Глава 3. Крыша мастера Генри

      
   В это утро Генри проснулся в мрачном настроении. За окном было ещё серо,
значит,  время где-то между четырьмя и пятью, решил он. Из спальни  доносилось натужное дыхание матери,  в "его" комнате, теперь занимаемой братом с молодой женой и двумя детишками, всё было тихо.


   Когда брат женился, Генри перебрался в лоджию с большим окном на север и
стеклянными дверями, соединявшими её с кухней и гостиной. Он жил как в
аквариуме, но другого места в трехкомнатной квартире просто не было.


   Генри тихо лежал на узком диване и глядел на серый рассвет, чувствуя себя потерянным и старым, как бывает с мужчинами, которым недавно стукнуло сорок.


   "Надо пойти на крышу", - решил он.


   Крышу их девятиэтажки Генри называл "личным" стадионом, где отсутствие
зрителей помогало обрести душевный покой.


   Он не тренировался уже несколько месяцев, не потому, что болел или что-то
такое. Просто, как-то внезапно, он перестал видеть в этом смысл. Он все никак не мог привыкнуть, что ему  - сорок лет. В тридцать с хвостиком ты ещё молод, расцвет сил, так сказать, время осуществления мечты. Сорок это время подводить итоги, а подводить, оказывается, нечего.


   Это всего лишь депрессия,  говорил себе Генри, глубокая, угрюмая депрессия, когда существование казалось бессмысленным, когда цели были так же недостижимы, как и средства, и вообще, казалось насмешкой называть их "целями". Вся его жизнь сводилась к примитивному выживанию и поиску куска хлеба.


   Долгие годы он "плыл против течения". Он не пошел ко дну, но и вперед не
продвинулся ни на йоту. И вот, полностью вымотавшись и еле переводя дух,
он заметил, что берега медленно уходят -  вверх по течению.


   "Я работаю над новой оздоровительной гимнастикой", - как-то написал он Ивару и Ирине. Это была неправда. Кому нужны его Чи-Гун и Кон-Фу в Грузии,
тем более преподносимые армянином?


   "Ты лучше завязывай с этими речами, - сказал себе Генри, - от копания в ранах
становится только хуже. Самые счастливые твари вообще ни о чем не думают:
голоден сегодня - плохо, проглотил что-то завтра - хорошо. И никаких мыслей,
что дальше, и почему, и во имя чего".


   Он опустил ноги на холодный паркетный пол, встал и потянулся, слушая как хрустят суставы.


   Часы, как всегда лежавшие на своем месте в "стенке", показывали четверть пятого. Генри вздохнул, сделанная на заказ "стенка", была свидетелем лучших дней.


   Антресоли, плотно забитые видеокассетами, не открывались многие месяцы. Когда Ивар был ещё здесь, друзья часто собирались "в лоджии у Генри". Они пили ароматный чай, курили настоящие американские "Мальборо" и восхищались Сталлоне в "Кобре" или Шварцнегером в "Командос". Старые, конечно, фильмы, но друзья черпали в них вдохновение и веру в собственные силы. Сейчас, когда поражение было слишком очевидно, Генри даже не притрагивался к кассетам.


   Кроме того, телевизор теперь вообще включали редко. Свет давали всего на несколько часов в день, и напряжение скакало так бешено, что нежная аппаратура и даже холодильники горели, как спички.


   Генри считал,  напряжением "играли" умышленно, чтоб обеспечить работой
ремонтную мафию.


    А почему бы нет? Даже их ничтожный мусорщик и тот не раз швырял доски в мусоропровод, чтобы тот забился. А когда вонь становилась невыносимой и жильцам надоедало мотаться с ведрами вниз по лестнице (лифт, без света, естественно, не работал), мусорщики приходили «на помощь».


   В дом засылался гонец и называл сумму, за которую бригада бралась привести
всё в норму. Генри хотел было избить их до полусмерти, но соседи возразили:
на следующий день мусоропровод снова засорят и теперь уж навечно.


   Прогоняя мрачные раздумья, Генри надел старый спортивный костюм, на цыпочках
дошел до двери, и тихо выскользнул на лестницу.


   На крыше он принялся за  разминку,  вначале, через силу  - все суставы были неподатливы, как заржавевшие петли - затем, когда выступил пот, с ощутимым облегчением.


   Посреди "физкультуры" - Генри никогда не назвал бы "это" настоящей тренировкой - Генри решил наконец-то ответить на письмо Ивара и Ирины.


Письмо пришло давным-давно, но он все медлил с ответом по очень простой
причине - а о чем тут ещё писать?


   Честно признаться, он на них злился. Три года в Германии и ещё не разбогатели, даже для себя работы не нашли, не говоря уж о нём. Почему сотни других умудрялись урвать свой кусок счастья на Западе, а его друзья ну ни в какую? Тот же идеализм, что и прежде, сидят и ждут свои паспорта, ждут пока кто-то придет и "поможет". Черт их подери.


   Ивар всегда был таким. Он верил в лучшее - в людях, в политике, в чужих странах. Видимо он не мог жить,  не дурача себя какими-либо "идеями". Идеи... простое выживание, дружочек, грубая, примитивная борьба за жизнь и за деньги, ибо деньги дают власть и независимость,  иначе говоря, помогают выжить. Нет другой идеи на Земле, и никогда не было.


   Блин, да он был зол, но ему так не хватало обоих друзей. Не хватало вечеров
в их доме - за сигаретой, за покером, за обменом мыслями, которые высказывались открыто, без стремления покрасоваться своим "умом" или "циничностью".


   Когда электричество стали отключать всё чаще, и метро останавливалось в самые неподходящие моменты, он целый час добирался пешком до их квартиры и потом ещё час возвращался  домой - по неосвещенным улицам, кишащим  ворьем со "стволами" и пьяными грузинскими "патриотами".


   Практичный, решительный, иной раз неприятно жесткий, он не воспринимал
"идеи", "добрые дела" и прочую чепуху, но и в его броне имелась брешь - Генри
от рождения был порядочным человеком, с настоящим понятием чести.


   При его смелости, огромной физической силе и предприимчивости только этот  врожденный "недостаток" не позволил ему подняться до вершины какой-
либо безжалостной мафии. Воистину, проклятие родиться честным человеком
да ещё в стране, где честность стоит меньше, чем дерьмо в канаве.


   "Я отправлю письмо сегодня", -  внезапно громко сказал Генри и обеспокоенно
оглядел пустую крышу.

   Единственным препятствием были "бабки". Те двое в своей сытой Германии,
наверное, давно забыли, что посылка писем стоила денег. А здесь, в голодной Грузии, письмо за границу это выброшенная буханка хлеба.

   Неудивительно, что иностранцы аж раздувались от самомнения приезжая
сюда:
   "Как так, вы не можете купить билет до Нью-Йорка?"
   "Как так, у вас нет автомобиля?"
   "А почему вы зарабатываете так мало?"
   "Вы ни на что не годитесь", -  читал Генри в глазах иностранцев, с которыми он имел дело.


   Он обращался к десяткам из них, пробивая контракт за границей, Всё глухо,  без варианта. Узри они тебя в новеньком Мерседесе, в костюме от Кордена, они и говно у тебя купят,  да ещё рады будут. Покажи им кусок золота, когда ты одет, как нищий, - они и золота не узнают. Все, все живут стереотипами.


   Кажется, никто из иностранцев не понимал, что только ворьё да деляги из номенклатуры могут реально иметь деньги в этой стране. Или же всё они прекрасно понимали, просто это их не "колыхало". В конце концов, это не их страна, чего им волноваться? Они приехали сюда делать деньги - любым способом -  только и всего.


   Да, значит о "бабках", вернулся Генри к своим мыслям. К матери лучше всего не подходить. Конечно же, она даст ему этот чертов один лари. (“Ёлки-палки, сорокалетний мужик должен клянчить импотентное подобие доллара!”)
Конечно же, она даст ему деньги, только вначале всю кровь упреками выпьет.

                ***

   Она все не может простить, что он ушел из охраны в новом гранд-отеле,
единственном в Тбилиси, где ночь стоила сто пятьдесят долларов. После этого
постоянной работы у Генри не было.


   Когда его взяли в отель, Генри, чуть ли не подпрыгивая от радости, побежал к Ивару и Ирине поделиться новостью.


 Потом его кольнула совесть. Он вспомнил, что Ивар тоже заполнял анкеты (как и половина Тбилиси), но его не взяли - даже несмотря на прекрасное владение английским. Он же, Генри, при "нулевом" знании иностранных языков прорвался. Невероятно!


   "Ты просто не знаешь, как заполнять эти анкеты", -  сказал Генри, когда Ирина
принесла настоящий английский чай – "Ёрл Грей".


   Ивар в молчании отхлебывал из чашки. Он не особо рассчитывал на эту работу,
но все равно поражение задевало самолюбие.

   "Удивительно, что прошла твоя армянская фамилия", - заметил Ивар.


   Генри задумался.


   "Наверное, им нужна "интернациональная" команда, так сказать, для рекламы
демократии", -  наконец сказал он.


   "Но вернемся к анкетам, -  продолжил он. - Им вовсе не нужны твои мозги, не для должности официанта, по крайней мере. Всё, что им надо  - это целеустремленное животное с четко обозначенными целями. Животное, с которым они знают, как обращаться".


 "Люди, разработавшие эти тесты, могли бы распознать человека с головой и найти ему применении, - продолжал Генри, - а те, кто работает с тестами сейчас - сами продукт "тестового" отбора. Так сказать, "целеустремленные личности". Я называю их человеко-роботами, запрограммированными на узкий вид деятельности. Они не в состоянии угадать потенциальные возможности человека, который не умещается в хитросплетения их тестов".


   Ивар был слегка польщен этой тирадой. Тесты всегда были его ахиллесовой пятой. Чем более он копался в себе, чтобы дать абсолютно точный ответ, тем более раздвоенную личность отображали тесты. И, естественно, "боссы" не верили, что из него получится бодрый посыльный или лощёный официант.


   "Сегодня мне сказали, что я буду в охране", - сказал Генри и принялся возбужденно прогуливаться между большим красным диваном и письменным столом, которые занимали большую часть «однушки» Ивара.


   "Ты чай перевернешь", - вскрикнула Ирина и схватилась за поднос с чашками,
 который, как обычно, стоял перед диваном на круглом фортепьянном стуле.


   Ивар, по своему обыкновению, сидел в большом красном кресле, лицом к окну, как йоговский патриарх, скрестив ноги в полулотосе.


   "А я ни черта не смыслю в этой работе", -  обеспокоенно покачал головой Генри.

    Он принялся бродить вдоль окна, чтобы не подвергать опасности чай.


   "С первого дня никто своей работы не знает", - отозвался Ивар. - Расценивай это как исследование в новой области. В конце концов, у нас университетские дипломы".


***   

   Генри воспринял новую должность чересчур серьезно и его "исследования"
обернулись неприятностями.
 

  Вместо того чтобы слоняться возле парадной двери, как велено, он занял скрытую позицию, позволявшую легко контролировать почти все переходы бочкоподобного "нутра" отеля.


 Он видел двери всех номеров, открывавшиеся на кольца балконов, все запасные выходы, а самого Генри никто не видел.


   Тут Генри заинтересовался, почему вдруг австрийский рабочий лично
вытаскивает на улицу ведра строительного мусора, когда для этого есть поляки
и югославы (отель в это время был на последней стадии доводки и окраски).
Верно поставленный вопрос это уже половина ответа.


   Так вот, после тщательной разведки, Генри неожиданно остановил массивного
австрийца и вывернул его ведерко на мраморный пол. Под грязными обоями и
кусками штукатурки скрывался новенький телефон.


   Австриец, после первого испуга, выругался по-немецки. Он топнул ногой и
принялся так орать, что вокруг собрались другие рабочие и сотрудники.


   Генри сохранял ледяное спокойствие до самого последнего момента.


   "Собака свинская... идиот...дерьмо", - выкрикивал австриец.


   Промежутки между данными ключевыми словами были поперчены другими выражениями, которые Генри затруднялся перевести.


   Неожиданно для самого себя, Генри подшагнул к австрийцу,  схватил его за
горло обеими руками и слегка встряхнул. Толстяк захрипел и ноги его, теряя опору,  задергались.


   "А ну повтори и я тебе башку отверну как цыпленку", - мобилизовав все свои познания в английском, четко проговорил Генри.


   Австриец к этому моменту побагровел лицом, как переспелый помидор, но все ещё судорожно пытался освободиться.


   Бешенство блеснуло в глазах у Генри. Он оттолкнул австрийца и хотел было влепить ему как следует, но овладел собой. Ярость в глазах угасла.


   Массивный рабочий, едва удержав равновесие, схватился за горло и помчался к менеджеру гранд-отеля.


   Отель строила известная фирма "Марко-Поло", но затем его продали и перепродали, бог весть кому, в традиционно закулисной грузинской манере.


   Позднее, менеджер отеля подошел к Генри, со смущенным смешком похлопал его по плечу и на том дело было закрыто. Разумеется, повышения Генри не получил и новых друзей среди иностранцев не приобрел - за исключением американцев, у них обо всем было свое мнение и они похвалили Генри.   


   Команда американцев учила вновь набранных горничных улыбаться, вытирать пыль повсюду и объясняла, что необходимо носить колготки даже в очень жаркий день. Официантов тренировали не глядеть на клиента, будто тому делалось большое одолжение.


   Американцы не чурались "туземцев", болтали, здоровались за руку, обедали
за тем же столом, брали ту же еду и понимали шутки. Однако американцы скоро
уехали.


   Генри был уязвлен, когда грузинское "руководство" и оставшиеся иностранцы
обособились за столами, отдельно от нижестоящих служащих. Он брал свой поднос и демонстративно приземлял его рядом с кем-нибудь из "верхушки".


  Австрийцы старались не дуться, но местная "элита" закатывала глаза и симулировала приступ мигрени, а высокомерные грузинские девы пытались пронзить его ледяной вежливостью и утонченными,как им казалось,насмешками.


   Последняя соломинка, сокрушившая терпение  Генри, свалилась на него осенью 1991 года во время помпезного открытия отеля. Тогдашний владелец, австрийский денежный мешок, прибыл и поселился со своей супругой в президентских апартаментах.


   В тот же день с косметического столика его жены, важной дамы, исчезли сережки. (Серебряные безделушки, слегка позолоченные для виду.)


   За исключением отборных гостей и прислуги отель был пуст. Другие бы
постарались замолчать происшествие, хотя бы во имя репутации отеля, но
австрияки учинили дикий скандал и потребовали расследования.


   Как уже сказано, только "сливки общества" и сотрудники находились в гранд-отеле на момент исчезновения сережек. Подозрение пало на горничную, за чем-то входившую в апартаменты, примерно во время пропажи.


   Это была "разведенка" лет сорока, которая вкалывала, чтобы держать дочь-подростка в достатке и подальше от дурных влияний.


   "Я не брала, - заливаясь слезами, твердила женщина, - дочкой клянусь, не брала".


   Когда-то она была очень привлекательной, но борьба за существование
высушила её лицо и сделала резкой на язык. Место горничной ей было нужно позарез, но Генри знал (охрана всё знает), она отказалась спустить трусы, когда одному из менеджеров приспичило "разрядиться". Некоторые другие женщины отдавались "задаром", боясь потерять работу.


   Генри долго смотрел ей в глаза, казалось вечность, и решил, что она не брала
австрийский "шмук".


 Он надавил на бармена, который обновлял в номере напитки, и "обрабатывал" его,  переключаясь с обещаний всё простить, на прямой шантаж, и действовал, неожиданно для самого себя, грубо и гадко.


   "Ни одна баба не взяла бы это серебряное дерьмо, -  указательным пальцем Генри тыкал бармена в лицо, - они  знают, где золото, а где позолота. Если ты не расколешься сейчас, это будет уголовное дело, а не "домашнее" расследование.
   А если придет милиция, работу ты так и так потеряешь. И не думай, что я промолчу о серебряных ложках, что ты выносил из бара -  твоя объяснительная в целости и сохранности - будь уверен. Мне о своей карьере думать надо, так что и на ложки раскрутишься".


   Как-то Генри изловил бармена на ложках, которые дюжинами испарялись из
бара,однако,перехватив новую "партию",он не доложил о воришке начальству. У него были для этого свои резоны, Генри создавал собственную "сеть" информаторов. Университетский диплом позволяет быстро приспособиться к любой работе.


   Бармен, сдрейфив,  возвратил сережки и побежал дарить начальнику Генри двадцать пачек "Мальборо", чтобы дело осталось между ними.  Начальник, как говорили, бывший "гебешник",  сигареты взял, но бармена все равно вышвырнул.


   Генри, зная характер своего шефа, отдал ему сережки  при иностранцах, чтобы они могли засвидетельствовать передачу. Хозяин отеля был в восхищении и публично пообещал Генри 300 долларов вознаграждения за быструю работу.


   Австрийский миллионер был не столь проницателен, как принято думать о
миллионерах, и передал деньги "по команде", то есть, через шефа Генри. Возможно, с точки зрения субординации это и было верно, однако шеф "забыл" передать
премию какому-то там охраннику.


   Горничная, всё ещё с мокрыми глазами, пришла в номер, где Генри отдыхал от трудов по расследованию на диване со скинутыми ботинками (вообще-то было запрещено заходить в свободные номера, но он торчал здесь уже 24 часа и плевал на запреты).


  От благодарности женщина попробовала засунуть ему в карман пятьдесят долларов, но он отбивался от её рук, стараясь не поддаться аромату французских духов.


   "Я не ради денег это сделал", - сказал Генри, выпроваживая стройную, длинноногую женщину.


   Был миг,когда ему захотелось "разложить" её на кровати - он чувствовал, что возражать она не будет - но это совершенно не соответствовало бы образу, который он принял.


   Позднее, своим друзьям,  Генри сказал, что он неизлечимый идиот: "Надо
было взять её деньги, да ещё натянуть на "кабестан". Какая польза от "добрых дел", если ничего за них не получаешь?"


   Вместо этого он поднял шум из-за "забытых" трех сотен баксов и ушел
со службы с гордо поднятой головой. Его шефа пожурили, но денег тот так и
не отдал.


 Австрийский хозяин уже уехал в Вену, а в его отсутствие "справедливость"  никого не волновала, или просто иностранцы не хотели вмешиваться  в сложную политику назначений своих грузинских партнеров.



   Генри понимал, что поступает неумно,  но ничего не мог с собой поделать.


  Он держал свою пасть на замке и нервы под контролем, когда крикливые "патриоты" из "Национального фронта Грузии" пикетировали отель с лозунгами, что "пять процентов не грузин в штате отеля - слишком много для независимой Грузии".
Конечно же, они имели в виду не иностранцев.


 Сейчас же он так разозлился, что плюнул на отель и ударился в частное предпринимательство.

               
                ***