Сундук

  Худенькая Луша то и дело поправляла тулуп, укрывающий четырехлетнюю дочку. Слезы скатывались по замерзшим щекам. Слегка шевелился созревающий в надутом животе еще один ребёнок. Похрапывала время от времени сивая кобыла, хрустел снег под санями. «Если опять девку родишь, можешь домой не возвращаться!» Холод в вагоне поезда Москва – Молотов. Долгая дорога. Дальше на Юг области, в колхоз Красный яр на санях больше сотни километров по Уральскому морозу. Из холодного барака Председатель переселил беременную Лушу с температурившей дочкой к добрым людям на постой.
  - Мамочка, ка бы ты знала, как у меня головка болит…
  - Потерпи, Риточка, скоро доктор приедет… 
 В сенях краснолицый фельдшер опустил Луше тяжелую руку на худенькое плечо:
  - Поздно лечить – обезболивающее, менингит.
Отрыдавшись, вошла, пощупала губами горячий лобик дочки:
  - Запей, - поднесла кружку с теплой водой и таблетку, утерла слезы, улыбнулась, - у кошки заболи, у собачки заболи, а у Риточки заживи.
 В середине февраля похоронила дочку, выплакаться не успела. В начале марта родила. И опять – девочка. Хорошенькая беленькая – вся в отца. Но, видать, придется в Красном Яру, на Урале жизнь устраивать. А Председатель:
  - Ну, что с тобой делать? На работу не пошлешь! А начальство нормативы требует. Давай-ка, мы тебя домой отправим! Немца, вроде отогнали.
 Опять слезы:
  - Муж не велел без наследника возвращаться.
  - Вот что я придумал: мы тебе волшебный сундук подарим, - он приглушенно хохотнул, -  с мукой.
С Казанского вокзала набрала мужу на службу, повинилась:
  - Я приехала…
  - Луша! Это Василий Михайлович, начальник. Ты где?
Заплакала:
  - Сундук – на перроне. Я с дочкой на руках…
  - Стой там, жди!
Троих дюжих солдат прислал заботливый генерал и полуторку. Домчались с ветерком. Семейство и сундук – в комнату.

  Исхудавший муж глядел сурово:
  - Опять девка? А там что?
  - Мука…
  - Значит, теперь заживем, - чуть улыбнулся, - по карточкам голодно…

  Наследник родился, когда мука давно закончилась, да и карточки отменили, но сундук стоял в коридоре коммуналки. Пахло стариной – в него складывали изношенные вещи «на черный день».

 «Будут сныти – будем сыти». – С горькой улыбой вспоминала мать тридцатые годы голода. – Лишь бы не было войны». Отец сладко улыбался, вспоминая, как пережив бомбежки и недоедания, поглощал оладушки из муки, привезенной матерью. Но и в пятидесятые, уже без бомбежек и недоеданий, отцовского среднего уровня заработка едва хватало на четверых – мать должна была растить детей, готовить пищу, содержать в чистоте и порядке комнату и по очереди «общее пользование».
  Отец был доволен – наследник растет. Правда, что он унаследует, кроме фамилии и отчества, было не понятно. Однако, лучший кусочек и недорогие подарки – для него.
  - А мне? – восклицала с обидой сестра.
И ей тоже что-то перепадало, но со «следующей получки». Скромные удобства обходились недорого, выбор продуктов в магазинах – невелик, но покупались самые дешевые. Крошки хлеба, сметенные со стола, - добыча матери. Осенью отец уезжал с сослуживцами в Рязанскую область. По возвращении затаскивал в комнату пять-шесть мешков картошки – запас на зиму. Сундук жил лет пятнадцать – в отдельную хрущевскую квартиру его не взяли. И хотя средств уже хватало на все, привычка экономить осталась и передалась по наследству.