Сталина Петровна

Где-то в самый разгар перестройки назначили нам нового классного руководителя Сталину Петровну. Имя её тогда в раскинувшуюся уже вакханалию разоблачений стало для нас как красная тряпка.
- А я, вот, не отрекаюсь от нашего великого прошлого, - сказала, заметив нашу реакцию она. – Мы построили великую страну, победили в страшной войне. Да и от имени своего отрекаться не собираюсь тоже!
Я в те годы был буквально напичкан перестроечными штампами, которые, если сравнить их с дискурсом дня сегодняшнего, мало, по большому счёту, отличаются от того, что талдычат нам либералы. Выслушав несколько моих лозунгов и брезгливо поморщившись, новая наша классуха сказала: – Урок математики - не место для политических дискуссий. Ты у нас кто? Карагёзов, кажется? Так вот, если ты Карагёзов обязательно хочешь со мной эту тему обсудить, то добро пожаловать на чай ко мне в гости, вот там обо всём и побеседуем. А сейчас, ребята, давайте займёмся математикой.
Я, разумеется, после этого не успокоился, и ей пришлось ещё раз теперь уже более жёстко осадить меня. Ни в какие гости к ней я, конечно, не пошёл, и мы на некоторое время оставили эту тему. Оставили до того момента, когда дочка её, которая теперь тоже училась в нашем классе, выйдя к доске и не зная совершенно урока, в полном замешательстве уставилась на свою маму.
- Ладно, садись, поговорим дома, - выдавила, изменившимся голосом Сталина.
- И что же вы ей поставили? – с тогдашней своей непосредственностью спросил я.
- Ничего! - отрезала классуха. - Она мне на следующем уроке ответит!
- И вы считаете это правильным? – возмутился я.
- Нет, не считаю! Но пусть это будет на моей совести!
- Подождите, Сталина Петровна, а если бы я так вышел и ничего не стал бы отвечать, вы бы что поставили?
- Кол, - безапелляционно отрезала она.
- И вы нам говорите о справедливости? Чести? Социализме?
- Да, это против моей партийной совести! Но дочка у меня одна и, поверь, - недобро глянула на неё классная, - к следующему уроку она будет знать предмет!
Но я, не угомонившись, продолжил препирательства, и она в конце концов жёстко потребовала:
- Скажи, а к другим ученикам я отношусь справедливо? Никого не выделяю?
Это была правда, относилась она действительно ровно, любимчиков не терпела. Учился у нас в классе сын тогдашнего министра торговли союзной нашей республики – лоботряс и разгильдяй. И Сталина настойчиво заставляла его учить свой предмет: «Думаешь, Дурдыев, если твой папа министр, я оценку тебе снизить побоюсь? Садись, кол!». И Дурдышка, грузный подторможенный увалень досадливо плёлся на место. Был у нас, кстати говоря, и внук члена ЦК. Член тогдашнего Центрального Комитета партии поболе, думаю, чем сегодняшний депутат госдумы будет. Не знаю, правда, в курсе ли тогда была Сталина, лично я о высоких его родственных связях узнал несколько позже. Так вот, к нему тоже отношение было такое же, как и ко всем другим ребятам, тем более что учился он старательно и поводов для нареканий, в общем-то, не давал. Хотя я тогда и не уступил своих фрондёрских «оппозиционных» позиций в данном конкретном вопросе, мне пришлось «сократиться», ко всем остальным ребятам, не взирая на социальное их происхождение, классуха действительно относилась подчёркнуто беспристрастно.
Возник как-то у нас и ещё один спор. В обычной для меня в те годы ехидной подростковой манере я сказал ей, что в отличии от нашей «палочной» системы в «цивилизованных» странах школьники сами могут выбирать те предметы и уроки, которые хотят посещать (так утверждали тогдашние газеты). Сталина, усомнившись, спросила: - Может всё-таки не школьники? Ведь не может быть, чтоб школьники! Это, наверное, вузы имелись в виду? Всё ты, Карагёзов, понапутал!
Но газеты эти, оказывается, читали и другие ребята и меня поддержали.
- Ну и что в этом хорошего? – удивилась Сталина. - Разве жизнь – это намазанный маслом бутерброд?
- Мы сами, Сталина Петровна, лучше других знаем, что нам нужно! Почему школа должна указывать какие предметы нам важны?
- Да откуда же вы можете это знать? – удивилась она. Класс возмущённо загудел.
- Сталина Петровна! Математика ваша мне вообще ни к чему! Посчитать в магазине сдачу я и так уже умею, а остальное… напрасная трата времени!
- Ну как может быть не нужна математика? Это же основа всего!
- Чего, всего? Тысячи есть профессий, где не нужна никакая математика, - разгорячился я. – Почему мы должны тратить время на то, что нам никогда не понадобится?
- Ну откуда вы можете сейчас знать, что вам потом в жизни понадобиться, а что нет?
- Я знаю точно - математика мне никогда не понадобиться, - уверенно заявил я.
- Ну и что?  А другим она может быть нужна! Для каждого что ли, прикажешь отдельную программу составлять?
- В о т, - мстительно вставил я, - всех под одну гребёнку - типичный тоталитаризм!
- Допустим, математика практически тебе действительно не понадобится, но существует же интерес к самой науке, её развитию. ..
- Мне эти ваши козюбры совершенно неинтересны. Меня тошнит от них!
Сталина с осуждением на меня уставилась: - Нельзя же всю жизнь делать только то, что нравится! Вот, например, девочки гимнастки, чемпионки, ты знаешь, какая за всем этим работа? Неужели думаешь, им не бывает тяжело, не бывает так, чтобы их тошнило и хотелось всё бросить? Нужно уметь преодолевать себя, воспитывать характер!
Зря она сказала про гимнасток, я с малых лет в спорте, и что такое преодолевать себя во время физических нагрузок знал не понаслышке. Да, действительно, бывает очень трудно! Но ценны моменты, когда открывается второе дыхание, когда ты вдруг делаешь то, о чём вчера ещё мог только мечтать! А чего стоит атмосфера соревнований, когда несколько тысяч человек в зале следят за тобой! Разве можно сравнить со скучными, мутными, написанными мелом на доске закорючками? Какое отношение к реальной кипящей яркими красками жизни могут они иметь? Да что вообще старая грузная передвигающаяся тяжёлой развалкой тётка, может знать о спорте? Какое право имеет она рассуждать об этом? Разве может она что-нибудь понимать? Под влиянием нахлынувших эмоций я ей нагрубил, и меня выгнали из класса!
Сталина, разумеется, меня невзлюбила, и я её, конечно, тоже. Тем не менее длительное время она изо всех сил старалась относиться ко мне также, как и к другим старшеклассникам, и нужно заметить, довольно долго ей это удавалось. Лишь изредка у неё что-то такое прорывалось, как в случае, когда я в очередной раз складно и очень убедительно подвешенным своим языком принялся рассуждать о ненужности математики, она вдруг не удержавшись бросила: -Рассуждения мусорщика!
- Чего? – возмутился я.
- Ну, а кем ты будешь без математики, только мусорщиком! - вздохнула она.
Меня прямо-таки подмывало ответить грубо, но сдержавшись, я поинтересовался только: - А дочка ваша знает математику лучше меня?
Побагровев, классуха в упор долго меня разглядывала, потом негромко с видимым усилием выдавила: - Вернёмся теперь к уроку.
После этого случая в наших с ней отношениях снова наступило длительное затишье до тех пор, пока не пришел нам возраст вступать в комсомол. На дворе шагал уже девяностый год, поэтому, когда заикнулась она о комсомоле, я не выдержал:
- Какой там комсомол? Сталина Петровна, о чём вы вообще говорите?!!
В том самом девяностом году даже и аргументов никаких уже не требовалось, всё было сказано с экранов телевизоров, со страниц газет и толстых книжек, с лент магнитофонных записей и радиопередач, сказано с таким избытком, что, услышав о комсомоле, я только руками развёл. Поддержавший меня приятель Витя, посыпав цитатами из тех самых телевизионных передач и газетных передовиц, возмущённо загалдел. Но Сталина Петровна удивительным образом не растерялась, изменившимся, каким-то проникновенно-доверительным голосом она сказала:
- Да, ребята, я знаю что происходит. И знаю что сейчас говорят о партии и комсомоле. Но ведь это уже в нашей истории было, вспомните, на литературе вы проходили Фадеева, - обвела взглядом класс она. – Страна была оккупирована, в городской управе сидел поставленный фашистами бургомистр. А такие же как вы ребята, - на глазах её блеснули слёзы, - в глубоком подполье тайно вступали в комсомол и в партию! Сами тогда из картона делали членские билеты, и билеты эти, дороже любых отпечатанных в типографии! Я видела этих людей, жила с ними в одно время, дышала одним воздухом и хочу сейчас верить, что вы сегодняшние окажетесь не хуже…
- Сравнили тоже, - опуская её на землю, буркнул вполголоса я.
- И сейчас, - демонстративно проигнорировав меня, продолжила она, - сегодня, когда страна едва ли не в худшем положении. Сегодня, когда в кремле сидят…, - осёкшись, она, с минуту нас разглядывая, помолчала, затем дрогнувшим голосом выдавила, - предатели. Да, предатели и подонки, - уже твёрдо, словно бросаясь в воду повторила она. – Партии и комсомолу как никогда прежде нужны честные искренние…
Вот тут я не выдержал и перебивая её завопил. Вопил долго, сумбурно, перекрикивая всех и вся. Слово в слово повторив всю ту грязь, которая в те годы выливалась на Фадеева и его «Молодую гвардию», я возбуждённо обличал Сталина, тоталитарное прошлое, кровавый режим и в конце концов прямо обвинил её в соучастии. Класс, глухо вначале меня поддержавший, в этом месте испуганно притих. Сталина Петровна устало опустившись на стул, сдавленно, совсем как-то уже ни с кем не споря а просто в пространство, безжизненно произнесла:
- Всё это шелуха, поманили вас дураков фантиком! Мне за пятьдесят уже, а вы, ребята, ещё нахлебаетесь демократии! Вспомните мои слова! Наступит когда-нибудь такой день, вспомните!
После этого вопрос о комсомоле был снят навсегда, но это же оказалось последней каплей, после чего Сталина пошла к завучу – старой партийной даме, и они вместе вызвали моего отца. «Сам не хочет учиться и мешает другим!» - примерно так было сформулировано обвинение. Отец, не особо вникая, решительно перевёл меня в другую школу, а Сталина, встретив в коридоре, сказала:
- Дурак ты, Карагёзов, круглый дурак! Годы мои уже ушли, а вы, умники, ещё хлебнёте вашей свободы! Увидите, куда либералы заведут народ, тогда-то уж всё поймёте, только поздно будет, близко локоть, а не укусишь!
Я ей действительно тогда не верил. Во всю уже разгорался карабахский конфликт, по союзным окраинам накачивалась этническая напряжённость, бывшие советские братские народы, заговаривая им зубы либеральной шелухой, стравливали друг с другом. Бессмысленная и беспощадная смерть готовила большую свою жатву, но мы видели только то, что показывали по телевизору. Нынешнему поколению покажется, наверное, странным как я ушёл из школы. Математику я действительно знал неважнецки, но далеко не хуже всех в классе и уж точно не хуже Сталининой дочери. Достаточно тогда было привлечь общественное внимание к транслируемым ею взглядам и процитировать обращение к классу (тридцать шесть человек слышали, уж кто-то бы и подтвердил!), и встал бы вопрос уже не о моём, а о её уходе из школы. Но был это, что называется, «не наш метод» воспитаны мы иначе, и я даже дома никому не рассказал тогда о подлинных причинах нашего с классной конфликта. Такая позиция причём не была тогда чем-то особенным, донести на кого-то, тем более на учительницу (каких бы она там взглядов не придерживалась), было для нас совершенно невозможным. Проучившись в новой школе два месяца, я, переведясь в вечернюю, пошёл работать.
******************
  Ровно через восемь лет уже во второй половине девяностых судьба свела меня со Сталиной Петровной ещё раз. Класс моей невесты Лены собрался за город на пикник. Отдохнуть денёк в благословенном горном ущелье, это ли не мечта? Но я, откровенно говоря, вовсе туда не рвался. Вдвоём с Леной, пожалуйста! Но дело было в том, что невестой моей, Лену обозвала её мама, я же, даже опираясь на её авторитет, так далеко заходить тогда ещё не решался, разве что в мечтах. Сама Лена тоже пока не торопилась и отдельно со мной никуда бы не поехала. Встречи наши происходили лишь в официальной, так сказать, обстановке, в присутствии её родителей, подруг, и присутствие это начинало, откровенно говоря, меня тяготить. Но Лена была красива! Да что уж там, очень красива! С шикарной, пышной, как у голливудских актрис ХХ века, фигурой, большими выразительными глазами и пухлыми волнующими меня до умопомрачения губами. Губы тогда ещё не накачивали, и было всё это у неё натуральное. Огромный, как у Анжелины Джоли, рот притягивал меня как магнит, и этот самый ротик, манерно растягивая слова, сказал мне, что я должен с ними ехать. Её мама, которая в наших с ней взаимоотношениях была на моей стороне, выразилась просто: - Я, Саша, ни на чём не настаиваю, но есть у них там мальчик, который за ней ухаживает. А поездка за город - дело такое, ты же понимаешь, горы, ущелье, солнце воздух, а ребята целый день вместе, и он там будет тоже. Поэтому ты, конечно, можешь и не ехать, но…
Я ехал!!! А кто бы на моём месте не поехал? Хотел бы я на такого посмотреть! Ехал, зная даже, что Сталина Петровна - классный их руководитель. Имя редкое, внимание сразу же привлекло, не спутаешь. Видеть её мне, конечно, не хотелось, но тёща моя будущая необходимость поездки сформулировала исчерпывающе. Дело осложнялось ещё тем, что школа эта была необычная, её открыли в 92-м или 93-м году, как сейчас бы сказали, для детей «элиты». Хотя… если разжиревший как боров на взятках и казнокрадстве чиновник, чей беспутный отпрыск учится в этой самой школе для вас - элита, то у меня нет слов! По этой, видимо, причине школой для элиты чуткие наши сограждане учреждение это никогда не называли. Величали её в народе «русской» школой. Почему русской? Потому что улица, на которой она находилась, до революции называлась русской. Потом ей присвоили имя какого-то комиссара, но позже он оказался врагом народа, и переименовали её в честь советского писателя середнячка, которого у нас никто толком не читал и читать скорее всего не собирался. После девяносто первого года большинству улиц, в том числе и этой, придумали тогда сообразно актуальному политическому курсу новое название, но названия эти наши сограждане (даже те из них, кто настроен был против советской власти) дружно проигнорировали, поэтому школа и была «русской».
Внешне за те семь лет что я её не видел Сталина Петровна почти не изменилась. Встретила она меня к моему удивлению приветливо, совсем не удивившись, так как мама Лены ей про меня сказала. Без сожаления приняла она новость, что стал я вовсе не мусорщиком, а занимаюсь престижным в те годы «челночным» бизнесом. Насколько внешне она осталась прежней, столь же сильно изменилась внутренне. Вместо привычной, безапелляционно командной интонации, в голосе её появилась интеллигентская деликатная неуверенность. Былая повелительная зычность в разговоре с учениками сменилась негромкой совещательностью. Даже в разговоре со мной не было и намёка на ту снисходительную покровительственность, с которой учителя старой формации обращались обычно к бывшим своим ученикам. Выехали мы рано, поэтому дорогу я проспал, а проснулся, когда мы уже въехали в чудное тенистое ущелье. Живописные горы вокруг нас были залиты ярким утренним солнцем, неподалёку в густых зелёных зарослях чуть слышно журчала быстроводная горная речушка. Я  к сожалению, никогда не способен запомнить имена людей с первого раза, поэтому от процедуры знакомства с Лениным классом сохранились только испытующие их взгляды и, конечно, Дима. Странно, что я сейчас не вспомню, кто первый сказал мне об этом, уж точно не Лена, парившая с её надменностью всегда как бы выше таких «пустяков», но оказывающий ей знаки внимания одноклассник Дима, был сыном генерала и родным племянником заседавшего тогда в президентском совете… Впрочем, не знаю где эта семья сейчас, и где сам Дима, поэтому обойдёмся без фамилий. Отца его я никогда не видел, а дядя нередко в те годы мелькал в телевизоре. Чего-то они там подписывали, какие-то решения принимали. Говорили про него также, что в момент развала Союза сумел нахапать он столько, что оказался полновесным долларовым миллиардером с огромными счетами в швейцарских банках. Циркулировал также глухой слушок, что сделал это он не один, а в доле со значимыми тогдашними политиками в том числе и с действующим… «но чур, чур меня, я вам об этом не говорил», - добавлял обычно при этом не в меру информированный рассказчик. Сейчас я бы, наверное  в таком обществе потерялся, но в тогдашние мои двадцать три года был я очень уверенным в себе парнем, а потом то чувство эгалитарности, внутренняя свобода, присущая обычному советскому человеку, не была ещё похерена и растрачена в борьбе за существование. Так что никакого трепета в присутствии сиятельного племянника я не ощутил, тем более что на вид он оказался самым обычным, довольно милым шестнадцатилетним мальчишкой, думаю, что у него были все задатки хорошего парня, но… окружение, чёрт возьми! Его собственный класс, где он учился! Стоило ему заговорить, как все они, почтительно на него глядя, замолкали. Позже, даже через много лет после того как мы уже поженились, я так и не сумел добиться от Лены  почему она отвергла его тогда? Красивый мальчик, с таким, как сейчас говорят, бэкграундом! Каждый раз, когда слышала она этот вопрос, красивое холодное лицо её принимало ещё более надменное чем обычно выражение: «- Потому что», - брезгливо поджимая губы, выцеживала она. И когда я как-то попробовал настаивать, с лёгкой насмешкой кинула:
- Потому что, дурак!
- Почему дурак? – удивился я, - просто шестнадцать ему тогда было, как и тебе, кстати.
Но Лена, удивлённо на меня уставившись безжалостно уточнила: - При чём здесь Дима? Ты дурак, что спрашиваешь!
Подобного рода сомнения посетили меня лишь через много лет после нашей женитьбы, когда появился живот и начали выпадать волосы. В горячие те годы никаких колебаний у меня не было: какой-то щенок, молокосос, куда ему супротив меня? Никакие там дяди, папы, ему не помогут! Сам Дима, правда, щенком себя не чувствовал. Словно вельможной свитой окружённый почтительным к нему классом, он, подойдя ко мне знакомиться, снисходительно поинтересовался:
- А ты кем работаешь?
В глазах его при этом плясали такие ехидные и скептические бесенята, будто он заранее знал, что ни в каком приличном месте я в принципе работать не могу и ничего кроме чепухи на этот вопрос не отвечу, и я, растерявшись, брякнул:
- Торгую на рынке.
Он, как бы подтверждая своё предположение, хмыкнул и, повернувшись к своим, лениво возобновил какой-то давний прерванный, видимо, нашим с Леной появлением разговор. То, чем я тогда занимался, вполне можно было гордо обозвать и предприниматель, и я, раздосадованный своим промахом, повернулся было к Лене, но на её красивом лице ничего кроме сдержанного равнодушия не отразилось. Прогуливаясь чуть поодаль от класса по чудной поросшей густой яркой зеленью полянке, я продумывал линию поведения. Исподволь разглядывая своего молодого соперника, пытался разгадать его. И сейчас уверен, что был он в глубине души добродушным, чуть ироничным рубахой парнем, и сам, возможно, тяготился принятой на себя ролью, но что ему было делать? Лена одна из самых красивых девочек в их классе, на которую Дима положил глаз уже давно. Все были тому свидетелями и напряжённым теперь своим вниманием к происходящему толкали его на дерзости.
Приблизившись ко мне, Дима вальяжно выцедил:
- А лет-то тебе сколько?
На моё «двадцать три» он вновь, пренебрежительно хмыкнув, отвернулся.
- Дедушка уже, - бросил кто-то из ребят, но я предпочёл промолчать. Положение начинало мне не нравиться, но удивительно, вспоминая сейчас себя тогдашнего, скажу, что ни на секунду не усомнился! Чем больше они меня «вмазывали», тем сильнее я презирал их - неспособных оценить насколько я клёвый и офигенный! Поэтому, когда мы подошли к небольшой горной речушке прозрачным ледяным потоком, протекающей вдоль ущелья, и я заметил не очень толстое со склизкой на вид поверхностью бревно, перекинутое в качестве переправы, то уже знал, что сделаю. Дождавшись, когда опередившие нас с Леной парни безуспешно примеряясь перейти по этому бревну на ту сторону отступили, я неожиданно для всех, подхватив Лену на руки, уверенно к этому «мостку» направился. Лена, которая вообще-то вольностей таких в то время мне ещё не позволяла, вела себя смирно. Ей видимо также как и мне хотелось перед ними утвердиться, поэтому она вопреки своему обыкновению не возмутилась и, молчаливо позволив мне взять себя на руки, глядя куда-то в сторону, замерла. Затих в ожидании и класс. Стоит, наверное, отметить, что речка эта со странным названием Курлинка в глубоких самых своих местах чуть более чем по пояс взрослому человеку. Течение при этом, правда, довольно быстрое и вода ледяная! Только ступив на это бревно, я осознал всю сложность задачи! Бревно под двойной тяжестью «поигрывало», лишенная коры поверхность его была совсем гладкой, усеянной вдобавок какими-то подозрительно похожими на пролазы жучков-короедов отверстиями. Речушка, правда, в этом месте была не широкой, метра три не более, но и эти три метра нужно было пройти. Постояв примериваясь на берегу, я уверенным шагом двинулся к переправе. Бревно заметно пружинило, но к счастью моему всё же оказалось довольно прочным. Сильно усложняла задачу Лена, которая сложив на груди руки не удостоила меня даже взять за шею, чтобы, сняв с рук моих часть нагрузки, облегчить задачу. Впрочем, это в её обычае. Балансируя, я несколько раз близок был к тому, чтобы свалиться, но каким-то чудом всё же исхитрился удержать равновесие. Мне почти удалось благополучно перейти, но в самом конце, когда готов я уже был шагнуть на берег, Лена, которая всегда, надо сказать, отличалась удивительной такой «самоуглублённостью», решив, наверное, что уже всё, начала с рук моих спрыгивать, и я, успев поставить её на твёрдую землю, неуклюже плюхнулся в воду. Благо, у самого берега было всего лишь по колено и глядя на свой летний, полотняный, пригодный больше для прогулок в городском сквере костюм, я с трудом удержал ругательства. Кроссовки тоже были новые, кожаные, подобранные под цвет костюма, и единственное что мне оставалось, это, выскочив с независимым видом из воды, сотворить такое лицо, будто всё именно так и задумывалось. Лена сохранила полную невозмутимость, класс промолчал тоже и лишь кто-то из девочек с той стороны берега громко прокомментировал: «плюх!». Следом за нами мелкими шажками по бревну осторожно двинулся Дима. Я протянул было навстречу ему руку, но он морщась закачал головой. « - Не надо», - услышал я его сосредоточенный шепот. Дима прошёл благополучно, прошёл следом за ним и ещё один мальчик, а вот третий прямо посреди реки громко бултыхнулся в воду. Ребята в отличии от меня были почти все в хлопчатых шортах и футболках поэтому падение восприняли не столь остро. Упавший мальчик вернулся назад и, стоя по пояс в воде, предложил руку кому-то из девочек, но та, ухватившись было за его ладонь и сделав по бревну пару коротких осторожных шажков, вернулась обратно. Остальные же и вовсе, решив не рисковать, отправились искать удобную переправу, которая оказалась недалеко. Выйдя из рощицы, мы очутились на подступах к огромной скале, солнце уже лупило вовсю, и я расположился на камнях, чтобы обсохнуть.
- И много ты на своём рынке заколачиваешь? – вновь, не выдержал Дима. Он так с ехидной усмешечкой и сказал – заколачиваешь.
- Мне хватает, - откликнулся нейтральным голосом я. Он пытался быть развязным, но я ему не верил. И дело даже не в том, что видел перед собой домашнего интеллигентного ребёнка, которому очков только не хватало для полного соответствия. Не знаю, чьими детьми были остальные ребята, но вели они себя по отношению к Диме как подчинённые к большому начальству, толкая этим его на то, что, будь мы наедине, он делать не стал. Но остановить его, так или иначе, нужно было, или Лену я скорее всего бы потерял. Вспомнив своего одноклассника – сынка министра торговли, и самое что ни на есть обычное к нему отношение наших ребят, я подивился, как быстро, за каких-нибудь семь-восемь лет разительно всё поменялось. Даже если бы Дима и не был сыном и племянником, бить шестнадцатилетнего ребёнка я бы не стал. Учитывая, что мне самому было двадцать три, я на пике своей физической формы имел тогда недавний совсем спортивный, армейский, и ещё чёрт знает какой опыт, а тут балованный, плохо понимающий границы дозволенного ребёнок. Оглядев окрестные скалы, я понял, что должно меня выручить. Сказать, что в горах я вырос мало, мы лазили, гуляли, играли, бегали позднее кроссы. Горы были одним из важных «тренажёров», набивая под присмотром тренера брезентовые армейские рюкзаки булыжниками, мы, взгромоздив их себе на спины, по секундомеру взбирались по тропе вверх. Стоило кому-то остановиться, как сопровождающий нас налегке тренер начинал ворчать: здоровые кони, а дышат как астматики! « Куда катится наш спорт? Что будет, если так пойдёт дальше?» Иногда он командовал: « Ускорение - пять секунд. Поехали!». И мы, порядком уже вымотанные, из последних сил бросались вверх по склону, а тренер громко отсчитывал до пяти и, когда он наконец командовал «стоп», можно было не остановиться, нет! А с максимально возможного для нас «галопа» перейти на вяленькую рысцу. Заглянув как-то в его методичку, я узнал, что называется это: «выработка скоростно-силовых качеств». Вот эти самые скоростно-силовые качества должны были мне сейчас пригодиться. Ещё раз осмотрев нависающие над нашим ущельем скалы, я повернулся к Лене.
- Пойдём, погуляем вон туда? – указал я наверх, на чуть наметившуюся на крутом довольно-таки склоне тропку.
- Отвечаешь? – мельком туда глянув, спросила она. Это у нас на всю жизнь потом, если я предлагаю что-то по её мнению безумное, или сомнительное, то вначале она всегда спросит: отвечаешь? И переложив ответственность, с увлечением отдается безрассудству. Вернее, это я теперь знаю, что с увлечением, выглядит, вообще, что ей всё равно. Она почему-то с тех самых своих шестнадцати лет уверенна, что, если я взял на себя ответственность, то будет всё в порядке. Сейчас-то я уже сам далеко не так уж в этом уверен, но её отношение вдохновляет! 
- Ну что, ребята, прогуляемся? В горы никак приехали! – громко, обращаясь, конечно, прежде всего к Диме, сказал я и, взяв Лену за руку, уверенно повёл её вверх по склону.
- Вниз не смотри, смотри под ноги и на меня, - тихо произнёс я, довольно легко дотянув её до первого уступа, где можно было передохнуть. Оставив Лену там и строго-настрого запретив ей двигаться с места, я легко скользнув вниз, бегом вернулся к заинтересованному моей эскападой классу и, схватив девочку, которая чаще других попадалась мне возле Лены за руку, потащил наверх. Присоединив её к Лене, я, съехав на несколько метров по склону, громко спросил: - Девчонки, кто ещё по скалам полазать хочет?
Никто не откликнулся, и, вернувшись к Лене и её подружке, я повёл их наверх. Маршрут, в общем-то, был не ахти какой сложный, хотя явно, конечно, не для них. Где было попроще, я брал Лену за руку, подсказывал чтобы она крепко взяла в свою очередь и подружку (выяснилось, что зовут её Вера) и «паровозом» тащил их обеих. Там, где путь оказывался посложнее, я, отыскав удобное место, оставлял одну из девушек и занимался «подъёмом» второй. Было несколько довольно неприятных осыпей и, конечно, если не крайняя их молодость и полная моя в те годы безбашенность, мы бы туда не полезли. Внизу по склону, как я и рассчитывал, показался Дима. Совершив непривычный для него марш-бросок, выглядел он не очень, залитое потом лицо его успело за короткое время приобрести багровый оттенок, дышал парень тяжело.
- Тебе помочь? – крикнул ему я.
- Н-н-е-е, - вымученно, совсем как-то неуверенно выдавил он, но я, устроив девчонок отдыхать, решил всё же его дождаться. Скрывшись за выступом, он громко зашуршал по ближайшей к нам осыпи. Когда шуршание затихло, я, осторожно свесившись с уступа, увидел побледневшее Димино лицо, пытаясь за что-то зацепиться, он медленно съезжал вниз. Парень почему-то взял правее, чем следовало, и, сползая по мелкому разнокалиберному гравию, оказался в опасной близости к обрыву. Стараясь двигаться как можно мягче, я, прижавшись к скале, стал осторожно спускаться к нему. Дима зачем-то всё время пытался выпрямиться и рывком каждый раз съезжал ещё ниже. Вцепившись в какой-то подвернувшийся ему под руки уступ, парнишка расширенными от ужаса глазами увидел, как камень этот медленно пополз вниз. Многократные перепады дневной и ночной температуры устраивают иногда такие сюрпризы, опёршись на крепкий с виду выступ, обнаруживаешь, что он весь в мелких трещинках и, крошась, ползёт под твоей ногой. Схватив Диму за руку, я, стараясь найти точку опоры, упёрся ступнями в склон. Приподнявшись на четвереньки,  он, обернувшись, глянул вниз и судорожно засучив ногами вызывая новую осыпь,  поволок к обрыву и меня.
- Не надо вставать, прижмись к скале, - вполголоса сказал я и, крепко сжав ему запястье, заставил улечься прямо на осыпь, после чего объяснил, что ни в коем случае не нужно резко толкаться носками: «Ставь всю ступню боком и плавно переваливайся, не нужно рывков!». Крепко держа за запястье, я постепенно втаскивал его по склону. Он, закусив губу, осторожно толкаясь ногами, полз по осыпи. Добравшись до выступа и найдя, наконец, за что зацепиться, я с силой втащил его на гребень, где нас ждали девчонки, которые, как выяснилось, свесившись вниз, за всем наблюдали. Упав на корточки и прижавшись к надёжной уже здесь скале, Дима, сотрясаясь мелкой дрожью и стараясь вниз не смотреть, скукожившись, отвернулуся. Удивительно, но Лена и в этом случае не утратила своего «замороженного» вида, она невозмутимо глядя мимо своего одноклассника следила за мелькающей внизу в ущелье между деревьями и кажущуюся отсюда крохотной букашкой машиной. Проведя девчонок выше, я обнаружил, что круча буквально через несколько метров делается пологой открывая что-то вроде причудливой формы «крыши». Гребень, по которому мы лезли, оказался не очень высоким. Отправив девчонок «погулять», я вернулся к парню. Он сидел также, как мы его оставили, на корточках, съёжившись и прижавшись спиной к скале, закрывал лицо руками. Плечи его вздрагивали. Простояв какое-то время рядом, я тронул Диму за плечо: - Ну что, пошли, тут немного осталось!
- Н-н-е-е-е, - не отрывая прижатых ладоней от лица протестующе затряс головой он, - никуда я не пойду!
- Девчонки залезли, пошли! – принялся тормошить его я.
- У-у-уйди от меня! – дернувшись всем телом всхлипнул он. Далеко внизу по тропе появился ещё один парень с их класса. Услышав шум осыпающейся из под его ног гальки, Дима, убрав со своего лица руки, глянул вниз, физиономия его была мокрой от слёз.
- Осторожно! Здесь осыпь! – сложив рупором ладони гаркнул я вниз. Промычав в ответ нечто невнятное, там надолго затихли, а Дима, судорожно обтерев лицо подолом футболки, наконец поднялся и очень осторожно направился вверх.
- Давай помогу, - протянул руку я.
- Не надо, я сам! – лицо его приобрело упрямое выражение и он, закусив губу, медленно, сторожко ощупывая ногой поверхность, двинулся наверх. Последовав за ним и убедившись, что он благополучно забрался (благо, было там уже недалеко), я остался ждать «нижнего», но тот, решив, видимо, не испытывать судьбу, вернулся. Появившись через несколько минут на гребне, я застал прогуливающихся по причудливому каменному ландшафту девчонок. Дима же, которого даже не сразу заметил, стоял сильно поодаль и спиной к нам. Дав им как следует отдохнуть и придти в себя, я стал подумывать о спуске. Дима выглядел уже значительно лучше и, приблизившись к нам, узнав, что я собираюсь спускать их вниз, упрямо поджав губы сказал:
- Я поищу спуск поудобнее.
Действительно, левее от нас гребень плавно уходил вниз, и там вполне вероятно можно было найти тропку полегче, но одного его отпускать не хотелось, и я предложил: - А давайте пойдём все вместе поищем спуск? - на что Лена холодно глядя куда-то в сторону, выдавила: - Я буду спускаться здесь, - и встав у тропы, по которой мы недавно поднялись, требовательно на меня уставилась. Лицо Димы стало бледнеть, а я, обращаясь к Лене, возразил: - Интересно же попробовать новый маршрут?
- Я буду спускаться здесь, - отрезала Лена. – Ты со мной, Са? – уставилась она на меня. Это с тех пор так, когда она чего-то от меня хочет добиться, говорит не Саша, а сокращённо Са. Одноклассник её с серым безжизненным лицом, развернувшись, медленно побрёл в сторону.
- Дима, подожди здесь, я спущу их и вернусь к тебе! – крикнул я вслед.
- Не надо, я найду спуск сам, - сдавленным, неузнаваемым совсем голосом не оборачиваясь ответил он. – Я спущусь сам, - повторил он ещё раз и побрёл искать путь. Глядя на удаляющегося Диму, Вера сделала было несколько шагов вслед, но, передумав, вернулась и, подойдя к Лене, вопросительно на меня посмотрела. До ближайшего гребня, с которого они следили, как я вытаскивал их одноклассника, довёл их легко, а дальше призадумался. Предстоял довольно длинный и крутой участок с осыпью и обрывом по левую руку, в который чуть было не сполз Дима. Не мерял, сколько там было метров, нам, думаю, хватило бы. Но дело в том, что обрыв по левую сторону от тропки чуть ниже сменялся небольшим ровным относительно пятачком. А вот если, разогнавшись по осыпи, продолжать двигаться прямо, то дальше начинался короткий, но отвесный почти участок, предназначенный, по-видимому, матушкой природой для профессиональных скалолазов. На том же пятачке, что левее, прямо на краю обрыва исхитрилось вырасти небольшое деревце, вернее, пожалуй, раскидистый куст, которым можно было, разогнавшись по склону, воспользоваться в конце пути как перилами. Главное - только точно в него «попасть»! Надёжнее всего, конечно, лечь спиной на осыпь и съехать на заднице, но было это во-первых не по пацански, а во-вторых - представительный, недавно купленный мой полотняный костюм! Да и девчонки в коротких своих шортиках с голыми ножками вряд ли такой способ спуска оценили бы. Поэтому, проинструктировав их, я, стараясь ступать как можно мягче, двинулся вниз по склону. Разогнавшись по осыпи и завернув на пятачок, я, подавшись всем телом назад, проехавшись по камням кроссовками, шмякнувшись в итоге на задницу, остановился аккурат перед самым деревом. То есть оно мне даже не понадобилось, сыграв чисто психологическую роль. Призывно помахав девчонкам рукой, я увидел, как Лена, тяжеловесно топая, понеслась вниз по склону. Разогнавшись, она двигалась прямо к отвесному участку, но я, готовый уже к этому, перехватив, направил её левее, и, грузно ухнув о ветки дерева, мы благополучно остановились. После чего, усадив Лену на камень, принялся махать Вере, но та маячила на краю и не двигалась. Про себя выругавшись, я крикнул ей, чтобы она ждала меня, и полез наверх. Взобравшись, нашёл её неуверенно мнущуюся у края: «Боюсь», - тихо откликнулась на мой вопрос Вера.
- А со мной вместе?
- С тобой не боюсь.
- Вниз смотреть не нужно, - сказал я, - только под ноги. И старайся не разгоняться, буду тебя держать.
Взявшись за руки, вместе мы побежали по склону, Вера оказалась довольно хорошо скоординированной, шаг её был пружинистый и энергичный. Добежав до пятачка, мы принялись тормозить и проехавшись на пятках остановились перед тем самым деревом. Повисшая у меня на руках Вера не дала плюхнуться на задницу, так, как случилось со мной во время первого спуска. На лице сидевшей на камне Лены мелькнуло неудовольствие. Нам предстояло ещё преодолеть небольшой обрывчик, а дальше путь был заметно проще.
- Я боюсь! – пожаловалась вдруг, глянув вниз, Вера.
- Ну и оставайся тогда здесь, с птичками жить будешь, - холодно осадила её Лена и, взяв меня за руку, шагнула к спуску. Вернувшись за Верой, я как мог её успокоил и, крепко держа за запястье, спустил на еле наметившуюся внизу тропинку.
Когда мы благополучно вернулись в ущелье, ожидавший нас класс принялся допытываться о Диме. Удивило, что чуть ли не каждый из них суетливо и многословно расспрашивал о случившемся. Вера сказала им, что Дмитрий пошёл искать обходный спуск, и несколько ребят сразу же бросились вокруг горы встречать его. Другие, не слыша будто ответов, продолжали как-то даже нарочито нас расспрашивать. Когда я совсем собрался было лезть за ним обратно, послышались радостные крики. Уставший и заметно встрёпанный Дима с предательски красными глазами сразу же окружён был демонстрирующими ему всяческое сочувствие одноклассниками. На все их вопросы неопределённо протянув: н о р м а л ь н о, он, взгромоздившись на огромный валун, затих. Взволнованно ещё что-то обсуждая, ребята расположились вокруг, а сам виновник переполоха, свесив с камня натруженные непривычной нагрузкой ноги, приходил после пережитого в себя. Неожиданно одна из девочек, довольно причём симпатичная, встав перед ним на колени, принялась осторожно расшнуровывать ему обувь и, бережно сняв с него кроссовки и носки, аккуратно расположив их рядом, начала старательно массировать ему ступни. Наблюдавший за этим класс в непонятном для меня почтительном молчании замер. Гладкое лицо Димы было совсем мальчишечьим, а вот выглядывающие из коротких штанишек покрытые тёмными волосами ноги выглядели уже вполне себе мужскими. Преодолевая смущение, он с вызовом оглядел окружающих. Те к моему удивлению вели себя так, будто ничего особенного не происходит. Или такое действительно уже в порядке вещей? Я попытался вообразить себе наш класс и не смог. Чтобы сын министра – Дурдышка? Да наша Сталина бы…! Но Сталина Петровна сидела неподалёку от меня и украдкой поглядывая на происходящее «дипломатическим» тоном изрекла:
- Дима - очень яркий мальчик, в классе его любят.
Не найдясь что ответить, я счёл за лучшее промолчать.
- Спортом бы вот только ему, физически чтоб… - она вдруг осеклась и ни к селу ни к городу добавила: - Но справку ему мы всё равно организуем, что он в секции занимался, все нормативы выполнил!
- Зачем ему справка? – не понял я.
- В Москву хочет, в военное училище. Как папа, - пояснила она.
- Так он ведь физически то… - выразительно посмотрел на неё я.
- Ну а что нам, жалко что ли? – примирительно протянула она, - Судьба ведь решается!
Такое категорически не вязалось с прежними её установками, и я понял, что наступившая новая жизнь безжалостно вовлекла Сталину в свой оборот. Размышляя об этом, я отметил, что оба мы с нею как заворожённые наблюдаем, как стоящая на коленях одноклассница ни на кого не оглядываясь старательно массирует Диме ноги. Лишь на секунду в глазах Сталины промелькнуло нечто прежнее, почудилось даже, что вот сейчас она повернётся и скажет: «Ну что, Карагёзов, нравится тебе такая свобода? Об этом говорил ты десять лет назад?», - но она молчала. Наступило время обеда, девочки, под руководством классухи расстелили на траве скатерть. В ходе подготовительной суеты выяснилось, что меня и Лену класс подчёркнуто игнорирует. На холодном высокомерном лице моей невесты не отразилось ни малейшего по этому поводу беспокойства, всем своим видом демонстрировала она полное к ним презрение. Её «подружку» Веру, что поднималась с нами в гору, начали было бойкотировать тоже, но она, поспешно от нас дистанцировавшись, настойчиво заговаривала то с одним, то с другим, и класс в конце концов дрогнул и, смилостивившись, принял её в свой круг. Сполоснув в студёной речке руки, мы уселись за накрытую прямо на траве скатерть. Дима устроился в дальнем конце, девочка, которая массировала ему ноги (кажется, её звали Аня), уселась рядом и заботливо принялась его обхаживать. Вера расположилась по возможности от нас дальше и, отрабатывая своё «прощение», в нашу сторону старалась не смотреть. Мгновенно всё это оценившая Сталина усадила нас рядом с собой и, пытаясь сгладить неловкость, завела с Леной светский разговор. Сдуру, обратившись к ближайшей к нам девочке, я, когда она демонстративно отвернулась, поймав на себе злорадные взгляды, затих. Очевидно, что класс решил пройтись по нам с Леной не на шутку. Никогда не понимал и уже, наверное, и не пойму, как люди удивительным образом не сговариваясь, оказываются способны на такое? Сталина, надо отдать ей должное, проявляя дипломатию, старалась изо всех сил вовлечь нас в общий разговор. Классухе отвечали через силу, а в нашу сторону даже не смотрели. Лена восседала безмолвная, как всегда холодная и недоступная, она презирала всех: своих одноклассников, Сталину, думаю и меня в тот момент тоже - за попытку заговорить с ними. Остаток дня мы держась особняком гуляли с Леной по ущелью. Богатая множеством уютных уголков роща была чудесной, но Лена вредничала и не позволяла себя поцеловать.
- А чего ты? – упрямо отпихивая меня, сдавленно ворчала она. – Лезешь к ним? Они тебе кто? Ты для них сюда ехал?
Я, разумеется, каялся и клялся, что ехал, конечно же, вовсе не для них, и Лена в конце концов смягчилась. Назад мы с ней ехали молча, класс продолжал свою игру в бойкот, но нам на них было наплевать. Сталина, всё ещё пытаясь смягчить нарастающее отчуждение, заводила разговоры на общие темы. Поддерживали её неохотно, но тут среди ребят новым, тогдашним уже лексиконом возник разговор о том, что не надо быть «задротом», жить нужно в кайф, без напрягов, что дураки только…
- Ну да, - вставила вдруг, безмолвная доселе Лена, - всё воскресенье вы сегодня, прыгая на задних лапках перед Димочкой, п р о к а й ф о в а л и ! – необычайно ядовито выдавила она последнее слово. Произнесла она это не то чтоб очень громко, шумел мотор, болтали в другом конце автобуса, не все наверное её услышали, но готов поклясться - на лице Сталины появилась тонкая, необычная для этой всегда серьёзной женщины улыбка. Сам Дима сидел впереди нас довольно далеко, мог и не слышать, остальные же ничего не ответили, возможно, в рамках объявленного нам бойкота, но внезапная смена намеченной уже, интересной для них темы выдавала с головой. Сталина, которая сидела недалеко, Лену тоже будто не услышав, обращаясь ко всему классу сказала:
- Конечно, мы все делаем свой выбор, но хочется нам того или нет, жизнь - это не только пряники, ребята. Вы ведь все видели девчонок гимнасток, олимпийских чемпионок? Сколько красоты, грации, какая яркая у них жизнь! Но за этим пот, слёзы, кровь, огромный каждодневный труд!
- Почему обязательно гимнастки? – с улыбкой вспомнив давнее своё раздражение, не удержался от чуть заметной иронии я. – Вы что Сталина Петровна, гимнастикой занимались?
- Нет, - вздохнула она, - я ведь в Вагановское поступала, хореографическое, меня хвалили! Но проучилась совсем недолго, у мамы открылся туберкулёз, врачи переехать посоветовали на юг. Но я потом ещё сама занималась, всё надеялась вернуться. Пока не упала с велосипеда, неудачно сломала ногу, и вот, - кивнула она куда-то вниз. Тут только я догадался откуда у неё такая странная враскорячку походка.
Автобус тем временем въезжал в город, ребята, которые жили в ближайших районах, помаленьку нас покидали, подчёркнуто не прощаясь при этом ни со мной, ни со своей одноклассницей Леной. Попрощавшись со всеми нами и отдельно, особенно тепло с Леной, вышла, вскоре возле своего дома и учительница. Засобирался через пару кварталов и Дима. Смущенно ссутулившаяся на своём сиденье, Аня напряжённо за ним следила. Нагнувшись к ней, он уверенно по-хозяйски поцеловал её в губы. Бледное от смущения личико её благодарно порозовело. Сдержанно кивнув нам с Леной, Дима с достоинством выбрался из автобуса. Водитель успел уже закрыть дверь и включить передачу, когда он вдруг шумно забарабанил в двери. «Забыли что-то» - предположили с заднего сиденья. Торопливо запрыгнув на подножку Дима подбежал ко мне и, протянув обе руки, громко выдохнул: - Спасибо!
Поднявшись со своего места, я, перехватив его ладонь, с чувством её сжал, а Дима вдруг как то совсем по детски бросился мне на шею. «Спасибо!» - еще раз сказал он и, забыв совершенно о своём положении, стремглав вылетел из машины.
После начался откровенный фарс, подъезжая к своему дому каждый из оставшихся одноклассников, забыв о недавнем бойкоте, подходил прежде всего к нам с Леной. Некоторые из них протягивая вслед за Димой мне обе руки, заверяли, как счастливы они знакомству. Пробовали обращаться и к Лене, но та, сохраняя полную невозмутимость, смотрела, как она это умеет, сквозь них. Чуть погодя они стали её раздражать, она и вовсе отвернулась и, упорно глядя в окно, так ни кому из них и не ответила. Одна из девочек прощаясь со мной, с драматическим придыханием сказала: - Спасибо огромное!
- За что? – поразился я.
- За Диму, - нашлась после секундного замешательства она. Глядя смущённо в пол, подошла прощаться и Вера. Давя из себя что-то невнятное, она, стоя рядом с нами, потеряно мялась, а я, решив похулиганить, вскочил и схватив обеими руками её лапку, бешено потрясая проникновенно сказал: « - Спасибо! Огромное спасибо!». Лена не соблаговолила повернуться и к ней.
- Теперь ты понял? – спросила, когда я довёл её до подъезда будущая моя супруга.
- Чего? – удивился я.
- Капчо! – с раздражением отреагировала она, - Спасибо за Диму! – вложив всё своё ехидство кинула она мне и не прощаясь понеслась по ступенькам вверх, а я запоздало вспомнил её слова о том, как не любит она эту школу, дурацкий, непонятно что из себя корчащий класс, куда пользуясь подвернувшимся случаем перевели её родители. Проблема только в том, что в с е эти дети были переведены из обычных школ. До девяносто второго года никаких специальных отдельных школ для начальственных детишек в нашем городе не было! Были для детей о д а р ё н н ы х, математические, музыкальные, а вот  т а к а я появилась лишь с падением советской власти.