День угомона сил

И буря пришла в угомон.
Сергей Есенин «Анна Снегина»


Взлётно-посадочная полоса уездного малороссийского аэродрома была выложена из бетонных плит и не имела асфальтового покрытия. Это обстоятельство превращало разбег самолёта в испытание на вибрационную прочность как самого летательного аппарата, так и всех его пассажиров, демократизируя сословное неравенство бизнес и эконом классов. Вот и теперь, оплёванный матюгами диспетчера, потёртый Эйрбас, похрустывая не то подвеской, не то ноябрьским ледком, упрямо катился по полосе, вздрагивая и увлекая с собой сто четырнадцать испуганных землян, для которых долгожданная встреча с небом обернулась прощальным и почти гибельным поцелуем земли. В пору сказать: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ» – И-и-и, куд-ды там! Не даёт ответа птица тройка. Одно слово на устах её сталистых – небо…
                * * *
«В дрожи тело близких мне…» – повторял старик Сильвестр, вдавливая затылок в подголовник кресла. Странный старик! Единственный из пассажиров бизнес-класса, не считал для себя зазорным пользоваться экономическим туалетом, когда кабинки, предназначенные для привилегированных посетителей неба, бывали заняты. Мысленно приветствуя взлёт, он всякий раз недоумевал по поводу посадки и возвращения к земным тяжбам и обязанностям. «А смысл? – говорил он, прощаясь с экипажем. – Зачем из будущего добровольно возвращаться в прошлое? Помните, у Шпаликова:

По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места…
– Но вы же переместились! – с улыбкой отвечал командир корабля.
– Это вы переместились, – куксился Сильвестр, – а я вернулся. Прощайте.
Вот такой старик. Его любовь к набору высоты не смутила даже щербатая полоса разбега, похожая скорее на дорожку для спортивного бега с препятствиями, чем на отполированную пяточками ангелов ступеньку в небо.
Сильвестр перещёлкнул потуже привязной ремень и произнёс: «Нет на земле угомона. Впрочем…» Он порылся в памяти и мысленно втиснул себя в тайничок шестидесятилетней давности, которым обзавёлся им на случай непредвиденной житейской тяжбы. В тайничке, похожем на прибранную девичью светёлку, старик хранил воспоминание о первом счастливом дне своей жизни. Он даже назвал его особо, памятуя об особых обстоятельствах этого дня, – День угомона сил. А всего-то: двенадцатилетний пацан вдруг почувствовал себя безгранично свободным и на протяжении целого дня царствовал над самим собой! Вот как это было.
В воскресный день родители собрались в город и попросили Сильвестра покараулить сумку, за которой должен был зайти дед Митяй, сосед по большаку. Через час после того, как автобус с родителями отчалил от сельсовета, пришёл дед, потрындел минут десять о том о сём и вместе с сумкой унёс последнее обязательство Сильвестра перед деревенским человечеством и прочим окольным миром. Независимый от школы, родителей, собственных нужд и обязательств по хозяйству, юноша воскликнул: «Я свободен!» Ощущение свободы наполнило его сознание беспричинной радостью, Сильвестр почувствовал себя… счастливым!
Вечером вернулись родители и нашли сына в состоянии аффекта. Безумен, издевается над ними, или вправду сча;стлив?! Проказы Сильвестра не на шутку озадачили чувствительных пэрэнтов: мама испугалась, отец опешил. Вскоре всё объяснилось, родители угомонили свои тревоги и отправились спать, а Сильвестр ещё долго ходил по горнице и размышлял о… Не будучи силён в векторных диаграммах, двенадцатилетний пацан понял главное: с отъездом родителей, исчезновением сумки, отсутствием школьных и прочих обязательств, не терзаемый чувствами голода, зависти и безразличия к собственному будущему – иными словами, ощутив себя в равновесии со средой, когда внутренние страсти и внешние обстоятельства не понукают человеком и не отвлекают его от самого себя – Сильвестр оказался самодостаточен и счастлив! Этот случай остался его в памяти как День угомона сил, другими словами, день Равновесия.
Сколько раз за шестьдесят следующих лет предчувствие счастья и ощущение подступающего равновесия сил ластились к сознанию Сильвестра, ратовали о себе и умаляли в его душе горечь по поводу очередной человеческой злобы. И как настойчиво адресат этих дивных признаков счастья оказывался слеп в своих «общечеловеческих» предпочтениях, как нечувствителен к тонким переливам энергий! А ведь имя Сильвестр в переводе с латинского (Silvestris) означает «лесной» или «растущий в лесу». Как мог так оплошать лесной человечек? Уж кому-кому, а ему, болотному страннику, (Сильвестр вырос в деревне, на пойменных лугах Мещёрского заповедного края) сызмальства известны тонкие приметы мира. Разве не научат пронзительные крики выпи, клёкот журавлиной стаи и шорох сухой соломки вдоль речного бережка вытаивать равновесие из мирского млека?
                * * *
Самолёт набрал высоту и лёг на курс. Солнце брызнуло в иллюминатор. «Ватоподобие вечного счастья! – восхитился Сильвестр, разглядывая в иллюминатор застывшие в безмолвии облачные руны. – Воистину век равновесия! Век?.. – старик многозначительно хмыкнул. – Разве можно удержать равновесие прихотью воли? Насытив человека покоем и ощущением счастья, равновесие ускользает, как прощальный луч солнца!»
…Вечером следующего дня, разглядывая темнеющие за окном верхушки домов, Сильвестр припомнил благостные минуты безмолвия, которые он испытал, наблюдая в небе облачные руны. «У-у-у… – оживилась память. – Взгляни: многолетие твоей жизни – шершавое касание ветра, холод, пустота – в прошлом! Прими прикосновение к небесному угомону сил как воспоминание о счастье. Не лей слёз, если глаза не видят солнце – твоё солнце зашло – не надо плакать о прошлом!»
– Как же мне не плакать? – перебил старик поток мыслей.
Он беседовал с самим собой, будто со сказкой о собственной жизни.
– Я плачу о прошлом как о несостоявшемся будущем. Выходит, то, о чём я плачу, – впереди?..
Сильвестр облокотился на подоконник и через мёрзлое стекло стал разглядывать улицу. Ветер гнал сухие листья. Поздние прохожие кутались в воротники и поспешно обгоняли друг друга. Всем хотелось поскорее оказаться в тепле. «Странно, – подумал он, – всё меняется лишь затем, чтобы снова стать прежним?»
Вдруг догадка подрумянила его блеклые щёки. Взгляд Сильвестра потух и сосредоточился: «Я потратил столько сил, чтобы сделать себя счастливым: вышел в люди, стал богатым и независимым от многих условностей мира. Но ворох житейских приобретений, как мешки с песком в корзине аэростата, не позволяют мне довершить заветную задумку…» Он вспомнил себя двенадцатилетнего: равновесие –– не польза, не смысл, но равновесие! Старик сгрёб со стола мобильник и заказал два билета бизнес-класса на первый ближайший рейс Аэрофлота. «Мне не нужен собеседник!» – усмехнулся он, оделся потеплей и вышел из дома.
…«Вот оно!..» Под иллюминатором во всю ширь неба царствовало безмолвное рунное равновесие. От взгляда на облачную твердь Сильвестр, как и шестьдесят лет назад, исполнился сладкого ощущения неограниченной свободы. Отщёлкнув привязной ремень, он повернулся спиной к бортпроводнице бизнес-класса Ангелине (вполне подходящее имя для встречи с небом) и сковырнул пломбу с защитной рамки иллюминатора. Подождав минуту, пока Ангелина выйдет и задёрнет за собой заградительную шторку, Сильвестр распахнул иллюминатор и ловко, будто двенадцатилетний пацан, щурясь от света и хлынувшего навстречу счастья, покинул самолёт.