Глава 2. Плохие вести

   Голос отца срывался. Слова с трудом  втискивались в телефонную трубку,
зависали нелегкие паузы.

                ***               

   Ивар предложил позвонить его отцу, после того как четверть часа из дома Ирины  доносились только длинные гудки, и Ирина все более нервничала.


   "Ты думаешь что-то случилось?" - напряженным голосом спросила она,
продолжая прислушиваться к длинным гудкам, продолжавшим стонать в трубке.


   "Нет, -  Ивар пожал плечами, пытаясь не выдать беспокойства, - просто он
 может быть в курсе, если она уехала к сестре".


   "Она бы предупредила".


   Ирина коротко повесила трубку и нажала кнопку повтора.


                *
               
   Две недели назад они звонили "домой", то есть её маме в Грузию. Голос пожилой женщины звучал бодро, прерывался от радости.


   "Наилучшие пожелания Ивару".


   Она никогда не забывала передать привет и Ирина, прижимаясь  к
трубке, громко повторила для Ивара.


   "От меня тоже привет", - сказал Ивар и вышел из телефонной будки.

   Он всегда давал им поговорить наедине, дочери и её Ма. Звонить было дорого,  и он не хотел занимать время.


   Две недели назад они звонили с центральной площади  и, по меньшей мере, половина поселка L слышала Ирину.


   За пять минут она скормила прожорливому автомату все заготовленные монеты и вышла из будки умиротворенная и счастливая.


   "Что ты так кричишь? - сказал Ивар. - Эти идиотки чуть с копыт не свалились".


   Он кивнул в сторону двух немок, которые прервали свою беседу и пялились на них с другой стороны улицы, как две молчаливые овцы.


  Слишком много иностранцев появилось в их городке, очевидно, думали немки, и они даже не пытаются вести себя как следует.


   "Да и пес с ними", - отмахнулась Ирина. По её мнению, Ивар слишком часто
переживал из-за того, что скажут или подумают другие.


   "Просто в этом нет никакого смысла, - борясь с неловкостью, продолжал Ивар, -
твой голос передается по спутниковому цифровому каналу и слишком громкий сигнал обрезается".


   В такие моменты он бывал страшно занудлив. Ирина всегда волновалась, звоня домой, и срабатывала старая привычка: орать погромче, чтобы там лучше слышали. Впрочем, ей не хотелось сейчас вдаваться  в объяснения и портить себе настроение. Она продолжала болтать о Ма-ам.


   "Как она себя чувствует?" - спросил Ивар, хотя он знал ответ:  "Хорошо".


 Маленькая седая женщина ни за что не признавалась бы в обратном, если бы простуженный голос или кашель порой не выдавал её. И даже тогда она объясняла, что это так, ничего особенного. И она никогда не жаловалась на сердце.


   Ма  искусно уклонялась от всех вопросов о её жизни.


Конечно же, у неё ещё остались деньги с последней посылки, конечно же,
у неё хватает продуктов, конечно же, свет и газ подаются регулярно, с ней все
в порядке, занимайтесь своими делами и не заботьтесь о ней.


   Пару раз Ирина поймала её на хитростях. В лагерях новости из дома распространяются очень быстро: кто-то тоже дозвонился до родственников в Грузию - никакого света,  ни газа неделями, если не месяцами. Ма только вздыхала
в ответ на упреки Ирины.


   Эта пожилая женщина, напоминавшая робкими манерами медвежонка-панду,
только покачала головой, когда Ирина поведала об их планах:


   "Ты всерьез думаешь, что - немцы - вам помогут?"


   Тогда ей было почти 70 лет и она хорошо помнила войну, Великую Отечественную.


   "Ты всерьез думаешь, что - немцы - вам помогут?"


   Его теща, как говорил Ивар, разделяла "предрассудки Советской эпохи". Она отказалась выбросить свой партбилет, в отличие от многих "деятелей" из Москвы и Тбилиси.


   "Я все ещё чувствую себя молодой", - часто говорила она.


   Правда с возрастом её слух ослаб и она, постоянно занятая мыслями о своей дочери, своей стране, новых политиках, не сразу слышала телефон и подходила к нему из кухни.


                ***          

   Они уже два дня пытались дозвониться до маленькой квартирки в городе, что рядом с Тбилиси - безрезультатно. Такое случалось и ранее, особенно когда Ирина звонила ранее назначенного срока. Телефонная станция может сидеть без света, Ма не слышит звонков на кухне, или ушла стоять в очереди за хлебом, или ещё что-то.


   "Давай позвоним отцу", - не выдержал Ивар.


   Ирина кивнула и по памяти принялась набирать длинную комбинацию цифр.
Как она говорила, пальцы сами вспоминали номер, когда он был нужен.


   Первая попытка дозвониться, как всегда, прервалась торопливыми короткими
гудками, и Ивар вышел из тесной будки подышать прохладным вечерним воздухом.


   Он облокотился  о крышу своей черной машины, что стояла здесь же у входа на почту.


    На узкой, темной улице не было ни души. В бережливых немецких окнах тускло тлели лампочки, жизнь застыла, словно на фотографии.


   Сколько им ещё сидеть в этом L? Три года в Германии, два с половиной здесь.


   Недавно он заметил, что эти кривенькие улочки, древние,  стянутые деревянными балками  белые домишки начали раздражать его своим  показным, как у "доброй бабушки" настроем.


   "Добрый настрой", - хмыкнул Ивар.


   На западной окраине поселка было еврейское кладбище. Каждую весну оно
зарастало бурьяном и немецкие безработные, нанявшиеся  на очистку улиц, подрезали кусты, которые упрямо высовывали свои зеленые пальцы за высокую каменную стену. На углу, неподалеку от запертых ворот, серая гранитная плита гласила: "В память о еврейской общине 1591 - 1938".


   "Добрый настрой..."


   Внезапно Ирина закричала: "Здравствуйте" в телефон, и Ивар, словно предчувствуя что-то, ринулся обратно в кабину.


   "О, Ирина... -  голос отца жалостно срывался в пластмассовой трубке, - я даже не знаю как...  где Ивар?"


   Ивар схватил трубку и постарался стереть все эмоции со своего лица.


   "Такая трагедия... такая потеря", - стонал далекий голос. - Ириной мамы... больше нет... сердечный приступ".


   Проклятый телефон был слишком громок, а Ирина стояла слишком близко
в узкой телефонной будке.


   "Ма?" - спросила она жестким, напряженным голосом.   


   Её муж вынужден был кивнуть.


   "Скажи ей... как-нибудь... я даже не знаю", - бормотал отец.


   Он был либо выпивши, либо страшно потрясен. Почти каждое свое письмо он заканчивал сетованиями, что вряд ли увидит их снова.


   "Её соседи дозвонились вчера... Похороны завтра..."


   "Умерла? - коротко спросила Ирина. - Когда?"


   Пока отец пытался добавить ещё что-то, все время вышло и у них в карманах
не осталось ни одной марки, чтоб забросить в аппарат. Он не знает точно, но...


Телефон заморгал нулями и отключил соединение.


   Все эти три года в Германии Ивар боялся телефона. Несколько месяцев назад
он впервые в жизни молил Бога, чтобы на том конце ответили, ибо длинные
гудки становились невыносимыми. Тогда чудо свершилось. Родной, дрожащий голос ответил.


  Это был первый звонок, сказала Ма, который она услышала, хотя  она была рядом с телефоном. Ивар надеялся на чудо сейчас. Он надеялся, что это ошибка, что это "заговор", чтобы вернуть их домой.


 Это был не заговор. Это не было ошибкой. И сегодня никакого чуда не произошло.


   Они в молчании вышли из телефонной будки и остановились возле своей
черной машины, он крепко обнимал Ирину за плечи. Идущие по противоположной стороне улицы немцы с последнего поезда поглядывали на "азюлянтов", с которыми, кажется, что-то случилось.


   Он обнял свою жену, и поцеловал её и заговорил о том, как умерла его мать,
много-много лет назад, когда он был почти ребенком.


   "Я всегда боялся, когда ты звонила, - неожиданно для себя признался Ивар.


Словно угловатый камень застрял у него в горле, и он безуспешно пытался проглотить его.


   Ирина едва не зарыдала, но сдержалась, с самого детства её считали "жесткой".


   "Два месяца мне снились плохие сны, - прошептала она, - я не говорила тебе...
будто я стучусь к Маме в дверь и незнакомая грузинка открывает  и говорит,
что теперь это её квартира и мне нечего тут делать. Бедная, бедная моя Ма..."


   Казалось ничего не изменилось в маленьком немецком  городке, за тысячу
километров от Грузии. Те же скупо освещенные улицы,  тот же холодный воздух. За темными окнами мерцали телевизоры. В черном небе по-прежнему дрожали звезды, но ничего теперь уже не могло быть по-прежнему.


   Дальнобойный трейлер подъехал к углу улицы, шофер сбросил газ и мотор
застонал, теряя обороты: "Ма-ам-м-ма-ма".



    Ивар надеялся, Ирина не заметила слез, навернувшихся у него на глазах. Внезапно, он почувствовал себя очень старым и очень усталым.


   "Теперь я одна", - потерянно произнесла |Ирина, и её слова, казалось, зависли
в воздухе.


   Они сели в машину, и Ирина автоматически застегнула ремень, глядя прямо перед собой, в темноту.


   "Ты можешь ехать?" - спросила она напряженным, неестественным голосом.


   Ивар кивнул, не доверяя своему голосу и опасаясь, что если он дрогнет,
Ирина не выдержит и зарыдает.


   От одной мысли, что сейчас придется снова возвращаться в лагерь с его музыкальной "каруселью", его вонью и ненавистными коридорами, ему стало тошно.
Лучше уж было идти по темным, пустым улицам, рука об руку с женой, в даль
за уличные фонари, за темный лес на горизонте, идти и идти, непрерывно,
вперед, вечно.


   "Спасибо Господу,  что он не забрал тебя в субботу", - прошептала Ирина, борясь со слезами, готовыми брызнуть из глаз.


   Он потрепал её по руке.

   "Сперва я подумала, что-то случилось с женой твоего отца", - медленно произнесла Ирина, - но потом услышала - Ма... Твой отец, кажется, в шоке..."


   Они оставили машину вдали от лагеря, как обычно, и пошли назад бок о бок,
держась за руки, как маленькие дети. Немцы из скользивших мимо машин
пялились на высокого худого  мужчину с понуренной головой и небольшую
женщину, которая, кажется, плакала, глядя за темный горизонт. 



                ***