коллектива. Но она просто так с нами постояла, за компанию, дышала свежим воздухом. Мы с Сашкой, пока курили, обсудили последний диск «Уайт Снэйк», а девчата обсуждали какую-то свою ерунду: кажется, в «Сотом» универмаге дефицитные итальянские чулки в сеточку выбросили. Сеточка – это конечно, красиво, особенно, у кого ноги, как у Аллочки, но мне такое не нужно. Моя жена чулок не носит принципиально, только колготы. А колгот в сеточку в «Сотом» никогда не продавалось, это ещё больший дефицит.

Докурив, поднялись мы на пятый этаж. Отпёр я двери в актовый зал и пришёл в ужас. Обычно принято говорить «тихий ужас», но боюсь, на это раз я довольно громко выругался, о чём, конечно, тут же пожалел и сразу культурно извинился, ведь рядом оказались девушки из заводоуправления, а они, в отличии от наших, цеховых, в виду небольшого производственного стажа при громких ругательствах всё ещё смущаются и краснеют, будто живут совсем в другой стране и никогда в жизни таких слов не слышали.
 
Оказалось, накануне в актовом зале проходил детский утренник, какие каждый год устраиваются профкомом для детей сотрудников в начале осенних каникул.  По всему залу на плотных шторах, на бархатном занавесе, на заднике сцены и на бронзовых бра и люстрах были развешены всякие легкомысленные плакаты, разноцветные гирлянды и воздушные шарики. Легкомысленные в хорошем смысле этого слова. Это совсем не то, что вы могли подумать, а просто детские картинки – вполне пристойные, но лишённые практически всякой идеологической нагрузки, присущей взрослой партийной тематике.
 
К тому же, ораторская трибуна с гербом СССР, выпиленным из нержавейки, была сдвинута в левую сторону сцены, дубовый постамент с огромным гипсовым бюстом Ленина, обычно стоявший по центру сцены позади стола президиума, был сдвинут за правую кулису, на месте стола президиума стоял чёрный рояль, а к заднику сцены был прислонён огромный, три на пять, транспарант на холсте, натянутом на деревянную раму. На транспаранте были изображены герои любимых мультфильмов: Волк, Заяц, Чебурашка, Крокодил Гена, Незнайка и Дюймовочка. Ах, да, чуть не забыл! Ещё Конёк-горбунок, Винни Пух и Пяточок.

– Ну и дела! Работы непочатый край! – констатировал я.
– Хорошо ещё, уборщицы сразу после утренника пол подмели как следует, – отметила Ирина, – а то после детей вечно полно фантиков остаётся.
– Вот что, девчонки. Давайте, вы пока снимите рисунки и гирлянды со стен и штор, а мы с Саньком притащим стремянки. Булавки и кнопки собирайте вот в эту коробочку, они нам ещё пригодятся. А когда мы принесём стремянки, вы полезете снимать гирлянды с люстр, а мы будем двигать мебель на сцене.
 
Вот всё-таки не зря я старшим мастером работаю. Люди меня слушаются и указания мои выполняют. И даже те, кто старше меня, и уж, тем более, кто моложе (к сожалению, на мою жену Женю это правило не распространяется). Хотя, конечно, иногда и на работе попадаются такие, до кого не сразу доходит, что раз тебе велели – иди и делай. Вот, например, Вера, вроде и не глупая девушка, но вместо того, чтобы откалывать рисунки от штор, уселась за рояль и начала играть попурри из произведений Моцарта: Турецкий марш и всё такое. Признаться, Моцарта я уважаю больше, чем прочих классиков типа Баха или Бетховена, но, всё-таки, мне ближе музыка рокового направления.
 
– Ну вот что ты играешь, Вера? – спросил я у неё с укоризной в голосе, чтобы ей стыдно стало бездельничать, когда другие девушки работают.
– Моцарт не нравится? Ладно, я и Битлз могу сыграть, – как ни в чём не бывало ответила Вера и без паузы перешла на попурри из произведений Леннона и Маккартни.

Аллочка тут же пригласила Сашку на белый танец, и они начали кружиться на свободном от стульев участке паркета перед сценой. Причём этот дебил ей едва все ноги не отдавил. Ну, разве не дурочка? Нашла, кого приглашать! Но, с другой стороны, что ей было делать, ведь я был занят. Пока они там внизу кружились, я наверху, на сцене, отгонял Веру от инструмента.
 
– Хватит, бренчать, не на вечеринке. Работать надо. Времени в обрез, а вы тут танцы устроили. Слезай с табурета, мы с Сашкой будем рояль двигать, – пришлось мне укоризну в голосе сменить на строгие повелительные ноты, пусть знают, кому здесь поручено руководить, – Саня, хорош топтаться, иди-ка сюда.

Раскрасневшийся Сашка поднялся ко мне на сцену, и мы покатили рояль за кулисы. Хорошо, что умные люди придумали приделать к этому инструменту колёсики. А то бывают такие инструменты, которые приходится таскать на себе, например, литавры или колонки 50АС от усилителя «Родина». А хуже всего, конечно, арфа.

Девчата принялись откалывать от штор рисунки и гирлянды, а мы с Сашкой подхватили транспарант с Чебурашками и Незнайками и потащили его за кулисы, чтобы не заслонял идеологически правильный задник сцены. Там, на стене был закреплён сделанный из авиационной фанеры большущий красный флаг, на котором красовались головы К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина в профиль и лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Я-то уже имел кое-какой опыт комсомольской работы и взялся за раму транспаранта в самой середине её длинной стороны, там, где проходила поперечная балка, а вот Сашка схватился за раму в нижней части.

– У тебя по термеху что было, трояк? – спросил я, когда транспарант завалился на рампу, стоящую на краю сцены, – ты что, забыл, где должен находиться центр масс? Хорошо, что Алла у нас шустрая, успела выскочить из-под Винни Пуха.
– Так у неё и фамилия такая, – попытался отшутиться Сашка.
– Ты думаешь, это смешно? – обиделась на него избежавшая столкновения с Винни Пухом Аллочка Шустерова, – дурак ты, и шуточки у тебя дурацкие!
– Алла, я же не попал! Я же не нарочно, – покаялся Сашка.

– Давай, поаккуратней. Берись за середину. Сначала поднимаем. Теперь потащили, – таким как Сашка нужно давать очень подробные указания, причём не более одного за раз. Во избежание возможного травматизма мне пришлось пятиться с транспарантом задом-наперёд, чтобы Сашка хотя бы мог видеть, куда мы тащим.

Вслед за транспарантом пришла очередь трибуны. Мы с Сашкой подвинули её на положенное место и даже шнур микрофона воткнули куда следует. Затем вытащили из-за кулис три стола и составили из них один длинный. Вера с Аллой накрыли его бордовой бархатной скатертью, а Ирина притащила откуда-то графин с водой и два залапанных стакана.
 
– Девчата, сходите в туалет, сполосните стаканы и налейте в графин свежей воды. Эта, наверное, ещё с прошлого профсоюзного собрания не менялась, – попросил я.
– Стаканы, конечно, стоит сполоснуть. А воду-то зачем менять? Эта-то хоть отстоялась, а в кране, наверняка, сплошная хлорка, – сказал Сашка.
– Эта уже пожелтела вся, в ней скоро головастики заведутся, – возразил я. Не люблю, когда младшие начинают умничать.

– Я в отделе ТБ и ПБ попрошу, они мне кипячёной нальют, у них там кипятильник есть, – сказала Ирина и отправилась к инженеру по технике безопасности, а по совместительству, специалисту по пожарной безопасности, его кабинет был на том же этаже, рядом с запасным выходом.
– Алла, Вера, расставляйте стулья в президиуме, а мы с Саней будем вождя двигать, – сказал я.

Задача передвинуть бюст Ленина оказалась не такой простой, как я думал. Дело в том, что бюст этот имел чрезвычайно внушительные размеры, в полной мере соответствующие величию личности вождя мирового пролетариата. Да и тумба, или постамент, если уж вам так угодно, на которой бюст был установлен, чтобы выдержать такую нагрузку, была сделана из толстенных дубовых досок.

– Интересно, какого роста был бы, гипотетически, весь памятник, если бы у этой головы были туловище и ноги? – спросила Вера. Вечно она что-нибудь такое спросит, хоть стой, хоть падай. Но меня с толку дурацкими вопросами не собьёшь
.
– Я думаю, метров пять или около того, – ответил я, – ты вот только представь себе, это же как раз три твоих роста.
– А с чего это ты так решил? – удивилась Вера.

– Ну, смотри… Твой рост, я думаю, где-то метр шестьдесят пять…, – начал объяснять я.
– А вот и не угадал! Метр шестьдесят шесть, – возразила Вера и гордо приосанилась.

– Глаз – ватерпас, – не менее гордо сказал я, ничуть не смутившись, – отклонение на один сантиметр не считается, это – погрешность измерения. Кстати, сейчас уже вторая половина дня, а знаешь ли ты, Вера, что если тебя мерить вечером, твой рост будет меньше, чем утром?

– Врёшь ты всё, как обычно, – сказала Вера недоверчиво.
– Во-первых, не вру. Во-вторых, никогда. В-четвёртых, почитай «Науку и жизнь», если мне не веришь. В-шестых, к высоте гипотетического памятника Владимиру Ильичу твой рост никакого отношения не имеет, так что не стоит об этом спорить.
 
– А мой рост определить сможешь? – Аллочка то ли решила поддержать подругу и вывести меня на чистую воду, доказав мою неспособность измерять девушек на глаз, то есть, невооружённым взглядом, то ли захотела, чтобы мы с Сашкой лишний раз обратили внимание на её длинные ноги.

Следует учитывать, что, спрашивая, Аллочка сидела на первом ряду, закинув свою красивую правую ножку на не менее красивую левую. Это был как раз тот случай, когда на женские ножки можно смотреть, никого не стесняясь, и без всякого зазрения совести. Я прищурился, словно наводя резкость, и выдал:
– А твой рост в положении стоя составляет один метр семьдесят один сантиметр, если считать без каблуков. Ну, что, верно?

– Верно, ровно метр семьдесят один, – обескураженно подтвердила Аллочка.
Я не стал портить произведённое на девушек впечатление и подробно объяснять, как мне удалось так точно определить Аллочкин рост. Объясни я им это, они наверняка бы сказали, что это любой может. Пусть уж лучше думают, что у меня такой дар. Меж тем, всё очень просто. Лишь несколько минут наза, когда мы стояли на улице и курили, огромные васильковые глаза Аллочки, стоящей на каблуках, находились на одном уровне с моими глазами. Только слепой мог этого не заметить, и только полный идиот на моём месте не обратил бы на это внимание. А я же не слепой и замечаю не только красивые ножки. А дальше всё сводится к элементарной арифметике, всего лишь нужно из моего роста вычесть высоту Аллочкиных каблуков, вот и получится метр семьдесят один.
 
– Глаз у тебя, Парамошкин, на удивление верный, и мои метр семьдесят один ты определил верно, – судя по интонации, Аллочка обрадовалась случаю подчеркнуть, что из присутствующих девушек она самая стройная, – но вот почему ты решил, что высота памятника Ленину был бы именно пять метров?
 
– Это очень просто. Известно, что общий рост среднестатистического человека составляет где-то от семи с половиной до восьми его же голов. У невысоких людей соотношение примерно один к семи целым и двум десятым, а у долговязых, то есть, у высоких – примерно один к восьми. Поскольку Ленин, как всем известно, был, во-первых, невысоким, а во-вторых, самым умным, а, значит, башковитым, логично предположить, что его общий рост составлял семь его голов. Следовательно, нужно взять размер головы этого памятника и умножить на семь. Вот и все дела.

– А разве ты знаешь точно, какого размера была голова Ленина? – спросила Ирина, недоверчиво глядя на меня через очки в тонкой металлической оправе.
– Ира, речь идёт не о размерах живого человека или того, который лежит в мавзолее, а о размерах памятника. Берём размер головы этого гипсового бюста и умножаем на семь, – ответил я. Удивительно, как некоторые туго соображают. А ещё бухгалтером работает!

– А как ты эту голову померил? Она же круглая… – удивилась Вера, – вот как узнать, сколько в ней сантиметров?
– Строго на глаз, семьдесят или семьдесят один, – ответил я.
– Опять ты врёшь, а мы, дуры, должны тебе верить, –  фыркнула Вера.

– Начёт дур спорить не буду, тебе виднее. Но вот удивительно, что человек с таким именем, как у тебя, никому не верит, даже заместителю секретаря комитета комсомола, – усмехнулся я в ответ, достал из кармана рабочего халата рулетку (я её всегда в боковом кармане ношу, а в нагрудном у меня, между прочим, всегда микрометр, цанговый карандаш и авторучка, потому что руководитель без авторучки в кармане – не руководитель). Я замерил расстояние от макушки вождя до подбородка, – вот смотри, Фома неверующая, если считать Ленина без бороды, ровно семьдесят сантиметров!

Вера поджала губки и обижено отвернулась, зато Аллочка взглянула на меня с нескрываемым восхищением в её огромных синих, как васильки, глазах. Вот так, знай наших!
– Меня больше другое волнует, – сообщил Крючков, – пустая у него голова или полная? А, главное, сколько она весит, пусть даже без ног?
– Ты думай, что говоришь про Ленина! Скажи спасибо, тебя никто посторонний не слышал, – Ирина же замша*** по идеологии, она на такие вещи сразу внимание обращает.

– А что я такого сказал? – не понял упрёка Сашка.
– Ты сказал, что у Ленина может быть пустая голова, – тихонечко подсказал ему я, а то до некоторых плохо доходит.
– Так я же не в том смысле… Я памятник имел в виду, – попытался оправдаться Сашка.
– Ну, и сколько, по-твоему, такая гипсовая голова может весить? Что скажешь, всезнайка? – ехидно спросила у меня Вера, – у тебя случайно безмена с собой нету?

– Нету. Но безменом тут не обойдёшься, – спокойно ответил я. Меня так просто на слабо не возьмёшь, не зря я старшим мастером работаю. Мои шлифовщики мне и похлеще вопросы задают, так что я, как ни в чём не бывало, продолжил, – безмен только до десяти кило меряет, а тут явно в несколько раз больше. А насколько больше, сказать трудно. Во-первых, не известен объём этого бюста, а во-вторых, не известен удельный вес гипса. И, в-третьих, как правильно, хотя и не совсем корректно, заметил Саня, бюст может оказаться как целиковым, так и полым. Вот, если бы он был из бронзы, тогда другое дело, тогда он точно был бы полым, а гипс…

– Ну, тогда, скажи,хотя бы сколько бы он весил, если был бы бронзовым? –  не унималась Вера. Видно её задело, что я недооценил её рост на целый сантиметр, и при этом точно определил, что Алла на шесть сантиметров её выше.
–  Причём тут бронза! Давайте, девчата, займитесь-ка лучше своими делами, вон сколько всего ещё нужно сделать. А мы с Саней будем вождя двигать.
Упёрлись мы с Крючковым в постамент, хотели его подвинуть, да где там, он даже с места не стронулся.
 
– Давай, Саня, мы сначала вместе подналяжем на твой край, сдвинем сантиметров на пять, а потом вместе на мой, а потом снова на твой. Так потихонечку вождя на центр сцены и передвинем, –  сделал я рационализаторское предложение.
Попробовали подналечь на левый край постамента. Раздался скрип, и постамент чуть сдвинулся с места. Чуть-чуть, совсем немного, но вместе с этим установленный на него бюст покачнулся назад, и, двинься мы чуть резче, наверняка свалился бы с постамента и придавил бы кого-нибудь из нас, а может быть, и обоих сразу.
Насмерть бы не придавил, конечно, но инвалидами бы на всю жизнь сделал. Хорошо, Вера не растерялась, подскочила и поддержала гипсовый затылок.
 
– Вера, спасибо! Хорошо, что ты рядом была! Если бы не ты…, – негромко пролепетал я и с благодарностью поглядел в её перепуганные глаза. «Надо же, какие у неё глаза красивые! Большущие, светло-серые… И почему я никогда раньше этого не замечал?» – промелькнули у меня неожиданные мысли. Чего только в голову не придёт, когда жизнь на волоске!

– Вы только представьте заголовок в завтрашней «Комсомольской правде»: два комсомольца погибли, придавленные величием вождя мирового пролетариата! – сострила Аллочка. Есть же люди, у которых нет ничего святого! Нашла, над чем смеяться. Сама ведь едва от Винни Пуха увернулась.

– Не просто погибли, а геройски, – поддержал её неуместную шутку только сейчас пришедший в себя Сашка.
– Не геройски, а героически, – подхватила Вера.
–  Хватит, лясы точить, –  оборвал я их неуместное зубоскальство, –  ситуация патовая. Времени до начала собрания всего ничего, Ленин по-прежнему за кулисами, без него собрание начинать нельзя, а нам с Сашкой его с места не сдвинуть. Давайте думать, что делать.

–  Слушайте, я думаю вот что, –  сказала Алла, – вы пытаетесь постамент вместе с бюстом двигать, а это очень тяжело, да и опасно, потому что бюст к постаменту не привинчен, а стоит просто так. А что, если вам их двигать по отдельности? Сначала снять и перенести бюст, потом передвинуть постамент, а потом поставить бюст обратно на постамент.

Нет, не зря говорят: если женщина красивая, то обязательно дура. Что бы никого не обидеть, не стану спорить: бывают исключения, но очень, очень редко.
– Видишь ли, Алла, если бы эта голова лежала на полу, то мы с Саней, может быть, ещё смогли бы, нагнувшись, её чуть-чуть приподнять и потихонечку пронести по воздуху сантиметров десять. Потом мы поставили бы её на пол, отдохнули бы чуток, и пронесли бы ещё сантиметров десять. А потом ещё. И так далее и тому подобное.

А затем перекантовали бы и постамент, с ним особо церемониться не требуется, он дубовый и сколочен на совесть. Но для начала нам нужно было бы этот бюст спустить с пьедестала, и при этом, не дай бог, не уронить. Потому что, если мы уроним Ленина… сама понимаешь, что будет. Он разобьётся, и тогда… сама понимаешь… А потом, что ещё труднее, нужно будет вновь поднять вождя на пьедестал. Я не Жаботинский, Сашка тоже, судя по всему, в качалку не ходит. Будь это гиря или штанга, тогда бы ещё куда ни шло. А тут, сам видишь, какая конфигурация, ухватиться особо не за что, уши и нос особо не выпирают, кругом один только круглый, как шар, лоб. Нам эту глыбу не поднять. Тут тельфер нужен или кран-балка, –  сказал я.

– А как бы ты его зацепил краном? –  спросил Сашка, ¬– пришлось бы в макушке отверстие сверлить, нарезать резьбу и рым-болт заворачивать.
– Ты думай, что говоришь! Рым-болт Ленину в голову!.. – шикнула на него Ирина, – видно у тебя самого болтиков в голове не хватает, если ты такое говоришь.
– И что же нам делать, если мы никак этот бюст не можем сдвинуть? – спросил Сашка.

– Я думаю, вам нужно спуститься в ремонтный цех, взять там тележку, на которой заготовки возят, потом чуток приподнять постамент, поставить его на тележку и перевести на ней на середину сцены, – предложила Вера.
– Здорово придумала, сразу видно специалиста-технолога, – сказал я, – а ты знаешь, сколько эта самая тележка весит? Как мы её сюда, на пятый этаж поднимем? Лифта ведь нету.

– Ой, я как-то об этом не подумала, – смутилась Вера.
– Я думаю так. Кто-то ведь этот бюст сюда за кулисы задвинул, причём без тележки, тельфера и рым-болтов, значит, в принципе, это задача решаемая, – сказал я и выдержал драматическую паузу, всем своим видом показывая, что кому-кому, а мне-то уж известно, как решить эту задачу.
Все посмотрели на меня, ожидая услышать что-то мудрое.

– Скорее всего, тех, кто двигал, было не двое, больше. Девчата не в счёт, им тяжести таскать по технике безопасности не положено. Значит, нам нужно позвать на подмогу ещё хотя бы пару парней.
 
– А может, позвать сразу четверых или пятерых? –  предложила Аллочка.
Если девушка красивая, то, скорее всего, дура. Впрочем, я, кажется, об этом уже говорил. Но, это ничего, повторение – мать учения.

– Не имеет смысла. Вшестером и, тем более, всемером, к этому бюсту не подступишься. Максимум, вчетвером. Так что, нужно найти ещё двоих парней, только желательно поздоровее. Какие будут предложения?
 
– Колодина Игоря можно позвать из второго цеха. Он как раз тяжелой атлетикой занимается, –  предложила Ирина. – Вот только он всегда от общественной работы отлынивает, на него где сядешь, там и слезешь. Вечно делает вид, что шибко на работе занят. Тем более, что он на сделке.
 
– Ну, если я попрошу, он не откажется, – сказала Вера, скромно опустив свои серые глаза. Вот оно как оказывается, а я и не подозревал, что у них с Игорем...
– Вовку Гладилина можно, из ремонтного цеха, – предложила Аллочка, – он вряд ли откажется, если его Сергей уговорит.

Про Аллочку и Володьку Гладилина я ничего такого и не подумал, как про Веру и Игоря. Трудно представить себе более нелепое сочетание, чем Володька и Аллочка. Наверняка она о нём вспомнила, потому что Володька Гладилин вечно маячит в комитете комсомола и охотно участвует в разных мероприятиях, если в них и девчата участвуют. В его ремонтном цеху всего две женщины работают, обе пенсионного возраста, а девушек нет ни одной.
 
– Вера, пойдём, в техническую библиотеку, там ведь ближайший телефон. Ты Игорю своему позвонишь, а я Вовку уговорю, – предложил я, – я знаю, чем его сагитировать.
– И вовсе Игорь не мой, – надулась Вера.

– Твой, не твой, какая разница. Не цепляйся к словам. Главное, чтоб ты нашего Игоря уговорила, – сказал я, напирая на слова «нашего», – а вы, ребята, пока снимите этот белый транспарант с арлекина.
– Не с арлекина, а с ламбрекена, – поправила меня Ирина.

– Ну да, с ламбрекена, вечно я это слово забываю. Вот скажи, зачем только засорять наш великий и могучий русский язык всякими иностранными словами? Язык сломаешь – ламбрекен. Нет бы, сказать «занавеска».

К ламбрекену, висевшему над сценой, был приколот белый транспарант, на котором пляшущими из стороны в сторону разноцветными буквами было написано: «Здравствуй, Сказка!». А под ним был другой, накрепко пришитый. Он был красный, и на нём белыми буквами было начертано: «Мы придём к победе коммунистического труда!».

Мы с Верой пошли в техническую библиотеку. Библиотекарша Маша, милая девушка с густыми каштановыми волосами, удивлённо покосилась на нас своими большущими карими глазами, недоумевая, зачем это мы пришли вдвоём. Наверняка она ничего такого не ожидала. Объясняю, почему так.

Дело в том, что обычно я забегал в техническую библиотеку во время Машиного обеденного перерыва. В библиотеке в это время уже никого, кроме самой библиотекарши, не бывало. Среди сотрудников заводоуправления не нашлось ни одного дурака тратить свой законный обеденный перерыв на чтение технической литературы. Поэтому никто не мешал нам в библиотечной тишине спокойно попить чаю с малиновым вареньем и пирожками, которыми я закупался в буфете во время своего обеденного перерыва. По графику он у нас, у цеховых, на полчаса раньше. Если честно, малинового варенья я не люблю, мелкие косточки в зубах застревают, но мне нравится, как Машенька заваривает чай. Что-то она такое в него кладёт, то ли мяту, то ли ещё что. Пьёшь его и никак не напьёшься, хочется ещё и ещё. И когда она мне подливает в большую фарфоровую чашку с петухами, я никогда не отказываюсь. Кстати, это моя персональная чашка. Эту чашку она мне подарила на 23 февраля, но я не стал забирать её домой или в свою конторку в цеху Там я пью чай из эмалированной кружки, она тёмно-зелёная и поэтому её можно реже мыть, а то мне некогда. А в библиотеке чашки после обеда моет Маша. Она – аккуратистка, и на чашках никогда не остаётся бурого налёта, даже от чая со слоном. А сама Маша всегда пьёт чай только из чашки, на которой нарисована пушистая белка. Это я ей такую чашку подарил на Восьмое марта, потому что Маша чем-то на эту белку похожа. Возможно, цветом своих волос, которые она собирает в пушистый, как у белки, хвост. Правда, в тот день этот хвост вдруг куда-то делся.

– Мария, привет! – деловито поздоровался я, всем видом показывая, что пришёл по делу, а не чаи гонять, – нам срочно позвонить нужно.
– Звоните, если нужно, я звонков уже ни от кого не жду, – ответила Маша и уткнулась в свои формуляры, время от времени бросая взгляды то на меня, то на Веру. 
– Звони Игорю, – предложил я Вере, надеясь, что пока она будет звонить, я успею переброситься с Машей парой фраз, хотя бы о погоде, а то как-то не так на меня смотрит.

– Нет, давай ты первый звони, – ответила Вера, из чего я сделал вывод, что она стесняется при мне кокетничать со своим Игорем. 
– Ладно, – сказал я, и набрал телефон старшего мастера ремонтного цеха, – Валерьич, привет! Это Парамошкин. Хочу у тебя Володьку Гладилина на полчаса отпросить по комсомольской линии. Позови его, пожалуйста, к телефону. Ну, не ворчи ты, это не моя прихоть, у меня поручение от Сергея Васильича. Ты же партийный, должен понимать.
Вера, скрестив руки на груди и склонив голову на бок, ехидно смотрела на меня, а Маша из-за письменного стола неодобрительно косилась на Веру.

– Вован, привет! Нужна твоя помощь! Срочно бросай свои фрезы и дуй в актовый зал. Срочно! С Павлом Валерьичем я уже договорился, он не возражает. Нет, Вован, не репетировать… Долго объяснять… Придёшь, расскажу, что нужно. Что значит, не могу? Тут у нас общественно значимое дело. Какой-ты, Вован, меркантильный, во всём ищешь личную выгоду. Ладно, так и быть, договорились: придёшь прямо сейчас помогать нам с девчатами, я, так и быть, выделю тебе билет на районную дискотеку в «Софию» на следующий четверг, – я повесил трубку, – давай, Вера, теперь твоя очередь. Маша, большое тебе, спасибо. Кстати, а ты не хочешь оторваться от своих книжек и помочь коллективу актовый зал в порядок привести перед партсобранием?

– У тебя, Сергей, как я вижу, и без меня помощниц хватает. А у меня, в отличие от некоторых, полно своей работы, – Маша обижено поджала губки и подёрнула плечиками. Стало ясно, что нет у неё желания помочь коллективу. Впрочем, это стало понятно, ещё когда она меня Сергеем назвала, а не Серёжей, как обычно.

Но таким меня не проймёшь я же старший мастер. Меня иногда даже Сергеем Владимировичем называют, чтобы показать, насколько обижены. Но у меня на чужие обиды профессиональный иммунитет, без этого нам, руководителям, никак нельзя. На меня за смену человек тридцать в среднем по пять раз каждый обижается. Кстати, у нас, мастеров и старших мастеров, из-за этого чаще, чем у других руководителей, бывает гастрит и инфаркт миокарда. Учёные установили, что это всё на нервной почве.

Я оставил Веру с Машей в технической библиотеке, в глубине души надеясь, что дальше взаимных колкостей у них не зайдёт, и вернулся в актовый зал. Как я и подозревал, без меня там никто делом не занимался: Ирина и Аллочка сидели на первом ряду, а Санька стоял перед ними в позе наглого фавна и рассказывал какой-то дурацкий анекдот.

– Девчата, я же просил снять транспарант с арлекина, –  упрекнул я этих бездельников.
– Не с арлекина, а с ламбрекена, – поправила меня Ирина.
– Да хоть с манекена. Полезай на стремянку сейчас же, –  скомандовал я.
– Ты с ума сошел? Никуда я не полезу. Эта хлипкая стремянка меня не выдержит, – возмутилась Ирина. Как ни крути, в этом она была права. С Иркиным весом лучше было не рисковать.
– Ну, пусть тогда Алла лезет, она у нас легонькая, а Сашка подстрахует. Давай, Саня, двигай стремянку к левому краю арлекина.
– Ламбрекена, – фыркнула Ирина.

Саня подвинул стремянку, и Аллочка легко забралась на верхнюю ступеньку. Задрав голову к потолку, она одну за другой отстёгивала булавки, которыми белый транспарант был прикреплён к ламбрекену. Открепив левый угол транспаранта, она опустила руку, чтобы передать булавки Сашке, стоящему внизу.
– Эй, ты, хорош там! – вскрикнула она вдруг. – Ира, иди сюда, давай лучше ты будешь держать стремянку, а то этот бесстыжий на меня пялится. Он на мне скоро дырку проглядит…

– Вот ещё! И ничего я на тебя не пялился. Делать мне больше нечего… Что, я трусов в горошек не видел, что ли? – Сашка густо покраснел, но не отвернулся. И правильно сделал, между прочим. Я бы на его месте тоже не стал отворачиваться. И дело тут, разумеется, вовсе не в Аллочкиных ножках и не её красных в белый горошек трусиках, а в технике безопасности. Раз уж ты страхуешь человека на стремянке, тут нельзя от него отворачиваться, иначе этот человек может свалится и что-нибудь себе сломать, а тебе потом отвечать.
 
Ирина подошла и сменила Сашку на его посту, демонстративно пихнув его в спину. А тут как раз из технической библиотеки вернулась Вера.
– Ну, что? Придёт Игорь? – спросил я.

– Обещал прийти, – ответила Вера.
– Молодец, Вера. Давай, полезай на вторую стремянку, а Саня тебя подстрахует. Вам нужно будет снять правый край транспаранта, – распорядился я. За Веру можно было не переживать, она была в брюках, так что Сашкины пытливые взгляды ей не угрожали.

Вера полезла на вторую стремянку. Вскоре в актовый зал вразвалочку вошёл зубошлифовщик Игорь Колодин. Одет он был в голубую ковбойку и чистенький серый комбинезон.
– Всем привет! Серёга, чего делать-то? – спросил он.
– Ну, наконец-то! – сказал я, пожимая ему руку, – забирайся на сцену, будем вождя двигать.

– А как это вождь у вас за кулисами оказался? – спросил Игорь, поправляя свои длинные, до плеч волосы.
– Да тут недавно детский утренник проходил, поэтому бюст сюда и задвинули, чтобы центр сцены освободить для танцев, – ответила Вера, стоя на стремянке и повернувшись в пол оборота в сторону Игоря.
– Так это выходит, его дети двигали? Пионеры или, может быть, октябрята? – судя по всему, вопросы Игоря были адресованы персонально Вера, специально, чтобы она смогла оценить его остроумие, а меня и прочих присутствовавших в зале мнение его не интересовало.
 
В это время в конце зала появился остриженный под ежика Володька Гладилин. На нём, как и на Игоре, тоже были голубая ковбойка и серый комбинезон, только комбинезон был весь в тёмно-коричневых масляных пятнах. Оно и понятно: Володька работал в ремонтном цеху фрезеровщиком.

– Вован, давай к нам на сцену. Игорь, становись здесь. Вы с Сашкой упирайтесь в постамент в нижней части, а мы с Володькой будем синхронно с вами упираться в бюст. Двигать будем по команде, на три-четыре, сначала левый край, потом правый, потом опять левый и так далее. Владимира Ильича нужно поставить вон точнёхонько позади стола президиума на одной линии с председателем собрания, то есть, строго за графином, но только, чтобы лицо было обращено в зрительный зал. Всё понятно?
 
– Так он же тяжеленный, – сказал Игорь, – так мы весь пол на сцене расцарапаем.
– Ничего страшного. Пол тут и так расцарапанный. Пол – это пустяки, он идеологической нагрузки не несёт. Главное, чтобы Ильич стоял на месте, чтобы все видели, что Ленин с нами, – я оглядел своих помощников, застывших в напряжённых позах в ожидании моей команды. – Итак, начинаем с левой стороны. Ну что, все готовы? Раз-два, взяли!

– Погоди! Ты же сам сказал, что двигать будем на три-четыре, – удивился Сашка.
– Не будь формалистом! – упрекнул я этого неопытного товарища. – Готовы? Три-пятнадцать!

Игорь и Сашка, согнувшись в три погибели, подналегли на основание постамента, а мы с Володькой, наоборот, задрав головы вверх, придерживали гипсовую громаду бюста, чтобы не дать ей опрокинуться. Я – слева, Володька – справа.
Работа пошла! Левая часть постамента со скрипом сдвинулась сантиметров на двадцать вперёд. Вот что значит, бригадная работа! Приободрённые, мы сдвинули правый край. Потом снова левый, потом снова правый.
 
Девчата с восхищением наблюдали за нашими титаническими усилиями. Аллочка с вершины левой стремянки, Ирина – у её основания, а Вера – с правой стремянки, которую больше никто не поддерживал у основания. Я сообразил, что это мой недосмотр, но никому ничего по этому поводу не сказал, просто понадеялся, что у девушки всё хорошо с вестибулярным аппаратом, и она с лестницы не навернётся.
 
– Молодцы, ребята! – не удержалась Вера от восклицания.
Воодушевившись её словами, Игорь поднажал чуток сильнее, чем до этого, отчего бюст начал уже второй раз за день заваливаться на меня, но мы с Володькой успели вернуть его в строго вертикальное положение.

– Ты там смотри, поаккуратнее. Это тебе не чушки ворочать! – сказал я Игорю.
– Давайте передохнём пару минут, – предложил Сашка. Это он правильно сообразил, хоть и неопытный.
Мы немного передохнули, а потом продолжили свою ответственную работу. Ещё минут через десять пьедестал встал чётко на своё обычное место, если судить по продавленным за долгие годы отметинам в паркете. Ирина оставила Аллу одну на верхней ступени стремянки и неожиданно легко для своего центнера живого веса взбежала по крутой лестнице на сцену. Она встала около правого угла стола президиума, осмотрела постамент с бюстом и сказала:
– Ребята, постамент стоит ровно, а вот самого Владимира Ильича нужно подправить, он у вас съехал в правую сторону. Сергей, Володя, поверните-ка Ленина чуть-чуть влево.
 
Мы с Володькой снова взялись за бюст и медленно-медленно, аккуратно-аккуратно, начали поворачивать гипсовую голову вождя, то и дело поглядывая на Ирку.
– Ну, как? – спросил Володька.
– Ещё чуть-чуть. Ещё… Всё, кажется, теперь хорошо, – удовлетворенно кивнула Ирина.

– Ой! – послышалось откуда-то сверху. Это Аллочка испугано ойкнула со своей стремянки. Я даже перепугался, что она начала оттуда падать. 
– Что случилось? – спросил я, повернувшись в её сторону.
 
Алла стояла на верхней ступеньке, одной рукой держась за край ламбрекена, а второй указывая на бюст: – Ой! Ой!..
Я оглядел бюст, насколько он был виден с моей стороны, и не увидел ничего такого, что могло заставить ойкнуть девушку, разве что ей стало неловко из-за того, что на её короткую мини-юбку своим мудрым и проницательным взглядом смотрел сам Ленин.

Я на всякий случай посмотрел Веру. Вера, стоя на своей стремянке, непонимающе пожала плечами, мол, непонятно, чего это её подруга вдруг ойкнула. Ирина обошла стол президиума с левой стороны и взглянула на бюст оттуда. И вот тогда она достаточно громко произнесла не «ой», а совсем другое слово, которого я раньше от неё никогда не слышал и которое при девушках я не рискнул бы повторить.
Поднявший голову на бюст Игорь прикрыл рот рукой, а Сашка, забежавший с края, начал вдруг нервно приглаживать свои вихры.
 
Такое поведение товарищей не могло меня не встревожить. Я обошёл постамент, чтобы увидеть то, что вызвало такой переполох. И увидел такое, чего мне лучше было бы никогда не видеть.

На белоснежной правой щеке вождя мирового пролетариата контрастно чернел отпечаток растопыренной пролетарской пятерни, кажется, правой. А чуть ниже, на лацкане пиджака, был смазанный отпечаток левой ладони.

– Вован! – воскликнул я и нехорошо выругался. Не сдержался-таки, несмотря на присутствие девушек. И что примечательно, все присутствующие восприняли произнесённые мною нехорошие слова, как должное. Наверное, прониклись трагичностью произошедшего
.
– Что же ты Володька руки не помыл, перед тем, как к вождю прикасаться? – голосом, исполненным мировой скорби, спросила Ирина.
Вовка Гладилин, стоявший за постаментом, удивлённо, словно впервые в жизни, посмотрел на свои заляпанные машинным маслом ручищи.
 
– Так Серёга же торопил… – невнятно пролепетал он, и стал обтирать ладони о свой промасленный комбинезон, отчего они ничуть не становились чище. – Давай! Давай! Скорее! Скорее! Вот я, как был, прямо от станка, сразу сюда…
– Я вот перед тем, как идти сюда, сполоснул руки в смазочно-охлаждающей жидкости, – сказал Игорь, – а ты бы хотя бы концами протёр.

Игорь полез в карман комбинезона и протянул Володьке несколько чистых байковых тряпочек.
– Стой, не трогай! Руки прочь! – закричал я и выхватил из рук Игоря концы, пока они не оказались в грязных лапищах Володьки. – Попробую оттереть, вдруг отойдёт.
Встав на цыпочки, я стал тереть Ленинскую щёку, но масло не оттиралась, а только размазывалось.

– Сергей, не надо! Ты только хуже делаешь, – остановила меня Ирина.
– А может быть, оттуда, из зала ничего не заметно? – выразил робкую надежду провинившийся Вовка.

– Алла, слезай со своей стремянки, только по-аккуратнее. Иди в центр зала и посмотри оттуда, видно или не видно, – попросил я.
Алла спустилась, прошла по центральному проходу до пятнадцатого или шестнадцатого ряда, села там на откидное кресло и разочарованно покачала головой:
– Видно, да ещё как!
 
– А ты отойди в конец зала, – посоветовал Сашка, – может оттуда и не видно.
– Какой смысл? – урезонил я его, – достаточно уже, что все сидящие в ближней половине зала увидят это безобразие. А уж о президиуме и говорить нечего. А в президиуме, между прочим, сегодня будет второй секретарь райкома партии.

– Ой, и будет же нам за это! – скорбно произнесла Ирина.
– А что тут такого? – начал хорохориться Володька.
– А то, что мы запятнали вождя мирового пролетариата, – объяснила Ирина этому недоумку. – Точнее, это ты запятнал, а отвечать придётся нам с Сергеем.

– Подумаешь, пятнышко от машинного масла! Ленин, между прочим, наш пролетарский вождь, значит, он заодно с рабочим классом и не боится машинным маслом запачкаться. Понимать надо!

– Я тебе потом объясню, когда здесь девчат не будет, так что ты у меня всё про мировой пролетариат и машинное масло поймёшь и навсегда запомнишь, – сказал я.
– Ну, раз вы так, я работать пошёл, – сказал Володька.
 
– Ишь, разбежался! Ни на какую работу ты не пойдёшь! Иди в туалет, мой руки с мылом, а как вымоешь, сразу обратно! – сказал я тоном, не допускающим возражений. –  И вы ребята, тоже оставайтесь здесь. Не исключено, что придётся нам Ленина обратно двигать, чтоб никто не заметил этих ужасных пятен. А я пойду в партком звонить, спрошу разрешения спрятать вождя за кулису.

Я направился к выходу из актового зала, но тут дверь актового зала открылась и в зал вошла Клавдия Трифоновна, председатель нашего профкома и, разумеется, по совместительству член парткома.

– Ну, что тут у вас, молодёжь? Всё готово к собранию? – спросила она, оглядывая зал, – вижу, что ещё нет. Вон здесь гирлянду забыли снять с люстры. И не забудьте стремянки убрать за сцену.

Она прошлась по залу, а потом перевела взгляд на сцену. Трибуна на месте, стол президиума на месте, бюст Ленина на месте… Тут Клавдия Трифоновна потрясла головой, сняла очки, протёрла их носовым платочком, который достала из рукава кофточки, снова надела очки и снова потрясла головой:
– Что это у вас с Лениным? Какое-то пятно… Как же вы умудрились так бюст вождя изгваздать? Он же здесь больше десяти лет стоит, и никакая грязь к нему не приставала. Ещё вчера на нём ни пятнышка не было. Я сама видела, как уборщицы после детского утренника ему лысину тряпочкой протирали, так она блестела, как новая.
 
– Это, Клавдия Трифоновна, так вышло случайно, – попыталась объяснить Ирина, – ребята начали двигать постамент на место, а бюст стал заваливаться набок, вот и пришлось его ловить, чтобы Сергея не придавил. А то бы могла бы выйти производственная травма и, надо думать, тяжелая.

– Думать вам следовало раньше. И руки надо было мыть с мылом, потому что прикасаться к великом можно только чистыми руками. И с чистой совестью, – назидательно сказала председатель профкома. – Оттирать пробовали?

– Да, Клавдия Трифоновна. Пробовали оттереть чистыми концами. Ничего не выходит, только размазывается, всё-таки, машинное масло, – доложил я, – тут, наверное, этиловый спирт нужен, но где его взять? Его же в обрез выдают для протирки концевых мер, сами знаете, как он быстро у нас заканчивается.

– Знаю. Но спирт здесь не поможет. Оттереть машинное масло помогает растворитель или уайт-спирит, – сказала Клавдия Трифоновна, – давай-ка, Верочка, сбегай в лабораторию, попроси баночку, у них там наверняка есть.

Вера побежала. Клавдия Трифоновна уселась на первый ряд и обмахивалась какой-то бумажкой, похоже ей стало дурно от того, что мы сотворили с Лениным. Остальные стояли молча, уткнувшись глазами в пол. Только Аллочка подошла к профоргу и вкрадчиво спросила:
– Клавдия Трифоновна, а в этом году у нас ещё будут путёвки за границу?
– В мае у нас было две в Венгрию, в августе была одна в ГДР, а в декабре будет одна путёвка в Румынию.
– А можно мне подать заявление на эту путёвку?

– Подать можно, но её уже давно обещали Савостьянову, он у нас ветеран. А вам, комсомольцам, должен ваш райком ВЛКСМ выделять. В прошлом году, например, было целых три путёвки в Польшу для комсомольского актива. Так что, проси у Костровой, – Клавдия Трифоновна выразительно посмотрела в сторону Ирины.

– В этом году путёвок нам не обещали, – вступила та в разговор.
– Честно говоря, не понимаю я, чего всё рвутся за границу. Что такого вы там надеетесь увидеть? Я сама была в восьми соцстранах, ничего такого особенного там нет, уж поверьте мне. А на те пятьсот рублей, что разрешают обменять, вы ничего стоящего купить не сможете, разве что джинсы и сапожки какие-нибудь. И ещё: ты, Шустерова, учти, если тебе всё-таки и выделят путёвку по комсомольской линии, то парткомиссию ты в такой мини-юбке никогда не пройдёшь. Девушкам следует быть скромнее, – Клавдия Трифоновна с презрительным неодобрением посмотрела на Аллочкины ножки в кружевных чулках.
 
Аллочка сделала вид, что не заметила этого взгляда и стала старательно складывать кнопки в коробочку.

Тут в актовый зал вернулась Вера с пузырьком уайт-спирита и пачкой чистых тряпок в руках. Молодец, что про тряпки сообразила!

Ирина смочила одну тряпку уайт-спиритом, привстала на цыпочки и стала робко тереть щёку вождя. Пятно стало не таким чёрным и не таким чётким, зато расплылось по всей правой щеке.
– Ты так только грязь размазываешь, – сказал я и жестом показал Ирине, чтоб отошла в сторону. Хочешь, чтобы было сделано хорошо – сделай это сам. Я смочил уайт-спиритом новенькую тряпку и стал с остервенением тереть то, что размазала Ирина. Пятно размазалось по щеке вождя буро-коричневыми разводами, образуя причудливый рисунок.

– Может быть, нам так и оставить? – робко спросила Аллочка, – издалека можно будет подумать, что бюст у нас не гипсовый, а мраморный. По крайней мере, одна сторона. Может быть, товарищи из райкома не поймут?

– Да что ты такое говоришь, Шустерова? Как могут товарищи из райкома партии чего-то не понять? – строго спросила Клавдия Трифоновна и так посмотрела на Аллочку, что лицо у девушки стало таким же красным, как её трусики.

– По-твоему, второй секретарь райкома не сможет отличить мраморный бюст от гипсового? Откуда только у вашего поколения такой нигилизм и неуважение к старшим! Трите дальше, – скомандовала Клавдия Трифоновна.
Я сменил тряпку и принялся тереть ещё усерднее, но практически с тем же результатом.

– Я вижу у вас, ребята, ничего не получается, – с разочарованием констатировала Клавдия Трифоновна.
Я протянул ей тряпку и бутылку с уайт-спиритом, на, мол, попробуй сама, может у тебя лучше выйдет, раз уж такая умная. Но председатель профкома посмотрела на меня, как на сумасшедшего.

Чтобы как-то реабилитироваться, я внёс более конструктивное предложение:
– Клавдия Трифоновна, раз уж никак не оттирается, может быть мы с ребятами просто задвинем этот бюст обратно за кулису, а там его никто не заметит.
 
– Ты соображаешь, Парамошкин? Какое партсобрание без Ленина?
– А что такого? У нас на заднике сцены висит художественно выполненный транспарант, в виде красного знамени, там и Маркс, и Энгельс, и Ленин. Так что Ленин будет с нами «фотографией на белой стене».

– Транспарант это одно, а бюст вождя – это другое. Идеологическое оформление утверждено где надо и кем положено, так что бюст должен быть. Без бюста никак нельзя. Красный уголок без бюста Ленина, это всё равно как красный угол без иконы. Ты, Парамошкин, видел когда-нибудь церковь без икон?

– Нет, не видел. Но я в церковь не хожу, я же комсомолец.
– То, что ты не посещаешь учреждение религиозного культа – это правильно. Религия – это пережиток и, как сказал Ленин, опиум для народа. Но знать, что там у них в церкви творится, ты обязан. Это необходимо, чтобы проводить грамотную атеистическую пропаганду среди несознательного населения.
 
– Вообще-то, за идеологию и пропаганду у нас Ирина отвечает. Но, если что, общее представление об этом опиуме я, разумеется, имею. Ходил на экскурсию в Успенский собор Кремля.
– Тогда тебе следует понимать, что в церкви обязательно должен быть алтарь, а на нём в обязательном порядке должны быть иконы: на самом верху Троица, потом Спаситель, потом Богородица, а ниже апостолы и святые. Причём, строго в определённом иерархическом порядке. Вот и в Красном уголке тоже всё должно быть по предписанному порядку, понял?

– Понял, Клавдия Трифоновна. Порядок – половина жизни! Наверху у нас вместо Святой троицы, три основоположника марксизма-ленинизма, внизу бюст Ленина, – кивнул я, – а где же апостолы?

– Хватит тут мне дурачком прикидываться и проводить неуместные  аполитичные аналогии! Вместо апостолов, товарищ Парамошкин, у нас на фасаде заводоуправления, как им и положено, висят члены Политбюро ЦК КПСС. Слева, всегда чуть крупнее, портрет Генерального секретаря Леонида Ильича Брежнева, а дальше, чуть поменьше – члены Политбюро в алфавитном порядке. Всё согласно утверждённого отделом пропаганды и агитации предписания.

– А нельзя ли нам, Клавдия Трифоновна, сегодня как-нибудь обойтись без «икон»? Я вот как-то был на экскурсии в мечети, так там вообще никаких икон нет, а только лозунги из корана.  Значит, так тоже можно…

– Коран – для мусульман, а у коммунистов – свой устав, атеистический. Устав КПСС. И ты, Парамошкин, со своим уставом в чужой монастырь не суйся. Вот смотрю я на тебя, Парамошкин… Есть у тебя высшее образование. И госэкзамен по научному коммунизму ты наверняка сдавал. И парень ты, вроде, не совсем глупый. Я даже собиралась тебе рекомендацию для вступления в кандидаты в члены давать. А вот сейчас вижу: не готов ты ещё в идеологическом плане, сыроват, много у тебя в голове ещё всяких глупостей,– Клавдия Трифоновна сокрушённо покачала головой. – Короче, молодёжь, бюст Ленина на сцене Красного уголка во время партсобрания должен быть обязательно. И не о чем тут дискутировать.
 
– Так как же нам тогда быть, Клавдия Трифоновна? – спросил я.
– Сейчас узнаем. Пойдём со мной в техническую библиотеку, доложим ситуацию секретарю парткома.

Я не заставил себя уговаривать, сразу спрыгнул со сцены и быстрым шагом направился в техническую библиотеку, а Клавдия Трифоновна, вздыхая и прихрамывая, пошла за мной. Когда я вошёл, библиотекарь Маша подняла на меня взгляд. В нём, кроме вполне естественного вопроса, я прочёл ещё и молчаливый укор, на мой взгляд не вполне заслуженный:
– Что-то ты, Сергей, зачастил сегодня к нам в библиотеку, – сказала она, даже не скрывая своего недовольства, и зачем-то провела рукой по своим волосам, – никак тебя тяга к научным знаниям одолела? Надеюсь, на этот раз никого с собой не привёл?

Я только успел поднести палец к губам, как в дверь библиотеки вошла Клавдия Трифоновна.
– Марья, где тут у тебя телефон? Мне нужно срочно в партком позвонить.

Маша встала из-за стола, одёрнула юбку, застегнула пуговку на вороте блузки, снова поправила причёску, подошла к стойке, у которой стояла Клавдия Трифоновна, сняла со стоявшего под самым носом у той телефонного аппарата трубку и вручила её Клавдии Трифоновне в руки. Профоргу осталось только набрать на диске номер парткома.

– Сергей Васильич, это Купцова беспокоит. У нас ЧП. Эта несознательная молодёжь под руководством Парамошкина и Костровой запятнали Ленина. Хорошо, я вовремя заметила. Даже не знаю, что было бы, не зайди я в актовый зал проверить. Дело могло бы получить политический резонанс. Представляете, эти охламоны умудрились схватиться грязными руками за бюст Ильича! Теперь у нашего Ленина на правой щеке грязная пятерня отпечаталась. Выглядит так, будто кто-то посмел Владимиру Ильичу дать пощечину.  Нет, Сергей Васильич, я пока ещё не выяснила, кто мог такое сотворить, но мы с начальником первого отдела завтра же это выясним, разумеется, со всеми вытекающими. Со мной тут Парамошкин, ему нужны ваши ЦУ. Передаю ему трубку, – Клавдия Трифоновна с укоризной посмотрела на меня, будто это не она на меня наябедничала, а я на неё, и сунула мне в руку телефонную трубку.

– Сергей Васильич, тут такое дело… Вы же знаете, накануне у нас в актовом зале проводили детский утренник, и кто-то совершенно безответственно без соответствующего разрешения парткома и согласования с профкомом посмел задвинуть бюст Ленина за кулисы. Не знаю уж, кому на детском утреннике мог помешать Ленин. Дети ведь дедушку Ленина любят. И он их тоже любил, все знают. Не понимаю, как вообще у нас в стране Ленин мог кому-то помешать! Вот нам с ребятами и пришлось постамент с бюстом обратно двигать, а он, сами знаете, какой огромный и тяжёлый… Так вот, он чуть не свалился. Так что ребята еле-еле его успели подхватить, чтобы не допустить падения с постамента. Ну, вот и перепачкали его случайно с одной стороны, – я изо всех сил старался сразу выложить как можно больше информации, чтобы свести к минимуму возможные вопросы парторга.
 
– Так, ясно. Чем перепачкали? – только и спросил Сергей Васильич. По телефону лица парторга не было видно, но я по голосу догадался, что на другом конце провода это лицо покрылась яркими красными пятнами. Не дожидаясь моего ответа на поставленный вопрос парторг дал свои ценные указания:
– Оттирайте немедленно! До собрания чуть больше получаса осталось!

– Пробовали оттирать, Сергей Васильич, и чистой тряпочкой, и уайт-спиритом. Практически не оттирается, только ещё хуже размазывается. Я предложил бюст обратно за кулисы задвинуть, чтобы никто не заметил, но Клавдия Трифоновна говорит, что без бюста Ленина никак нельзя.
– Клавдия Трифоновна совершенно права. Партсобрание без бюста Ленина проводить невозможно, тем более, что сегодня на собрании будет присутствовать лично второй секретарь райкома партии.

Я в растерянности молчал, не зная, что сказать.
Тут ко мне молча подошла Маша, держа в руке небольшой бюст Ленина. Разговаривая с парторгом, я даже не заметил, как она сняла его с книжной полки, где он стоял по соседству с Менделеевым и Архимедом.

– Сергей Васильич, а что, если мы вместо этого  испачканного бюста, другой поставим? Вот тут в технической библиотеке как раз имеется бюст Владимира Ильича, правда он в кепке, зато абсолютно чистый. Вы же знаете, что у нашей Марии в библиотеке всегда образцовый порядок.
– Кепка – это не страшно. Но насколько я помню, бюст у нашей Марии очень маленький.

У меня промелькнула мысль, что парторг явно недооценивает нашу Машу. Бюст у неё очень даже не маленький, а совсем наоборот. Особенно это заметно, когда она надевает обтягивающую водолазку. Видно парторг совсем заработался у себя в парткоме, что не замечает такого очевидного факта.
– Такой бюст уместен на письменном столе в парткоме, а не на сцене большого актового зала, – продолжил секретарь парткома, – его даже с первого ряда не разглядишь.
Только тут до меня вдруг дошло, что парторг имел в виду вовсе не Машин бюст, а бюст Ленина из библиотеки.

– Сергей Васильич, а что, если нам поставить большой бюст Владимира Ильича, так сказать, в профиль? Ведь если его поставить левым боком к залу, то масляных пятен на правой щеке видно не будет, – предложил я.
– Где ты видел, Сергей, чтобы бюст устанавливали в профиль? Это же не барельеф и не этот, как его… не горельеф… – на этом странном слове Сергей Васильич замолчал, так и не закончив фразы. Я догадался, что он прикрыл трубку рукой и разговаривает о чём-то с кем-то, вошедшим в его кабинет.

– Вот что, Сергей, – продолжил парторг после паузы. – Второй секретарь уже прибыл на проходную, сейчас его проводят ко мне в партком. Пока мы тут будем за чаем обсуждать текущее международное положение, вы должны привести бюст Ленина в полный порядок. У тебя не больше двадцати минут. Дольше мне секретаря райкома в своём кабинете не удержать.

– Сергей Васильич, а может быть, чтобы выиграть время, наши девушки ему экскурсию по заводу проведут? С посещением кузницы и термички, там раскалённый металл, это очень красиво, ему понравится. А мы с парнями тем временем, что-нибудь придумаем.

– Нет, Сергей, на экскурсию по заводу Владислав Константинович не пойдёт – мы её для него проводили в прошлом году, когда у нас был митинг в поддержку народов Африки в их борьбе с американским империализмом. Делайте с ребятами, что хотите, но незапятнанный бюст Ленина должен стоять на постаменте и смотреть в светлое будущее, то есть строго в зрительный зал, – на этих словах парторг повесил трубку.

Я впал в ступор, который длился целых пятнадцать секунд. За это время я успел два раза зажмуриться, а Клавдия Трифоновна, тяжело дыша плюхнулась на Машин стул и расстегнула верхнюю пуговку своей блузки. Маша в тревоге переводила взгляд с меня на председателя профкома, оценивая, кому из нас раньше дать подышать ваткой с нашатырным спиртом.

– Серёж, а что, если пятно закрасить белой краской, – робко предложила она.
– Точно! Машуня, какая же ты умница! А ты Аристарха сегодня видела? – спросил я, жестом показав, что я в порядке и ни в нашатыре, ни в какой-либо иной медицинской помощи больше не нуждаюсь.
– Его сегодня на работе не было, он на больничном, – ответила Машенька.
– А он тебе, как обычно, ключей от своей мастерской не оставлял? – спросил я, – дай, пожалуйста, а то у меня времени нет бежать на вахту за дежурным комплектом ключей.

Девушка открыла ящик своего письменного стола и достала оттуда ключ на кольце, к которому был приделан рым-болт М16.
– Спасибо, Машуня, чтобы я без тебя делал! – сказал я и побежал в конец коридора, где располагалась мастерская заводского художника Аристарха.

Только политически несознательные люди, которые ещё иногда кое-где встречаются,  могли не понимать, зачем в штатном расписании машиностроительного завода существует должность художника, и почему под художественную мастерскую отведено довольно большое помещение на одном этаже с актовым залом и технической библиотекой.  Но ведь должен же кто-то оформлять соответствующие лозунги и транспаранты в соответствии с поступившими из райкомов КПСС и ВЛКСМ распоряжениями. Должен же кто-то выпускать молнии об очередных производственных рекордах победителей соцсоревнования и оформлять доску «Не проходите мимо». Такую ответственную работу не поручишь первому попавшемуся токарю или фрезеровщику. Тут нужен профессионал.

У нас таким профессионалом был новый широко образованный и высоко интеллектуальный художник-оформитель Аристарх, сменивший на этом посту Анатолия, когда тот решил устроиться работать на кладбище. Оказалось, что гравировать надписи на надгробьях значительно выгоднее в материальном плане, чем писать текст на транспарантах. Но Аристарх, похоже, за длинным рублём не гнался, по крайней мере, не пытался высекать его из чужого горя. Для него главным, как он говорил, была возможность творить в свободное от оформления транспарантов рабочее время и при этом ничего не платить за аренду помещения мастерской. Свои шедевры, за исключением двух-трёх натюрмортов, демонстративно вывешенных на левой стене мастерской, он никому из заводчан не показывал, а выставлял их в художественных салонах, причём, под псевдонимом. А запасной ключ от своей мастерской Аристарх оставлял Маше, доверяя ей в его отсутствие поливать фикус в кадке и цветы на подоконниках.
 
Я не без труда открыл дверь мастерской, потому что она была с секретом. Нужно было её сначала потянуть на себя, а уж потом поворачивать ключ в скважине. В центре мастерской стоял огромных размеров стол, на котором лежала обтянутая красной тканью рама будущего транспаранта. Аристарх успел написать на транспаранте только первую букву «С». Я не стал гадать, какой текст он написал бы, если бы не заболел. Слишком много могло быть вариантов, например, «Слава КПСС!» или «СССР – оплот мира во всём мире». Главное в настоящий исторический момент было то, что эта буква «С» была написана белой краской. Именно эта краска и была мне нужна. Я начал шарить по полкам, на которых стояли банки с темперой и масляными красками. Банок было много, но преобладало два цвета: красный и белый. Попадался ещё и чёрный, но реже, так как использовался Аристархом исключительно для некрологов.
 
Найдя белую краску, я стал искать подходящие кисти. Оказалось, что Аристарх хранил их в шкафу, стоящим в другом углу мастерской. Я ломанулся туда и по пути случайно задел завешенный куском брезента мольберт, стоящий у окна.
Брезент упал на пол, и перед моим взором предстал мастерски выполненный портрет обнажённой девушки, сидящей на краешке стула. Девушка на картине заложила ногу на ногу, а руки скрестила, на животе. Спину она держала очень прямо, отчего её соски вызывающе задирались кверху. Девушка лукаво смотрела с портрета, чуть прищурив свои пронзительно-васильковые глаза.
 
«Так вот чем Аллочка занимается в рабочее время, пока Иван Матвеич находится в командировке!» – подумал я – «позирует Аристарху, причём нагишом. Ничего себе! Но ничего не скажешь… Портрет замечательный, хотя и незаконченный. И художник – настоящий мастер, да и натура – хороша. Я бы с удовольствием повесил такую картину в своей спальне, вот только трудно было бы объяснить жене, зачем».
Эх, если бы не Ленин! Признаюсь, я очень ценю настоящее искусство и мог бы, пожалуй, простоять бы перед этим портретом ещё долго, изучая детали, но… нужно было спасать нашу заводскую парторганизацию. Я накинул упавший брезент обратно на мольберт, одёрнул его, чтобы полностью скрыть портрет, схватил две кисти и банку с белой краской и быстрым шагом покинул мастерскую.
 
– Маша, закрой, пожалуйста, мастерскую, а то у меня руки заняты. Ключи в замке, – попросил я, пробегая мимо технической библиотеки.
Маша, стоящая в коридоре, кивнула и пошла запирать мастерскую, а Клавдия Трифоновна, вышла из библиотеки и, прихрамывая, поплелась за мной.

– Ты чего задумал, Парамошкин? – крикнула она мне вдогонку.
Время поджимало, и я не стал ничего отвечать. Больше дела, меньше слов!

– Вован, бери кисточку, замазывай пятно на пиджаке, – скомандовал я, поднимаясь на сцену, – а я замажу щёку. И смотри, поаккуратнее, не закапай постамент!
К счастью, краска была густой и укрывистой, а по оттенку не слишком отличалась от успевшего чуть пожелтеть от времени гипса.  В одну минуту мы с Володькой закрасили белым все чёрные пятна на бюсте Владимира Ильича. Все, кто был в зале, как завороженные следили за нашими мазками. А потом Вера сказала:
– Отлично получилось, вот только вам, парни, нужно было сначала бюст подравнять, а то у вас Ленин немного в бок косит.

– Сейчас поправим, – сказал я, взявшись за свежеокрашенный бок бюста.
Володька потянул к бюсту свои грязные лапищи, чтобы помочь, но я так зыркнул на него, что он замер на месте и, кажется, даже перестал дышать.

Я направил взор вождя строго в середину зрительного зала, и спросил:
– Ну, как теперь?
– Здорово вышло, Сергей! – сказала Ирина.
– Молодец, Парамошкин! – сказала Клавдия Трифоновна, взобравшись на сцену и обойдя бюст со всех сторон, – можешь, если постараешься. Всем спасибо, ребята, справились! Как раз до начала собрания десять минут, сейчас народ начнёт собираться. Вот только тут на полу краску нужно бы вытереть, чтобы кто-нибудь из президиума случайно не запачкался. Не ровен час, испачкаете белилами туфли секретарю райкома.

Я протёр тряпочкой, смоченной в уайт-спирте, несколько пятен белой краски с паркета возле постамента:
– Всё, теперь чистота и порядок. Всем спасибо! – гордо провозгласил я. – Пойдём, ребята, мы своё дело сделали. Пусть заседают.

Клавдия Трифоновна осталась в зале и села в первом ряду, а мы, молодёжь, пошли к выходу. В фойе Вера с Игорем, шедшие впереди, отделились от нашей компании и, встав у окна, стали что-то обсуждать шёпотом. Ирина с Аллочкой и Сашкой пошли дальше, а меня, потянув за рукав, задержал Володька.

– Чего тебе, Вован? – спросил я с досадой. Он ведь отвлёк меня от важных размышлений. Глядя вслед Аллочке, я пытался на глаз определить, удалось ли нашему художнику правильно передать пропорции её тела. Ведь у меня глазомер точнее немецкой рулетки.

– Серый, ты мне обещал билет на районную дискотеку. Не забыл? – спросил Володька.
– Не забыл. Раз обещал, значит выделю, хотя за то, что ты сотворил с Лениным… На этот четверг билетов уже не осталось, так что в следующий вторник, когда буду в райкоме, заберу билеты у инструктора, а в среду заходи за билетом ко мне в цех.
 
– Слушай, Серый, я же вам всегда помогаю, когда нужно. Ты же знаешь. Выдели мне два билета, – голос Володьки вдруг стал каким-то вкрадчивым и тихим, – я Алку хочу пригласить.
– Нет, Вован, два билета я тебе выделить никак не могу, – сказал я, удивившись такой наглости. Вот ещё, чего захотел! Да любой бы нормальный парень захотел Аллочку Шустерову на районную дискотеку пригласить, тем более, если бы видел её портрет кисти нашего Аристарха.

– Ну, Серый, не жидись ты, – начал канючить Вовка.
– Это, Вован, совершенно невозможно! Как ты не понимаешь! Количество билетов ограничено, всего четыреста штук на весь район. Из них штук пятьдесят-шетьдесят сразу по всяким блатным расходится, кто работает в аппарате райкома комсомола и исполкома. Остатки выделяют предприятиям района по квотам, пропорционально численности комсомольской организации. Наш завод маленький, нам всего один билет в неделю положен.
 
– Не может быть! Не такой уж у нас завод маленький, чтобы нам только один билет! Ну, не будь ты чем щи наливают, достань мне ещё билет! Ты же можешь, у тебя же там инструктора знакомые, –  продолжил канючить Вовка.

– Дурной ты, всё-таки, Вован! Ты подумай, зачем тебе Алка там, на районной дискотеке? Кто же в Тулу со своим самоваром ездит! С нашей Алкой ты запросто можешь танцевать каждую неделю на нашей заводской дискотеке. Её и приглашать туда не нужно, она сама придёт. Она наших дискотек никогда не пропускает. А на районной дискотеке в «Софии» будет сотни две девчат с ткацко-прядильной фабрики и из объединения «Верхний трикотаж», на любой вкус. А ещё из ансамбля народного танца. Знаешь, какие! Все как на подбор, только и ждут, чтобы такой видный парень, как ты, их заметил. Только ты перед танцами не забудь как следует руки вымыть. По-хорошему, следовало бы тебя не на дискотеку, а в баню отправить, чтобы руки мыть научился, перед тем как прикасаться к великому.

– Да ты на свои посмотри, весь в краске, – разочарованный упущенной возможностью соблазнить Аллочку дефицитным билетом, Володька протянул мне пузырёк с уайт-спиритом и чистую тряпочку, и отправился к себе в цех фрезеровать шпоночные пазы.
Я потёр руки тряпочкой, смоченной уайт-спиритом, кое-как оттер с них белую масляную краску, выбросил тряпку в урну, а пузырёк заткнул пробкой и засунул в карман халата.

Мне надо было пойти в техническую библиотеку, позвонить в партком, доложить, что всё к собранию готово, ну и Машу отблагодарить. Я вышел из фойе, где собралось уже много рабочих из кузнечного цеха, очевидно закончивших работу и ушедших на собрание раньше других. Завод большой, в кузнечном цеху меня мало кто знал, поэтому за руку со мной никто не здоровался, только кивали.

Направляясь в библиотеку, я вышел в коридор, и тут же в дверях наткнулся на идущих мне навстречу директора завода и секретаря парткома. Они, забежав на пол шага вперёд, сопровождали шествующего между ними уверенной поступью второго секретаря райкома КПСС. Второй секретарь был в тёмно-сером костюме, непонятно-какой тёмной расцветки галстуке, а подмышкой у него была, как и положено, чёрная кожаная папка. Он шёл не спеша, и степенно кивал в такт тому, что ему тихо докладывал директор завода Иван Александрович. Очевидно, слова директора соответствовали ожиданиям районного руководства. А секретарь парткома Сергей Васильич с напряжённым и сосредоточенным лицом прислушивался к их разговору, боясь пропустить что-нибудь важное. Ведь важным могло оказаться абсолютно всё, что бы ни сказал второй секретарь.

Заметив меня, парторг одним лишь кратким взглядом задал мне вопрос, удалось ли комсомолу решить поставленную партией задачу. Я как мог широко улыбнулся ему в ответ, мол, всё в порядке, и напряженное лицо парторга растянулось в улыбке.

– А вот это, Владислав Константинович, наша смена. Разрешите вам представить, это заместитель секретаря нашего заводского комитета комсомола Парамошкин, между прочим, его участок – победитель соцсоревнования за третий квартал. Тоже Серёжа, и тоже, как и я в молодости, работает старшим мастером в четвёртом цехе, – представил меня парторг.

– Здравствуйте, молодой человек, –  второй секретарь райкома протянул мне руку, – молодец, Сергей, молодёжь должна равняться на старших.
– Здравствуйте, Владислав Константинович, –  сказал я, с чувством отвечая на его крепкое рукопожатие, – стараемся оправдать доверие…

– Он у вас уже член партии или ещё кандидат? –  поинтересовался второй секретарь.
– Планируем принять в кандидаты до конца текущего года, –  ответил парторг.
–  Это правильно! –  сказал второй секретарь, – партии нужны инициативные молодые кадры, за ними будущее.
 
Он, тут же потеряв ко мне интерес, свернул к вывешенному в фойе плакату с фотографиями победителей соцсоревнования. Директор и парторг последовали за ним.
–  Хорошо, товарищи, что у вас среди передовиков достаточно много женщин. Не ожидал. Я, честно говоря, думал, что на машиностроительном заводе их будет меньше, всё-таки, у вас тут не швейная фабрика… А! Вот этого я, кажется, только что видел, –  воскликнул второй секретарь, ткнув пальцем на мою фотографию в третьем ряду, – этот, как его...ещё такая фамилия забавная...
– Парамошкин, – подсказал Сергей Васильич.
– Вот-вот, Парамошкин, – кивнул второй секретарь.
 
Я, пробиваясь сквозь толпу спешащих в актовый зал рабочих, уже успел к тому времени отойти от начальства метра на три-четыре, но даже с такого расстояния заметил на руке Владислава Константиновича пятна от белой краски.
 
Он тоже их заметил, и достав из кармана носовой платок, стал вытирать им правую ладонь.
«Может, вернуться и предложить ему уайт-спирит?» – подумал я, но решил, что лучше больше сегодня на глаза начальству не попадаться.
 – Этот ваш, Парамошкин руку мне какой-то краской перепачкал, – сказал второй секретарь, и в его голосе мне послышалась легкая досада, но он с оптимизмом продолжил:
– Сразу видно: хороший парень, от работы не бегает, рук запачкать не боится… Ну, что, товарищи, пошли в зал, пора начинать собрание.

Руководители зашли в зал, вслед за ними потянулись и рядовые коммунисты. Вскоре из-за двери послышался усиленный микрофоном голос парторга:
– Товарищи, кворум пришёл. Разрешите закрытое партийное собрание считать открытым.
 
Я вышел из фойе и зашёл в техническую библиотеку. Маша подняла на меня вопросительный взгляд, но ничего не сказала, а только поджала губки и зачем-то провела рукой по своим пышным волосам.

– Красивая прическа! – сказал я, – Кажется, это называется каре?
Это я так специально спросил, из вежливости. На самом деле, я прекрасно знал, как такая причёска называется. У моей жены такая же.

– Надо же! Заметил-таки! – сказала она и ещё раз провела рукой по волосам.
– Я, между прочим, сразу заметил, просто постеснялся при Верке с её старомодным хвостом обсуждать такие вещи, – ответил я, – кстати, тебе очень идёт.

Девушка встала из-за стола и подошла к висевшему на стене небольшому зеркалу, едва заметным движением подправила якобы непослушный локон и обернулась ко мне. По выражению её милого лица, оказавшегося совсем рядом с моим, я догадался, что прощён, и она больше не сердится.
 
– Ну, как там у вас в актовом зале? Удалось разрулить ситуацию? – спросила Маша, хотя не думаю, что она хоть на минуту сомневалась, что мне удастся всё разрулить. Она меня хорошо знает, мы же с ней не первый год... чай пьём.

– Слава богу! Еле-еле успели до начала собрания. Ильич теперь блестит как новенький, – ответил я.
– А ты почему не на партсобрании?

– Мне не положено. Сегодня у них закрытое собрание, только для членов и кандидатов. Так что я сегодня задерживаться не планирую. Могу тебя после смены проводить до метро.

– Сегодня не получится. У меня сегодня институт, так что я прямо сейчас убегаю на занятия.
– Жалко. Слушай, Машунь,а как у тебя с институтом в этот четверг? Есть занятия?
– Нет. А что?

– В четверг районная дискотека в «Софии». Есть два билета. Давай сходим?
– Серёжка, здорово! Давай! – Машенька заулыбалась, а когда она улыбается, у неё на щеках появляются уникальные ямочки. Уникальные, потому что таких симпатичных ямочек больше ни у кого нет.

– Слушай, Серёж, а Женя твоя не обидится, если ты на дискотеку без неё пойдёшь? – вдруг забеспокоилась она.

– А что ей обижаться? Мы же вместе не можем никуда ходить, кому-то нужно дома с Ромкой сидеть. Зато она эту в пятницу со своими одноклассниками встречается, а я с Ромкой.

– Серёжа, будь джентльменом, поухаживай за дамой, подай мне, пожалуйста, пальто, – попросила она, улыбаясь.
– С удовольствием, – я потянулся было к вешалке, но девушка остановила меня, схватив за рукав:

– Серёжка, стой! Давай уж лучше я сама оденусь, а то ты мне новое пальто перепачкаешь! Посмотри на свои руки, они же у тебя все в краске! Как же так, чумазей ты этакий?
– Ой! Это же я сегодня к великому прикоснулся…

___
Примечания
* ОГТ - отдел главного технолога;
ОГК - отдел главного конструктора;
БПП - бюро подготовки производства;
** КБ - конструкторское бюро;
*** замша - заместительница (жарг.)