Очи её два солнца

Очи её — два солнца. Анализ романа Ст.Лема "Солярис".

Появляются увлекательные статьи с фрейдистско-куртуазной трактовкой «Соляриса». По мнению авторов, участники Контакта разыгрывают любовную сценку в духе лирики провансальских трубадуров, где человечество играет Мужчину, точней, Рыцаря, а Океан перевоплощается в Женщину (ака Прекрасную Даму): человечеству суждено из года в год собирать бесполезные данные о строении и свойствах мимоидов и симметриад, тщетно посылать рентгеновские сигналы в глубины плазмы, проводить напрасные эксперименты, ставить безуспешные опыты, то есть, преданно и терпеливо добиваться внимания и благосклонности Прекрасной Дамы-Океана, чьё молчание, чья загадочность дублируют недоступность и холодность хозяйки замка – капризной избранницы влюблённого вассала; жидкая стихия лишь время от времени откликается на усилия землян, модифицируя погружаемые в неё механизмы или формируя макеты земных объектов, подобно тому, как госпожа изредка поощряет поклонника мимолётным взглядом из окна башни, давая стимул к продолжению развлекающей её квазиматримониальной игры. Флирт притворен, ухаживания не рассчитаны на соблазнение, грандиозная звёздная Дульсинея обязана оставаться недостижимым идеалом/трансцендентным Океаном, лишённым антропоморфных аватар. Появление нейтринных визитёров нарушает суровые условности рыцарского романа и посему астронавты изгоняют готовых ответить физической взаимностью соразмерных возлюбленных.

Эти эксцентричные и несколько абстрактные соображения могут быть даже немного подкреплены текстуально: фанатичный измождённый Сарториус напоминает Кельвину Дон Кихота – главного последователя платонического культа Прекрасной Дамы в мировой литературе, – а люди, по Снауту, мнят себя рыцарями Святого Контакта, несостоятельно притязая на достоинство героев артуровского цикла, увлечённых поисками Грааля. Указанные параллели, случайны они или нет, устанавливают связь между лемовской science fiction и образчиками куртуазной традиции. Наконец, нечаянная, но забавная деталь – Дон Кихот трафаретно сравнивает очи своей дамы сердца с двумя солнцами; метафора овеществляется у Лема: Солярис вращается вокруг двух солнц – красного и голубого.

Факт наличия гендерных ролей в этой первой встрече двух столь разных космических Разумов вроде бы подтверждается половой идентичностью фантомов – все они, по-видимому, представляют прекрасный пол: Хари и чёрная Афродита – женщины; фантомов Снаута и Сарториуса читатель не видит, однако в главе «Малый Апокриф» Крис высмеивает идею о том, что учёные на Станции стали жертвами пародий солярийского гуморального имморалиста, что планета захвачена «очень большим дьяволом, который для удовлетворения своего дьявольского чувства юмора подсовывает членам научной экспедиции любовниц» (перевод Д.Брускина) – по смыслу Крис, кажется, подразумевает не только себя с Гибаряном, но и Снаута с Сарториусом. Правда, слова про «любовниц» отсутствуют в переводе Г.А.Гудимовой и В.М.Перельман – здесь в кельвиновской фразе из-за шалостей «дьявола-великана» членам научной экспедиции досаждают гендерно-нейтральные «адские твари». Всё же, по-видимому, эти посланцы сатаны имеют некоторые половые особенности – в английском переводе Д. Килмартин и С. Кокса они именуются «суккубами» («A planet dominated by a huge devil, who satisfies the demands of his Satanic humour by sending succubi to haunt the members of a scientific expedition. . . ?»). Более того, запальчивый, но расплывчатый полупризнательный монолог Снаута, который описывает и собственную ситуацию знакомства со слепленными из подавленных болезненных влечений репликантами, и также, предположительно, ситуацию Сарториуса - не только анти-Фауста, но и анти-Дон Кихота, содержит множество косвенных указаний на эротический вплоть до девиантности и патологий генезис образов, использованных Океаном для изготовления их фантомов.

Итак, фантомы всегда приходят на Станцию в женском обличье. Или нет? Теорию ставит под сомнение доппельгангер Гибаряна – он навестил Криса в главе «Жидкий кислород». Значит, Океан способен создавать и мужские версии фантомов, да и в целом способен к саморепрезентации посредством не только феминной, но и маскулинной символики. Но как мы можем быть уверены, что этот Гибарян действительно солярианский, а не онейрологический фантом, не просто акустико-тактильный аспект – даже не картинка – сновидения Кельвина? Свидетелем гипотетической беседы воскресшего или воображаемого руководителя экспедиции и его бывшего ассистента должна была стать Хари – она находилась в каюте, слушала плёнку с записью лекции Гибаряна, – но, очевидно, она не видела второго фантома (или видела?) – иначе бы как-то отреагировала на его присутствие (или отреагировала?). Решает загадку ключевой эксперимент аналогичный тому, который Крис проделал ранее, когда сумел убедиться в реальности происходящего на Станции: если Гибарян сообщил новые сведения, априори неизвестные спящему мозгу, значит, он автономен и существует независимо от воспринимающего сознания; если информация, поведанная им, банальна, значит, он не более чем творение дремоты.

О чём же именно рассказал Кельвину призрачный Гибарян? Во-первых, фантом предупредил о заговоре Сарториуса и Снаута – под видом монтажа рентгеновской установки они собирают аннигилятор, – и посоветовал приискать оружие; но о жульничестве сослуживцев догадывался и сам Крис, а средствами самообороны он пытался обзавестись с момента первой встречи со Снаутом – слова Гибаряна, допустим, служат простодушным отражением собственных страхов сновидца.

Во-вторых, Гибарян назвал точную дату своей смерти – он покончил с собой за четыре дня до прилёта Кельвина; а вот этого Крис не знал – по словам Снаута, самоубийство произошло в день прибытия посланца с Земли, утром красного дня, за несколько часов до появления Кельвина на Станции. Итак, посетитель сообщил нечто совершенно неожиданное, сослался на безупречно, безукоризненно новый для собеседника факт, и, соответственно, он, по всей видимости, не мог присниться Крису.

Гибарян из «Жидкого кислорода» – это, по меньшей мере, такое же порождение плазмы, как и Хари, если не создание высшего уровня и модерной генерации, ассоциированное с Океаном прочней обычных фантомов; его сходство с Океаном подчёркивается кинестетическими метафорами – он невидим, подобно слизистому монстру за изолированными окнами Станции, но ощущается как присутствие чего-то огромного, грузного и громоздкого.