Потолок

Я смотрю на потолок. На черный провод лампочки, спрятавшийся под оранжевым абажуром. На взбухшие островки отслоившейся известки – еще чуток и посыпятся на пол голубоватыми хлопьями. И на выделяющийся сравнительно новой помазкой участок потолка прямо над моей головой. Когда мне было несколько месяцев от роду, в паре миллиметров от меня, спящей между гусиных подушек, он ухнул вниз после затяжных осенних дождей – большущий такой шмат отсыревшего самана.
Это была одна из тех семейных историй, которые рассказывают с благоговейным трепетом и с ощущением свершившегося прямо на глазах чуда. Чуда невероятного спасения. Всего пара миллиметров и, возможно, я бы не писала сейчас эти строки. Да и вообще не научилась бы никогда ни писать, ни читать, ни твердо стоять на ногах. Да что уж там твердо – вообще никогда не встала бы на ноги с той судьбоносной кровати.
Но я все же встала. И сейчас мне восемь. Мне недавно делали настоящую операцию и я лежала в настоящей большой больнице. Не такой, как у нас в районе – кирпичной двухэтажной поликлинике с фанерными панелями, раскрашенными под хохлому, только без золота. А в самой настоящей – в Ставрополе на Семашко. Там даже был лифт. Но я его немного боялась, и поэтому, когда на пятый день меня приехала проведать мама, я побежала к ней по лестнице по ступенькам. А меня потом ругали, потому что после операции оказывается бегать нельзя. И пить горячее  тоже нельзя. Потому что мне вырезали гланды. А я выпила. На полдник давали только что сваренный кисель. И мне захотелось пить. А ничего, кроме того киселя не было. Вот я и выпила. Сделала один только малюсенький глоточек и поставила кисель остужаться на подоконник. И тут у меня пошла горлом кровь, и я подумала, что сейчас умру. Я подставила ладошки ко рту, но крови было так много, что она капала на воротничок моего нового в красную клеточку халата. Потом меня заметила медсестра и отвела к доктору. Доктор поковырялась у меня в горле, и кровь остановилась. Мне дали грелку. Только со льдом. И положили в кровать. А я как только поняла, что не буду умирать, сразу сильно испугалась. Потому что доктор наверняка расскажет маме, что я ее не слушалась. Что я бегала и пила горячий кисель. И мама будет меня ругать.
Но мама меня не ругала. Потому что забирать меня из больницы приехал отец. А я была его любимицей, и он ни за что бы не стал ругать меня за то, что я непослушная. Потому что главное – не то, что я непослушная, а то, что я снова здорова и возвращаюсь домой.
Мы долго ехали на автобусе и всю дорогу мне под коленками давили белые вязанные гольфы. У них сбоку были красивые пушистые бубончики. И вообще они были очень красивые, и я их очень редко одевала. Поэтому успела вырасти, а они до сих пор так и не износились. Только стали немного малы.
Когда я вернулась домой, оказалось, что он стал чужой. Знаете, так бывает. Особенно в детстве, когда две недели назад – это почти как позапрошлый век. В каждом доме есть свой запах. Замечали же? Он есть, серьезно. Но только если этот дом – чужой. В своем доме запаха не чувствуешь. Потому что это ведь не его запах. Это не только его запах. Это ваш запах. Твой запах. А тут заходишь вроде домой и вдруг чувствуешь его. Запах этот. Как будто в гости пришла. Неуютно даже немного.
Поэтому я сразу пошла на улицу на хоздвор. Прям так в белых гольфах и пошла. Там в старой кроличьей клетке был мой секретный мир. Алюминиевая кукольная посудка, мишка из набора про Машу и медведя, оловянные солдатики, доставшиеся в наследство от старшего брата, несколько треснувших матрешек, палки и один красивый камень с блестящей сердцевиной.
Однажды в классе кто-то сказал, что в некоторых камнях можно найти золото. И мы потом все свободное время колотили камни. Их на гредере было очень много. Золото я, правда, так и не нашла. Но камень с блестящей сердцевиной все же припрятала. Мальчишки сказали, что это не золото там внутри. Я поверила, хотя немножечко и засомневалась. А вдруг это все-таки золото, а они просто из зависти так сказали. Из зависти, что я нашла золото, а они нет. Вот и припрятала я его. Да и вообще, красивый он просто был. Этот камень с блестящей сердцевиной.
Старую кроличью клетку я называла «мой домик». Там все всегда лежало на своих местах. И сейчас лежало. И я немного успокоилась. Но долго на улице мне быть не разрешили. Стояла поздняя осень и вечерами было сыро и холодно, а горло мое еще до конца не зажило, и мама сказала, что его нужно беречь.
Когда я снова зашла домой, чужой запах уже был слабее. Я достала из старого синего портфеля почтовые открытки. Каких только там не было! И с Новым годом, и с Восьмым марта и с днями рождения. Несколько было совсем новых – брат прислал из армии из Тарту. Я сначала разложила все открытки по праздникам, а потом вспомнила про Тигренка и Золотую рыбку. Тигренка мне подарила в Ставрополе мама, когда я прибежала к ней по лестнице, а бегать еще мне было нельзя. Он был такой маленький – с мою ладошку, желтенький и очень пушистый. А рыбку мне подарил мальчик, с которым я лежала в одной палате. Он долго болел и лежал там уже почти месяц – вот и научился плести рыбок из старых капельниц. Мы с ним подружились, и когда я уезжала, он подарил мне эту рыбку. Очень красивая она у него получилась. Красивее всех!
А потом уже нужно было спать. Но у телевизора сгорела какая-то лампа, и у него пропал звук. Поэтому мы в тишине посмотрели какое-то кино, и я уснула.
Сестра с мамой в другой комнате мыли в тазу ноги и долго еще о чем-то разговаривали. Я иногда просыпалась и в неясном свете рассматривала город на ковре. Точнее, никакого города там не было. Там были геометрические узоры – ромбы, квадраты и еще всякие разные фигуры. А про город это я сама выдумала. Ромбики побольше – это дома, поменьше – деревья, а самые маленькие – это люди. У них у этих людей с ковра шла своя жизнь. И я за ней наблюдала. А потом еще долго рассматривала потолок, пока не уснула окончательно.
Утром я проснулась и оказалось, что я уже взрослая, что мне уже 44 года, что я уже была замужем и что у меня уже есть сын, которому уже двенадцать лет. Я лежала и недоумевала: Ну как же так? Как это сын может быть старше мамы. Мне ведь только восемь лет и мне недавно в самой настоящей больнице в Ставрополе на Семашко вырезали гланды.