Кузнец кн2 ч5 гл6

Глава 6. Неизвестность
     …Сигню была жива, но больна. Очень.
        Когда я увидел как она, как заворожённая смотрит на бегущие вверх по фитилям огоньки, я рванул её за руку, и мы в последнее мгновение успели влететь в потайной вход. Терем взорвался над нами, накрыв нас и выбитой дверью и кусками земли из обвалившегося потолка. Земля вздрогнула, наполняясь гулом горящего дома и я, боясь, что на нас обрушится сейчас весь свод хода, потянул Сигню за собой.
       — Вставай, вставай, бежим!
      И мы побежали. Но у неё сбилось дыхание, да можно и не бежать, дрожь земли осталась позади, ничего не рушилоь уже, можно остановиться...
       …Меня вырвало, я почти ничего не видела, нестерпимо болела голова, ещё от удара Астрюд, а тут и Ньорд…
      Я упала на колени, сгибаясь, кровь из разбитого носа продолжала идти, и её запах и вкус во рту, что вызывало новые и новые приступы рвоты. Наконец, совсем обессиленная, а начала дышать, откинувшись спиной на земляную стену подземного хода. Боян сел рядом со мной. Я зажала ноздри пальцами, чтобы остановить кровотечение, наконец.
       — Сейчас… Сейчас пойдём, милый, — проговорила я, посмотрев на Бояна, хотя почти не видела его лица от головной боли.
      — Надо идти, факелы скоро прогорят…
      — Да…
      Я попыталась встать, но ноги не чувствовали ничего, или это я не чувствовала…
     …Она не смогла даже встать. Я поднял её на руки. Когда я носил её на руках? Недавно, со стены спускались, как проводили рать. А до этого… Лебедица…
      Я не чувствовал тяжести, я очень спешил. И всё же путь неблизкий, и к концу уже и руки и спина заныли невыносимо, но мы добрались до выхода.
       — Сигню, я посмотрю, что снаружи, побудь здесь…
      Едва я отпустил её, едва она опять попыталась встать, как её вновь стало рвать. Выглянув на волю, я увидел, что бушует метель, если бы повозка не стояла у самого выхода, я не нашёл бы её. И лошадь, сбрасывающая временами наваливающийся на спину и голову снег. Нечего и думать, чтобы ехать сейчас, в такой пурге, угодим в полынью на озере. Поэтому я поставил палатку и развёл огонь. Уже рассвело, но из-за снегопада было сумрачно.
     Это особенная, на саамский манер, палатка, с отверстием наверху, куда уходил дым от костра, который сразу согрел меня, но не Сигню. Она дрожала крупной дрожью. Смыла снегом  кровь с лица, пока я занимался палаткой и костром. К счастью Ганна догадалась оставить здесь лекарский сундук Сигню. Она дала мне травы, заварить.
     Я смотрел на неё. Боги, как изуродовал! Губы разбиты, слева стёсан весь висок и скула, глаз заплыл…
      — Что очень страшно? – усмехнулась Сигню, заметив мой испуганный взгляд.
       — Изнасиловал тебя? – спрашиваю я.
       — Очень интересно, да?! – она покачала головой, сердясь. – Нет… Не далась бы я.
      Теперь я покачал головой:
       — Не далась бы… Ведь убил бы тебя со злости…
       — Главное, что тебя не убил, – проговорила она.
      И побледнев, выскочила на волю, я услышал, её снова вырвало…
      Пока готовился, отвар, пока остывал, её тошнило ещё несколько раз, только после лекарства заснула. Я лёг рядом, укрыл её и себя большим покрывалом из меха чёрной лисы. Сигню спала нездоровым сном, а я думал, позволила бы лечь рядом с ней, если бы не это недомогание.
     Для меня это было впервые – спать рядом с другим человеком. Чувствовать тепло тела, слышать дыхание, обнимать… Я позволил себе это сделать, когда почувствовал, что она не оттолкнула моих рук. Это счастье, вот так лежать рядом с любимой, и чувствовать, что никого в мире больше не существует только мы двое посреди бушующей стихии…
      Мы двинулись в путь только через сутки, когда метель утихла, наконец. Но Сигню большую часть времени спала. Так мы проехали озеро, не спеша, пришлось парус приструнивать, чтобы шибко не летели сани, от скорости Сигню снова мутило и рвало. На том берегу я сделал кибитку из паруса и мы двинулись на север, как и было условлено.
      Мы ехали неделю. И уже вторую. Но мы не находили наш ушедший отряд. Только к концу второй недели Сигню начала выходить на волю, синяки полиняли, ссадины почти зажили. Но она была ещё слаба, почти не говорила, но хотя бы стала смотреть, хотя ещё не начала улыбаться.
      Мы заходили в деревни, чтобы пополнить припасы, которые через неделю нашего путешествия закончились. Никто нашего отряда не видел, но и расспрашивать особенно, я опасался. Мы представлялись супругами-славянами, ушедшими из Сонборга, а что делать? Я теперь – Бажен, Сигню – Всемила.
       — Муж и жена, значит? – усмехнулась Сигню.
       — Так безопасней, — я пожал плечами, будто оправдываясь.
     Мы узнали, что Ньорд жив и теперь называет себя конунгом Свеи. Вот только Свея не желает называть его своим конунгом. И хотя асбинские и норвейские отряды, переходя от одного селения к другому, подавляют любое недовольство, всё же все надеются на возвращение конунга Сигурда.
       Но где сам Сигурд, никто не знает: «…Ушёл с Сонборгцами собрать силы. Дядюшка обещал ему дроттнинг Сигню вернуть, если он сдастся, и обманул. Сонборг-то сожгли дотла. Никто не знает теперь, где дроттнинг Сигню. Её ищут оба конунга. Сам Ньорд, сильно раненый, ушёл в Асбин»… Вот то, что мы узнали в результате распросов. Такие, как мы особенного удивления не вызывали. Много таких беженцев перемещается теперь по Свее, изгнанные нашествием Ньорда и норвеев из родных домов, и не только из Сонборга, но и из других йордов...
       Сигню стояла, кутаясь в шубку, но подставив лицо ярким лучам солнца, от которого у неё непременно выступят мелкие яркие веснушки.
       — Весна скоро, а? – тихо и как-то сладостно проговорила она, щуря длинные ресницы. Поглядела на меня, – Иди сюда.
      Я подошёл, она взяла мою ладонь и приложила к своему уже наметившемуся, ещё маленькому, круглому животу. Сквозь ткань рубашки и платья, я почувствую малюсенький толчок в мою ладонь и ещё один. Меня обдало нежным теплом. Это было обещание из будущего и… И момент необыкновенной близости с нею, с самой Сигню.
      Она принимала меня, мои ласки, не ропща разрешила мне засыпать рядом с собой, касаться себя, даже целовать своё лицо, руки, волосы. Она разрешила мне почти всё, кроме... Кроме единственного, за что я бы отдал всю мою оставшуюся жизнь, только бы испытать это снова... Но я не позволяю себе. Во-первых: она больна и к тому же беременна, а потому слаба и уязвима. А во-вторых: она не захотела этого уже однажды, когда была в силах, я не хочу сделать её ещё более одинокой, лишив единтвенного друга, каким я теперь был. Но как мне хотелось настоять…
      И всё же я и так получал так много, как никогда раньше в моей жизни.
      И то, что она сейчас так близко подпустила меня, так близко, как был к ней, наверное, только Сигурд, это новое, позволить приконуться к сркрпвенному, к будушему ребёнку, это признание, что моя близость ей приятна, желанна даже. Она так светло улыбается сейчас…
      Опусти ресницы хоть на миг, я поцелую тебя, по-настоящему, Сигню… Но под этим светлым, до дна пронизанным солнцем взглядом, я не посмел…

       …— Мы заблудились, Боян. Впереди нет нашего отряда. Надо повернуть назад, — сказала я.
       — Нельзя назад, Сигню. Да и некуда, Сонборг…
       — Не говори, — я заплакала…
 
      …Вообще теперь плачет почти каждый день. От слабости, от болезни, да и от горя. Наш Сонборг сожжён. И где наш конунг, мы не знаем…
       — Надо остановиться в каком-нибудь форте. И жить, пока не прояснится что-нибудь. Хотя бы не станет ясно, где Сигурд. Тогда…
      Ответом мне были новые слёзы. Я привык уже за эти недели. Такой слабой, такой больной я не знал её, даже, когда из чумного похода она вернулась одной своей тенью, в ней было больше сил и радости.
        …Мы приехали в один грёнаварский форт, намереваясь остаться тут. К фёрвальтеру отправился Боян, представляясь, как обычно, он – лекарь, я – помощница. Я ждала его в повозке на улице. Смотрела на людей, может быть, узнаем, что происходит в Свее, может быть, ещё появились вести…
      Но нет, обыкновенные будничные разговоры. Мальчишки пробежали, гоняясь друг за другом. Две женщины идут, обсуждают мужей, сердясь и смеясь вперемешку. Водонос прошёл мимо, покачивая скрипучим старым коромыслом.
      Боян вышел из дома фёрвальтера, за ним какой-то сморчок.
       — Он покажет нам дом, — сказал Боян по-русски.
      — Это твоя женка? – голос у сморщенного мужичка, такой же — сморщенный, но я вижу, что он ещё не старый, морщинистый только, будто сушеный.
       Он прищурился, глядя на меня. Я поправила повой, загораживая лицо, конечно, меня не знают в лицо по всей Свее, но всё же, я много ездила по городам, фортам и деревням, по всем йордам. Дроттнинг Свеи не сидела в тереме за шитьём…
       — Как зовут тебя, красавица? – по-русски спросил меня сморчок, хитро глядя на меня.
      — Всемила, — ответил за меня Боян.
      — Она немая у тебя? Такая красивая и немая, просто не жена, а клад.
       — Не немая я, — сказала я, понимая, что он хотел проверить, не врём ли мы, что славяне.
     – Ну вот, золота в кладе поубавилось, — замеялся сморчок, но стал даже симпатичным и вроде не сморчком совсем. — Ладно, не стыдись, Всемила, женщины все болтушки. Я – Кострома, ключник здешний, — он уселся к нам в повозку, показывая дорогу. — Времена нехорошие, ребятки. Асбинцы и норвеи повсюду, хозяйничают, насилуют, жгут, грабят, — будто облегчённо теперь говорил с нами, как со своими Кострома. — А ты лекарь, стало быть. Это хорошо, лишних лекарей не бывает. Это как серебра – всегда мало, — он смотрит опять на меня. — Значит, сгорел Сонборг дотла?
      …Сигню, теперь Всемила, побелев, качнулась, оседая спиной на узлы в повозке.
       — Что это такое с ней? – удивился Кострома.
       — Брюхатая она, — поспешил объяснить я.
       –– Твой али снасильничали? – вполголоса спросил Кострома, наклонясь ко мне.
       — Мой-мой, — ответил я не без удовольствия, но разве я не чувствую Сигниного малыша как своего? Я обнимаю его в её животе каждый день, всякую ночь.
      — А то, знаешь, сколько баб попортили, паршивцы, тьма!.. По всей Свее расползлись. Как теперь Свею обратно собрать… Это ж… Это только Великий Сигурд может, с нею, с Свана Сигню. А иде она теперь? Жива ли, нет, не знают. Правда, говорят, конунг Ньорд ищет её повсюду, наградить обещает даже… Женится на ней, думает, люди за ним будут. Да только рази ж она пойдёть за него?
      Мы добрались до низенького домика. Кострома легко спрыгнул с повозки:
       — Вот, дом ваш. Вона, лекарня, напротив.
     Мы вошли: здесь кухня, спальня, печь на обе половины. Чёрный ход с кухни во двор, там баня, пустой хлев.
       — Девчонку пришлю помогать, — сказал Кострома. – Ладно, обустраивайтеся. Милости просим.
       В эту ночь, мы впервые спим на ложе, которое станет нашим супружеским ложем так надолго, сколько это угодно будет судьбе. Осознание этого волнует меня, и Сигню сразу почувствовала это…
     …Ещё мне бы не почувствовать. Я понимаю, каким испытанием стало для него затянувшееся путешествие, когда он принуждён спать рядом со мной, не имея возможности прикоснуться, как ему хотелось бы.
     Мне легче. Мне каждую ночь является Сигурд. Каждое утро я просыпаюсь с полным ощущением того, что мы только что расстались… Иногда я вижу его с Эйнаром… тогда я просыпаюсь в слезах… я тоскую о них во сне и на яву бесконечно.
      Поэтому, да ещё и потому что болела долго, я не испытываю вожделения. И сегодня я поняла, что пришло время поговорить с ним, моим дорогим Бояном, моим «мужем» Баженом…
     …Я испугался этих её глаз, обрекающих меня… Я это сразу понял, и она поняла, что я понимаю…
       — Спасибо тебе, Никтагёль, — проговорила я, он очень облегчил мне сердце тем, что понял всё без слов…
      — За что это? – бледнея и потухая, спросил он, отворачиваясь.
      — За всё. За то, что вернулся за мной. За то, что спишь рядом, согревая не только моё тело, но и душу. За то, что не трогаешь меня. И за то спасибо, что сейчас ты всё понял без лишних объяснений, — она подняла ладонями моё лицо и долго смотрела мне в глаза, которые мне так хотелось спрятать… — Я люблю тебя.
      Боги! Дайте мне сил! Признаётся в любви, отказывая в ней навсегда… мне кажется, моё сердце разорвётся навсегда. А оно заныло болью навсегда.

       Я приехал к Рангхильде просить помощи в поисках Сигню. Я знал, что шпионство – это то, что лучше всего всегда было налажено в Брандстане.
      Она удивилась:
       — С чего ты взял, что она жива?
       — Сигурд ищет её, значит, уверен, что она жива. Он не может ошибаться.
       Рангхильда посмотрела на меня, будто испытывала.
       — Зачем ты её ищешь? Если не за тем, чтобы прикончить, то я найду и сама прикончу.
        — Затем, что Сигурд прячется. Я не знаю толком, где он, он готовит войско на меня. А Свея будет только у того, с кем Сигню. Если сама Свана Сигню признает меня конунгом Свеи, признают все... А там она может и умереть.
       Рангхильда поверила. О том, что я пылал страстью, она, конечно и помыслить не могла, не тот я человек для неё. Я и для себя не тот человек…
      — Она со скальдом. Так что ищи двоих сразу, — подсказал я Рангхильде.
      А сам вспомнил, какое тяжёлое ранение мне нанёс этот самый скальд, удивительно, что я остался жив. Да ещё и вылетел наружу из взорвавшегося терема… Не зря ношу имя Особар, оно верно оберегает меня.

       Мы с лагерем перемещались по северу Сонборгских земель, прячась в лесах. Конечно, мы готовили войско. Среди тех, кто ушёл подземным ходом немало ремесленников, куда больше, чем купцов, оставшихся в городе, ожидать нового конунга и присоединившихся к нам, после того как города не стало. Но многие мастеровые люди пали во время нападения Ньордовой рати.
         А с оставшимися мы каждый день ковали оружие, готовили доспехи. Скотины было мало. Хлеб на исходе и нового урожая вырастить некому, поэтому приспособились питаться, как древние предки – охотой, рыбной ловлей, тем, что находили в лесу: ягодами, грибами, диким мёдом. Всё, как хотел Ньорд – вернулись к тому, что было всегда…
       Хмельного почти не было. И всё же, несколько раз я, сходя с ума от тоски и ужаса, что не могу найти никаких следов Сигню, напивался. От этого становилось ещё хуже, я орал на весь лагерь и весь лес рыком раненого зверя, пугая алаев, бондеров, да самих зверей в лесах…
      После одного из таких вечеров ко мне пришла Хубава.
       — Сигурд, ты знаешь... хмельным боле сердца не заливай. Разорвётся, не выдержит, – она смотрела добрыми глазами, будто по голове гладила. А и погладила бы, я бы принял, не обиделся… — Хочешь, женщину к тебе пришлём?
       — Хубава…
       — А чего? Всё легше…
       — Как думаешь, ЕЙ сейчас легко? – я посмотрел ей в глаза, тёмные, грустные.
       — Ох, не знаю… — покачала головой Хубава, подбордок дрогнул.
       — Ты не думай, не такой чистый беспорочный  я… Позволял себе… — он смотрел на меня больными глазами. — Да только, это... хуже хмеля. Такая пустота, еще страшнее… — и вздохнул, отворачиваясь. — Без НЕЁ любви-то нет. А без любви знаешь… одно свинство.
      Я смотрела на него. Любви… Ах, ты ж, касатик ты наш… Правда, наверное, сын Эйнара Синеглазого… Ай-яй...
      Сердце у меня сжималось от нежности к этому богатырю, всесильному конунгу, которому тоже без любви не мила жизнь. И от ужаса, что натворила Рангхильда, позволив этой любви состояться…
      Но я нашла лекарство для Сигурда. Им стал их с Сигню сын. Я настроила Агнету и Ждану оставлять отцу Эйнара каждый вечер. Это заставило его прятать горе в глубины своей бездонной души, растворяя его любовью к малышу…
      …Да, наш мальчик рос. И Сигнина улыбка у него подталкивает биться моё сердце. Он скоро уже научился сидеть, играя в фигурки шахмат на шкурах, растеленых по полу моей палатки, разбрасывал мои писала со стола, куда я полюбил садиться, взяв его на колени.
      Я стал брать его на руки, обходя войско и перед учениями, он смотрел серьёзно вокруг, никогда не капризничал и не плакал. К лету он уже привык к этим нашим с ним совместным занятиям, стал тянуться ко мне на руки, предпочитая всем прочим, даже Агнете и Ждане, что кормили и нежили его.
      И уже стал произносить: «папа» уже вполне осознанно. Это слово, первое, что он сказал, заставило слёзы выступить на моих глазах – бедному малышу некого назвать мамой.
      А ещё, засыпая рядом с ним, чувствуя его тепло, я будто мог дотянуться до Сигню…