Семёновна

— Секундочку, секундочку, — проговорил профессор, — вы мне не всё сказали, — и стал допытывать у студента то, о чём он и не читал даже, — придёте позже, — сказал недовольный педагог, — а так начали, — и покачал головой.

С этого всё и началось. Не отчислен ещё, но не успевал по трём предметам и это не конец сессии — будет больше. А студент был просто влюблён и не находил себе места, пока её не было рядом: какая тут учёба?
— Пойду работать, — сказал он матери, когда сессия закончилась и надежда иссякла: просто так оценки не ставили.
В деканате заявили, что не таких видели, но документы не отдали, видно, кто-то посодействовал: кто?
Работать он не устроился: деньги были, мать даже на развлечения давала и девушку было чем угостить. Нет, Инесс он любил, но без той прыти, которая не давала сесть за учебники. Она как-то померкла в его глазах, когда он увидел чарующую улыбку дамы, смотревшей на него тёмными глазами. Она жестом поманила к себе молодого человека: «Иди ко мне мой мальчик», — приглашая сесть за её столик.
— Инесс, я отойду на минуточку, — он бросил на стол салфетку, быстро встал и пошёл к женщине.
— Вы меня звали? — смущаясь, сказал юноша.
— Присядь. Тебя Юрием зовут — не так ли? У меня к тебе разговор. Тебе известно кто я? Нет? Так вот, меня зовут Софья Владимировна — я твоя мать. Ошеломлён? И это ещё не всё, — она притронулась платком к уголку рта, — остальное позже скажу, а пока гуляй, — показала на девушку и улыбнулась — «не пара», будто сказала.
Юрий и двух слов сказать не мог, но от него и не требовалось. Дама встала и направилась к выходу.

Девушка скривила своё хорошенькое личико, когда её ухажёр вернулся на место.
— Кто это? — спросила она, ковыряя вилкой пустую тарелку.
— Никто, — ответил он сухо.
— Ну, всё-таки, — настаивала девушка.
— Для тебя, Инесс, никто, — сказал Юрий, наклоняясь ближе к своей подруге.
— Ну, как знаешь, — сказала она, капризно надув губки — её «фирменное» выражение лица, когда она обижена.

Мир перевернулся через два дня, когда он получше узнал свою мать: его пригласили на званый вечер, в котором участвовали не знакомые ему люди.
Софья Владимировна отвела сына в другую комнату, приглушила свет и закурила. Как только Юрий устроился на диванчике, принесли кофе.
— Знаю, ты не этого хотел, но тебе только кофе, — откуда ей было знать, что её сын «баловался спиртным» и уже дважды уходил в запой? — Семёновна тебе всё рассказала?
— Всё
— Мы тогда не могли тебя взять, а Семёновна кормила тебя — я упросила её, давала деньги, а когда умер муж, — она закурила, рука задрожала, — не буду об этом… он тебе не отец, Юрий… другой, другой отец.
— Он живой, мой отец? — Юрию передалось волнение матери и он погасил зажжённую спичку: сигарета матери постоянно тухла.
— Знаешь, давай не сегодня. Он здесь, я тебя знакомила, потом покажу.
— Он знает?
Мать с удивлением посмотрела на сына.
— Конечно, Юрий, конечно.
Вечер удался на славу, особенно, когда Юрий уехал домой. Сели играть в преферанс и некто выиграл большую сумму, он и закатил пирушку: все гости были приглашены на «небольшое продолжение». Отец радовался.

Почему Юрий спокойно принял признание незнакомой ему женщины? Не стал упрекать и просить извинений? Он будто знал, что с ним не так просто. Дарья Семёновна, которую он считал своей матерью, была строга с ним, но и добра так, что вдруг давала много денег — просто на расходы, не говоря об одежде. Одет он был всегда с иголочки и не представлял, откуда у матери берутся на всё деньги. А когда он перестал слушаться, только махала рукой, ругать не могла. Об отце говорила только, что захочет — узнаешь. Уважал ли мать? Будто прощал всегда, иногда плакал при ней, рассказывая обиды, а она гладила по голове, приговаривая: «Всё образуется, вот увидишь». Однажды приходил посыльный, принёс письмо: что было в нём? Мать плакала всю ночь, но так и не сказала, какое горе её постигло.
— Мама, кто-то умер? — спросил Юрий утром.
— Нет, сынок, тут другое, не спрашивай.
Только через две недели он узнал о настоящей матери. Тогда и Дарья Семёновна могла рассказать сыну, как случилось тогда, что отдан был кормилице и надолго был разлучён с родной матерью.

— Муж Софьи Владимировны надолго уехал, — рассказывала кормилица, — а у неё роман случился с отставным офицером, он вдовцом тогда уж был. Она и сама думала, что муж умер: не писал долго, а тут «приеду» — как обухом по голове, вот и упросила меня. Мой-то сынок Ваня умер, я тебя кормила — такой пухленький был, — показала надутые щёки, — я взяла, устроилась здесь, ты рос, Софья Владимировна сама не приходила, но за тобой следила, деньги давала, бывало скажет: «Ты уж, Семёновна, следи, чтоб Юрик не болел». «Слежу, как же, глаз не свожу, как за своим смотрю», — отвечаю. Так что ты и теперь не забывай про меня, — просьбой закончила рассказ кормилица.
— Не забуду, мама, — назвал так в последний раз, — буду помнить всегда, — и поцеловал ей руку.

В университет взяли на следующий год, с условием сдачи всех «хвостов». Инесс «расторгла» отношения, так и сказала:
— Расторгаю с тобой отношения: не хочешь жить со мной, найду другого, — и вскоре нашла.
К матери переезжать не стал, снял квартиру ближе к университету, а Семёновну взял к себе.

У матери дела не заладились: умер новый муж — отец Юрия, он едва его знал, сблизиться не успел, поэтому не особенно горевал, только мать жалел. «Моя единственная любовь на всю жизнь, — сказала она и добавила, — поспешила я тогда с замужеством, не дождалась: деньги нужны были только…»
Один человек знал правду, но он не сказал, что Ванечка не умер тогда, а похоронен был другой младенец — сын Софьи Владимировны, а у Вани отцом был её муж. Даже на смертном одре не созналась Семёновна, что Юрий её настоящий сын.