Жизнь прожить гл 13 От сумы и от тюрьмы

 Гл. 13             ОТ СУМЫ И ОТ ТЮРЬМЫ…                05. 44г.
Ко всему, что происходило с Иваном Пантелеевичем в дальнейшем, после пленума, он был уже готов. Время у него впереди подумать о скорых переменах в его жизни теперь было предостаточно. Он видел, с какой уверенностью действует майор НКВД, и вполне понимал, что основа для его ареста была уже давно подготовлена. Все шаги, которые он делал в сторону от партийной линии, не зависимо от того, какую цель при этом он преследовал, сколько этих шагов было, и если знал о них кроме его самого, хотя бы один человек, становились интересующей информацией на столе больших и не очень начальников.
Он был весь на виду у народа и у власти, и все его поступки расценивались по законам военного времени, и в то же время каждым по- своему. И если народу эти поступки были близки, а значит, простые люди, его земляки, их могли понять и простить, людям от власти это делать было недосуг, да и не хотелось. Шла планомерная работа по выявлению личностей, мешающим проводить политику руководства государством в военное время, тем более, эта самая военная обстановка позволяла считать все самостоятельные шаги ошибочными, а значит подлежащими критике и строгому наказанию.
К тому же, так были нужны бесплатные рабочие руки! А значит, убивались сразу два зайца. Эти деятели, вроде Ивана Пантелеевича, со своими инициативами только мешались под ногами у партии и ее руководства, и, конечно же, они попадали под естественный отсев- лес рубят щепки летят. И не важно, что этих щепок оказывалось совсем не мало, да и в качественном составе их, тем более не разбирались- не ровня им головы с генеральскими шапками дороги в лагеря устилали. Да и многие ретивые рубаки часто сами становились потом такими же щепками.
Иван Пантелеевич рассуждал обо всем этом уже в дороге, трясясь весенними колеями на заднем сидении пропыленной «эмки». Впереди, перед лобовым, стеклом маячила кивающая лысина майора, который заметно устал от тяжких трудов и теперь заслуженно расслаблялся. Сбоку, так же раскачиваясь из стороны в сторону, кемарил неприспособленый к далеким поездкам, старичок,
Стр. 32
помощник майора. Только шофер- солдат средних лет, напряженно следил за всеми сюрпризами проселочной дороги и успевал во время крутануть руль своей растрепанной колымаги. Скольким случаям, сродни этому, он был молчаливым свидетелем, когда человека вырывали из привычной жизни, словно цветок из родной почвы.
Он видел все это, понимал… и молча крутил вытертый до блеска свой руль, боясь стать той же щепкой, а точнее лесорубом в местах не столь отдаленных, по меркам великой страны. Крутить руль было намного удобнее, чем работать топором и кормить вшей. Вот он и понимал: главное- молчать. Потому- то он и сидел за рулем, а не на месте Ивана Пантелеевича. А может и не в окопах под Курском или Ленинградом.
  Но правил машиной он классно. Иван Пантелеевич иногда, просто откровенно любовался согласованными движениями шофера. А иногда, забыв, зачем он здесь, уходил мечтами в свой маленький колхоз, теперь почти за полсотни верст от их машиненки, и видел этого шофера на полуторке, груженной  золотистым зерном у тока или среди полей. Как бы он был там нужен теперь. И тут же выплывала реальность- теперь посевной будет руководить кто- то другой, возможно Антонина, а то, еще, как посмотрит районное руководство. Наверняка, теперь, из создавшейся ситуации, ему скоро не выкарабкаться. И когда, теперь, он попадет к себе на родину, в семью, и попадет ли вообще? А ведь все может быть. Большие вопросы и все без ответа. Остается только сожалеть, о том, что это уже все случилось.
К концу пути Иван Пантелеевич тоже стал уставать. Несколько часов езды по грунтовке, а к концу по щебеночной трассе, что было не на много лучше, все- таки утомили. Хотелось выйти, хоть на минуту размяться: больная нога затекла, а выпрямить ее не было возможности. Но вот пошли,  пережившие прифронтовые сложности, пригородные деревеньки. Иван Пантелеевич жадно вглядывался в окно машины. Эти виды напоминали его вчерашнее, ставшее прошлым, по чем уже успел соскучился.
Крытые соломой, а где и полураскрытые избенки от которых тянуло дымком, с плетнями- палисадниками и с кое- где тощими коровами, на еще не совсем позеленевшей траве с пастушками- ребятишками, а чаще костистыми козами, и еще не стриженными, в репьях, овцами, рождали сложные чувства. В душе что- то шевелилось родное, совсем недавнее. С другой стороны, в глаза бросалась жуткая нищета. Хорошо, что хоть эта территория не тронутая оккупацией. Но все равно- как вот так выжить? Оборваные, босые пастушки, да и женшины, одетые только не в лохмотья, а вон, в стороне, проковылял из дома в дом на костылях одноногий инвалид- война и тут не забыла ни кого.
 Наконец, переехали шаткий мосток через шумную Сосну, въехали в город. Елец, в прошлом старый купеческий центр, был мало знаком Ивану Пантелеевичу- ему приходилось здесь бывать всего пару раз. Немноголюдные прямые улицы, стеленные каменной брусчаткой, ему казались широкими проспектами. На фоне ржавых жестяных крыш и серого неба вырисовывались шпили и купола облезлых колоколен. Фашисты орудовала здесь всего несколько дней, но успели оставить свой жуткий след. То здесь, то там мрачным пятном по сторонам улиц торчали сожженные или разбомбленные дома, высокие пни, спиленных на дрова деревьев.
-Ну вот и приехали- встрепенулся проснувшийся старичок.
-Да, кто- то приехал, а кому- то еще далеко колтыхать- многозначительно поправил его майор.
Машина свернула в норку ворот кирпичного двухэтажного дома, и во дворе остановилось. Майор вышел первым, открыл дверцу со стороны Ивана Пантелеевича и зычно скомандовал с ударением на последний слог:
-Выходи.- и тут же добавил- Охрана!
Из двери вышел красноармеец с винтовкой, откозырял майору. Майор, вытирая застиранным носовым платком вспотевший, пропыленный лоб, пробурчал:
-В шестую- и повернулся к старичку- Давай ка,  Архип Иванович, готовь с дорожки чайку.
Затем, отряхнул пыль с потертых галифе и с чувством выполненного долга пошел в дверь заведения. За ним засеменил старичок- помощник.