Фрагмент

С самого детства Аркаша отдавался процессу сна весь совершенно. Он любил забываться, только-только прихлопнув зрачок пластом темноты. Будильник не знал пароля от его уха, просто становясь фоновой мелодией, делающей отсутствие в реальности еще слаще. Но эта особенная страсть очень мешала Аркаше, и он все равно каждый вечер ставил будильник на несколько пятиминутных промежутков: какой-нибудь да попадал наугад, преодолевая сопротивление. Тогда ему приходилось расцепить ресницы и засохшими глазами посмотреть на пожарный рассвет, в холодной комнате заставая момент сжигания днем его ночи.
Чтобы не опаздывать, Аркаша вставал сильно заранее, передвигался по квартире быстрыми шагами (больше всего он ненавидел свой длинный коридор), порывисто чистил зубы и брился, почти всегда ранясь. Собирая портфель, он так внезапно набрасывался на вещи, что, казалось, им было не по себе от того, что они не могли предугадать, какую из них схватят следующей. Чаще он оставался голодным, чтобы не тратить время. Но завтраки любил его кот, про которого во время сборов он совсем забывал, иногда даже уходя не простившись. Если животное случайно запутывалось в стремительности Аркаши, возвращая его в сознание, тот чувствовал вину. Он садился за стол у окна и пару раз с треском ударял об него вареным яйцом. Через несколько секунд на подоконник со шкрябаньем залетал кот: для него съесть маленький кусочек яичного белка было какой-то дикой радостью, и Аркаша периодически ее доставлял, чтобы продуманной лаской сгладить впечатление о своем равнодушии.
Если он выходил из квартиры с левой ноги, то весь день мог мало переживать за себя, спокойно перебегать пешеходные переходы на красный свет и даже не умирать со стыда, когда не сразу получалось разойтись с человеком, идущим по дорожке прямо на него. Бывало, сам подрезал людей, задумавшись о чем-то невнятном.
В метро тщедушный Аркаша старался сесть «потеплее», то есть зажавшись соседями, и обыкновенно слушал музыку в наушниках, высматривая таких же, как он, притоптывающих или потряхивающих ножкой в такт неопределенной мелодии. Некоторые из составлявших ему дорожную компанию незнакомцев шевелили губами, но чему они подпевали Аркаше не было интересно: ему был важен сам факт случайного единения.
Когда он приезжал, то некоторое время сидел на лавочке в парке с лежащими по соседству еще спящими бомжами, но выбрать для пережидания другое место не думал. Аркаша в принципе не размышлял в такие моменты и просто ждал. Ему очень не хотелось показаться своим коллегам странноватым, придя в офис слишком рано, а потому, предпочитая слово «пунктуальный», всегда заходил по ГОСТу.
Сухой, глухой, мокротистый, напористый, пунктирный кашель по другую сторону пластмассовой двери слышался несколько раз за те недолгие минуты, что Аркаша не решался войти. Ему думалось, что неизвестные кашлотики, хотя и гады, а все-таки молодцы. Хорошо, что работают, и погано, что разносят бациллы и могут заразить его, вынудив слечь. Он тяжело вздохнул и зашел, потому что «пора». Уже два года Аркаша работал в офисе формата опен-спейс и его место было самым проходным. Направляясь к своему людному столу, он инициативно здоровался, но ответ слышал редко. Мужчина считал, что его коллеги просто утратили слуховую чуткость из-за постоянного шума, который, казалось, уже вырабатывали сами стены. Трудно было даже не вовремя выдать приветствие, а скорее не забыть себя в этом людском множестве.
Пока другие сотрудники раскачивались, пили кофе и зачем-то болтали, Аркаша деятельно занимался документацией. Ему приходилось отвечать на невразумительные письма, написанные с ошибками, но, конечно, по делу. Он не понимал, почему людям сложно проверить текст перед отправкой, и злился, потому что сам старался делать все четко и чисто, так сказать, приятно глазу. Вообще, Аркаша занимался всем, что для остальных было нежеланным и пустым. Но именно поэтому бесполезная по своей сути работа так долго казалась ему важной, ведь если не он, то никто, а значит должна в этом быть какая-то ценность. Кроме того, он питал надежду, что благородные усилия окупятся, и его когда-нибудь повысят (или хотя бы заметят), а потому еще больше старался и нервничал, когда что-то делал не так, как задумывал изначально.
Дома, когда Аркаша делал уборку, в первую очередь он мыл туалет и только потом вытирал пыль и пылесосил. Так и на работе самое неприятное он делал в первой половине дня и шел обедать. Около двух недель назад начальник поручил ему составить отчет о работе их отдела. Аркаша так и не получил обратной связи, поэтому, чтобы узнать вердикт, он решил зайти к нему именно с утра, предчувствуя неудовлетворённость визитом. Но в кабинете этот рыбий глаз сказал ему, что совсем забыл открыть его документ, и попросил подойти в конце недели. Задумчиво подсчитывая количество пренебрежения за последние полгода, Аркаша начал чувствовать голод.
В час дня все компаниями куда-то разбредались, а он брал сэндвич в автомате и плелся к утренней скамейке, у которой уже никого не было. Сегодня, чтобы взбодрить слипшиеся позвонки, Аркаша, отклонившись,  прохрустел ими о заднюю часть скамейки, а после свернулся, облокотился на ноги и обнаружил в себе желание поставить рабочий день на ускоренный режим или даже перемотать его сразу на пару лет. Он начал дуть на кофе, но в процессе рассмеялся от неожиданности этих мыслей и вместо того, чтобы исходящим воздухом остудить, пролил жидкость на ботинок и заляпал брючины.
Возвращаясь, Аркаша не стал приосаниваться, как делал это раньше: все равно волосяные шапочки, торчащие над компьютерами, заполнены тем, что далеко за пределами офиса. Во всяком случае, не им.
В подтверждение этих мыслей в меру бестактный Михаил (Аркаша всегда обращал внимание на этого чернобрового принца, ведь сам был белесый и жалел, что природа отдала свое предпочтение не ему) присел на край стола его соседки и стал ей тихонечко рассказывать что-то забавное. При этом на некоторых словах делал акценты, не скрываясь, отчего дальнейшее шептание было уже ни к чему.
Оказывается, его брат наконец женится, хотя вся семья думала, что тот гомосексуалист, ведь до тридцати лет родственников ни с кем не знакомил – только на словах. У Аркаши тоже когда-то была девушка, жили вместе восемь лет. Отношения органично вплетались в его рутину, и ему нравилась их бесчувственная безмятежность: он не тревожился ни за себя, ни за нее. Но всё не делал предложения, тянул: думал, вдруг не «та самая». В конце концов девушка ушла, сказав, что ей себя жаль. И вот теперь чей-то брат женится, а Аркаше «та самая» так и не встретилась.
Чужая счастливая новость прошлась по невольному подслушивателю наждачкой, кожа стала чувствительной, как бывает при высокой температуре. Ему захотелось отойти от Михаила.
Покрутив глазами, Аркаша увидел, что сотрудницы группкой читают газету. Ему стало любопытно, ведь раньше он заставал их только с телефонами. Решившись пройти мимо, он сделал это намеренно близко, и одна из женщин окликнула его, в шутку спросив: Аркадий Леонидович, а кто вы по знаку зодиака?
Коллега весело и бодро зачитала: «Для Весов день не из удачных. Перед вами не стоит интересных задач, более того, вы топчетесь на месте. Достижения, которыми вы еще недавно гордились, обесценятся. Вы поймете, что трудились зря, и это, конечно, не прибавит энтузиазма»
Аркаша растерялся, ему показалось, что слезы усталости начали оттягивать кожу в районе мешков под глазами и покалывать. Девушки смущенно замолкли, а он, помрачнев и хмыкнув, произнес:
— Думаете, там правду пишут?
— Что вы, Аркадий Леонидович, конечно же нет! А вы расстроились? Надо было вместо вашего прогноз Рыб прочитать, им там приятностей написали…
Женщина стала зачитывать, но Аркаша направился к своему пешеходному столу. Он собрал бумаги, чтобы отдать всю бессмысленность на растерзание, и пошел в комнатку с большим архивным шредером. Этот акт контроля и власти - проверенное средство, которое уже приносило ему облегчение.
Секунды величественно падали, пока Аркаша увольнял документы в темноту. Внезапно машина перестала резать бумагу. Как всегда, честь достать набитый мешок выпала ему, и он сделал это со всей ответственностью. Другие сотрудники не утруждались этим действием и вряд ли задумывались о его необходимости: непрерывность процесса держалась на невидимом их взору Аркаше. После внеплановых движений он продолжил отправлять бумаги в измельчитель, но заметил, что на липкий еще с обеда ботинок упал фрагмент одного из документов. Аркаше вдруг почудилось, что он такая же одинокая мелочь, как этот белый клочок бумаги. Он ощутил себя столь же жалким, как не имеющие поддержки аплодисменты одного, и осознал, что всей этой работой только обессмысливает свои сутки и себя. Ему стало плохо, он порывисто и тяжело вздохнул, ощутив отсутствие настоящей жизни.
Наконец здание отпустило сотрудников. Аркаша вышел из офиса и уловил оставленную вместе с детством знакомую воздушную смесь тонких запахов потухшего костра, мокрой пыли и огурцов. Ему казалось, что ветер, который свежестью умывает его бесцветное лицо, маминым голосом шепчет «Аркаша». Он стоял и набивал легкие прозапас, забирая себя, растворенного в бессмысленном, назад.
Аркаша не завел будильник на завтра, и ночью долго вслушивался в непривычное спокойствие внутри себя. Утром он сварил яйца, кофе и провел оставшийся день наедине с котом, чтобы вечером встретить свой пожарный закат.