Горлодер

- А че ты куришь такую гадость? Кури мои, - предлагаю.
Мой сосед помолчал, посмотрел на меня эдак оценивающе.
- Ну что, больше уже клевать не будет. Давай сматывать удочки.
Через миг у нас уже и костерок, и юшка вчерашняя кипит, и закусь вся на столе. По первой,  потом сразу по второй, и закурили.
- Чего такую гадость курю, спрашиваешь? Да не то, чтобы привычка. Скорее привязка, привязан я к этому табачку, накрепко.
- Это как?
- Разговор долгий.
- Так ночь впереди.
- Давай ушицы дернем, а то на пустой живот слова не родятся.
Поужинали мы крепенько, пузырек весь в дело ушел.
- Ну слушай. Я родом с Кубани, там у нас и табачок был свой, и самогонка своя, и вообще все свое было. Я еще на свет белый не родился, помню все только по рассказам. Дед мой был георгиевский кавалер, лихой был казак, красавец. И жена была просто богиня! Жили справно, двор полный, земля своя, хозяйство… Вот с тех пор красота да достаток стали нашим проклятьем. Попал под раскулачивание, загнали за камень. За Урал, стало быть. А жену забрали в ГПУ, за контрреволюционную деятельность. Там ее чекисты два года держали, начальнику она дюже нравилась. А потом расстреляли. Так дед с детьми остался бобылем. А тут война… Он в глухом лесу со своим товарищем поставили избу, кое-как наладили огород, курей, а лес-то и укрывает, и кормит. Четверо пацанов, мал мала меньше, он им и папка, и мамка, и дядька. Выучил сам, чему сам знал. Под конец войны они с другом мельницу соорудили, а рядом деревеньки были нищие, своей мельницы не имели. Ну и поднялись, через три года уже новую избу поставили, студебеккер где-то откопали, американский, тяжело раненный на все четыре колеса. Год чинили – починили. Забегал, только наливай! Кстати, у нас там еще есть чего? Плести грамульку! Да.
Закурили.
- Помню, помню, с чего разговор, расскажу.  Моего отца с братиком отправили в город, в пионеры, учиться. Они там школу окончили, потом дальше учиться пошли… А на деда стали посматривать искоса. Чего-то больно хорошо живет! Как сказал поэт – у них денег куры не клюют, а у людей на водку не хватает! Через пять лет после войны, уж казалось все, проехали! – ан нет. Приехали на двух машинах с городу, все в штатском, собрали две семьи – дедову и друга его, и говорят: «вам три дня, и мотайте отсюдова. Застанем в воскресенье – пощады не ждите. Детей забирайте, а хозяйство в справном виде оставите как есть, а не то найдем и накажем.» И перед отъездом колеса у грузовичка сняли и увезли. Куда деваться? Крестьяне из соседней деревни продали лошаденку, вот так на одной кляче и вывозили наши казаки свой скарб да семьи. Куда? - а по лесной дорожке, куда Макар телят не гонял. Через два дня деда хватил удар, скорее всего инсульт, но кто тогда мог сказать… Неделю он пролежал в телеге, не ел не пил и угас, не приходя в себя. Там же его и похоронили – друг с женой да дети малые… Добрались каким-то чудом до старообрядцев, скит стоял, а невдалеке и деревенька. Накормили их, помыли приодели и говорят: хотите оставайтесь с нами, неволить ни в чем не будем, живите, работайте, деток ростите. А хотите дальше идите, дорогу укажем, хлеба дадим. Только ведь от судьбы-то не убежишь, куда ни кинь – везде клин. Короче, прожили там казак с семьей да приемыши несколько лет. Дети подросли, захотели в школу, в город. А казак к тому времени уже и жену схоронил, и сам стал дряхлеть. Делать нечего, снарядили их в путь дорогу, осенили двумя перстами, благословили и отправили на железку, на станцию. А оттуда – кто ж его знает, куда… Разлетелись братья в разные концы.
- Ну а курево-то что?
- Не торопи. Давай еще по 25 капель!
Закурили. Закусили.
- Отец когда узнал про это, поехал искать, кто деда выселял. Узнал, кто это такие были, понял, что по-хорошему с ними не получится. Они и при чинах, и при пистолетах, а на самом деле – известные на всю округу бандосы. Он вызнал, как их подкараулить, а они часто выпивали в бане на берегу озера, дверь подпер, да и поджег баньку-то. Там они и остались все. А на отца кто-то стукнул, его через полгода замели уже в другом городе, дали вышку. Отсидел полгода, заменили на четвертак и на рудники, в Казахстан.  Там я и родился, отец женился на местной женщине, опять красавице необыкновенной – как будто жизнь ничему не научила. Тоже, кстати, родом казачка, с Урала. Я там в школу пошел, отца к этому времени вольняшкой сделали, он стал ремесличать – шорником да сапожником. Жили тихо, как могли, не высовывались, но нет, не помогло. Отец уже не очень здоров был, пошел как-то в тубдиспансер, а оттуда так и не вернулся. Через два дня участковый говорит – отца твоего упекли по статье за шпионаж. Он, оказывается, предатель и изменник, работал на заграницу. А вы с матерью, чтоб не пропали, смотрите сами, как выживать, вам теперь отовсюду поворот будет, могут тебя из школы турнуть, а мать тоже за пособничество привлечь. Ну я понял, куда он клонит. И кто отца разоблачил. Короче, мне как несовершеннолетнему дали десятку, в лагерях. Там одни малолетки, жить можно. Вот там я и закурил. Денег-то нет, курили самокрутки из местного листа, он рос неподалеку от зоны в деревне, самосад. Горлодер! Но это была наша марка. Никто кроме нас не выдерживал, а мы втянулись, и другого не надо. До сих пор это мой фирменный бренд, ни на что не поменяю. Вот отбарабанил я свою пятнашку – а пятак добавили за побег, вышел – уже был и плотником, и печником, мы строили много в округе, жить можно, копейка всегда есть. А курево мое так со мной и осталось.
Костерок догорел, стало прохладно. Но чего-то не спалось. Я пошел вдоль берега, уже стало светать, на реку лег туман, ивняк стал тонуть в молоке, и первые птички стали пробовать свои голоса. Жизнь как текла, так и течет, и чего-чего только не помнят эти берега, эта речка, эта равнодушная, но такая милая сердцу природа. Как-то отдельно все-таки живут на белом свете люди и эта природа, и какое счастье, что у нее своя жизнь, свои порядки и свои законы.