Страшные сказки

Старуху никто не любил - её опасались. Высокая, с прямой, как палка, спиной она была высокомерна и неприступна - отрешённо следила за мелкой вознёй и сумбуром большой коммунальной квартиры. Черепашьи глаза, выцветшие от прожитых лет, безучастно скользили по лицам соседей. Клещи узкого подбородка и длинного носа тисками сжимали морщинистый рот. Она походила на спящую хищную птицу. Не дай бог её разбудить!
 
- Ведьма, - шептались соседи. Но тихо-тихо. Издалека.

Единственный человек, с которым старуха вела разговоры, и кто её не боялся, была девочка лет десяти. Она допоздна засиживалась у старухи, заслушиваясь бесконечными волшебными историями - страшными, но всегда с хорошим концом, - жмурилась от сладкого ужаса и угощалась печеньем, осторожно беря его из маленькой фарфоровой коробки – две-три штучки, не больше. Это была очень воспитанная девочка.

Фантазии старухи были неистощимы. Девочка закрывала глаза и оказывалась на опушке волшебного леса, где весной распускались диковинные голубые и бледно-лиловые подснежники. Она бродила по травянистым закрайкам, окаймлённым пушистыми редкими соснами, собирала цветы на солнечных полянах и постепенно, незаметно для самой себя, повинуясь странным танцам давно омертвевшей листвы, околдованная пряным дыханием диких трав, шла сквозь чащобу вглубь леса. Она пробиралась по скрытым тропам, по укромным тенистым бочажинам, по сонным течениям полупрозрачных ручьёв, сквозь дремоту их медленных вод, мимо чёрных осин и причудливо-странных коряг к центру огромной и страшной трясины. Здесь её поджидали или кикиморы, притаившиеся на плавнях среди ив, тростника и осоки, или злой людоед, поселившийся в чёрном бревенчатом доме за изгородью, увенчанной иссохшими человеческими черепами, или – и того хуже! – голодный костлявый лешак. Но спасенье всегда приходило!

Иногда трясина оборачивалась топким прудом, густо заросшим хвощом, с редкими островками скромных жёлтых кубышек, чьи корневища скрывались в коварном придонном иле, а широкие листья служили прибежищем для бесчисленных водяных насекомых. У самого берега прогретые солнцем глубины парили густым влажным цветочным духом; пружинистый пёстрый ковёр из ежеголовника и болотного ириса настойчиво приглашал неосторожного путника ступить на него, чтобы навеки остаться в обманно-приветливых водах.

В начале лета 1941-го года началась война. Девочка не верила в неё, воспринимая, как ещё одну длинную страшную сказку. «Но когда же, когда же наступит счастливый конец?!» - беспрестанно твердила она.

В июне отец девочки ушёл на фронт. В июле, ещё до начала блокады, скончалась старуха – годы взяли своё! В ноябре умер единственный не сумевший эвакуироваться сосед. В декабре домой не вернулась и мама – попала под бомбёжку или замёрзла на улице. Как погибла она, никто никогда не узнал. Девочка осталась в квартире одна. Она была обречена.

Вечером того же дня тихо скрипнула дверь. На пороге стояла старуха. Мёртвые глаза отрешённо смотрели куда-то в пустое пространство.

- Пойдём, - сказала она.

«Это смерть навестила меня», - решила девочка. В отчаянии дрожащей ладошкой она указала на стол. На нём лежал кусочек чёрного хлеба. Девочка всхлипнула:
 
– У меня ещё есть еда. Не хочу… не хочу… умирать…
- Не бойся, - старуха протянула истончённую голодом жёлтую руку.

Всё было, как прежде: стол, комод, небольшое трюмо… Только печка стояла в углу. В ней трещали сухие поленья. На столе разместилась знакомая банка с печеньем.

- Ешь, - сказала старуха.

Девочка взяла сдобное сахарное лакомство. И, как прежде, закрыла глаза. Открыла. Старуха исчезла.

Печенье не кончалось всю долгую серую зиму. Девочка, конечно же, догадывалась, что фарфоровая коробка была непростой, и что всё, что с ней приключилось, – это маленькое доброе волшебство. Последняя страшная сказка, рассказанная старухой. Страшная сказка с хорошим концом.

А потом наступила весна.
 
Девочка выжила.